Vita nova

«Никогда не знаешь, чем закончится очередная история в твоей жизни, но, пока она длится, цени каждый момент, каждую секунду, каждый миг»

Ж. де Лабрюйер

31 декабря 1989 год

      Вечер непримиримо опустился на улицы Казани, окутывая весь город темнотой. Тёплый свет окон, яркие гирлянды, высокие фонарные столбы и фары машин прорывались сквозь тьму, освещая собой дороги. Люди, утопая в снегу, неслись по делам: кто-то торопился домой к близким, чтобы побыть с ними; кто-то на важную встречу опаздывал; кто-то собирался пройтись по магазинам и закупиться перед наступающим праздником. Мальчишки и девчонки бежали, смеясь и играясь: устроили бой снежками и прямо в ближайшие сугробы падали, чтобы сделать ангела. За окном дорогого ресторана кипела настоящая жизнь. Не требовалось там сидеть по струнке и поддерживать благородные разговоры, лишь бы получить чьё-то одобрение и добиться расположения некоторых особ.       Диана на спинку стула откинулась, не в силах оторвать взор от улицы. Приторные запахи духов, ароматы только что приготовленных по высшему классу блюд и противные диалоги, основанные на деньгах, душили её. Представлялись свежесть морозного воздуха и ветер, что прямо в лицо вихрем бьёт. Хотелось ей выпорхнуть отсюда в другое место… К нему.       — Диана, ты чего не ешь? — сидящий справа Анатолий наклонился и коснулся её руки, кивая на тарелку. — Ты же любишь красную рыбу, приготовили что ли плохо?       Приторно сладкий голосок. Девушка повела плечом, убирая ладонь со стола на колени. Его прикосновения были неприятны. Анатолий от подобной реакции нахмурился и прожёг взглядом свою будущую жену. Даже на его вопрос не ответила, а отвернулась просто, вновь смотря на улицу. Он видел в отражении её силуэт: лицо поникшее да губы плотно сжаты, словно противно рядом с ним сидеть. Анатолий сжал руку на доли секунд, а потом поспешно взял лежащую рядом салфетку и вытер рот, избавляясь от оставшегося соуса.       Бежать. Ей хотелось убежать отсюда и подальше, чтобы не видеть больше ненавистное ей лицо, чтобы не прикасался к ней никогда и чтобы забыл, как страшный сон, о её существовании. Сердце одним только человеком занято было, и от осознания, что вместе с ним не может быть, грудь пекло с силой страшной. В слезах первую половину дня провела и поникшей у зеркала стояла, собираясь в ресторан, будто часть души убили и исполосовали тело до кровавых ран.       Владимир Кириллович Суворов…       Первая и последняя любовь.

      ***

      30 ноября 1989 год

      Стук каблуков об асфальт, сбивчивое дыхание из-за столь быстрой ходьбы. Диана пыталась высмотреть свой дом, но до него ещё несколько дворов. Ругала внутренне себя, что за временем не уследила: слишком уж с однокурсницей хотелось посплетничать, сидя на кухне и отпивая горячий чай вместе с свежеприготовленным печеньем. Давно ей не удавалось так время провести: учёба занимала все часы, бесконечные знания лились в затуманенную голову изо дня в день. Этот темп напрягал, отчего казалось, что жизнь со всеми её прелестями мимо проходит. Так хотелось ощутить обыкновенную свободу, хотя бы на чуть-чуть. И вкусив плод этот, Диана дискомфортно чувствовала себя поначалу. То и дело на часы настенные поглядывала да по полу ногой била, но в один момент расслабилась настолько, что не заметила, как стрелки мимо цифры семь проплыли, к восьми близясь.       — Карин, пора мне уже, засиделась я что-то, — поспешно вскочила со стула и направилась в коридор. Внутри мелкая дрожь забила: что отец скажет на такой поздний приход? — Ты как, завтра в университет пойдёшь?       Карина к стене прислонилась и закуталась в домашний платок. Наблюдала за тем, как её гостья поспешно застёгивала сапожки и одёжку верхнюю накидывала.       — Не знаю пока, с утра посмотрю… Температура будет — дома останусь, Альманах переживёт моё отсутствие.       С последним высказыванием можно было поспорить, ведь посещаемость хромала, ровным счётом как и оценки за семестр. Но на все наставления Карина отмахивалась: знала же, что не вылетит с университета, ведь её место проплачено, а отец — шишка уважаемая, так что не пойдут против него. Диана внутренне негодовала подобного от расклада: она всегда считала, что надо тянуть своими знаниями, а не быть уверенным в том, что всё на блюдечке с золотой каёмочкой принесут.       Раздражало это и в собственной семье, ведь родители такого же мнения придерживались. «Мы тебе всё проплатим, в университете самом лучшем будешь, жениха из местных сливок найдём под стать тебе» — слышала всегда она, но ни капли искренней любви и беспокойства о ней не ощущала. Будто бы отмахивались от неё, покупая лучшие товары взамен внимания, которое должны уделять родители своим детям. Но не ради благополучия это делали, а ради вида, чтобы говорили в Казани о семье Годуновых, которая текстильной фабрикой владеет и горы золотые имеет.       Высокая арка простёрлась впереди. Холодом и страхом повеяло от неё, ведь ни один фонарь не освещал проход. Носок обуви переступил блестящий под светом снег, в темноте растворяясь. Диана по сторонам посмотрела: некогда светлые стенки украшены граффити - «УКК», «RAD», «КП», «Чайники рулят», «Шиномонтаж прямо и налево». Диана поёжилась от символов группировок, захвативших Казань. Знала, что это люди, которые жизнь свою на улицах проводят и даже оставляют навсегда на ней. В будущее билета у них нет, а прошлое непременно настигнет каждого, карой неземной оборачиваясь.       Страшно было, пока под аркой шла. Всё думала, что выпрыгнет кто-то, схватит её и потащит в неизвестное направление. Много рассказов, ещё будучи школьницей, слышала, да новости по телевизору каждый день сообщали о жертвах новых: и девушки, и парни, и дети, и даже старики угрозам и нападениям поддавались.       Тёплый воздух выдохнула, что паром вверх пошёл, когда вновь вышла на освещаемую улицу. Только беспокойно стало, когда шаги за спиной послышались. Невольно быстрее пошла, думая, что кажется ей, но когда снег с большей скоростью захрустел, осознала, что реально всё это. Голову повернула, косо тёмный мужской силуэт улавливая, что руки в карманы заложил. Лица видно не было. Глаза по улице забегали — двери подъездов закрыты все, на площадках уже никого нет, лишь дорога, что вперёд простирается и в местах некоторых перекрёстком расходится. Даже ларька ни одного.       Подумалось, что в одну сторону просто идут. Свернёт незнакомец рано или поздно или потом дальше двинется, когда Диана доберётся до дома. Но свист противный позади сомнений не оставил: за ней идут. Руки в карманах сжала, ускоряясь. Побежит — догонит. Повернуть вздумает — следом двинется. Остановится — тут же настигнет. Говорил отец поздно на улицах не шастать, но не послушала, свободы какой-то захотела.       «Жить, жить я хочу» — взмолилась Диана, смотря, как возле фонарных ламп мелкие снежные хлопья кружатся. Сердце о клетку грудную гулко билось, и напряжение по телу всему разлилось. Не замедляя шага, обернулась. Лицо незнакомца осветилось лишь на пару секунд, но заметить успела улыбку ехидную и шрам, вдоль щеки протянувшийся. Холодок по шее пробежал от взгляда, напрвленного прямо в её. Липкий, мерзкий, отвратительный.       Насвистывал мелодию человек позади, забавляясь. Всё смотрел на девушку, что сбежать от него пыталась. Но не уйдёт. Не допустит он этого.       Перед глазами точки поганые запрыгали. Диана поморгала, дымку эту убрать стараясь. Нельзя ей останавливаться, нельзя. Возле дома соседнего человека увидела, который навстречу шёл. Пульс в ушах гулом отдался, и не услышала она по этой причине слов мерзких, в спину ей брошенных. Сорвалась с места прямо к тому, на помощь которого надеялась. Не знала, ринулся ли незнакомец за ней или идти мерно продолжил, и знать не хотела. К одному приближалась, молясь в снег не повалиться.       Чем ближе была, тем яснее видела его. Высокий, с размахом плеч приличным, светлые волосы. Лицо ассиметричное усы дополняли.       Подбежала, видя непонимание в тёмных глазах, уставившихся на неё. За руку взялась, мёртвой хваткой запястье окольцовывая.       — Прошу, помоги, — обернулась, кидая взгляд на приближающегося мужчину. Напролом шёл, в лужи наступая так, что слякоть на кедах и джинсах оседала.       Мужская ладонь мимолётно коснулась её тела и толкнула, за спину задвигая. Спаситель заслонил собой, лицом к лицу встречаясь с преследователем, остановившимся в метре.       — Проблемы? — голос хриплый, приятный на слух.       Шрам от внезапной ухмылки неприятно растянулся.       — У меня? Пацан, ты отойди, — глаза, темнотой наполненные, прошлись по выглядывающей из-за плеча девушке, — дай с бабой своей перетереть.       Диана губы покусанные приоткрыла от подобного заявления.       — Какая я своя? В первый раз в жизни тебя вижу.       Ухмылка пропала, и желваки заиграли. Тени на лицо упали, выделяя неприятные черты. Диана отступила, когда нога мужская шагнула в её сторону. Казалось, что даже защита была временной и ждёт её в этот вечер один исход. Но удар резко в солнечное сплетение последовал, заставляя преследователя пополам согнуться. Диана вскрикнула и отшатнулась, когда драка завязалась: оба на асфальте за секунду считанную оказались, кулаками удары точные нанося. Тип с шрамом в лицо противника целился, но тот увернулся резко. Кулак с размаху в асфальт врезался, и кости затрещали от удара столь сильного. Он завопил и заминки этой хватило, чтобы ведущую роль перехватить.       Годунова ладонь к губам приставила, вздрагивая от каждого хрипа и звука хрустящих суставов. Наблюдала, как рука быстро и чётко бьёт, размазывая по лицу и одежде алую жидкость. Её защитник с колен поднялся и, пошатываясь, сплюнул кровь на дорогу. Снег в красный окрасился.       — Чтоб не видел тебя с ней больше, понял? — дыхание сбилось. В ответ мычание неразборчивое послышалось.       Молодой человек развернулся и бросил взор на испуганную девушку. Она уставилась на лежачего парня, измазанного в своей и чужой крови, не в силах и слова произнести. Не думала она, что перед её лицом когда-нибудь подобное произойдёт. Избегала уличных разборок, понимая, что далеко нелицеприятное это зрелище: один до смерти доводит другого по глупым причинам. А теперь этот человек еле дышал из-за неё.       — Хватит. Не смотри, — спаситель сигарету из кармана достал и зажал меж зубов. Спичка чиркнула о коробок, пламя на свет являя.       Диана сглотнула, руку опуская. Ноги к месту этому приросли, а взгляд теперь на огонёк, поджигающий край, переметнулся. Сигаретный дым через пару секунд показался, лицо незнакомца заслоняя. Синяк вдоль скулы расплылся, и нижняя губа оказалась разбитой: по ней ещё стекала кровь, оставляя на подбородке следы. Вытер рукавом куртки полосу. Смотрел он на неё, и тошно стало вновь. Не попросит ли отблагодарить за спасение? Сам ли не является одним из тех уродов, что преследовали её? Не утащит ли на соседнюю улицу и не причинит ли зла?       — Не трясись так, не трону, — заметил дрожь, сковавшую тело.       Руку с сигаретой в сторону отвёл и на небо беззвёздное посмотрел, на котором луна возвышалась.       — Спас — спасибо за это, но благодарности, большей слов, не жди от меня.       Он улыбнулся слабо. Голову опустил и теперь в его взгляде Диана насмешку скрытую читала, что добротой неизвестной заслонилась.              — Не думал, что похожу на того, кто девушку обидит.       Диана кончик языка прикусила, почувствовав себя на миг виноватой. Защитил её — в ответ получил оскорбительные намёки.       — Откуда ж мне знать, что ты за человек? — лежачий захрипел ещё больше, приковывая к себе внимание. Годунова сглотнула, отворачиваясь. Уйти сию же секунду хотела.       Не так она представляла завершение вечера. Думала, что встреча с однокурсницей выйдет тёплой, оставит приятные воспоминания, но иначе всё обернулось. Домой желала поскорей вернуться и под воду горячую стать, чтобы смыть с себя кошмар последнего часа.       — Пошли — провожу. Небезопасно одной сейчас ходить, — затянулся, на Диану прямо смотря. Казалось ему, что с ночью она сама может слиться: вещи все тёмные, волосы каштановые, в хвост высокий собраны, и глаза точно такие же, как у него, — карие, издалека на смоль походили. Но были в её лице мягкие черты: щёки, что румянцем лёгким покрылись; губы, на удивление, большие, блестящие от помады.       — А с тобой безопасно?       — Защитить смогу, — выдохнул, видя, как колеблется она.       Диана повернула голову в сторону дома. Идти ещё пару дворов, но откуда уверенность, что за следующим углом никто не будет поджидать её? Может, снова, стоит только отойти, за спиной бравада шагов послышится и нагонит её кто-нибудь непременно. Сумочку сжала и выдала тихо:              — Пойдём — проводишь.       Неспешно двинулись по дороге, оставляя человека позади. Тот за голову схватился и ладонью по лбу провёл, размазывая кровь по корням волос. С трудом глаза разлепил, перед собой видя прыгающие чёрные точки и размытые контуры столбов и протягивающихся параллельно проводов. Не надо было ему в этот вечер по улице чужой ходить, на своей бы лучше девку подцепил.       Вечер сейчас тихим казался. Из звуков всех дыхание их было да мерный хруст льда и снега под подошвами. Порой возле чужих домов слышали говор, доносившийся с первых дух этажей. Годунова дистанцию старалась держать, ведь не знала полностью, чего ожидать можно. На словах каждому поверить легко, а, видя некоторое время назад, как он человека избил без задней мысли, тяжело было безопасность полную чувствовать. Помог ей, но всё равно на душе беспокойно было.       — Тебя как зовут? — его голос прервал молчание.       Женские пальцы поправили упавшую на глаза чёлку. Не знала, стоит ли сообщать, но в итоге решила ответить.       — Диана… А тебя?       Бычок в сторону кинул; тот на территорию клумбы упал, начиная догорать возле кустарника.       — Владимир. Можно просто Вова, — улыбка добрая, светлая на лице его расплылась, но вымученной была, словно её обладатель устал от чего-то.       От следующего вопроса сердце как-то слишком сильно стукнуло.       — У тебя парень-то есть? — взгляд кареглазый на себе поймал. Смотрела сейчас так, словно он задал самый странный и неудобный вопрос. Рукой взмахнул и головой покачал. — Ты не подумай. Одна, красивая, по улицам вечером ходишь, а защиты никакой. Время-то сейчас опасное.       Выдохнула Диана, понимая, что прав.       — Нет никого, поэтому и одна.       Мимо машина проехала, по кочкам прыгая. Не любили водители эту улицу, ведь асфальт весь в дырах. Если ночью идти, то вообще ноги все можно поломать. Бравада неприятная из окон удаляющегося авто послышалась. Но колёса затормозили резко, дымок за собой оставляя. Дверца хлопнула, и голос мужской заорал.       — Адидас!       Компаньон, что до дома проводить вызвался, развернулся на зов этот. Диана замерла, и холодок вдоль позвонка побежал. Как? Как он его позвал? Развернулась, видя, как водитель навстречу Вове побежал. Тут же руку протянул и крепко ладонь пожал, а после обнял порывисто. Улыбка растянулась на узком лицо. Годунова заметила, что зубов не хватает в верхней и нижней челюсти. Широкая ладонь потрепала Вову по затылку, а потом похлопала по спине. Диана стояла в стороне, наблюдая за столь тёплым приветствием и чувствуя вместе с тем неладное второй раз за вечер.       — Неужто встретились, брат? — схватил Вову за плечи, осматривая мужскую фигуру. — Не хило тебя два года в Афгане потрепали. Отрастил под носом себе рассадник ещё.       Услышала смех тихий, но мягкий такой.       — У наших пацанов скоро на корте сбор, еду туда сейчас, только за Радио заскочить надо, — оповестил, глазами блестя. — Поехали, подвезу?       Сердце ёкнуло. «У наших пацанов сбор?» — спросила у самой себя Диана, чуть сумку не выронив. Шаг назад сделала, понимая, что два группировщика перед ней сейчас. Верить в это не хотелось, и страх, куда более сильный, парализовал. Боялась Годунова «пацанов настоящих», считающих улицы своим домом.       — Сутулый, не могу пока. Даму проводить до дома надо.       Пацан перевёл взгляд за спину.       — Её? Так она сама уходит.       Вова нахмурился, поворачиваясь. Фигурка, в чёрное облачённая, всё дальше от него становилась, часто ногами перебирая. «Подожди», — бросил Адидас и за считанные секунды девушку нагнал. За локоть её осторожно взял, но дёрнулась рука от прикосновения. Он почувствовал исходящую от неё дрожь.       — Диан, что случилось? — напротив неё встал, заглядывая в лицо.       В глазах, резко на него посмотревших, увидел страх.       — Группировщик, да?       Резкая злоба. Она плескалась в этом вопросе, и не понял Вова, чем вызвал её. Кивнул, видя, как надломилось в Диане что-то от этого движения.       — Отпусти меня, — дёрнулась, но пальцы сжали локоть, не позволяя уйти. — Отпусти, пожалуйста.       В последнем слове скрывалась мольба. Нехотя убрал руку, и Диана тут же продолжила путь, ускоряя шаг. Смотрел ей вслед, чувствуя, как ноги приросли к земле. Годунова оглядывалась пару раз, только чтобы убедиться, что он не идёт за ней.       — Твоя что ли? — подошедший Сутулый на девушку указал.       — Нет.       Диана скрылась в следующем дворе. Сутулый похлопал по плечу и пошёл к машине, ожидая, что и Адидас направится следом за ним. Но тот стоял ещё полминуты, буравя дорогу взглядом. Перед лицом всплывали её карие глаза. Красивые. И сама она тоже красивая.       — Адидас, погнали уже, — Сутулый высунулся из тачки и хлопнул всё время заедающей дверцей.       Вова выдохнул пар.       Этот вечер принёс ему очаровательную незнакомку.       

