Их постель

Рейген не успел заметить, как его одинокая и скучная постель — простой элемент мебели с единственной функцией — стала их постелью. Что Экубо проводил в ней всё больше и больше времени, всё ближе, охотнее подбирался к нему и к его прикосновениям... Он не просто приходил туда с Рейгеном, чтобы покружить рядом, пока тот засыпает: он лежал в постели вместе с ним, он мял ладонями простыню и наволочку, он заворачивался в пододеяльник, когда рассказывал очередную шутку и смотрел на Рейгена по-озорному поблёскивающими глазами. Он всегда был тут, близко, неоспоримо — всегда на расстоянии полудвижения кисти, наклона головы... горячего поцелуя. Его любимый, надёжный партнёр. Рейген начал ложиться раньше; оставался под одеялом дольше. Из обычного предмета постель превратилось в место — место, где он чувствовал себя уютно и беззаботно. Особенно в жаркие летние вечера... Невесомый свежий пододеяльник укрывал только половину тела; один его угол был задран почти к подушке: им Экубо отгородил себе крохотное пространство и старался как можно объёмнее занимать его, раскинувшись по постели руками и ногами. Он разговаривал, а Рейген слушал его, то вовлечённо, позволяя хлёсткому голосу румянить щёки, то расслабленно, полуприкрыв веки, впитывая, утопая в ощущении: Экубо так сильно хочет быть здесь, вместе с ним, и больше нигде... Только здесь, в их постели. Может рассказать что угодно... Раскрыться как угодно. И ладонь Рейгена лежала на груди, сквозь тонкую футболку прощупывая кожу, разгорячённую свободным дыханием и зарождающимся в груди смехом. Сегодня вечером всё так легко и так просто... Рейген открыл глаза и смотрел на Экубо. Он сияющий, прекрасный... Так хочет, чтобы Рейген видел его: молчит, улыбается в ответ. Они уже так сильно и так глубоко вместе... И так долго, осторожно Рейген подбирался к этой мысли. Чтобы не было слишком поспешно, слишком странно... Но его фантазии становились тем смелее, чем больше он понимал: с Экубо ему головокружительно, почти невозможно хорошо. Может быть ещё лучше... Ему очень легко доверять. А ведь главное здесь — доверие. Всё остальное как-нибудь само изобретётся, уложится... Экубо — это в первую очередь Экубо. Его партнёр. И чем ласковее он смотрел, чем усерднее оберегал, чем чувственнее целовал пальцы, тёплые и обессиленные после душа, тем крепче Рейген был уверен: абсолютно не важно, как Экубо выглядит. Он так ярко и так горячо чувствует, переживает, хочет любви — и заслуживает её, так сильно, так безусловно... Рейген принял это в тот момент, как решил быть с ним вместе и до конца. Экубо продолжал говорить, а Рейген потянулся к нему и мягко тронул согнутым пальцем один из кружков на щеках. Они словно были созданы для прикосновений... Звали, притягивали, краснели в томительном ожидании. Экубо взялся за его пальцы, не давал перестараться, но и не отпускал, и дразнил кокетливой полуулыбкой. Может быть, он тоже думает... Он тоже хочет по-новому примерить близость, изобрести ключ к ней, проверить, насколько прочно и безгранично их «вместе», и мять, мять ещё больше эти простыни, выгибаясь, изнывая от тяжести и напряжения мыслей друг о друге... Да. Сегодня вечером они могут заняться сексом. Рейген стиснул в пальцах ткань футболки. Оставалось только правильно подцепить Экубо и его неиссякаемое любопытство. И тему для разговора он выбрал поразительно удачную. — Честно, иногда я не понимаю, зачем людям столько одежды! У людей слишком много одежды… — Да? Например? — Например… например, вы используете целый отдельный комплект нижнего белья, чтобы пойти на пляж. Зачем это? Я просто не понимаю… — Ты не понимаешь, потому что сам не носишь одежду, — хмыкнул Рейген. — Или бельё. Хотя, знаешь… В некоторых ситуациях так даже лучше. Экубо как-то неловко усмехнулся. Возможно, намёк получился чересчур туманный. — Я мог бы носить шляпы… — Брось, ты и так хорош… — Рейген улыбнулся и откинулся на подушку, глядя вертикально вверх. — Возможно, ты прав, — проговорил он, потирая пальцы. — Возможно, люди действительно носят слишком много одежды… — Нужно, нужно говорить решительнее... — Я был бы рад, будь на мне сейчас поменьше одежды… Особенно — белья. Рейген приподнял голову и поглядел на Экубо в упор. Молча просил: пойми... Я хочу как лучше. И в ответ он желал увидеть настойчивый