***

      31 декабря 1989 год

      Заиграло пианино. Изящные пальцы музыканта извлекали божественные звуки из инструмента, заставляя с придыханием смотреть в ту сторону.       — Я сейчас вернусь, — сообщил Анатолий на ухо и встал, одёргивая чёрный пиджак.       Его ладонь коснулась плеча Дианы, и та дёрнулась от этого. Противно было, что чужие руки дотрагиваются до неё. Анатолий не заметил этого, устремив внимание в конец зала. Под сдержанные улыбки двух собравшихся семей покинул стол, щедро обставленный едой. Но не скрылась попытка смахнуть ладонь от одного человека.       Диана почувствовала, как чужой носок коснулся её туфель. Вяло перевела взгляд с окна на того самого Геннадия Петровича, сидящего напротив. Густые, непослушные брови чуть сдвинулись к переносице, и квадратное лицо с выступающим вторым подбородком исказилось гримасой злобы. Короткие чёрные волосы обрамляли лысую макушку. Напряжение, исходящее от него, отбилось от купола безразличия. Диане уже всё равно стало на отцовский гнев.       «Веди себя нормально. Иначе знаешь, что будет» — вопили его глаза.       — Геннадий Петрович, так как Вы говорите, дела на предприятии? — упитанный мужчина чуть привстал, но затем только, чтобы стул пододвинуть ближе. Изящно за бокал вина взялся и половину содержимого отпил; розовая влага на губах каплями осела и заблестела.       Геннадий Петрович Годунов. Один из влиятельных предпринимателей Казани, во владениях которого находится текстильный завод по производству рабочей формы. На людях добрый, ни чающий души в своей семье человек, но дома — деспот вместе со своей женой-истеричкой, которая так старательно сейчас пыталась сделать вид самой любящей матери и преданной домохозяйки.       Человек, обратившийся к нему, — Михаил Евгеньевич Боярский, чьё имя простиралось намного дальше территории Казани. Он владеет сетью гипермаркетов, пару филиалов размещаются даже в Сибири. Один из них планируется открыть в самой Москве в скором времени. «Все бумаги уже подписаны, так что осталось собрать команду, потратиться на стройматериал, и будет всё готово». Геннадий Петрович хотел иметь столь полезные связи. Со школьной скамьи знал Михаила Евгеньевича, уже тогда понимая, что парень - смышлёный, в гору пойдёт и деньги вокруг него вертеться будут, как пчёлы вокруг меда. И с годами Годунов пришёл к выводу, что надо роднить семьи. Монеты себе забирать необходимо. «Наступило тяжёлое время… Друг другу помогать нужно, любезный» — говорил Геннадий Петрович, несильно хлопая по чужому плечу.       Диану тошнило от этой картины. Геннадий Петрович вмиг нацепил маску на лицо: будто бы не он только что волком смотрел на свою дочь.       — Всё идёт более чем хорошо, — с улыбкой ответил он, принимаясь пересказывать последние дела.       То и дело взмахивал рукой с надетыми перстнями. Для Геннадия Петрович символом достатка и власти считались данные украшения. Личную гравировку оформил на каждом.       Диана хотела выпорхнуть из ресторана, но не могла. Ради него должна была сидеть и слушать приторные разговоры, смотреть на маски и содрогаться от Анатолия, который весь вечер старательно лип к ней. Ради него всё вытерпит, лишь бы отец свою угрозу не воплотил в жизнь.       Анатолий вернулся, держа в руках букет алых, как кровь, роз. Обрамляла цветы с шипами упаковка золотого цвета с причудливыми рисунками: спирали, посыпанные блёстками, протягивались по поверхности всей бумаги и прерывались лишь там, где жёлтая лента перетягивала стебли.       Он встал напротив Дианы, ловя безразличный взгляд. Её не заинтересовали цветы, в то время как матери с придыханием смотрели на бутоны и закусывали губы от осознания, какой же прекрасный сын и будущий зять у них есть. Михаил Евгеньевич снисходительно прикрыл глаза в знак одобрения, а Геннадий Петрович внутренне ликовал, понимая, что клюнул Боярский сынок на его дочь, и дело в кармане будет. Но Диана на букет даже не посмотрела. Вновь уставилась немигающим взором на окно, и безмерная печаль окрасила её лицо. Понимал Годунов, с чем, а точнее с кем, это связано, отчего внутренне злился.       «Дело моё сорвать решила, мерзавка!» — кулак под столом сжимался.       Анатолий положил букет на стол, не подавая вида, подобное безразличие задело его. Он, значит, заморачивался: курьерскую доставку вызывал, выбирал долго, какие цветы солиднее выглядеть будут, обёртка какая лучше подойдёт, чтобы было видно, что не жалко ему денег на какие-то растения, которые потом завянут через день-два.       У мимо прошедшего официанта вазу попросил, и уже через пару минут красивые розы стояли в самом центре стола.       Розы…       А Диана ромашки помнит. Её первые ромашки…

      ***

      3 декабря 1989 года

      Диана выпорхнула из университета, улыбаясь встречному солнцу. Наконец-то пары позади и впереди выходные. Но кольнуло тут же… Как же, выходные, родители обязательно уже распланировали все дни: то встречи, то благотворительные ужины, на которых нужно появиться непременно всей семьёй, чтобы поддержать репутацию. Как же сильно Годунова хотела избавиться от этих оков и признаться родителям, что терпеть не может высший свет, в котором они погрязли. Ей не требовалось знать, как проходит вечер у влиятельных семей и что именно они предпочитают есть на завтрак. Из-за подобных разговоров из дома исчезли все яйца и появилось больше морепродуктов, от которых только тошнило.       Сидя на парах, она слышала, как однокурсницы обсуждают парней и дискотеки, на которых довелось побывать. А когда её спрашивали, то в ответ тишина была. Не могла Годунова поделиться богатым опытом, ведь по вечерам только сидела в комнате и в окно глядела. Детвора постоянно спешила куда-то, пацаны из группировок часто разборки во дворе напротив устраивали, красивые девушки проходили мимо, цокая каблуками по асфальту, звонко смеясь и громко разговаривая. А она каждый раз голову на подоконник опускала и думала, почему родители никуда её не отпускают. Задала вопрос этот матери когда-то, но пожалела, что спросила.       — Почему же никуда, милая? — от обращения ласкательного противно становилось, ведь голос исковеркал слово. — Мы с отцом выходим чуть ли не каждый день на важные мероприятия, ты среди молодёжи, которая тебе под стать, — Людмила головой тряхнула, смахивая упавшие на глаза локоны. Журнал моды в сторону отложила и поднесла к губам чашечку элитного кофе, пачкая белую посуду алой помадой. — Неужели ты хочешь шляться с оборванцами и портить нашу фамилию? Вот представь, пошла ты на эту дискотеку твою, а кто там? Люди из неблагополучных семей только. Те, у кого с деньгами всё в порядке, будут в рестораны и театры ходить, а не под дешёвую музыку дрыгаться, — звонко отхлебнула и поставила кружку обратно на столик. — Неужели ты настолько не любишь нас с отцом, что тебе время среди рвани приятнее проводить? Я тебя разве так воспитывала? — с силой журнал захлопнула и в сторону его отшвырнула. — Неблагодарная ты, Диана. Отец на работе впахивает, чтобы тебе самое лучшее купить, а ты свой нос всё воротишь. Уйди с глаз моих и думай, что говоришь вообще. А то ни мозгов, ни понимания жизни… Тебя же в университете только за наши деньги держат. Безмозглая ты у меня, Дианочка. А отцу ни разу спасибо не сказала, всё погулять просишь… Уйди, вот правда, из-за тебя голова разболелась.       Молча глотала обидные слова и те, что на языке вертелись. Каждый день своей жизни Годунова слышала оскорбления, несмотря на то, что трудом своим упорным трудом доказывала обратное. В университете её не за деньги держали: преподаватели отмечали, что каждую сессию Диана сдаёт самостоятельно, с группой не скидывается. Сидит подолгу перед билетом и потом отвечает на всё без запинки, даже придраться не к чему.       Спустилась по ступенькам, но замерла на последней, заметив силуэт, отделившийся от колонны. Вова. В его руке зажат цветочный букет, стебли перевязаны белой ленточкой. Обезоруживающая улыбка расплылась на его лице. Остановился прямо напротив, ловя на себе прищуренный из-за солнца взгляд.       — Привет, красавица, — цветы протянул: маленькие ромашки с сердцевиной яркой и белоснежными лепестками. — Это тебе.       Годунова поморгала, ошарашенная внезапным появлением. Проходящие мимо однокурсницы с интересом косились в её сторону, начиная шушукаться между собой. Одна из них даже класс показала.       — Ты как узнал, где я учусь? — сглотнув, спросила она.       — Связи есть.       Диана на букет вновь посмотрела и забрать всё же решила. Красивым был, и тепло от него исходило. «Спасибо» — поблагодарила и ладонь ребром к глазам подставила, чтобы его лицо разглядеть. Не уходил всё никак, будто ждал чего-то.       — Пойдём прогуляемся?       Годунова губу закусила и со ступеньки последней сошла. Страх и ненависть к подобным, как он, плескались глубоко в душе, смешиваясь друг с другом: Диана презирала группировки, не видя от них никакой пользы, а наоборот, убытки одни да страдания несли за собой. Не хотелось с подобными людьми иметь что-то общее, ведь последствия для обеих сторон могут оказаться плачевными.       — Послушай… Помог мне на днях, спасибо за это, но не надо меня выслеживать и звать куда-то.       Место многолюдное. Если принуждать к чему начнёт, то закричит. Охранник университетский уж точно выбежит.       Словно бы мысли её сейчас понял. Вова руки в карманы куртки засунул и кивнул коротко.       — Хорошего дня, Диана.       И ушёл, оставляя за собой пустоту. Годунова смотрела ему вслед, удивлённая тем, что настаивать ни на чём не стал: походка расслабленная, но спина и плечи прямые. Волосы под солнечными лучами переливаются. Грустью повеяло по неясной причине, когда Вова перешёл на соседнюю дорогу и свернул на первом повороте. Только в сторону посмотрел, на неё прямо. Не двинулась до сих пор, ромашки к себе прижимая. Показалось ей или нет, но словно улыбнулся он, нагоняя ещё большую тоску. Диана сглотнула и развернулась, в сторону остановки направляясь.       Не нужен ей этот парень, одной ведь хорошо живётся под родительским крылом вечного надзора. Пыталась убедить себя в этом, пока в автобусе тряслась. Взгляд опустила на руки, которые букет держали, и улыбка, едва заметная, проскочила. Красивые…       Этот день принёс ей первые в жизни цветы.