взгляд, жадный взгляд, умоляющий: да, покажи себя… Покажи все свои самые уязвимые и жаркие места, чтобы стало лучше... Чтобы стало так хорошо, как ты не мог вообразить. Но Экубо пробежался по нему бегло и почти безразлично. — Ты хотя бы выглядишь пристойно, — сказал он. — Так что можешь оставить всё как есть… А вот, помнится, у Шигео была рубашка… — Зачем ты про него вспомнил? — перебил Рейген. — Мне что-то совсем не хочется думать о нём или о ком-то другом… Не сейчас и не в нашей постели. Он повернулся на бок, подтягивая вперёд одно из колен, плюнув на то, что ноги уже хотелось раздвинуть. Так он ещё крепче замкнул их с Экубо совместное пространство, сделав его теснее, уединённее. Убрать оттуда все лишние разговоры — оставить только горячее дыхание... Мысли друг о друге. Ни о ком другом. Разговоры отвлекают... — Как будто между нами кто-то третий… — пробормотал Рейген. Он пока что не совсем представлял, чего именно ждёт… Может, чтобы зелёный цвет плотными лианами расползался по телу и щекотал в самых укромных точках; может, распробовать на языке все его оттенки, смешанные со сладостным стоном… Может даже, чтобы мысли раскрыли и обнажили, и его собственные руки не принадлежали бы ему и делали с ним то, о чём он не осмелился бы подумать наедине с собой… Главное, чтобы он и Экубо были вместе в этот вечер. И всю ночь. И близко, близко, тесно переплетаясь, и ближе — внутри друг друга… В огне своих чувств. — Да нет никого между нами, ты ведь знаешь… — тихо усмехнулся Экубо и опустил взгляд. Рейген больше не улыбался. Что-то изменилось... Постель как будто стала пустее. Экубо не шелохнулся, но Рейген чувствовал: он будто отделился от простыни. Больше не лежал на ней... И на миг дыхание перехватило. Это Экубо из-за намёков?.. Из-за коленки?.. Язык у Рейгена слишком длинный и поспешный? Ничего, ничего, это ещё можно исправить. Сейчас, быстро — пока Экубо совсем не исчез. — В чём дело? — спросил Рейген, торопливо отодвигая ногу и приподнимаясь на локте. — Тебе неуютно от таких шуток? — Да нет, шутки ничего… Просто я не очень люблю касаться темы секса, — признался Экубо, пожав плечами. — Надеюсь, это тебя не расстраивает. Расстраивает… Не расстраивает… Смысл слов долетал до Рейгена будто из-за плотной перегородки: настолько сильно мутилось в голове. Он не мог до конца осознать, что произошло. Ему… стоит расстраиваться? Экубо… отказывает? — Но… почему?.. — Что я могу сказать… — тихо проговорил Экубо. — Я — злой дух. Секс — это не наша специальность… У меня просто… мотор этот не работает, понимаешь? Ну, при обычных обстоятельствах. Было дело… в общем, неважно, — махнул он рукой и снизу вверх, с виноватой улыбкой поглядел на Рейгена. — Прости… Нам придётся придумать, чем ещё можно занять вечер. — Вот оно что… — только и смог выговорить тот. Неужели он позволил фантазиям унести себя так далеко?.. Наивно полагал, что нужно всего лишь перешагнуть грань самому, а о той стороне совсем не подумал… Но после всех этих поцелуев, после всех взглядов всё не могло закончиться вот так… Однако закончилось. Распалившийся жар отлипал от тела, словно состарившийся пластырь, а Рейген медленно проговаривал в мыслях мягкий, но уверенный отказ Экубо. Злой дух не может испытывать влечение… Само собой… Но и влюбляются злые духи нечасто. Целуются… Жмутся к натёртой душистым мылом нагой спине… После всего, что между ними было… — Наверное, я поспешил… — сказал Рейген. — Нет, ничего такого. Я хотел сказать тебе раньше, но не знал, как. Я рад, что ты не принимаешь близко к сердцу. Может, сыграем в настольную игру? Всё равно что променять сеанс в шикарном спа на перекус сэндвичем с заправки, думал Рейген. Но, разумеется, молчал. Постель держала его, разворошённая, разогретая, принимающая… Встать сейчас — невозможно. Рейген смотрел на Экубо: теперь было очевидно, что он парит над простынёй, готовый сорваться с места в любую секунду, лёгкий и прыгучий, как шарик для пинг-понга. Ноги его куда-то делись… Как-то всё быстро, скомкано, неправдоподобно… Это совсем на него не похоже. Обычно он с такой охотой вовлекается в любые человеческие занятия — даже в те, от которых обычный злой дух улизнёт при первой возможности. Он даже пытался есть печенье со взбитыми сливками, когда Рейген приволок в офис баллончик, — хотя прекрасно знал, что не может! Им было весело… А теперь — что?.. Что ещё он сказал?.. — А… может, вопрос неудачный, но… что за обстоятельства были? — спросил Рейген. Экубо поднял брови, будто ждал этого вопроса, и тяжело вздохнул, то ли с отвращением, то ли с разочарованием. Затем — насупился. Его губы мелко подрагивали: Рейген знал — он хочет что-то сказать, но ещё решается. — Да этот… Мацуо, — наконец выплюнул Экубо. — Не знаю, помнишь ты или нет, но в Когте был один кадр, его способность — подчинение злых духов. С ним… всё получилось довольно странно. В груди ёкнуло. Рейген не понимал, куда деваться: то ли радоваться, что он угадал и правда, пусть и частично, но раскрылась… то ли ужасаться. Человек, подчиняющий злых духов, и злой дух, избегающий говорить о сексе. Кусочки разгадки складывались в образы, один страшнее другого, а Экубо сверлил Рейгена взглядом исподлобья, который говорил: если стреляешь, то стреляй насмерть, без промашек. Но Рейген не собирался стрелять вовсе. Протянул к нему ладонь, и задел пугливое колебание, и, почувствовав, что он не убегает, пригладил его макушку, позволяя форме обтекать пальцы как пожелается. — Расскажи, что случилось… — прошептал Рейген. — Если хочешь. Я выслушаю. Экубо наверняка ни с кем не мог поговорить об этом раньше… Когда ладонь Рейгена нависала над его щекой и тень закрывала половину красного кружка, бурлящие, роящиеся невысказанные слова можно было разглядеть в тревожном мерцании. Это вовсе не значит, что Экубо сможет поговорить сейчас… Но он должен знать, что у него есть лазейка, что есть брешь, через которую слова могут вытечь и оставить после себя лёгкую пустоту. — Ну… Возможно, всё не так плохо как звучит, — сказал Экубо и поджал губы. Пауза. Всё ещё решается… — Он не то чтобы заставил меня… Я был тем, кто начал флиртовать. Я сказал ему «да». Он победил меня, загнал в угол… и я не придумал другого выхода. Понадеялся — а вдруг... А я ведь ещё и в человеческом теле был тогда… Ситуация — хреновее некуда. Я просто подумал, что это может быть неплохой шанс улизнуть. Да и интересно было… Он схватился за ребро его ладони. Снова — и отталкивал, и не отпускал. Неожиданно сильно стиснул её, а затем — оттолкнулся сам. Мгновение — и он оказался совсем близко к Рейгену. Глаза в глаза. — Совсем чуть-чуть, но интересно, — прошептал Экубо. — Каково это… И в итоге… мне не понравилось. Наверное, эти ощущения можно описать как приятные, но я совсем не контролировал, что происходит. Как, когда… А после я, конечно, не смог удрать. Я только сильнее поддался его контролю. И в общем… Это была очень глупая ошибка. Экубо рассказал... Всё рассказал. И теперь неуместно думать, неловко сказать, боязно даже притронуться к нему... Как, куда себя пристроить? Ладонь приближается, дёргается, дрожит. Но молчать — нельзя, ни в коем случае нельзя... — Экубо… Мне так жаль… что тебе выпало такое испытание, — проговорил Рейген. — Никто… — вздохнул, — такого не заслуживает. Ты не заслуживаешь… Совсем. И ты пережил это в человеческом теле?.. — Мы начали так, а под конец он меня вытащил. Но как будто ничего не изменилось… Я даже не понял поначалу… А когда оклемался, уже сидел запертый в банке с оравой его питомцев, которые пускали на меня слюнки. Ну а после этого... Я, честно говоря, думал: вот и всё. То был тот самый опыт… Единственный шанс сделать это полноценно — и я не наслаждался ни секунды. Я даже думать теперь не хочу… — Экубо провернулся в воздухе зелёной спиралью, будто пытаясь увернуться сам от себя. Как только снова обрёл форму — развёл руками. — А злому духу по-другому — как? Может, если бы у меня было тело, что-то и склеилось бы... Но я, честно говоря, не хочу больше возиться с телами. Ты даже не представляешь... Какое бы тело мне ни попадалось — человеческое, духовное... всё оканчивалось поражением, или болью, или растерзанием. И мне надоело. Мне надоело в это лезть… Ничегошеньки хорошего в этом нет. А без тела я… Рейген, я… — шептал он, запинаясь, и опустил глаза. — Я, может, и хотел бы… Но я не смогу. Так много горечи в его «не смогу»... Сам себе вынес приговор. Сам себя загнал в тупик: вернуться обратно — мерзко, неприятно, впереди — глухая стена... Одна из тех, что для призрака непроницаема. Но как можно его за это винить? После того, как бесцеремонно обошлись с его самыми робкими чувствами... Но