…

…Воображаясь героиней

Своих возлюбленных творцов,

Клариссой, Юлией, Дельфиной,

Татьяна в тишине лесов

Одна с опасной книгой бродит,

Она в ней ищет и находит

Свой тайный жар, свои мечты,

Плоды сердечной полноты,

Вздыхает и, себе присвоя

Чужой восторг, чужую грусть,

В забвенье шепчет наизусть

Письмо для милого героя…

«Евгений Онегин» А.С.Пушкин

      Этими словами можно описать Диану. Она впитывала, как губка, все слова романов и через себя их пропускала, проживая каждую страницу как наяву. Будто именно в неё влюбились и, подобно рыцарям, добиваться её решились. Нравились ей книжные персонажи за оригинальность и исключительность. Они поступали всегда по чести, совести и мужественно вели себя, столкнувшись лицом к лицу с проблемами. С придыханием читала сказанные фразы, чувствуя, как сердце начинает биться чаще и щёки пунцовее становятся. Мечтала о всепоглощающей любви, но такая бывает, к сожалению, только в книжках. Слишком рано осознала это Годунова, проводя жирную линию между реальностью и написанными историями. Только по вечерам позволяла себе читать, чтобы спать было легче и приятнее.       Так и сегодня взяла она в руки роман, выбранный наугад. «Грозовой перевал» оказался. Настольная лампа светом прорезала темноту. Диана пальцами в висок упёрлась, страницу очередную перелистывая, но перед глазами далеко не слова были.       Сегодняшняя встреча, слишком неожиданная, раз за разом представала, а вместе с тем и образ не такого уж и ужасного группировщика. Ругалась на себя за то, что вспоминает его. Из мыслей давно выкинуть надо, но не могла. Просто не могла. Лицо в ладонях своих спрятала, а в появляющейся черноте он всплывал в тот вечер и возле университета. Чем зацепил? Оказанной помощью и разовым вниманием? Но давно к Годуновой никто ничего хорошего не проявлял: она не знала, что значит защита от другого человека и подарки от представителей противоположного пола. Первым во всех этих планах стал Вова Адидас.       Подняла голову и посмотрела на вазу, стоящую на краю стола. Ромашки красивые. Коснулась лепестков. Мягкие.       Поняла, что никто не дарил ей цветы. Даже родной отец, который все двадцать лет рядом находится. Грустно от этого стало.       А вот человек, которого на улице встретила, подарил. Вова… Может не такой уж он и плохой?       Дверь отворилась, и в проёме Геннадий Петрович появился. В руке держал бокал с бордовой жидкостью, уже практически допитый. Диана обернулась, видя, как пошатывает его. Сглотнула, голову поспешно отворачивая и книгу захлопывая. Он не любил, когда дочь ерунду читает. «Тебе на что наша библиотека? Я самые лучшие научные книги собрал, а ты всё своих Пушкиных листаешь. Разве благодаря им дома обогреваются и одежда шьётся?» — ехидно спрашивал он и уходил, швыряя произведения великих классиков в угол.       Медленно подошёл. Чувствовался запах спирта, словно весь им пропитался. Неосознанно Диана стул придвинула, вжимаясь животом в столешницу. Остановился прямо за спиной, шумно дыша.       — Что это? — голос грубый, низкие ноты в нём преобладают.       Поняла сразу, что незамысловатый подарок имеет в виду.       — Цветы. Подарили сегодня.       Геннадий Петрович хмыкнул. Глаза прикрыла, когда глоток услышала. Коробило всю внутри от этого противного звука: терпеть не могла, когда отец пьёт.       — И кто же?       — Знакомый, — выдохнула коротко, не желая ничего рассказывать.       Отец сбоку встал, чтобы на опущенное лицо дочери посмотреть. От одного его присутствия дискомфорт жуткий разливался, и любимая комната в Ад превращалась.       — Что за знакомый?       В ответ ему тишина. Стрелка будильника с цифры на цифру перепрыгивала, при этом тиканье неприятное издавая. Секунды всё шли, а молчание между родственниками стояло. Не выдержал Геннадий Петрович. Широкой ладонью по столу ударил, а Диана и не дёрнулась даже: привыкла за всю свою жизнь к подобным выходкам. Знала наперёд, что обязательно второй раз последует, если вновь рот на замке держать будет.       — Я неясно спрашиваю?! — глаза звериной яростью наполнились. Не любил он, когда не по его правилам следовали. — Что за знакомый?       — Ты его не знаешь, — сквозь зубы процедила и осмелилась поднять взгляд.       Его подбородок затрясся. Диана вскочила, когда хрустальный бокал посыпался осколками на ковёр, а на отцовской ладони начали выступать капли крови.       — За какие же заслуги? — тихо спросил, но каждое слово злобой пропиталось.       — Просто так, — сглотнула, заметив, как кривая ухмылка перекосила лицо.       Вскрикнула, стоило Геннадию Петровичу схватить вазу и с размаху кинуть в стену. По обоям потекла вода, а ромашки стеклом украсились. Волоски дыбом стали.       — За просто так ничего не бывает. Таскаешься по мужикам, а они тебе цветы в ответ?! Может, ты в университете вообще не бываешь?!       Эти обвинения ошарашили. Никогда в её жизни ни одного мужчины не было. Даже в школьные годы, когда у всех на уме любовь одна вертелась, Годунова параграфы зубрила и за партой ровно сидела. С завистью глядела на то, как мальчишки девочек за косички дёргают, внимание их привлекая, как зовут их куда-нибудь прогуляться, как жвачки дарят, от своего сердца вкладыши отрывая.       — Я живу в этом университете и постоянно учу лекции, — голос повысила, чувствуя, как обида жгучая разливается. — Как ты вообще смеешь такое говорить?!       Геннадий Петрович шаг вперёд сделал и руку поднял, но замер, когда в дверях мать показалась. Пояс халата судорожно застёгивала. Бигуди на её голове накренились.       — Что у вас произошло? — посмотрела на разбитый предмет, на перепуганную дочь и мужа, что кулак то сжимал, то разжимал.       Она сперва подбежала к Геннадию Петровичу и схватила за кисть, всматриваясь в мелкие осколки, застрявшие в ладони. Неожиданно материнская голова в сторону Дианы повернулась, пару бигуди отвалились, на пол падая, и две закрученные пряди плеч коснулись.       — Довольна? Из-за тебя отец поранился, нервничает, давление, наверное, поднялось.       Годуновой заплакать резко захотелось.       — Мам, он сам вазу разбил из-за цветов каких-то.       Тонкие, нарисованные брови к переносице свелись.       — И кто же тебе цветы дарит? Взрослой уже стала что ли, раз получаешь их?       Ни слова не сказав больше, супруги покинули комнату. Диана слышала беспокойный женский голос и мужской, тёплый в этот момент. Никогда ни отец, ни мать не говорили ей ласковых слов, обмениваясь ими исключительно между собой, а на дочери всю злость вымещали. Годунова губы поджала. Подошла к разбитой вазе и села на корточки. Осторожно взялась за стебли; пальцы кольнуло от мелких кусочков стекла. Потрясла букет и приблизила к себе ромашки. Слёзы упали на бутоны, стекая по лепесткам.       Может, неплохой?..

      ***

      31 декабря 1989 год

      Красная рыба, что разлетелась очень быстро, сменилась мраморной свининой под брусничным соусом. От только что принесённой картошки пар исходил, и запах специй в нос залетел. Официант то и дело подходил к столу, интересуясь, что унести, а что подать. Покорно склонял голову, когда его отправляли обратно, прося подойти минут через десять. Геннадий Петрович, приподняв подбородок, смотрел на прислугу. Он понимал, что эти мелкие людишки находятся в его временной власти и за деньги любые приказы исполнят.       Ему не нравилось, что между будущими супругами не клеится никакой разговор. Всё на Диану поглядывал, замечая, как она отодвигается от Анатолия, вжимаясь в стул. Дёргалась каждый раз, когда тот пытался её коснуться, но благо наследничек Боярского оказался настырным молодым человеком. Наверняка понял, что Годунова не всем даётся, поэтому хотел её завоевать, словно крепостью та была. Отчасти Геннадий Петрович считал, что его дочь подобрала правильную тактику: потом сложнее от неё отвязаться будет. Но понимал, что с каждой минутой боевой дух падать начинал: Анатолий всё больше спиртного пил, взор на еду обращал, к разговорам присоединялся, на Диану всё меньше времени уделяя.       Решил Геннадий Петрович в очередной раз всё взять всё в свои руки. Когда официант возле соседнего столика стоял, руку поднял, к себе подзывая. Парнишка ретировался и подошёл к Годунову, склонившись к его лицу.       — Попроси сыграть что-то для вальса какого-нибудь, — произнёс он и из кармана купюру достал, впихивая её прямо в жилет официанта. — И поскорее.       Парень кивнул, уходя. Не сказал он, что и за бесплатно мог песню заказать.       Людмила Васильевна к мужу склонилась. На ухо спросила, что задумал, но Геннадий Петрович отмахнулся, бросая, что увидит всё сейчас. Надоедала ему порой эта ненужная любознательность. Он только морщился от неё только и вздыхал тяжело.       Полились иные звуки: более мелодичные, располагающие к танцам. В центр пожилая супружеская пара вышла, с придыханием друг на друга глядя. Морщинистые руки, скрытые за белой тканью атласных перчаток, на плечи легли, и на лицах умиротворение появилось.       Анатолий вытер губы салфеткой. Его слух уловил прекрасную музыку, и пазл в достаточно смышлёной голове сразу сложился. Он встал и повернулся к Диане, протягивая ладонь. Матери друг на друга посмотрели, умиляясь этой картиной. Только вот Годуновой стало мерзко от одной мысли быть рядом с этим человеком в танце. Видела, как уверенность плескается в холодных, как лёд, глазах, за края выбиваясь. Знал же, что не откажет. Так хотелось развернуться и забыть про существование Анатолия, словно тот букашкой мелкой только был, но отцовский взгляд не сулил ничего хорошего. Он буквально кричал: «Оступишься — конец твоему пареньку».       Через силу пришлось принять приглашение. Шла, каблуком стуча, ведомая другим. Представлять ей хотелось, что руки, на талию лёгшие и ладонь обхватившие, Вове принадлежат. Что это именно он водит её по паркету и кружит.       Кружит, кружит и кружит… Прямо как в вечер тот, где настоящие танцы были, а не эта светская надменность и маска.

      ***

      8 декабря 1989 год

      Автобусная остановка уже под край наполнилась людьми. Странно было, что в пятницу транспорт ходит редко. Годунова слышала на лекциях перешёптывания о том, как ждали автобус целые тридцать минут. Так и не дождавшись, пешком пошли, поэтому многие опоздали на первую пару. Диану же отец подбросил, ведь по пути на работу было.       Все списали проблемы с транспортом на то, что снега за ночь много выпало. «Мой брат линейкой измерить его захотел, — вещала одна девица, губы подкрашивая помадой яркой, — поэтому прямо на улице рюкзак сбросил, линейку достал и измерять стал. Пятьдесят сантиметров намерил, представляете?». Сама Диана ощутила все «прелести» этого явления: дважды по пути успела в сугробы упасть, ведь ноги подкашивались и на льду поскальзывались.       Сейчас на остановке уже битый час стояла, продрогнув от холода. Лицо всё покраснело, нос шмыгать постоянно стал. Даже переступая с места на место легче уже не становилось. «И где хоть этих водителей носит?!» — ворчали бабушки, то вставая, то садясь обратно на нагретое место. «Слышал, что авария какая-то произошла» — произнёс мужчина, шапку на уши натягивая сильнее. «Да завалило всю стоянку с автобусами. И ворота, и площадку. Подобраться туда даже не могли!» — старик кашлянул, ладони растирая.       Машины только изредка мимо проносились. Диана выдохнула пар, в даль всматриваясь: ни одного намёка на автобус. Идти до дома далеко. В очередной же раз упадёт и лицом со снегом встретится, если решится путь длинный пешим ходом преодолеть. Надежда в глубине души сидела, что подъедет жёлтый транспорт и откроет свои двери перед жителями Казани, позволяя проехаться и хоть немного согреться. Но в мечтах это было. С каждой минутой люди надежду терять начинали, подхватывали сумки и покидали остановку.       Сама уже хотела уходить, но белое авто затормозило рядом с ней. Из-за опущенного окна лицо знакомое показалось. Сердце удар очередной пропустило.       — Привет, красавица, — улыбнулся Вова, осматривая продрогший силуэт, — тебя подбросить?       Годунова тут же головой отрицательно помотала, руки, в варежки одетые, в карманы пряча. Не хотелось ей помощь во второй раз принимать от такого человека, как он.       — Я ещё подожду.       Вова хмыкнул.       — Вряд ли. Автобусы все завалило. Надеются, что к вечеру смогут всё расчистить.       «А я ведь говорил!» — сказал тот самый мужчина, палец вверх подняв, словно важнейшее открытие сделал. Годунова бросила, что сама тогда дойдёт. Пошла вдоль дороги, слыша, как снег под колёсами захрустел; боковым зрением движение блестящей под солнечными лучами машины уловила.       — Брось, — выдохнул Вова, на фигурку в чёрном взор направив, — тебе далеко идти, и так уже замёрзла вся.       Диана молчала. Знала, что если слово какое-нибудь скажет, то челюсть трясущаяся выдаст её с потрохами. Поэтому лишь носом в шарф свой уткнулась, путь продолжая.       — До того, как узнала, что я в группировке состою, нормально всё было.       Диана в сторону посмотрела, на него прямо. Даже издалека видел, как глаза её карие блестят.       — Я к людям, подобным тебе, презрение испытываю. Думаешь, с разбегу в тачку твою прыгну и в закат уеду, потому что в очередной раз помочь решил?       Вова губы поджал.       — Ты по ярлыку решила, что я человек плохой? Парней с улицы нормальными не считаешь, но каких-нибудь зазнавшихся богачей возвышаешь?       Кольнуло Диану от слов подобных. Слова свои же вспомнила, которые себе вдалбливала всегда: «все они плохие, среди них нет хороших». Но почему так тогда решила? Потому что плохое только видела, а хорошего мало было в группировках. Но к «богачам зазнавшимся» такой же ненавистью плескалась, ведь такие жизнь её собственную отнимают. Из-за них она вынуждена статус поддерживать, дома сидеть. Даже друзей у неё толком нет: только однокурсница Карина, с которой общение как-то сложилось в рамках приятельниц и не более.       Годунова остановилась. Следом затормозило и авто. Вышел на улицу, с теплом печки расставаясь, Вова. Локоть на двери разместил, а ладонь второй руки на крышу, снегом покрытую до сих пор, положил. Тельняшка из-под свитера его выглядывала.       «Зачем идти перестала?» — спросила саму себя Диана, но ответа толком не нашла.       — Я никого не возвышаю, — отодвинула шарф, и ветерок скользнул по шее тонкой. — Все мои чувства из действий складываются. Члены группировок добро разве творят? — нахмурила брови свои тонкие и рукой взмахнула. — Каждый день новости о том, что избили кого-то, убили, изнасиловали. После этого мне считать, что люди, совершающие подобное, хорошие?       Нет. Таких нельзя оправдывать. Таких нельзя понимать. С такими нельзя общаться. От таких бежать нужно. А Диана стояла, смотря на его лицо, и идти не собиралась. Не могла. Не хотела.       — Но меня ты не знаешь.       — Боюсь, если узнаю, то разочаруюсь, — правду об опасениях своих сказала. Думала уже над тем, что, возможно, неплохой он, но страх с новыми людьми, да ещё такими, знакомиться выше всего стоял.       Вова пальцами по снегу поводил, стряхивая его.       — Дай мне несколько дней и поймёшь, что зря боялась.       Очередной удар, намного сильнее, чем был.       — Зачем тебе это? — уже чувствовать всё перестала из-за холода. В горле пересохло от вопроса заданного. — Ради веселья?       На неё посмотрел, губы в улыбке растягивая. Доброй… Доброй улыбке. От него чем-то хорошим повеяло.       — Скажу, что просто, — совру, а делать это я не люблю, — голову наклонил. — В то, что понравилась, поверишь?       Пар выдохнула от ответа подобного. «Понравилась?» — в мыслях повторила. Диана по сторонам посмотрела, вглядываясь особенно в ту, откуда идёт транспорт. Люди на остановке продолжали топать, пытаясь согреться. Одна бабушка рукой грозно взмахивала, крича на кого-то. «Ироды, даже лопату держать не умеют!» — сплюнула и, схватив клетчатую сумку, пошла прочь из-под навеса. Правда поскользнулась через три шага и упала в сугроб. Один дед бросился на помощь, да сам в ту же ловушку угодил, на бабку сверху падая.       Перспектива домой пешком идти отнюдь не казалась удачной. Пар выдохнув, Диана проговорила:       — Ну подвези.       Вова ещё пуще заулыбался. Машину за считанные секунды обошёл, дверь перед пассажиром своим открывая. Пока садилась, чувствовала, как смотрит на неё. Авто столь сильным теплом встретило, что кожу всю защипало от этого. Словно иглы раз за разом безостановочно вонзались, боль приятную вызывая. Прикрыла глаза, вдыхая глубоко. Пахло сигаретным дымом и свечами.       Вова на водительском сидении разместился и к радио потянулся, волну настраивая. «Розовый вечер» Годунова с первых нот узнала. Под песню Ласкового мая тронулась волга, снег в стороны разбрасывая.       В молчании несколько светофоров ехали. Адидас только периодически маршрут уточнял, чтобы в поворотах не запутаться. «Дорога мне здесь не нравится, слишком перекрёстков много» — проговорил он, в очередной раз заворачивая по чужим указаниям. Признаться, Диане комфортно сейчас было ехать. Сначала страх необъяснимый преследовал, но с минутой каждой отступал он. Почему-то верила, что не сделает ей ничего плохого человек этот. По крайней мере, очень сильно надеялась, ведь впервые в жизни кому-то подобным образом доверилась.       Волга за двадцать минут до дома нужно добралась. По просьбе остановился Адидас у подъезда соседнего, лишних вопросов не задавая. Раз надо, то так надо.       — Занята сегодня? — в её сторону посмотрел, отмечая, что согрелась она наконец.       Годунова плечами дёрнула. «В зависимости, что ты хочешь предложить» — сказала в ответ и на него взглянула. Словно искры в глазах женских промелькнули, и ресницы вздрогнули.       — На дискотеку в ДК позвать. Пятница ведь, — машину заглушил.       Теперь детские крики доносились с корта неподалёку. «Валера, ты пинать умеешь?» — орал один мальчишка; «Глаза разуй, вон летит!» — вопил второй. Диана варежки, которые успела снять, натянула обратно на руки. Никогда не бывала она на дискотеках. Максимум для неё — школьная, на которой учителя чуть ли не следом ходили и у стен, подобно надзирателям тюремным, стояли.       Слышала она, что иначе всё в Домах Культуры происходит: нет там особого дела до порядка; музыка в сто раз лучше играет, ведь последние хиты девяностых включают; парней столько, что отбоя не найдёшь. Последний пункт сейчас не казался сейчас столь заманчивым, сколько первые два. Танцевать под современные хиты удавалось только дома в одиночестве полном, а случалось это крайне редко. Порядок… Порядок в жизни Годуновой напоминал тюремный режим, где каждая минута расписана. Не нравилось ей это.       Сможет ли Вова подарить ей ту свободу, о которой она грезит? В книгах всё всегда так происходит: люди находят друг друга и дарят то, чего обоим не хватало. На чаше весов два выбора находилось, но один всегда другой перевешивал и перевешивать будет.       — Во сколько? — поинтересовалась, волосы мимолётом поправив.       — В семь. Я за тобой заеду в это же время.       Диана в голове прикинула, сколько может на вечеринке той остаться. Цифра печальной казалась: час всего, чтобы гнева родительского избежать. Давно ей уже восемнадцать исполнилось, но до сих пор страшится двух человек, которые жизнью её играют, как кукловоды с игрушкой.       — Заезжай, — в ответ легко улыбнулась, но печаль в глазах проскользнула.       На улицу вышла и в сторону подъезда своего направилась. Выдохнула расслабленно, не заметив машины отца. День уже казался не таким плохим.