как же больно за него и обидно... За его горькую уверенность в своём поражении. Экубо наконец-то дался в руки. Он снова спустился на постель, в свой брошенный закуток, и рыхло провалился в пододеяльник, раскинув ноги устало и опустошённо. Совсем не отворачивался, когда Рейген гладил его по лбу и надутым щекам. Оба не в силах выбраться из постели, задавленные смятыми и остывшими желаниями. Горько... Обидно... Экубо ведь даже признался: он хочет... Он совсем не от скуки смотрел на Рейгена так, что его взгляд обливал горячее только что принятого душа. Не просто так зарывался носом в рубашки и футболки, насквозь пропитанные телесным теплом. Он хочет... Хочет... Так хочется... Так хочется, чтобы он понимал: в тот же миг, как он попросит — даже просто задумается — провести время в упоительной нежности, ласке и обожании, его желания будет исполнены. Каждое найдёт свой отклик — десятикратной пылкостью. Экубо должен узнать, что это такое. — Тебе, кажется, не очень-то нравился этот самый Мацуо, — сказал Рейген. — Конечно, нет. Я его боялся. Он был жуткий… Конечно... Экубо просто пока не разобрался. В его призрачной голове столько всего перемешано и закручено... и Рейген ненавязчиво крутил на палец его вьющийся зелёный хохолок. — Думаю, ты не очень понимаешь, как работает близость между людьми. Дело не столько в физических ощущениях, сколько в эмоциональном контакте и открытости. Например, почти любой человек в мире может доставить мне те самые ощущения, но они совсем не покажутся мне приятными... — Он чуть склонился вперёд, кончиками пальцев рисуя волнистую линию вдоль головы Экубо. — Потому что я хочу заниматься сексом только с одним конкретным… — А у тебя вообще когда-нибудь был секс?.. — внезапно спросил Экубо. Рейгена как кипящим чайником ошпарило: он вздрогнул, зарделся и чуть было не отдёрнул руку, в последний миг пересилив себя. Экубо слишком нежно льнул к ней, чтобы отобрать её... Да и теперь-то зачем скрываться? Зачем наспех лепить на лицо маску, если Экубо и так всё видит? Опыт, нет опыта — не это сейчас важно... Всего остального у Рейгена хватает с лихвой, и он ни за что не даст Экубо усомниться в этом. — Нет, не было... — пробормотал Рейген. — Это не значит, что я не понимаю, что к чему. Что я там говорил… Мне кажется, многие люди совершают похожую ошибку. Хотят попробовать, получить ощущения, и готовы пойти на близость даже с жутковатым незнакомцем... Но по-настоящему приятно бывает, когда открываешься кому-то близкому, от кого ты без ума, в ком ты уверен… Кого любишь и кто любит тебя, — говорил Рейген и с каждым ступенькой своей речи по-новому очерчивал кружок на щеке Экубо. По часовой стрелке, против, поперёк, тыльной стороной… и точка — в самом центре. — Тебе так не кажется?.. — Наверное, ты прав, — ответил Экубо и улыбнулся уголками губ. Его взгляд теплел: где-то глубоко в глазах разгорались мысли. Кто, кого, кому — у каждого слова было воплощение, яркий образ, вплетённый в сознание и облитый, словно топлёной карамелью, самыми светлыми воспоминаниями. Разве не замечательно, что они вместе?.. Разве от одной этой мысли мурашки не пробирают тело, не тянет губы? И это — всего лишь мысль, но сколько у неё может быть осязаемых воплощений… — А тебе... приятно, когда я касаюсь тебя? Когда целую?.. Рейген держал его за руку и кончиком большого пальца гладил тыльную сторону ладони… Прямо сейчас бы расцеловать её, и каждый палец, и нежное запястье, настолько хрупкое — почти полупрозрачное… — Да, само собой… — сказал Экубо. — Очень приятно. И Рейген медленно склонялся к нему, ближе, неловко ворочаясь под одеялом, — лишь бы дотянуться. Но вместо поцелуя прошептал: — Мне кажется, этого хватит… — А?.. Рейген ткнулся носом в его удивлённое лицо и провёл пальцем вдоль согнутой ноги. И обратно… Острая коленка… Внешняя сторона бедра… Внутренняя… — Ты… не хочешь попробовать ещё раз? — спросил он. — По-настоящему? Сейчас ты в безопасности и можешь сказать «нет» сразу же, как будет нужно… — Как ты себе это вообще представляешь?.. — спросил Экубо — не без нотки беспомощности. Рейген склонился совсем близко к нему, губами — к его призрачному уху. Всё, что он сейчас скажет, останется заключённым в крошечных раскалённых миллиметрах между ними, поэтому он может говорить что угодно, даже то, что обычно не осмеливается произносить… что Экубо нужно услышать. И Рейген улыбался, чувствуя себя неожиданно свободным. — Экубо... Отсутствие у тебя человеческого тела не мешает мне хотеть тебя... Я влюбился в тебя вот такого. И я хочу делать всё... я хочу делать всё с тобой вот таким. Секс — это не только телесные ощущения... Это и эмоции, и чувства. А у нас... Мне кажется, у нас их предостаточно. Ну... что? Хочешь испытать эти чувства вместе со мной? Мгновение — Экубо молчит. Его зрачки дрожат, как капельки нагретой смолы. И наконец он шепчет: — Хочу… Рейген широко улыбается. Обхватывает его ладонями, теперь уже — плотно, напористо, будто медленно стягивая с него что-то. Последние незримые преграды, мешающие их близости… Если бы Экубо носил одежду, то сейчас оказался бы полностью обнажён. Рейген приподнимается, ведёт Экубо ладонями, укладывает перед собой и склоняется над ним. Теперь — точно знает, что хочет сделать. Он смотрит в распахнутые глаза, он гладит его по щеке — она отзывается чуть теплее, чуть шершавее обычного… как разгорячённая кожа. Зажав Экубо между локтями, он целует его, вжимает в простыню и теперь чувствует однозначно: Экубо лежит на постели, под ним, нагой… Отвечает на поцелуи, вздыхает слышно, но пока ещё цепенеет… не понимает. Рейген и сам не понимает, но останавливаться не собирается. В его сердце, в каждом сосуде, колотились моменты — когда слишком долго смотрел в пустоту, которая секундами ранее была Экубо, когда изнывал от ожидания над экраном ноутбука, когда шептал, скованный объятиями и слезами на ресницах, «Экубо, мне плохо...», когда впервые держал в пальцах его хрупкие, исчезающие ладони и обещал, что всё будет в порядке, когда до потери пульса смеялся, а смех впитывался в красноту кружочков на близких и уже родных щеках… Когда после всех шагов вперёд и назад, после всех слёз и смеха, разделённых на двоих, Экубо назвал его любимым… Рейген знал теперь, что в каждую из тех секунд хотел быть ближе, ближе, ближе… И это желание, раздробленное на тысячи кусочков, собиралось в одно, жгучее, сметающее, неудержимое, все их общие моменты сложились в один, этот, самый важный и драгоценный — и его нельзя теперь упустить. И Рейген мечтал, чтобы он тоже был их общим — а значит, Экубо должно быть хорошо… лучше… запредельно… Рейген мечтал забрать у него всё — вздохи, стоны, касания — и отдать ему всё. Всё… Всё, чего он хочет. Рейген точно знает, что он хочет этого. Его прикосновения говорят… В этот момент прикосновениями они могут высказать что угодно — даже то, на что слов не хватает. И они будут говорить, звать, просить, клясться… Просто нужно что-нибудь придумать. Пытаться, пробовать — и пробовать снова, но не отступать. Рейген, переводя дыхание, поднимается над постелью. Экубо наблюдает за ним, упираясь локтями в простыню. Он не умеет возбуждаться телесно — может, получится визуально?.. Рейген поднимает подол футболки, медленно обнажая живот, грудь, соски, ключицы… Всё, что Экубо может теперь беспрепятственно обожать. Остаётся только красиво отбросить футболку и показать тело полностью… Высвободиться из ворота… Рывком… Хоть как-нибудь… Голова застряла. Иначе быть не могло… Рейген кое-как выдирается из спутанной футболки и опускается обратно к Экубо. Представление не удалось — но всё равно сделало их чуточку ближе. Это неплохо… Но Рейген уголком сознания радуется, что трусы снимать не пришлось. Он и Экубо смотрят один на другого. Губы Экубо выжидающе приоткрыты, но он не дышит. Рейген близко, но не чувствует его вздохов. Но это ведь — его первый настоящий раз… Он, наверное, даже не представлял, что всё сложится именно так. Может, вообще ничего не представлял… Он не изучал своё тело, не примерял на себя запретные сюжеты, и даже сладкое предвкушение новизны и интригующей неизвестности у него отобрали. Это так тяжело… Так сложно пройти через это, даже зная, что его берегут и любят… Он уязвим: дыхание замерло, коленки подрагивают, и любое неосторожное движение ранит его. — Страшно? — спрашивает Рейген. — Нет, не очень-то… Голос, кажется, в порядке — совсем не дрожит, хотя звучит тише и мягче привычного. Рейген задевает носом нос, тянется к губам, но отстраняется и снова вглядывается Экубо в лицо. Зелёное колебание пленит и манит… Рейген отчётливо различает, как один оттенок перетекает в другой