      …

      Диана стояла перед зеркалом, не узнавая себя. Из всей нормальной одежды нацепила платье чёрное с юбкой пышной и поясом белым. Не было у неё джинс и свитеров ярких, что часто на дискотеки надевали. Всегда Людмила Николаевна твердила: «Девушка должна выглядеть как девушка, а не так, как будто её краской облили и в рвань одели». Поэтому в примерочных всегда висели только платья и костюмы официальные, рубашки нейтральных цветов с орнаментами и брюки. Но это… Это платье подарила ей бабушка два года назад, прежде чем навсегда мир этот покинуть. Пообещала себе Годунова, что наденет его на особый случай. И этот день настал. Странно считать, что поход в ДК — это нечто особенное. Но Диана знала, что выбивается из-под родительского контроля в этот вечер.       Годунова к зеркалу подошла, в лицо своё всматриваясь. Пальцем тушь опавшую с тенями смахнула и возле губ остаток помады розовой стёрла. Не привыкла она краситься столь сильно, но так приятно в отражение было глядеть, словно с журнала модельного сошла: волосы каштановые в хвост высокий заколоты, глаза подведены сурьмой, карий цвет выделяя, глубиннее его делая, скулы очертились, из-за правильно нанесённых румян.       Диана услышала гудок автомобильный. К окну подошла и штору отодвинула, видя, как высунулся из Волги Володя. Он сигарету курил, о боковую часть авто оперевшись. Из-под куртки расстёгнутой выглядывала форма зелёная, и медали на кармане висели. Поза его расслабленной была. С одной стороны подумалось Годуновой, не холодно ли ему сейчас нараспашку стоять? Но с другой стороны взгляд к виду своему приковал. Силуэт мужской еле освещался фонарём; тень на часть лица и тела падала, отбрасывая пятна тёмные на снег притоптанный. Рука одна в кармане покоилась, пока вторая то поднималась, сигарету к губам приставляя, то опускалась под выдыхаемый сигаретный дым. Поняла Диана, что засмотрелась. Вова помахал, заметив в окне на первом этаже её.       Отпрянула, шторы тут же загораживая. Комнату спешно покинула и в коридор на цыпочках пошла. Надела ботинки и пальто накинула, надеясь, что уйдёт без проводов лишних. Но в проёме мать показалась, руки на груди скрестив. Обвела дочь, что спиной была повёрнута.       — И куда собралась? — голос надменный, властью наполненный.       Диана, как по струнке, выпрямилась, голову несильно повернув, чтобы макияж видно не было.       — К Карине посидеть на пару часиков.       — Ты время видела? Уже семь, к какой Карине? — возмутилась женщина, брови к переносице сведя.       Годунова сглотнула, понимая, что ждёт на улице человек и выбраться нужно любым способом. Губу нижнюю облизнула, чувствуя вкус помады малиновой.       — Так нам доклад совместный задали, а книги только у неё есть, — голосу максимальной жалости попыталась придать. Опустила вниз голову и пальцы перед собой переминать начала. — От этого зависит, получим ли мы зачёт или нет.       Не любила Годунова врать, но отчаянно сбежать хотела. Мать фыркнула, глаза закатив. Не нравилось ей, что приходится дочь на ночь глядя отпускать куда-то. Мало ли случится что или мало ли от рук потом отобьётся, решив, что к подружкам своим бегать может в любое время.       — Иди, но чтобы к девяти живо дома была.       Хлопнула дверь. Стук от шагов торопливых по этажам подъездным разнёсся. Выбежала на улицу, грудью полной вдыхая. Призрачная свобода нитью протянулась от Володи прямо к ней. Бычок сигаретный в урну стоящую неподалёку улетел, с точностью попав в неё. В сторону дым полетел, и под хруст снега подошли друг к другу тела.       — Прекрасно выглядишь, — сразу же сказал Адидас, мелкие детали макияжа отмечая, которых сегодня днём не наблюдалось.       Уголок губ женских дёрнулся, вверх медленно ползя. Оглянулась она на окна: только из её комнаты видна площадка перед домом, но сейчас в ней темнота царила. Беспокойно всё равно было.       — Поехали? — нетерпеливо на машину указала, желая поскорее в её салоне скрыться от глаз лишних.       Так же, как и днём, открыл водитель дверцу перед пассажиром своим и захлопнул её. Через минуту волга фары зажгла и поехала по уже загрязнённой дороге, подпрыгивая редко на кочках. Единственная лампочка внутри горела, и то свет её слабым казался. Рассматривала Диана ногти, бесцветным лаком покрытые, и заусенцы, появившиеся возле некоторых. Сама ненароком взгляд вбок кидала на кисти мужских рук. Кожа выступавшими венами и царапинами разбавлялась. На костяшках покраснения и будто бы кровь запечённая. О последнем думать не хотелось, поэтому голову в сторону повернула, на профиль беззастенчиво уставившись.       Красивый… Он действительно красивый в своём понимании. Пусть лицо его и ассиметрично, и нос кривоват, но всё равно притягивал, словно магнит. Брови густые над глазами тёмно-карими возвышались. Сейчас казалась радужка ещё темнее обыкновенного и тонкая, блестящая полоса бликами мерцала. Губы сухие на вид, жёсткие по предположению, поджаты, частью под усами скрываясь. Не встречала Диана парней подобных, ведь все мимо неё проходили. Один он по непонятным ей до сих пор причинам внимание заострить решил.       Всеми силами себя останавливала. Нельзя в таком ключе о нём думать. О группировщике. Нельзя ей рядом с ним находиться. Но решила Годунова иначе, в машине тёплой оказавшись и на дискотеку направляясь с тем, с кем меньше всего этого хотела ранее.       — Чего смотришь? — спросил, когда машина на светофоре остановилась.       Не заметила она, что долгие минуты в точку одну уставилась, что на лице его находилась. Щёки зарделись её. Поспешно отвернуться решила, рассматривая машину соседнюю. Из неё музыка громкая играла, а именно «Седая ночь». Не понравился бы выбор этот многим, а особенно представителям правоохранительных органов. Стереотип о том, что песня данная — тюремная и подходит только зекам, которые годы коротают на зоне, разлетелся по Казани с небывалой скоростью, оттого и популярность её возросла. Школьники часто притаскивали в кабинеты маленькие радио, у родителей временно изъятые, и включали «Седую ночь», исполняя танец, который членам группировок присущ. Не понимали они, что страшно движения эти повторять. Думали, что в кругах своих зауважают их и бояться в хорошем смысле начнут, перестанут перечить и задирать местами.       Смех его по салону разлился так, что пульс быстрее застучал. Если бы сказали Диане словом одним его описать, то непременно бы выдала эпитет «бархатный», который услышать бы вновь захотелось.       Поглядывал на неё через зеркало Вова, по улицам Казанским выруливая в сторону ДК. Нравилось ему чувствовать запах цветочный, что салон заполонил собой, перебивая ароматы другие. И присутствие девушки приятным было.       — Это твоя форма? — спросила в один момент Диана, к нему поворачиваясь.       Вова в ответ кивнул, руку сжав на руле сильнее обычного.       — Моя. На Афгане воевал, недавно только вернулся, — губы женские в изумлении открылись. Не ожидала никак, что человек этот в боях, к улицам не относящимся, участвовать мог.       Чуть иначе стал выглядеть в глазах её Володя после слов сказанных. Не думала, что среди «пацанов» найдутся те, которые головы на битве чуть не сложили за свою Родину.       Может и правда не такой плохой?..

…

      «Одной любви музыка уступает, но и любовь — ме­лодия»

А.С. Пушкин

      

      «Новый герой» Мираж

      Мужские ладони спины касались, в ритм влиться помогая. Диана кружилась, и юбка пышная подлетала при повороте каждом. Всё время взгляд, в глаза прямо направленный. Освещались силуэты разноцветным светом прожекторов; пятна красные и зелёные по стенам и полу прыгали, друг с другом смешиваясь и красок новых принося. Годунова руки на плечах мужских расположила; форма под пальцами покалывала.

Книг сотни страниц Мир сказочных лиц Рифм строгая власть Но я спешу теперь Из строк судьбу сложить

       Жар в голову ударил, рассудок затуманивая. Каждому слову песни внимала, с придыханием чувствуя прикосновения обжигающие. Приятные… Вздрагивала, когда талия её сжималась под чужим напором, к телу чужому приближаясь.       Володя ладонь её перехватил, пальцы переплетая. Кожа его грубая, но горячая, словно лава. Выдохнула Годунова, в сторону отходя. Каблуки её ботинок по паркету стучали всё быстрее и сильнее. Развернулась, и резко спиной к груди мужской прижалась. Чувствовала, как вздымается та часто и сердце бьётся быстро. Эмоции с новой силой охватили так, что во рту пересохло. Телом своим ощущала, что отстраняться не хочет.       Годунова голову на плечо его откинула. Смотрела в глаза, понимая, что они в ситуации такой ещё красивее, притягательнее кажутся. Окантовка их темна была и полосы светло-коричневые, совсем тонкие, к зрачку тянулись. Блики в них мелькали от движения каждого.       Ладонь чужая её резко дёрнула, вновь в сторону уводя. Но опомниться не успела, как к себе Володя притянул, между лицами сантиметры жалкие оставляя и дыханием своим опаляя. Увидел, как приоткрылись её губы, помадой розовой окрашенные. Такие манящие. Друг на друга глядели, рвано дыша. Понять Годунова не могла, отчего уйти не может сейчас. Хотелось всё рядом с ним быть, вопреки тому, что презирает за деятельность его. Счастье мимолётное со свободой смешалось, жизнь новую показывая.       Он показал ей…

      Где ты, мой новый герой? Ты рядом здесь я верю И лишь привычный узкий круг Мешает быть со мной Тебя устала я ждать Сломай замки и двери Сорви букет колючих роз За каменной стеной

      «Группировщик, беги от него!» — разум вопил, но музыка застелила его напрочь, одурманивая. Наоборот, за движениями следовала, растворяясь в руках чужих. В спине назад прогибалась, пока ладонь мужская поддерживала её за поясницу, упасть не давая. Слышала гул сердца собственного, что смешивался с топотом танцующих людей и басами, из колонок лившихся. И с каждым разом невольно всё ближе становилась. От каждого взора дрожь по телу бежала. Понимала, что никто на неё ещё так не смотрел, никто не касался так.       Во времени потерялась, кружась раз за разом и запах сигаретный вдыхая, что от него шёл. Не любила аромат этот Диана, но от Володи по-другому это было. Костром лесным веяло, воспоминания приятные нагоняя.       Мимолётно скулы его коснулась, вдоль проводя, но руку одёрнула тотчас, порыва такого испугавшись. А Вова улыбнулся только на движение это.              Может он и есть герой её, которого так отчаянно ждала столь долгое время?

      ***

31 декабря 1989 год

      Клавиши прогибались под быстрыми и ловкими пальцами пианиста, что новую мелодию завёл, гостей разогревая. Медленные ритмы сменились на быстрые, местами слишком агрессивные, заставляя разговоры затихать и прислушиваться к столь необычному для этого ресторана звучанию.       Пара танцующая на место шла. Противно было Диане чужое прикосновения на лопатках своих чувствовать. Пыталась отойти, но Анатолий по следам за ней следовал, ближе прижимаясь. Тепло его тела холод сплошной несло. Как бы ни пыталась представить на месте его Вову, не получалось. От Суворова добротой душевной веяло с расстояния, сердце согревая, а от Боярского сжаться в клубок и панцирем защитным огородиться хотелось, настолько неприятен он.       — Это было великолепно! — воскликнула Людмила, мечтательно подперев подбородок ладонями.       Ей нравилось смотреть на то, как за дочерью парень богатый увязался. У него же такие запасы и прекрасное будущее совсем рядом, что аж зависть шла. К тому же красив наружностью Боярский, что не менее приятно. Любоваться им хотелось. Не сдерживалась порой Людмила, украдкой взоры бросая на Анатолия, в гордые черты лица всматриваясь.       Геннадий Петрович спешно спрятал появляющуюся улыбку за бокалом вина. Сработал его план. Щенячьими глазами теперь смотрел Анатолий на Дианочку, чувствуя до сих пор её податливое, а местами и не очень, тело. Не сопротивлялась она, когда вёл её в танце. Только в лицо не смотрела, в грудную клетку взгляд свой уткнув. «Ничего, скоро по-другому всё будет» — подумалось Анатолию, и потянулся он в карман, доставая оттуда коробку, в красный бархат обшитую. Стразы вдоль верхушки тянулись, узор лепестковый образовывая.       Повернулся он к Диане и открыл подарок, ожидая восторг увидеть. Думалось ему, как бросится на шею и целовать в обе щеки начнёт, увидев цепочку золотую, в форме ветвей переплетающихся. Выбирал её кропотливо Анатолий: в первый попавшийся магазин украшений зашёл, разумеется, в один из самых дорогих, и попросил у консультанта что-то такое элегантное и непременно золотое. Принесли ему цепочку эту. Боярский, в руке повертев её и осмотрев, решил, что с первого раза попал в яблочко. Напоминали ветви эти Диану и самого его. Они, будто бы эти линии, переплетались и так до бесконечности.       Но разочарование хлёсткой пощёчиной ударило его, когда Годунова вздохнула и головой качнула. «Спасибо» — сказала она и отвернулась вновь, оставляя Анатолия с протянутой рукой и открытой коробкой сидеть. Даже не захотела примерить. Он сглотнул обиду и с силой крышку захлопнул, заставляя сидящих за столом посмотреть на него. «Пожалуйста, любимая» — сквозь зубы произнёс, небрежно ставя напротив неё подарок.       Но не нужны ей украшения дорогие и всё прочее, что за деньги легко покупается. Намного приятнее то, что с душой идёт.       Например, кассеты. Именно кассеты, среди которых особенной была одна.

***

16 декабря 1989 год

      Снег переливался под лучами фонарных столбов, блестя. Диана сидела на кровати, очередную книжку читая. В пятницу ту опоздала Годунова на целых полтора часа, но ни на секунду не пожалела об этом. Ехала в волге, с Вовой разговоры по душам ведя. Узнала она о семье его больше: старший сын Суворовых, будущая надежда отца и пример для подражания для младшего брата. Тот, пока Володя на войне был, к группировке пришился, ведь «пацаном настоящим» захотел стать. Не ругал Суворов за это, а наставления только дал. «Ты теперь пацан, Маратик, так что за последствия все головой отвечать будешь» — сказал как-то ему.       Рассказал о том, что музыкой увлекается и неплохо гитарой владеет. Захотелось в тот момент услышать его игру, но одёрнула себя Диана: нет рядом инструмента и время уже не позволяет.       Сам Володя понял, что непроста Годунова. В ней душа настолько глубокая, что тайн много хранит. Одну из них поведала, пока машина на светофоре стояла.       — Я же на дискотеках никогда не была, — шапку спавшую поправила, мечтательно в зеркало смотря. Глаза её блестели.       — И как, понравилось?       — Очень, — она повернулась к нему. Заметил Адидас, как счастлива была. — Спасибо тебе.       Вова ладонью махнул и на руле вновь расположил. Зелёный загорелся.       — Всегда буду рад побыть личным водителем, кроме понедельника, среды и субботы, — тронулась тачка, по ночной дороге несясь.       Ветер холодный в приоткрытое окно бил прямо по лицу, освежая, дурман лишний прогоняя. Бровью дёрнула, спрашивая причину.       — Отцовская машина. Нужна ему в эти дни.       Диана губу прикусила, от книги отвлёкшись. При воспоминании одном улыбка лицо озарила, но затем исчезла из-за завершения столь поганого.       Волга остановилась возле второго подъезда. Песни, лившиеся из радио во время пути, замолкли и журчала только печка, не дающая замёрзнуть. Посмотрела Годунова на Адидаса, и сердце отчего-то уверенностью в том, что далеко не плохой он, наполнилось. Глаза — ведь зеркало души. За вечер этот столько раз в них смотрела, что поняла: добрый он, улыбка его такая же. Не понимала, как при первой встрече могла испугаться его. Но причина в «Универсаме» крылась, который Суворов сам же и основал.       Оказавшись в кругу его пацанов, страшно сначала было. Однако увидела в каждом Диана проблески хорошего, что за масками злости и силы скрывались. Они такие же, как и она: простые люди со своими проблемами, только выживать каждому приходится по разному. Пока Диана ужинает в ресторанах с четырьмя звёздами и носит импортную одежду, другие вынуждены из сезона в сезон зашивать вещи и голодать, питаясь какими-то объедками. С одной стороны, жалость испытала, но с другой не могла оправдать этим всё то, что совершали группировки на улицах Казани. Каждый сам выбирает путь, и каждый сам понесёт за него наказание.       — Вов, спасибо за этот вечер.       Кольнуло в момент этот что-то Вову, будто иглой его пронзили острой. Видел, как лампочка освещает лицо женское, тени отбрасывая. Волосы из хвоста высокого выбились и на плечах рассыпались, кончиками груди касаясь. Помада вся стёрлась, и взору предстали губы пухлые, без пигмента постороннего и так яркие.       — Тебе спасибо, красавица, что своим присутствием его скрасила.       Говорить всегда красиво умел, но сейчас от сердца чистого слова шли. Действительно рад был, что согласилась Годунова в ДК с ним пойти. С первой встречи ему запомнилась, после отказа фитиль с пометкой «Интерес» подожгла, и понял он, что непростого поля ягода кареглазая девушка. Необычной казалась она под лучами солнечными, собой остальных затмевая. На дискотеке внимание на прочих не обращал, ведь оторваться от одной не мог, словно прилип к ней и всё. Пару встреч только прошло, но почему-то чувствует, что она — его человек, пусть и сложный, недоступный, но его.       Годунова на его ладонь свою положила и сжала легко на прощание, прежде чем волгу покинуть. Снег хлопьями валил, на одежде верхней оседая. Удалялась фигурка женская и потом вовсе скрылась за поворотом, а Вова всё в точку одну смотрел, прикосновение к руке всё чувствуя. Пленяла недоступностью своей. Понимал, что с такой, как она, не получится играть. Да возраст у него уже не тот, чтобы как подросток себя вести.       Если идти, то до конца.       Диана замерла у самого подъезда, заметив, что окно в её спальне горит. Ноги предательски подкосились, а сердце гулко застучало. Не помнила, как до квартиры добралась и разулась, но отчётливо в памяти сидели крики материнские, вещавшие: «Намулевалась и разоделась, как девка продажная! Ни у какой Карины ты не была, я звонила ей; С кем шлялась, признавайся!», и грубые пальцы отца, которые синяки на её плечах от касаний резких оставили. Прикрывала их Годунова свитерами и боль испытывала каждый раз, стоило по нежной коже провести. «Наказана!» — вопил Геннадий Петрович, громко дверью спальни хлопнув. Скатилась тогда Диана по стене и зарыдала горько; тушь по щекам потекла, и капли чёрные на платье упали, задевая кончик белого ремешка. Прижала к себе руки и рот прикрыла, чтобы криков вырывающихся никто услышать не мог.       Задавалась вопросом, почему на свете всё так несправедливо бывает? Почему дети в семьях страдают из-за родителей, которые норовят всё время контролировать их и решать, как стоит прожить жизнь? Почему не дают самые близкие люди любви и не оказывают поддержку, когда душа на части рвётся? Почему не понимают те, насколько важно ощутить объятия, которые от мира враждебного защитить смогут? Вместо этого сами в яму с копьями толкают, детские тела растерзывая.       Но не жалела Годунова о походе в Дом Культуры. Не жалела о том, что Вове шанс решила дать. Ни о чём не жалела.       Верила, что началом жизни новой могут послужить чувства тёплые, которые вызвал не такой уж и плохой пацан поступками и словами своими. Молилась, на Луну смотря, что если решит довериться Суворову, то не разочаруется в последующем в нём.       Искренне любви хотела.       Искренне пожить нормально.       Разве это слишком много?       Стук в окно раздался. Диана на дверь посмотрела. Закрыта. Книжку отложила и с кровати спрыгнула, подбегая к подоконнику. Уже знала, кто именно стоит по ту сторону. Шторы раздвинула, видя довольное лицо Суворова. Знал он, что Годунову родители наказали.        После университета вновь поджидал её, хотел уже предложить погулять, но не успел и слова сказать.       Диана испуганно на него посмотрела, а затем за спину его. Выдохнула расслабленно, но схватила за рукав куртки порывисто и к столбу отвела, прячась за ним. Брови свои нахмурил Вова, не понимая, чего так боится Диана.       — Мать сейчас за мной приедет. Под арестом я, Вов, — поведала, и маленькие клубы пара изо рта её вылетели. В сторону взгляд свой отвела, из-за нахлынувшей стыдобы. Добавила тихо: — потому что пришла поздно.       Адидас укол совести почувствовал. Из-за него ведь страдает сейчас. Видел, насколько поникшей сейчас стояла и носком обуви снег проминала, круговые движения совершая. Взял он её за плечи и заметил, как дёрнулась она и сморщилась на доли секунд. Понял, в чём дело, и злость закипать начала. Хватку расслабил, невесомо куртки касаясь.       — К тебе по вечерам буду приходить и возле окна стоять, — сообщил, видя, как глаза женские заблестели и губы приоткрылись.       — Если отец заметит тебя, то плохо будет нам обоим.       Заверить её хотел, что с ним ничего не случится, даже если попадётся Годунову, но рисковать ей не хотел. Предполагал, что и так досталось Диане за непослушание, при чём сильно очень.       — За меня не беспокойся, — уголок губ его дрогнул. — Ты лучше скажи, во сколько он с работы возвращается.       Диана призадумалась. «В восемь» — выдохнула она и в сторону посмотрела. Карина возле дверей стояла и улыбалась лукаво. Взглядом скользила по ней и по Вове, на втором внимание своё заостряя. Отвернулась Годунова, чувства непонятные испытывая. Прогнать однокурсницу хотелось. В глубине души разочарование испытывала, ведь не прикрыла её даже Карина, с потрохами раскрыв. Надеялась, что дружба у них, а в итоге так, просто группа одна и всё.       — Ну и всё, Дианка, жди меня, — по носу щёлкнул, развеселить хоть немного пытаясь.       На секунду получилось, но ровно до тех пор, пока машина знакомая не показалась. Годунова выглянула из-за колоны, замечая Волгу красную, в которой уже Людмила сидела. Издалека видела, как смотрится в зеркало и губы помадой красит, наверняка красной.       — Буду ждать, — сказала на прощание, шлейф цветочный оставляя после себя.       И дождалась. За неделю уже три раза пришёл; в остальные дни не мог, потому что сборы с пацанами всё чаще назначались. Мысль о том, что в час вечерний Вова на разборки мог ходить, угнетала. Поймала себя на мысли, что всё чаще переживать за него начала; что встреча их каждая слишком быстро заканчивается за разговорами. Узнавала для себя много нового Диана из прошлого Суворова, настоящего, и даже о планах будущих речь заходила.       — Кем стать хочешь? — спросил Вова, к стене кирпичной спиной прислонившись.       Годунова подбородок подпёрла кулаком, всматриваясь в небо ночное. Беззвёздным оно было последние дни; только луна пелену тёмную разбавляла да облака полупрозрачные, что редко проплывали. Комната воздухом свежим наполнилась; уже как час окно на распашку было; ветер шторы поднимал, колыхаться заставляя их.       — Честно, учителем, — выдохнула, понимая, что не нравится ей в медицинском учиться. Не хочет проводить дни в больницах и людей лечить. Она хочет детей учить, стараться дать им знания и ту поддержку, которой никогда не было у неё. — Глупо, да? Дочь успешного предпринимателя мечтает о такой работе.       Вова головой покачал, но не увидела этого она.       — А чем плохо? — спросил, точно так же на небо уставившись. — Профессия эта сложная и благородная, просто оценивать по нормальному её не могут. За деньгами гонятся все и всё.       Диана улыбнулась. Понимал он её, в то время как родители лишь смеялись над истинными желаниями дочери. «А ты? Кем ты хочешь стать?» — спросила в ответ и на макушку светлую взор перевела. Поймала себя на мысли, что волос, цвета пшеницы, коснуться хочется. Понять, мягкие они или жёсткие. Но одёрнула себя. Момент прерывать не хотелось.       — Тренером. Спорт люблю и пацанам прививать его хочу.       Подумала Диана, что желание прекрасное. И вечер этот тоже прекрасный.              Сейчас окно распахнула, видя всё лицо знакомое. Только украшено на сей раз оно было ссадиной на переносице и синяком под глазом, едва заметным, но всё же тёмным. Предполагала, что и руки разбиты сейчас были, но мысли подобные отогнать пыталась. Главное, пришёл и жив.              — Привет, красавица, — подмигнул ей, и что-то в груди дрогнуло от этого.       Привыкла к обращению этому Диана. Сперва считала глупостью, но по ночам засыпала, в голове голос его прокручивая. «Привет» — так же в ответ произнесла. Спросить ничего не успела, как Вова пакет поднял и в руки женские передал.       — Осторожно, — сказал он, когда предмет ударился о подоконник.       Диана нахмурилась, внутрь заглядывая. Кассеты. Несколько кассет в ряд лежали, чисто чёрные, без всяких надписей и картинок. Она губы в удивлении приоткрыла, на Вову смотря.       — Говорила же как-то, что музыку послушать хочешь, да нечего, — спрятал руки в карманы и переступил с ноги на ногу. Слишком неожиданно на Казань волна мороза хлынула, и отметки на термометрах с каждым днём всё ниже были.       — Спасибо, Вов, — на столик кассеты осторожно положила, вновь к окну разворачиваясь. — Когда тебе их вернуть?       Суворов бровями дёрнул и головой покачал.       — Брось, себе оставь. У меня таких много, если что ещё найду и принесу.       Первым подарком могла считать это Годунова. Небольшим, но тепло вызывающим. Плечи дрогнули, когда ветер со снегом в комнату резко забился. Пряди на лицо выпали из пучка, на затылке собранного.       — Так, ты давай окно закрывай. Погода сегодня плохая. Заболеешь ещё, — рамы оконной дотронулся, но голос женский остановил.       — Вов, ближе подойди, у меня тоже кое-что для тебя есть.       Шаг вперёд сделал, носками в стену упираясь. Годунова по сторонам глянула, а затем вниз склонилась. Животом оголившимся коснулась холодного подоконника, и мурашки сразу же кожу покрыли. Взяла обеими руками его лицо и в щёку поцеловала быстро. Почувствовала, как пальцы вокруг запястий обвились, сжимая несильно. Отстранилась, смотря в глаза его, а затем на губы искусанные. Заметила, как кадык его дёрнулся и сглотнул он из-за расстояния столь малого и действия такого спешного, неожиданного.       «Диана!» — материнский голос в коридоре прозвучал. Годунова моргнула, дымку сбрасывая и обратно в комнату вернулась. Улыбнулась на прощание и ещё раз за кассеты поблагодарила, прежде чем окно захлопнуть и шторами его задвинуть. В этот момент Людмила в проёме двери открывшейся показалась. С прищуром на дочь посмотрела.       — Ты что там делаешь? — спросила, видя, как Диана к столу отошла, руки за спину заведя.       «Ничего» — ответила она, плечами пожав. Мать недоверчиво осмотрела дочь, не замечая ничего особенного. К окну подошла и шторы раздвинула. Ничего, кроме пустой улицы.       — Не стой тут так много, просквозить может, — наставила, плотнее окно закрывая. После к Диане повернулась, кофточку свою поправляя. Волос мимолётно коснулась. — Мы с отцом посоветовались. Решили, что посидишь дома ещё несколько дней, а потом наказание снять можно. Всё равно скоро очень важный вечер, поэтому тебе развеяться надо.       — Какой вечер? — брови тонкие изогнулись.       Людмила вздохнула, глаза закатив.       — Говорю же, важный. Остальное не обязательно знать. В общем, имей в виду, что если вести себя хорошо будешь, то домашний арест закончится. Сама до дома после университета ездить будешь, — последнее Людмила с некоторой радостью сказала. Надоело ей на машине кататься и дочь всё время забирать. Пусть сама идёт и в автобусе трясётся. — Мы с отцом пойдём к Тамаровым. Скажем им, что ты не смогла прийти потому, что заболела.       Годунова кивнула, внутренне радуясь тому, что останется одна с минуты на минуту. Мать покинула комнату, позволяя выдохнуть. Дверь закрылась. Диана шторы одёрнула и в улицу всмотрелась. Уже ушёл. Стояла возле подоконника до тех пор, пока не увидела, как родители в машину сели и помчались в центр Казани, к своим «любимым» Тамаровым. Просто отношения хорошие поддерживать пытались.       Поняла, что сможет ближайшие пару часов музыку слушать.       Развернулась и из пакета все четыре кассеты достала. На стул села и магнитофончик к себе подтянула, вставляя первую. Песни Ласкового мая заставили мечтательно в стену уставиться. Пространство освещал тёплый жёлтый свет настольной лампы. Особенно переслушивала «Розовый вечер», отмечая, что самая любимая из всех прочих. Вторая кассета хранила последний сборник группы «Мираж». Вспыхнули щёки, когда «Последний герой» заиграл. Вспомнила тут же вечер в ДК, тёплые ладони Володи на её теле и взгляды, в душу пробирающиеся. Вновь хотелось побывать там, с ним. Пообещала себе, что обязательно сходит на дискотеку позже.       Третья кассета музыку «Би-2» содержала. Слышала мимолётом их Диана, но не придавала им особого внимания. Сейчас же подтянула клочок бумаги, выводила узоры простые и ногой в ритм по полу стучала. Однако не прошло и семи минут, как прервалась резко запись. Шорохи непонятные послышались. Годунова к себе магнитофон подтянула, собираясь выключить, но потом смех услышала.       — Марат, завязывай, — голос Вовы приглушён был. — Хватит записывать.       Диана не заметила, как карандаш скатился и на пол упал. Обеими руками магнитофон держала, в звук каждый вслушиваясь.       — Эт на память, — наверняка Марат сказал. Слышала, как записывающее устройство об одежду трётся, писки неприятные вызывая. — На войну уедешь, кто играть для меня будет?       Ещё два года назад запись сделана была. Сердце удар очередной пропустило.       — Сам научишься. Вон, фортепиано отцовское в зале стоит, уже пылью покрылось, — наставлял брат старший. Послышались звуки, гитарой извлекаемые: струны настраивал.       — Ещё чего, — фыркнул Марат и то ли диван, то ли кровать, то ли кресло скрипнуло. — Скажи, чтобы на скрипке и балалайке играть научился, вообще со смеху упаду.       Секунда. Две. Три. Хлопок резкий, и шикнул Марат, вновь устройством по одежде водя.       — За что? — непонимающе спросил.       — Чтобы со старшими не оговаривался… Всё, — стул скрипнул под весом чужого тела, — слушать будешь, или хватит на сегодня?       Марат запротестовал поспешно, прося продолжить концерт сольный. Под пальцами умелыми запрыгали струны, звуки извлекая. А после голос… Чарующий, манящий, от которого оторваться невозможно.