и пляшет в такт движения его губ. Экубо откликается безмолвно и недвижимо… Все его мысли кипят и отражаются переливами зелёного на щеках. — Ты такой румяный… — шепчет Рейген. — Я всегда румяный, — говорит Экубо, будто пытаясь оправдаться, а Рейген тихо усмехается. — Нет-нет, я вижу… Ты весь залился краской. Это так… прекрасно. — Ну, вообще-то, со мной не часто такое… делают… Но я всё ещё не понимаю, что ты… Рейген не даёт ему договорить: снова — носом к носу, на этот раз вскользь, и он прихватывает линии верхней губы. Экубо отзывается на первое же полукасание. Смыкает губы, и иллюзорная влага связывает поцелуй. Ещё один… Ещё… Ниже, ниже, снова выше. Прерываясь на доли секунды, Рейген замечает: Экубо закрыл глаза. Вслушивается, вникает в размеренный такт его лёгких прикосновений. Губы Рейгена — совсем тонкие, сухие. Губы Экубо — наоборот… Их можно прощупывать, мерить поцелуями. Рейген пока ещё не понимает, что делает, но догадывается: сначала — точно поцелуи. Приятно… Экубо приятно. Они уже много раз целовались: на прощание, и приветственно, и перед сном, и чтобы подразнить, и чтобы сказать «люблю»… Теперь Рейген целует его, чтобы сделать приятно. Очень приятно… Его такт сбивается: короче, протяжнее, поверхностнее, глубже, внутрь, вытягивая из губ сбивчивое дыхание. Поцелуи, поцелуи… Везде. С губ — на щёки, с щёк — ниже, туда, где Рейген ищет шею, где нежнее, чувствительнее, открытее. Он не ошибается, потому что Экубо подставляется ему, запрокидывается, направляет руками, бёдрами, и Рейген целует их тоже: совсем невесомо, пунктирными полукасаниями. Зелёный колеблется, и он прихватывает его губами, а там, где становится совсем горячо и тягуче, мокро гладит его, задерживая на самом кончике языка. Экубо не может чувствовать то же, что человек, — и пусть… Он никогда не был глух к прикосновениям, он чувствует что-то, какие-то искры мелькают под пальцами Рейгена… И он распалит их, он возгонит эти ощущения до высшей точки и дальше — получается так легко… потому что Экубо верит ему — и верит обещанному блаженству. Он так хочет, так предвкушает, так старается… дрожит. Экубо дрожит в горячих ладонях, и Рейген приподнимается: нужно сесть поудобнее, чтобы руки были свободнее. Всё их мастерство — только для Экубо. С ним обошлись так подло… Так несправедливо. Рейген старается не думать, но видит обрывки, когда лицо Экубо на полумгновение испуганно морщится от неуклюжего касания пальца. Хорошо бы забрать их… И выбросить из постели прочь. Тот, кто способен на такую жестокость, ни секунды не думал об Экубо. Ему нужны были ощущения, эмоции — сиюминутно. Не дать, а взять… Высосать и оставить потерянную, несчастную, спутанную оболочку. Сейчас — всё иначе. Экубо ещё не до конца понимает, чего ждёт, но дрожит от предвкушения. Румянец мерцает на щеках, закрытые веки подрагивают, плавные изгибы губ складываются в улыбку, которую греют последние капли поцелуев. И Экубо ждёт, что будет ещё… Он не может осознать, что собираются сделать с ним, но не хочет быть оставленным… И Рейген ни за что его не оставит, только будет напоминать раз за разом: сейчас всё по-другому. — Да… Я влюблён в тебя… — шепчет он и зачарованно обводит пальцами взволнованные линии согретого и подплавленного лилового цвета. — В твою улыбку… В твои губы… И Экубо расцветает ещё ярче, ещё пышнее, линии вьются, сплетаются, изгибаются истомлённо, и влекут, и просят… Рейген очерчивает их снова, пачкаясь жаром лилового: у Экубо такие чувствительные губы, и кажется, что совсем недолго они будут оставаться безмолвными. Рейген целует его, едва не обжигаясь, прерывается — целует — играет дыханием на языке… Они переплетаются: слаженно, уступая и поддаваясь друг другу, сливаясь… Плохо, когда через силу и не вовремя диктуют, что чувствовать… Но Рейген может лучше. Рейген сделает лучше. Рейген так хорошо его чувствует… И тихо, сбивчиво зовёт по имени, и каждый раз Экубо откликается: да, приятно, да, можно, да, целуй, ласкай, веди… Доведи меня. Теперь Рейген уверен, что к Экубо можно подобраться по-разному. Губы — да, их лиловое волнение усиливает следы касаний стократно. Кружочки… пробовать их. За ними что-то есть, страстное, сладкое, откровенное… Пробовать губами, пробовать языком. И один, и другой… Пока дыхание Экубо жжёт уши, надрываясь и почти выпуская