Синий—синий иней Лёг на провода. В небе тёмно—синем Синяя звезда. У — У — У — У Только в небе, в небе Тёмно—синем.

      Фальшивил порой Вова, в ноты не попадая, но красиво это делал. Диана на магнитофон смотрела, представляя, как сидит в комнате Суворов, а напротив него Марат. Вечер точно такой же, так же лампа одна горит, еле помещение освещая. Смотрит младший брат на старшего и подпевает ему порой, песней извлекаемой наслаждаясь.

Ищу я лишь её — Мечту мою, И лишь она одна мне нужна. Ты, ветер, знаешь всё, Ты скажешь мне — Она, она где она?

      Долго ещё звуки гитарные раздавались, прежде чем затихнуть. Захлопал Марат, протяжно «У» завывая. «Будто на концерте побывал» — засмеялся он по-доброму. Адидас сказал: «Ну что, нашу давай, и заканчивать пора, соседей разбудим». Кашлянул Володя, играть продолжив. Голос его хриплым казался.

Мы по всей земле кочуем, На погоду не глядим. Где придется заночуем, Что придется поедим. Театральные подмостки Для таких как мы бродяг, Свежеструганные доски, Занавески на гвоздях.

      Песня, наполовину спетая, оборвалась резко. Дуэт голосов сменился новым хитом «Би-2». Диана выдохнула, на кнопку перемотки нажав. Заново слушать принялась, голосу Вовы внимая.       Это была самая лучшая кассета. К четвёртой она так и не приступила.

      ***

      31 декабря 1989 года

      По бокалу ножом постучали. Михаил Евгеньевич вытер платком губы и встал, вновь беря в руки бокал. Вторая бутылка вина за час закончиться успела. Официант уже спешил принести новую, одну из самых старых, настоянных, чтобы порадовать гостей и руководство в дальнейшем увесистой суммой в чеке.       — Я хочу выпить за Анатолия, — без прелюдий начал Боярский, тёплый взгляд на сына бросая. Видела в нём Диана искренность, зависть отчасти испытав: никогда не смотрели на неё так родители. Верить хотелось, что действительно искренне это было, а не наигранно. В противном случае, Годунова ещё больше в людях разочаруется. — Сынок, ты для меня — луч света, как и твоя мама, — заботливо разместил ладонь на плече жены, чувствуя, как та накрывает её своей. — Я желаю тебе только счастья, ведь ты его заслуживаешь. Уверен, что в твоей жизни сложится всё наилучшим образом. Твой старик тебе обязательно поможет.       Анатолий встал и к отцу подошёл, крепко обнимая. Диана к вину за вечер ни разу не притронулась, еду практически не ела, ведь тошнило от неё. Душила атмосфера вся ресторанная. Желала она выпорхнуть отсюда, но обещание, самой себе данное, держало. Защитить любимого человека хотела во что бы то ни стало.       Перестала слушать речи пламенные, которые Боярский изрекал из уст своих в сторону родителей. Годуновы с придыханием слушали его, понимая, какой им заботливый и прекрасный достался зять. А Диана, вздыхая, глядела на жизнь, которой пропитались улицы Казанские. Новый год сегодня будет, но не чувствовала радости от праздника, который всегда самым любимым был. Верила, что с началом следующего года изменится всё в жизни в лучшую сторону, но каждый раз разочаровывалась, понимая, что становится взрослее и петля на шее затягивается стремительнее.       Под фонарём пара молодая остановилась. Парень заботливо шарф женский затянул и, до щёк дотронувшись, поцеловал. Видела она, как глаза женские счастьем наполнились и закрылись поспешно. Её руки шею обхватили, к себе ближе прижимая. Снег падал, на одежде верхней оседая и возле лампы вихрем кружась.       Коснулась собственных губ Диана, след от помады на подушечках оставляя. Помнила поцелуй свой первый.       Первый и самый долгожданный.

      ***

23 декабря 1989 года

      Встречи редкие превратились в каждодневные. Понимать Годунова стала, что тянет её, как к магниту, к Вове, и он осознал, что ответные чувства испытывает. После университета по возможности встречать её старался, и они пешком до дома шли, тем временем, что вместе довелось провести, наслаждаясь. Порой Суворов настойчивым слишком был: за руку брал и пальцы переплетал. Аргументировал тем, что ладони его замерзают, а она согреть может. Смеялась тогда Диана с оправдания этого, но в ответ нежно костяшки сбитые поглаживала.       С каждым днём замечала, что всё больше видимых ран появляется на Вове. На все вопросы он отмахивался, не желая посвящать её в дела группировок. «Не для девушек это, Диан» — отвечал он, и больше разговор этот не продолжали, предпочитая на другую тему перейти. Музыка, кино, литература, жизнь… Казалось бы, разные люди, отчасти из разных миров, но такие интересные мысли головы их посещали. Непременно старались обсудить всё, отстаивая свою точку зрения и прислушиваясь к другой. Нравилось это Годуновой. Без разговоров подобных тяжело уже представить жизнь свою.       Без Вовы тяжело уже. Один он её понимал, даря то, чего ей всегда не хватало.       В один из дней пары слишком поздно закончились. Выйдя из университета, Диана вздохнула: тёмная пелена накрыла небо Казани и весь город укутала материей чёрной, разрезаемой светом фонарей, окон и фар. Не хотелось ей ходить в время столь позднее одной. Вспоминала всё вечер тот, когда пацан увязался за ней, и, если бы не Вова, страшно подумать, что могло произойти.       Со ступенек спустилась и уже в сторону остановки направилась, как за руку неожиданно схватили. Диана развернулась порывисто и глаза закатила.       — Ты дурак? — спросила, видя, как улыбка родная по лицу расплывается.       — Почему дурак сразу, Дианка? — ладонь её не отпустил, а наоборот сжал крепче. — Креативно появиться решил.       Засмеялась Годунова. Потянул Вова по дорожке уже привычной. Час ходьбы, и обязательно покажется дом, в молочный цвет окрашенный. Шли, плечами друг к другу прижимаясь. Нравилось ей чувствовать, как пальцы сжимают её, как шуршит куртка из-за движения каждого, как снег хрустит под подошвами, а порой и как трещат кусочки льда.       По дороге редко проезжали машины. Многие люди предпочитали по вечерам дома сидеть за просмотром любимых сериалов, что брали своё начало с десятого декабря. «Предновогодняя программа. Смотрите в субботу в десять вечера» — начинали вещать каждый день, призывая всех включать каналы и утыкаться в телевизоры.       Именно эту фразу услышали сейчас, проходя мимо очередного дома. Фонари простёрлись вдоль длинной аллеи, на которую свернули. Любили здесь гулять, потому что зимой особенно красиво было: деревья высокие снегом припорошены, земля пеленой устелена, лавочки каждые десять шагов стояли, позволяя сесть и красотой зимней насладиться. Некоторые так же прогуливались: пожилая пара ногами медленно перебирала, за руки держась; мужчина сумку к себе прижимал и спешил всё, наверное, на встречу; дети в снежки играли и смеялись звонко, когда в лица те попадали.       Словно невзначай, Диана бросила:       — Помнишь, кассеты мне давал?       Вова кивнул, сигарету закуривая. Старался в сторону дым выдыхать, чтобы на девушку не попадало. Получалось не всегда так, как ему хотелось: порой ветер ароматы неприятные до носа доносил, однако Годунова в такие момент отмахивалась, либо дыхание задерживала.       — На одной из них, — не сказала, на какой именно, но помнила и название группы, и точное время вплоть до секунд, — ты на гитаре играешь.       Поперхнулся Володя от неожиданности. Остановились, и Диана по спине постучала.       — Мне понравилось, — улыбнулась, водя ладонью по лопаткам. — Была бы рада послушать твоё пение вновь.       Рассмеялся Суворов, сигарету докуренную на землю бросая.       — Я ужасно пою.       — Ужасно красиво.       Мелькнуло в глаза его что-то иное. Отпустил ладонь женскую и щеки её коснулся, жаром опаляя. Испугалась Диана, когда взгляд метнулся на губы её. Понимала, к чему ведёт, когда шагнул вперёд Вова. Сглотнула, нервозность подступающую чувствуя. Боялась она не Володю, а поцелуя первого. Страшно было, ведь ни разу не случался он, в то время как многие девушки вкусили все прелести в шестнадцать-восемнадцать лет. Веяло от него дымом, но не таким, который чувства неприятные вызывает. Костёр лесной. Именно он.       Годунова спасти себя пыталась способом любым, но в голову пришёл только один, самый глупый. «Не догонишь» — прошептала она и в грудную клетку толкнула, поспешно убегая. Не знала, от чего бежала. От страха собственного, который преследовать мог. В книгах первые поцелуи описывались как нечто неземное. Но почему никто не писал о том, как живот от волнения скручивает и ноги подкашиваются настолько сильно, что вот-вот и упадёшь лицом прямо в обувь того, кто нравится тебе.       Диана резко вечером в комнате осознала, что Суворов небезразличен ей. Она просто вновь переслушивала ту кассету и, ходя по комнате из стороны в сторону, пальцы переминала. У зеркала остановилась, на себя смотря. Глаза у неё блестели слишком сильно, а щёки были до жути красны. Представила просто поцелуй, так, ничего не значащий, между ней и Вовой, а потом как всё понеслось. Остановить себя не смогла. Не заметила, как влюбилась в того, от кого раньше бежать только хотелось. Но прав Суворов был когда-то: она его не знала, чтобы делать выводы о нём. А теперь понимала, насколько сильно ошибалась в нём.       За спиной шаги торопливые послышались. Чувствовала, как ветер в лицо её бьёт, волосы за спиной подлетать заставляя. А потом запястья её чужая хватка коснулась, к себе притягивая. Закричали оба, когда поскользнулась нога Володи и полетел он прямо на землю, спиной ударяясь об асфальт. Снежная подушка приземление смягчила. Потянул он следом Диану ненароком, и та поверх него упала. Смех их разлился по аллее, старческую пару заставляя обернуться и всмотреться в два силуэта.       Ладонь его в волосы зарылась, мягко головы касаясь, а пальцы женские вдоль скулы провели.       — Догнал, — выдохнул прямо в её губы, такие манящие и самые желанные в этот момент, и поцелуем приник, мысли лишние из головы выбивая.       Годунова жар, разлившийся по телу, ощутила, и снег под ними словно таял. Пальцы мужские щеки коснулись, ближе к себе притягивая. От каждого касания ресницы дрожали. Оба чувствовали, как сердца в унисон забились, и на улице холодно не так уж сильно было.       «А ведь мы такие были, Любка!» — хохотнул старик, наблюдая за парой, что на земле продолжала лежать, не в силах друг от друга оторваться.       Это был первый поцелуй.

…

      — Вов, мне пора, — верещала Диана, но всё равно к губам его приникала, поцелуи спешные на них оставляя. Чувствовала, как руки его обнимали, уйти не позволяя. — Вов, — он отстранился, и заметила, как глаза его блестели. Свет подъездный прямо на него падал. Улыбка девичье лицо тронула, — завтра увидимся.       На прощание поцеловала и, еле выбравшись, по ступенькам вбежала, к двери подходя. Машина родительская возле дома стояла, но почему-то так всё равно на это стало. В душе её бабочки порхали, заставляя переворачиваться всё. Вместе с тем спокойствие накатывало, стоило Вове коснуться её или просто рядом оказаться. Действовал на неё, как дурман. Облокотился Суворов о стену, за дамой своего сердца наблюдая. Закинул в рот жвачку и руки в карманы засунул. Диана за ручку схватилась и, ладонью помахав, в квартире скрылась.       К двери спиной прислонилась и затылком упёрлась в неё. Глаза прикрыв, прогоняла раз за разом поход по аллее и частые остановки по пути домой. Не думала она, что Суворов столько чувств в ней пробудить сумеет. Губы, казалось, горели.       Диана не сразу услышала голоса чужие. Только когда смех не такой звонкий, как у её матери, послышался, насторожилась. Сняла обувь, повесила пальто и платье голубое поправила. Взгляд метнула на ковёр: три пары чужих ботинок разместились на нём.       Свет горел на кухне. Годунова неспешно двинулась туда. С каждым шагом всё больше смех и голоса неизвестные раздавались. «Это вам не политбюро!» — низкий бас, на отцовский никак не похож. Зашла Диана в комнату, и разговоры замолкли только тогда, когда Людмила с места поднялась. Странная, непривычно добрая улыбка на женском лице расплылась.       — Доченька любимая, — с распростёртыми руками к Диане двинулась и окольцевала её, обнимая крепко.       Стояла Годунова с широко распахнутыми глазами из-за такого проявления нежности. Людмила даже в щёку поцеловала. Поспешно стёрла большим пальцем след, оставленный помадой, и подтолкнула дочь в спину легко, к столу приглашая. Заметила она три лица новых: мужчину статного с волосами седыми, назад зачёсанными; женщину худую, как спичка, и с причёской модной, пшеничные локоны её на плечах элегантно лежали. Последним стал парень, примерно лет двадцати пяти, что жадно взглядом поедал. Передёрнуло Диану от холодный голубых глаз, на неё устремлённых.       — Садись, всё ещё горячее. Проголодалась наверняка, трудяга наша, — ладони женские по плечам провели и сжали их слегка. Повернула голову свою к гостям. — Она же у нас учится не покладая рук. Всё время за книгами. Из дома в университет, из университета в дом.       Взглянула Годунова на отца, искренне не понимая, что происходит. Но тот качнул головой, слова матери подтверждая. Улыбка снисходительная на лице его расцвела. Поняла, что давно не видела её, словно отец всегда каменной статуей был, не способной ни на какие эмоции, кроме гнева.       — Да, она у нас умница просто. По дому ещё Люде умудряется помогать.       Рот хотелось раскрыть от слов подобных. Всегда клевета в её сторону летела, а не хвальба. Женщина с причёской модной вздохнула, подперев щёку ладонью.       — Дианочка, это наши гости. Боярские Михаил Евгеньевич, Ильдара Руслановна и их сын Анатолий, — на последнего указала, но Диана в его сторону даже не посмотрела. Неприятно от присутствия одного было.       — Приятно познакомиться, — кивнула девушка, руки на коленях разместив.       Людмила поспешно поставила ещё одну тарелку и положила туда мясо, сделанное по особому французскому рецепту, и гарнир, в виде запечённого картофеля с белыми грибами. Но еда сейчас в горло никак не лезла, да и не чувствовала голод совершенно. Настороженность витала вокруг Дианы, непонятность происходящего душила. Эта та самая картинка идеальной семьи, которая появлялась каждый раз, стоило Годуновым выбраться в свет. Редко они принимали у себя, предпочитая выбираться в более значимые места. Но когда гости приходили в их обитель, то это значило лишь одно: важные связи, которые нужно непременно наладить.       — Дочка у вас красавица, — подметила Ильдара Руслановна, поправляя соболиную шубку, на плечах лежащую. К сыну своему повернулась, ладонь на его руку положив. — Правда, Анатолий?       Позволила себе Диана посмотреть и на него, но тут же пожалела об этом. Волком глядел на неё.       — Правда. Очень. Красавица просто.       Приличной девушке зардеться стоило, но комплимент этот за оскорбление сейчас считала. «Красавица»… Только от Володи слышать подобное могла. Наклонилась к отцу, что по правую руку сидел, и спросила шёпотом:       — Что происходит?       Он взял салфетку и губы промокнул, в этот момент так же тихо отвечая:       — Помалкивай, и в порядке всё будет.       Сглотнула Годунова. Узнаёт отца своего. Вечер длился этот ещё час. Диана вяло ковырялась в еде, практически ничего не ела, предпочитая только пить воду. Разговоры за столом велись о бизнесе, политике и ситуациях, царящих на улице. Толкали они о бандитизме, что процветал изо дня в день и как это может плохо сказаться на производстве. Посмотрела на себя иначе в этот момент Диана. Ведь она такой же была: людей, в группировках участвующих, считала самыми ужасными на планете, но не знала о них толком ничего. Вову вспомнила, осознавая, что совершенно он не такой, каким считала его первое время. Улыбка лицо её тронула; к нему сейчас сбежать хотелось, а не это всё слушать.       Вспомнилось ей, как в качалку её привёл. На дискотеке с пацанами своими познакомил, но в тот день чуть больше узнала она о некоторых: Турбо и Зиме. Считал их Володя самыми близкими в «Универсаме» всём, помимо брата, что хвостиком за ним порой следовал. Не имел против этого ничего.       — Марат, — накрыл женскую ладонь своей и на кончиках пальцев поцелуй оставил, заставляя Зиму со смеху подскочить.       Суворов посмеялся и по затылку Марата потрепал. «Быстро учишься» — бросил он, и Адидас младший кивнул. На ухо Вове шепнул, что к девушке своей, Айгуль, пойдёт, а то в школе тип один часто доставал её. «По-пацански разобраться надо» — кулаки побил и за дверью железной скрылся после.       — Диана? — из воспоминаний голос Ильдары вывел. — Так как ты к этому относишься?       Сглотнула Годунова, выпрямляясь. Взоры все на неё обращены были.       — Прошу прощения, не могли бы вы повторить?       Заметила, как сжалась в кулак отцовская рука, но стремительно потом в прежнее положение вернулась. Нельзя ему на людях показывать силу свою, иначе репутация заботливого и любящего отца исчезнет. Боярская вилку отложила и к Диане повернулась.       — Женщина должна дома выполнять всю работу, или равноправно всё должно делиться?       — Я считаю, что муж может помогать жене. Например, ничего страшного, если он помоет посуду или вытрет пыль, — пожала плечами.       Ильдара Руслановна губы чуть недовольно поджала, цокнув, а Людмила мимолётно по лицу провела, стыдясь ответа подобного.       — Не мужская это работа — уборка, — воспротивился Анатолий, в разговор влезая. — В семье женщина бытом занимается, а мужчина зарабатывает деньги, чтобы его семья в достатке жила.       Михаил Евгеньевич одобрительно по плечу сыновьему похлопал, довольный изречёнными словами. Годунова рот хотела раскрыть, но на ногу её легла рука материнская, болезненно колено сжимая. Дёрнулась от движения подобного Диана.       — Доченька, наелась? Можешь в комнату свою пойти, устала наверняка, — говорила с улыбкой, но злостью скрытой веяло.       Диана спешно встала и салфетку с колен на стуле оставила. Гостям улыбнулась и ушла. Спокойствие почувствовала, только в комнате своей оказавшись. Села на кровать, спиной к стене прислоняясь. Слышала она вновь голоса, но скрип стула не понравился ей. Боялась, что родители в комнату зайдут и тираду начнут ей читать. Но спустя минуту в дверном проёме тот самый Анатолий показался. Он опёрся о косяк и подбородок приподнял, с надменностью девушку оглядывая. Рубашка белая скрывалась под тканью пиджака дорогого, с запонками даже.       — Чего тебе? — без особой вежливости спросила Годунова, внутренне раздражаясь.       Он бровями дёрнул.       — Мы уходим уже. Попрощаться зашёл.       Рада была, что семья Боярских квартиру их покидает. За стеной вновь скрипы стульев раздались и голос отцовский, говорящий: «Как договаривались!».       — Попрощался? Уходи, — кивнула на дверь, взор на шкаф переводя.       Вздохнул Анатолий. Смотря на профиль девушки, что так отчаянно кривилась, понял, что красива она очень. Волосы её волнистые, коричневые, блестели, такими гладкими на вид казались. Из-под платья голубого ноги стройные, длинные выглядывали, взор пленяя. Кашлянул Анатолий и подошёл, напротив девушки становясь. Увидел, как глаза её расширились.       Из кармана брюк достал коробочку с кольцом золотым и протянул, но даже не посмотрела на предмет этот Диана.       — Что это? — сквозь зубы спросила, когда в коридоре зашумели куртки и послышался скрип половиц.       — Подарок тебе, — пожал плечами, покачивая коробочку. — Бери. Понравилась мне, захотел приятное сделать.       Годунова теперь зверем на Боярского смотрела.       — Не нужно мне от тебя ничего.       Хмыкнул Анатолий, с силой коробку захлопывая.       — Всё равно моей будешь, — бросил он и скрылся поспешно, следуя зову отцовскому.       От фразы последней дрожь вдоль позвонка прошлась. Гулом отдавалась, раз за разом повторяясь. «Моей будешь» — к чему он вообще это сказал. Страх неведомый со злостью хлещущей смешался. Хлопнула дверь входная. Родители к ней даже не зашли.       Этот вечер оставил после себя горькое послевкусие.