голос. Ещё чуть-чуть… Какую бы струну задеть… Как надорвать ещё сильнее… Чтобы он пустил и поверил. Пальцы рыскают вдоль зелёных волн. Где-то за ними, где-то среди них — то самое приятно, которого они оба жаждут, ради которого изнемогают… Во время первого секса искать — нормально. Однако Экубо не спросишь: он сам не знает, где эти точки, где будет хорошо… Но он заслуживает узнать; заслуживает близости и ласки; заслуживает чувствовать, как сильно его любят и хотят… Рейген хочет… так хочет, чтобы он закричал от того, насколько ему хорошо. Ладонями — по всему телу, куда Экубо пускает, и мягко, щекотно — вдоль рук, ног… Облизывая свои сухие губы, Рейген шепчет: — Я хочу слышать твой голос… И Экубо тут же отвечает: — Рейген… Рейген, мне… И не может договорить: голос срывается, и сквозь него и шумное дыхание прорезается стон. Такой тонкий, будто неуверенный, но Рейген едва удерживается, чтобы не смеяться от восторга и желания слышать больше… Жмурится, потому что зелёный плещется в глазах и кружит голову, и нельзя отпускать… Не отпускать… Несколько секунд он ласкает Экубо на ощупь, зелёный — не в глазах, но на пальцах, на языке, в ушах… И Рейген не может даже понять, открыл глаза или нет. Но когда понимает… Свечение — не зелёное… Красное. Рейген видит только расслабленную улыбку Экубо, соединяющую два светящихся красных кружка. Неужели… невозможно. Но они светятся. Рейген упорством, ласками, любовью, чудом — чем-то сделал так, чтобы они светились. Задел нечто настолько мистически глубинное… Рейген целует щёки Экубо, целует свой свет, закрыв глаза: хочет снова чувствовать его губами, а может, даже душой. Куда они забрели… Куда дальше? Рейгену кажется, что неловким движением кисти или языка он может нечаянно стереть горящие кружки, но теперь главное — не теряться. Экубо думает о нём. Рейген уверен: весь скрученный напряжением вихрь его мыслей — только о нём… Он читает это, делая передышку, в открывшихся глазах Экубо. С восторженной робостью, с блаженной мольбой он смотрит на него, и невесомыми руками держит его щёки, хватает, отпечатывает на них округлый румянец. Не отпускай… И Рейген говорит, усмехаясь, то ли ему, то себе: — Не волнуйся. Я знаю, что всё получится… У всех есть свои точки. И я догадываюсь, что я — твоё слабое место. Не так ли? Так что нужно просто найти… Они улыбаются друг другу. Экубо касается его губ. Жар, и ожидание, и мелкая рябящая дрожь ещё не улеглись на его коже, но пальцы — твёрдые, и водят, и щупают: он старается прочувствовать… Губы, которые позволили ему ощущать, и млеть, и стонать — настоящие. Прочные. Хотят касаться его снова… Рейген даёт ему ещё чуть-чуть времени, чтобы он понимал: он лежит на спине, мнёт ею простыни, он замкнут, укрыт в их общем крохотном, жарком пространстве, в их постели, где чувства кипят и распирают воздух, звонкий от контакта, дыхания, стонов… В их постели Экубо не может ощущать себя иначе. А Рейген не хочет прекращать… Он жмёт, наваливается сверху, замыкает жар и близость… Губы, щёки, шея, острые колени пихаются в подбородок, губы, пальцы, щекотные пальцы, и снова губы, затем — перерыв, чтобы Экубо вздыхал, тонко, изнурённо, подсказывая — да, ещё немного, ещё ближе… Рейген жмётся к нему, порывисто, страстно, у него под пальцами голая кожа — зыбкая призрачная оболочка, под которой — чувства, столько чувств… Рейген шепчет, не думая, просто — что чувствует: — Горячий… И быстрее трогать, касаться, щупать, найти… Экубо пытается повернуться чуть набок. Неужели… догадывается… Рейген ищет кончиками пальцев, он знает, что близко, но как это сделать? Растереть, нажать, очертить кружок — ещё, ещё и ещё… В стонах Экубо еле различаются слова. Имя… Рейген говорит, напоминает, клянётся, прижимаясь губами к коже: — Да, я с тобой, это происходит с тобой, я хочу только тебя… тебя… И то, как Экубо вздрагивает, когда Рейген прижимает пальцы к нему и медленно тянет вдоль бока, совсем не похоже не его прежнюю дрожь… Это не предвкушение. Это — точка. Рейген поднимает голову и торопливо спрашивает, вкладывая шёпот почти прямо в его губы: — Вот здесь? Тебе нравится вот так? Экубо не может ответить: захлёбывается стоном. Нашёл! Рейген нашёл… Продолжает как и начал, надавливая, растягивая, толкая, удерживая Экубо между ладоней. Это Рейген умеет безупречно… Массирует, стимулирует его, даёт кричать, даёт дышать — всласть, сколько нужно… Пусть Экубо сейчас — перенапряжённый узел мыслей, сладких мыслей, влюблённых мыслей, и только ими держится за существование, но его сознание бьётся в экстазе. Самом неподдельном… Самом умопомрачительном… Рейген сам дрожит, едва не падает, дышит прерывисто и кое-как, тоже — еле держится, тоже — сплошные мысли… Лишь бы не сбиться… Лишь бы Экубо — хорошо… Лучше… Его любимый Экубо не знает и не слышит ничего, кроме хорошо… Он справился, забыл о плохом, поверил. И достигает пика своей первой человеческой близости… И когда Рейген думает, что ближе уже невозможно, его пальцы проваливаются. Оболочка мнётся, рвётся, пускает… Внутри — чувства, горячие, чуть влажные, как от пота, и Рейген пугается: сейчас выплеснутся, сейчас будет больно… Но Экубо пустил его внутрь сознательно, и стонет громче, и сжимает пальцы, не давая отдёрнуть руку, и его голос заполняет всё их пространство… вся постель, кажется, в эти секунды сплетена из него. Ловить ответные толчки, забирать переливы стонущих вздохов с плавлено-лиловых линий губ и держать Экубо дольше, ещё немного дольше… и тогда, может быть… Но голова постепенно остывает, Рейген понимает: Экубо физически не способен испытать оргазм. И лучше всего будет уследить, понять интуитивно… Рейген чувствует его. И вынимает пальцы из возбуждённого тела: на них зеленеют искры дрожи, сладости и обожания. На мгновение Рейгену хочется поцеловать, распробовать на языке, но он опускается на постель, где голос Экубо затихает в последних истончившихся стонах. Всё равно сил нет. И нужно сейчас быть с ним… В самый критический, хрупкий, нежный момент Экубо нужна щека, к которой он прижмётся, ладонь, которая погладит и успокоит его плотнеющие бока, и голос, которого он послушается, которому поверит. — Думаю, пока что хватит… — прошептал Рейген. Его губы гладил несуществующий вздох — невыговоренное согласие. Изнурённое соприкосновение носов… Беглый, оборвавшийся поцелуй… Рейген бессильно уткнулся носом в щёку Экубо — безмолвно спросил: ты в порядке? Нащупал его исчезающую, но ещё цепкую руку и бережно перебирал костяшки пальцев: я здесь, я рядом… Невесомо целовал красную пылкость на щеках: мне было хорошо, так хорошо… Рейген знал, что его поймут и без слов. — Не знаю, что и сказать… — вздохнул Экубо. — А ты не говори… — улыбался Рейген в красный кружок. — Дыши. Дыши… Зачем говорить? Он и так всё понимал… Давно уже готов был признать, что не очень-то разбирался в злых духах. Но в Экубо… Вместе с Экубо… Рейген разгадал его самую прекрасную загадку. Подобрал самый правильный ключик к их общему, взаимному, партнёрскому удовольствию. И теперь Рейген обводил пальцами разнеженные изгибы его тела, около губ, между бёдер, вдоль боков и чуть ниже, там, где он отыскал… Обводил осторожно, почти не касаясь его, чтобы не повредить тончайшую плёнку достаточного, доведённого до идеальной точки блаженства — остывающие следы тягучей ласки. Пока он и Экубо ещё лежат в постели, это так интимно… Надавить чуть сильнее — плёнка исчезнет, Экубо снова разгорячится, застонет, потому что одна только мысль, что кто-то любит его и хочет с ним такой чувственной близости возбуждает его сознание и заставляется верить и отдаваться той реальности, которую они сами вокруг себя выстроили. Ладонь Рейгена замерла. Он оставил ещё не распустившиеся ласки. Пока что — не надо. Пока что ничего больше не надо… — Я ошибался… — выговорил Экубо. Рейген слегка насторожился, но осязаемая кожей улыбка успокоила его. — Возможно… Я всё-таки хочу тело. Твоё тело… Рейген тихо смеялся и поджимал голые плечи поближе к затейливым сплетениям сознания Экубо. Может, у него уже что-нибудь есть на уме… Рейген выслушает. Рейген увидит. Рейген попробует и на вкус, и на ощупь… Если не сегодня, то завтра. Или в другой день — их будет ещё много… Рейген чуть проще устроен, он может больше подсказать: себя-то он знает… То есть, конечно, он думает, что знает, а на деле — с Экубо никогда нельзя быть уверенным и нельзя переставать ожидать неожиданного. Они смогут найти ещё много ключей к самым разным замочным скважинам… А их постель, их уединённое интимное пространство будет становится и шире, и теснее, пока они ищут и нащупывают новые грани своих необыкновенных и пока ещё неисследованных чувств.