      ***

31 декабря 1989 год

      Звуки фортепиано разбавились флейтой и контрабасом. Мало по малу начал собираться целый персональный оркестр, особенно когда вышла нарядная девушка в платье блестящем. По открытым плечам тянулась россыпь родинок, ключицы выступали, подчёркивая собой шею тонкую, по-настоящему лебединую. Она запела, покачивая бёдрами и хватаясь за микрофон. Анатолий взгляд на девушку лукавый бросил, пряча похотливую ухмылку за очередным бокалом вина. Взглядом по тонкому стану проходился, заостряя внимание на груди, выглядывающей из-под платья, на талии осиной и бедру, что в разрезе длинном показалось. Такие были в его вкусе. Многих уже успел повидать.       — Знаете, — Людмила стекающий по подбородку сок от мяса вытерла и салфетку в сторону отложила. — На днях начала сериал смотреть. Настолько там красива любовь изображена. Как жаль, что в жизни такого не бывает.       Вздохнула Ильдара Николаевна, за бокалом вина разделяя мысль эту. Пока мужчины разговоры о работе всё вели, женщины своим сокровенным поделиться могли, не боясь того, что услышат, о каких глупых романах говорят их жёны. Геннадий Петрович был занят обсуждением делёжки будущего бизнеса. Треть акций должна была перейти семейству Годуновых благодаря заключению брака между Дианой и Анатолием. Выть хотелось от этого так сильно, что словами нельзя было описать.       — А какие же смелые мужчины! — вздохнула Людмила, через плечо взгляд на мужа бросив. Надеялась, что не обратит внимание на неё тот. Выдохнув, ближе к Ильдаре Николаевне пододвинулась и рот ладошкой прикрыла. — Честь женскую защищают и ничего не боятся. Вот бы нам таких побольше.

      ***

28 декабря 1989 год

      Сквозь сон улыбалась, видя картинки прекрасные. Казалось Годуновой, что семья у неё в будущем большая, любящая друг друга, а не та, которую имеет сейчас. На праздник каждый друзья и дети за столом общим собираются. Бегает она по кухне, пищу разогревая, и рядом возле неё Вова, наблюдает, помощь свою предлагает. Смутные образы сменялись один за другим, но спокойствие за собой тянули, которое затерялось где-то в далёком прошлом и вернулось только сейчас. Заново обрела его в глаза карих и волосах, цвета пшеницы, в улыбке его до безобразия красивой.       Но сновидения столь приятные прервал стук неожиданный. Диана нахмурилась, видя, как дом идеальный рассеивается в темноте ночи, и смех звонкий гулом отдаётся, становясь всё дальше и дальше. Второй. Годунова разлепила глаза, перед собой наблюдая лишь черноту. Подумала, что показалось ей из-за тишины последовавшей, но затем снова. Стучат в окно. На часы настенные посмотрела. Два часа ночи. Провела по лицу и с кровати слезла, босыми ступнями пола холодного касаясь. Одёрнула шторы и ладонь к губам тут же прижала; лицо её в гримасе ужаса исказилось. По ту сторону стоял Вова, шатаясь. Его одежда в крови испачкана была, а на лице ссадины сплошные да следы побоев.       Трясущимися руками окно отворила, ветер в комнату пуская. «Привет» — голос хриплый, болезненный. Диана к двери побежала, плотнее её закрывая, а затем к подоконнику. «Забирайся» — приказала ему и помогла, за куртку подхватывая, не боясь, что сама испачкаться может. Если бы не поддержка, то завалился бы прямо на пол Суворов. Перед глазами точки чёрные замелькали; голова болезненно кружилась. Кровать скрипнула под весом тела чужого. Диана на колени перед ним опустилась и за руки осторожно их взяла. Все в ранах были, смотреть аж страшно.       — Что случилось? — шёпотом спросила, сглатывая.       Вздохнул тяжело Вова, голову на доли секунд опустив.       — Помнишь, говорил, что видеосалон открыли? — хрипло, настолько, что мурашки по спине побежали.       Закивала Годунова.       — Вы ещё всеми пацанами скинулись, чтобы видик нормальный купить, — вспомнила, как однажды сидели на площадке и Вова вещал, что бизнес пора свой строить. С малого начнут, главное накопить и приобрести, а потом уже всё хорошо пойдёт.       — Сегодня Турбо и девушка Марата фильмы показывали. По старым счетам другая группировка напала на них, — было видно, как тяжело сейчас ему говорить. Но Володя сглатывал, продолжая. — Турбо избили, а девчонку с видиком забрали… Мы с пацанами тут же к ним. Я зашёл прямо тогда, когда надругаться над ней хотели, — сглотнул, вспоминая, как подонка отшвырнул от кричащей Айгуль, что в стену всё жалась и о пощаде молила. С Коликом поганым драться начал, а со спины ещё двое налетели, избивать начиная. Прямо в живот били, и видел он, как Айгуль смотрела на зрелище это: как кровь изо рта вытекает, по полу размазываясь, как ссадины новые появляться начинают. Но пацаны его скоро появились, разобравшись с теми, что на улице штаны просиживали. От старшего оттолкнули, и тогда замес настоящий начался. Бар, принадлежащий враждебной группировке, кровью окрасился. — Но успел остановить…       Выдох с губ женских сорвался. Ветер с окна шторы поднимал.       — Господи, ужас-то какой, — почувствовала, как тело дрожью забило. Представила она, что случиться с той девочкой могло, если бы вовремя не спасли её.       Адидас подбородка её коснулся, поднимая. Видел, как слёзы застыли в глазах больших.       — Главное, что сейчас всё нормально.       Вспыхнула Годунова.       — Нормально? — всё так же шёпотом говорила, боясь родителей разбудить, что в другом конце квартиры сон десятый видели. — Её чуть не изнасиловали, а тебя… — сглотнула, брови тонкие к переносице сводя. — А тебя чуть не убили там… Ты понимаешь? — слеза по щеке её быстро скатилась, а затем и вторая упала. Почувствовал Володя, как боль иная возникла, хуже, чем физическая. — А если бы ты… Что, если бы не смог… Ты вообще осознаёшь?       Чуть на крик не сорвалась, но сдержать себя сумела. Суворов с кровати слез, подобно Диане на колени становясь, и лицо её обхватил.       — Посмотри на меня, Диан, — требовал, но голосом ласковым, нежности и беспокойства за человека родного полном, — Посмотри.       Сквозь пелену туманную очертания лица его видела. Чувствовала, как с плачем жар на тело накатил.       — Я жив. Я с тобой. Это самое главное, — поцеловать её хотел сейчас, к себе прижать, но не мог позволить, чтобы кровь его и чужая на теле прекрасном отпечаталась, следы оставляя. Поэтому лишь напротив сидел, в гляделки играя. — Успокойся.       Уже ругал себя за то, что так поздно к ней явился и в таком виде, но поделать ничего не мог: Диане весть одну сообщить надо, надеясь, что всё задуманное в его голове исполнится.       — Диан, — губы пересохшие облизнул и глаза на доли секунд прикрыл, — поехали со мной завтра днём в деревню, на дачу, с ночёвкой.       Годунова только «Чего?» выдать смогла, не понимая, как резко тема сменилась.       — Поехали завтра со мной в деревню. С ночёвкой, — повторил, внутренне отказа её боясь.       Не этого ожидала услышать она. Моргнула несколько раз, в лицо напротив всматриваясь. Несмотря на то, что окровавлено и ранами исполосовано, не боялась его, лишь сострадание бесконечное испытывая и боль острую, сердце режущую, ощущая. «Зачем?» — вторым вопросом стало слово.       — Не нужно мне ближайший день в городе показываться… Тем более давно предложить тебе хотел, но повода всё не находил.       Сглотнула Диана, не зная, какой ответ лучше всего дать. Не секрет, что сбежать куда-нибудь хотела, с Вовой наедине оказаться и почувствовать свободу вновь, когда не следит никто и не указывает, что делать и когда домой приходить. Только родители… Даже если и согласится, как им объяснить? И как добираться будут в деревню эту?       Нахмурилась Годунова от вопросов множественных.       — Как мы туда поедем? Где это находится? — вслух спросила, ловя выдох облегчённый.       — Посёлок Первомайский, минут двадцать езды. Машину отцовскую возьму, он не против будет… Ты родителям что скажешь?       Повела плечом Годунова, на руки свои, на коленях лежащие, смотря. Рой пчёл словно в голове кружил, но идеи ни одной не было.       — Скажу, что в университете два выходных поставили в честь юбилея со дня его открытия, и ночёвку там устроили… Такое происходило уже пять лет назад, в новостях ещё писали, — самое логичное, что придумать сейчас смогла. К кому-то в гости не отпустили бы Годуновы, враньё дочери обязательно припомнили бы. А что ещё, раз не это?       Кивнул Вова. По щеке её мимолётом провёл, прежде чем на ноги подняться. «Я в два заеду. Дела ещё порешать надо будет» — улыбнулся вяло на прощание и к окну пошёл. Подскочила Диана, выбраться помогая. Уже через пару секунд ноги его земли коснулись и свежесть морозная тело обволокло. Смотрела ему вслед и думала над тем, что ей принесёт день грядущий.

***

      31 декабря 1989 год

      Речи о бизнесе и сериалах прекратились, когда официант десерты принёс, по столу их раскидывая. Каждый принялся сладость пробовать. Глаза закатывались, когда нежный штрудель языка касался, и мычание протяжное слышалось, стоило вишнёвому джему в рот попасть. Разумеется, в рамках приличия были все звуки. Диана ложкой по тарелке поводила, но к своему любимому пирожному так и не притронулась. Аппетита совершенно не было, и казалось, будто мором себя изводит она.       Певица с голоском тонким недавно только сцену покинула, в спину провожаемая липким взглядом Анатолия. Тот зубочистку во рту вертел, глядя на бёдра покачивающиеся, представляя, какова она без платья.       Михаил Евгеньевич кашлянул, потягиваясь к бокалу. Неожиданно про тему семьи пошутил, просто потому что ему так захотелось, и присутствующие смеяться начали. Сильнее всех отреагировал Годунов: умудрился даже покраснеть, в ладонях лицо пряча. Ильдара Николаевна слезинку смахнула, отмечая, насколько же у неё остроумный муж.       — Вот сказали вы про доверие, Михаил Евгеньевич, но не правда всё это, — рукой махнула Людмила, кусочек штруделя отрезая ножом десертным. — В семье оно на первом месте должно быть.       Анатолий в этот момент чуть ближе к Диане придвинулся. Почувствовала она запах спирта, которым повеяло слишком резко.       — И я с вами согласен, Людмила Васильевна, — голову повернул, хорошенький женский профиль осматривая. — Я своей будущей жене всегда верить буду, не соврёт ведь любимому.       По телу мурашки пробежали. Годунова на отца взгляд подняла. В глазах его читалось «Зря», и он губы поджал, день недавний вспоминая.

      ***

29 декабря 1989 год

      Годунова из подъезда выбежала, не веря, что получилось всё. Гулом отдавался голос матери: «Иди, только аккуратнее будь. Глупости не твори. Не забудь, что послезавтра в «Vita nova» ужин в семь. У нас важная новость будет». «Хорошо» — крикнула на прощание и дверь за собой спешно захлопнула. Впервые она так легко отпускала куда-то, что аж странным чересчур казалось это. Пульс в ушах стучал, и сердце слишком часто билось. Уже видела Волгу, возле которой Вова стоял и курил. На нём куртка новая была, болотистого цвета, но с воротом таким же меховым, как и у прошлой. К капоту прислонился, сигарету докуривая. Самочувствие его лучше не стало: тело всё так же болело. «Айгуль спас… И хотя бы зубы на месте» — успокаивал себя, везде плюсы пытаясь найти.       Дым выдохнул и, как только тот рассеялся, Диану улыбающуюся увидел. На всех порах неслась к нему, даже пальто своё толком не застегнув. Выкинул бычок в сторону и шаг сделал, подхватывая Годунову за талию и к себе прижимая, запах родной вдыхая. Не понял, когда зависим стал от тех цветков васильковых, которыми вечно от неё тянет. Несмотря на боль, касаниями вызванную, терпел, понимая, что ни за что не отпустит и не оттолкнёт.       На ноги опустил и вперёд потянулся, губы женские своими сминая. Малину почувствовал из-за нанесённой помады.       — Ну что, поехали? — отстранившись, на машину кивнул.       «Поехали»

      …

      Посёлок Первомайский красотой негаданной встретил. Все домики устелены были снежным покрывалом, блестящим под солнечными лучами. Дорожки сверкали, и снег приятно под подошвами хрустел. Берёзки к небу возвышались, кустарники мелкие под снегом укрылись, ветви свои пряча; вдали холмы и поля бескрайние.       Вдыхала воздух деревенский Диана грудью полной, наслаждаясь умиротворением, что поселилось в Первомайском. Та самая свобода, которую желала так отчаянно, настигла её, когда вышла за дом и закричала, все накопившиеся эмоции выплёскивая. Вова, дрова в этот момент рядом рубивший, улыбнулся уголком губ. Нравилось ему видеть радость, которая через край билась сейчас в ней. Видел, как с интересом каждый уголок рассматривала и потом возле него сидела, за движениями резкими наблюдая. При каждом ударе топора щепки в сторону летели, и дерево на бруски раскалывалось. Внутри дома холодно, ведь отопление всё на печи держится, поэтому в ручную разогревать приходится.       Не удержалась и во время того, как Вова топор отставил, к дровам наклонившись, порывисто поцеловала его. Суворов не узнавал свою Диану: раскованнее и живее намного стала она с приездом в посёлок. Понял, что скрывалось в ней всё это, ведь каждый день по полкам расписан был и контроль родительский давил.       День этот стремительно бежал, и совсем скоро тьма ночная Первомайский окутала. В печи трещали поленья, и огонь вздымался вверх, жёлтым и оранжевым сверкая. До сих пор стоял запах приготовленной жареной картошки и солёных огурцов, которые достал из погреба Володя. «Бабушка ещё пять лет назад закрывала» — с улыбкой вспомнил он, когда собственноручно огурцы с грядки срывал и с Маратом две огромные корзины с овощем этим тащил. Было время тогда: солнце знойное высоко в небе возвышалось, пахло свежескошенной травой и цветочным нектаром. Помнил он, как отец обливания каждое утро устраивал и спешно затем в дом бежал, глаза выпучив. Смешно это было, но холодной водой окатывали потом и сыновей, и тогда, вторя Кириллу, так же бежали братья, в полотенце надеясь поскорей закутаться.       — Расскажи ещё что-нибудь о своей семье, — попросила Диана, открывая кран с водой.       Володя сбоку стоял, наблюдая за тем, как девушка, в тельняшке его одетая, моющее средство на губку наносила и тарелки мыла. Он в это время вилки полотенцем вытирал. Смотрел, как свет красиво на лицо её ложится и улыбка счастливая на нём расцветает. Годунова казалась такой домашней, и момент настолько сильным показался, что тепло по телу всему разлилось. «На семью похожи» — подумал, и мысль ему эта очень понравилась.       — Диляра — не моя родная мать. Марат её настоящий сын, — поведал тайну семейную, но никакой грусти не испытал, говоря подобное. — Она приняла меня как родного… Всегда защищала, помогала, и я ей тем же отплачивал. Люблю её, как свою родную.       Диана тарелку протянула, и Вова вытирать её начал.       — А что с твоей мамой произошло? — осторожно спросила, руки вверх подняв, чтобы рукава тельняшки с ладоней спали. — Родители не сошлись характерами?       Суворов головой помотал.       — Умерла она. Заболела очень сильно.       Выдохнула Годунова, слова соболезнования шепча. Принял их Вова, и молчание повисло между ними, разбавляемая треском поленьев и шумом льющейся воды. Спустя десять минут раковина пуста была, а на полотенце рядом стопка тарелок и сковородка расположились. Диана к Володе подошла и обняла, щекой к груди его прижимаясь. Почувствовала, как ладонь на талию её легла.       Спокойствие… Не устанет она себе повторять, что именно так и выглядит оно. Пока смотрела на то, как Вова печку разжигает днём, подумала, будто бы они в доме этом поселились, совместную жизнь начиная вести. Вспомнила про сон свой, в котором видела семью большую и его рядом. Может, не просто это так всё было? Может, это её человек, с которым счастливое будущее она сможет построить?       Его пальцы подбородок осторожно взяли, к себе разворачивая. Губы её коснулись, в поцелуй очередной увлекая. Мягкий, сладкий… Только было в этот раз иначе всё. С каждой секундой углублялся он, а руки по телам судорожно ползать начали. Не заметила Годунова, как свитер Володин в сторону отлетел, на стол прямо падая, а ладони его под тельняшку проникли, кожу прикосновением этим опаляя. Отстранились друг от друга, сглатывая. В глазах обоих пелена, тела напряглись, большего желая. Подхватил Володя девушку за бёдра, заставляя ногами талию его обвить. Запустила Годунова пальцы в волосы пшеничные, сжимая их у корней. Чувствовала, как колются усы, но приятным это было, ровно как и ощущение тепла родного. Оторваться друг от друга не могли, губы с силой кусая и раны следом зализывая.       Еле как дошли тела переплетённые до спальни.       В ночь эту треск поленьев стуком кровати о стену разбавлялся.

***

30 декабря 1989 года

      Суворов первым проснулся, еле как глаза разлепив. Свет солнечный в окна вовсю уже бил, взору открывая каждую летящую ворсинку и пылинку. Петух соседский кукарекал, на нервы давя. Но даже шум этот не разбудил спящую Диану. Копна волос каштановых по подушке и плечу разбросалась; голова на груди мужской, медленно вздымающейся, покоилась. Дотронулся Володя до спины её оголённой, невесомо вдоль позвоночника проводя. Кожей своей дыхание её тихое чувствовал, и что-то трепетало от картины всей этой.       Влюбился? Нет. Полюбил. Её всю, со всеми прелестями и изъянами. Не думал, что когда-нибудь настигнет его это чувство, именуемое любовью. Считал, что сказки всё это и в книгах только полноценно бывает, пусть и пример родительский перед ним стоял.       Но, Диану встретив, понял, насколько сильно ошибался. Рад сейчас был, что пришёл тогда к её университету и ромашки принёс, а она ему отказала. Рад был, что на дискотеку её первую отвёл и в танце растворялся, как Марат со своей девчонкой. Рад был утром проснуться, слыша сопение её, понимая, что хочет видеть картину эту каждый день до конца жизни своей.       Но мысли мрачные в голову закрались. Успел вчера Турбо с утра сообщить, что в розыск на Адидаса и Радио подали, якобы за массовую драку, что крови столько много пролила. Понимал Вова — уезжать надо, и чем раньше, тем лучше. Завтра Новый год, но вместо настроения праздничного тоска одолела. Пошёл ещё вчера, перед тем как к Диане поехать, на железнодорожный вокзал и два билета в Гагры взял. Думалось ему, что Годунова с ним вместе поедет, но уверен полностью не был. Надеялся на это, зная, что Казань ей тоже много боли принесла. Разве это не повод двум сердцам горящим и молодым скрепиться и уехать прочь, чтобы начать с чистого листа всё?       Диана шевельнулась, ладонью по животу проведя. Такая маленькая по сравнению с его. Потянулся и поцеловал в макушку самую, заставляя Годунову в спине выгнуться и сонным взглядом на него уставиться. Улыбнулась слабо, пальцами его щеки коснувшись, подушечками царапины мелкие ощущая.       — Доброе утро, — голос её тихий, но такой уютный.       Петух вновь прокукарекал, завершая своё выступление. «Доброе» — ответил Вова, на неё смотря. Сказать ей надо, и чем раньше, тем лучше. Но портить момент такой не хотелось. Лучи солнечные женское лицо освещали, жмуриться заставляя. Привстала Диана, и одеяло от движения этого упало, грудь оголяя. К Вове потянулась, губы его сминая своими. Ладонь мужская поверх одеяла на талию легла.       Утро это они встретили по-особенному.

…

      Волга остановилась, как всегда, возле второго подъезда. Сладкая, тягучая боль по телу Дианы разливалась, и никак она улыбку сдержать не могла, что наружу всё рвалась. Пальцы переплетены были в течение всей поездки; Суворов в локте руку согнул и, взгляда от дороги не отрывая, возле губ своих ладонь женскую держал, дыханием своим опаляя. Столь милой казалась картина эта вся, и Диана в счастье своё не верила. В один момент мысль познакомить Вову с родителями проскочила, но боялась она, что не примут молодого человека дочери. Но что поделать с этим можно? Не могла без него Годунова, нуждаясь каждый день, как в кислороде.       Сидели в машине ещё недолго, расставаться неспеша. Володя горло прочистил и молча из бардачка два билета достал, один Диане протягивая. Всмотрелась в название «Казань-Гагры» и губы приоткрыла, в непонимании на Суворова уставившись.       — В розыск меня объявили, Диан, — выдохнул, заставляя девушку дыхание задержать. Посмотрел на костяшки свои и по лицу ладонями провёл, чувствуя, как навалилось всё за дни последние, в снежный ком превращаясь. — Уехать мне надо.       — Когда?       — Завтра. В девять поезд, — ответил, свой билет в бардачок бросив.       На Диану посмотрел. Вместо счастья прежнего растерянность и страх появились. Она сглотнула, в бумажку всматриваясь. Рисунок новогодней ёлки в углу нижнем нарисован и поезд, из клубов пара которого фраза «Счастливой дороги!» складывается.       — В девять… — шёпотом повторила, и слова материнские столь неожиданно в памяти всплыли. — Мы, — губы облизнула, на Володю смотря. — Мы с семьёй завтра в «Vita nova» в семь пойдём, они новость обещали сообщить. Я думала, может, и ты смог бы подойти познакомиться с ними.       Адидас затылком к сидению прижался, на дорогу белоснежную взор кинув. Головой вяло помотал.       — Нет, Диан, опасно может быть по центру сейчас разгуливать. Если поймают, вряд ли безнаказанно выберусь уже.       Годунова на второй билет взирала, без слов понимая, что с ней зовёт. Но не могла так просто сбежать. Страшно ей было, пусть и с Вовой. Жизнь, вроде, налаживаться начала, а тут…       Володя приблизился, лбом своим её касаясь. За ухо прядь заправил.       — Люблю я тебя, Диан, — выдохнул, лицо словами обжигая. Застучало и запрыгало сердце от этого. — Поэтому с собой уехать предлагаю. И очень хочу, чтобы мы вместе в Гагры отправились.       — Почему туда, Вов? — чувствовала, как пелена глаза застилает. Касания его способствовали этому.       — Друг у меня там, со службы ещё. Квартиры сдаёт. Созванивался я с ним вчера, он помочь обещал.       Закрыла глаза Годунова и положила ладонь на щёку его. Всё тем же запахом лесного костра веяло от него, но дым сигаретный на самом деле это был, которым уже весь пропах.       — Я тоже люблю тебя, Вов…       Поцелуй медленный. Пульс в ушах стучал. Спрятала Диана билет в пальто и из машины вышла, чувствуя, как спину взор прожигает. И радостно, и грустно в один и тот же момент было. Понимала, что с ним уехать хочет, но боялась чего-то нового, напрочь неизведанного. Не заметила она из-за мыслей своих машину отцовскую, которой не должно было быть в этот день возле дома. Не обратила внимание, что свет по каким-то причинам в окнах её комнаты горит в светлое время суток. Многое упустила из виду, но осознала всё, когда порог квартиры переступила и из проёма мать с отцом показались. На них лица словно не было: сплошные гримасы, злостью перекошенные.       Выпала сумка из рук Годуновой. По глазам их видела, что знают всё. Голову молча опустила, готовясь к крикам, к ударам, ко всему.       — Нагулялась?! — заорала резко Людмила, руки на боках расположив. — Ты думала, что обмануть нас можешь и тебе с рук всё сойдёт?! — к дочери подошла и за волосы её резко взяла, голову поднимая. В изумрудной радужке дьяволы сущие бесились. — Я с кем разговариваю?! Молчишь. Хорошо, тогда слушай, неблагодарная. Однокурсница твоя, Кариночка, к которой ты шастала всё время, позвонила и спросила, почему же Дианочка на зачёт не пришла, преподавательница интересовалась… А что я ей ответила, знаешь? — подбородок двумя пальцами сжала до боли жуткой. — Что с мужиками шляешься.       Диана губы поджала, головой дёргая. Ярость с обидой жгучей разлилась по телу. Волосы до боли натянулись под хваткой материнской, но вытерпела даже это.       — Я ни с кем не шлялась, — холодно ответила, прямо на перекошенное лицо смотря. Отец за спиной молчал, руки в карманы заложив. Придёт очередь его ещё.       Захохотала едко Людмила.       — А где же ты была, милая?       — С тем, кого люблю, — выплюнула резко, за что пощёчину мгновенную получила. След от пальцев алым становиться начал.       «Мерзавка, уголовника ты любишь и бандита, бессовестная!» — за виски свои схватилась, уходя из коридора. Людмила на кухню ринулась, под нос бубня, какую же дочь неблагодарную воспитала. А Диана понять не могла сейчас, почему слова такие мать изрекла.       Геннадий Петрович поступью тяжёлой подошёл. Схватил болезненно за локоть и в комнату её потащил. С силой толкнул так, что повалилась Годунова на пол холодный. В руки впились осколки. Взор свой подняла, видя магнитофон разбитый и кассеты, пополам сломанные. «Нет, нет, нет» — зашептала, подбирая чёрные кусочки и к себе их притягивая. На одной из записей голос её Вовы, но теперь, кассета с бумажкой белой, вдребезги разбита была.       — Думала не узнаю, с кем шашни водишь? — в проёме застыл, беспристрастно на дочь смотря, словно мусором сейчас она была. — Владимир Суворов, двадцать лет, со службы недавно вернулся, в группировке состоит… Как же там, — возвёл глаза к потолку, — «Универсам», о как! Тачка его, в которую ты прыгала всё время, ноги раздвинув, возле подъезда соседнего останавливалась, но не думала ли ты, милая, что не заметит никто из соседей этого и нам не доложит. «Геннадий Петрович, не моё, наверное, это дело, но ваша Дианочка с кем-то уезжает постоянно. И подвозит он её» — передразнил, голос исковеркав, и плюнул в сторону, слюну на паркете оставляя. Годунова немигающим взором на магнитофон смотрела, слову каждому внимая. — И вчера, дура ты, Дианочка, умчалась снова с ним. Что делала?! Признавайся!       На последних словах на крик сорвался. Но молчала она, слёзы глотая. Хмыкнул отец, руки в карманы брюк заложив.       — Нет сил у меня на тебя орать. Я тебя просто за дочь свою считать не буду, — хлыстом по спине словно ударили, а затем ещё, ещё и ещё. — Поступим мы так. Сегодня в семь, мать тебе уже сообщила, в ресторан поедем. Туда Боярские прибудут. Вчера, пока ты кувыркалась с тем уголовником, мы контракт на вашу женитьбу с Анатолием подписали. Уж больно ты ему понравилась, не знаю только, чем именно. Ни мозгов, ни красоты, ни навыков, — спокойно произнёс, словно каждый день такое делал. А Диана не поверила. Повернулась, широко распахнутыми глазами на него смотря. Но всё равно Геннадию Петровичу на это было. — Смотри, сколько хочешь, ничего не поменяешь. Нам выгодно это будет.       — Я не выйду за него! — закричала, но отец рассмеялся в ответ.       — Выйдешь. Как миленькая под венец побежишь, в зубах фату сжимая. Иначе знаешь что? — губы в улыбке растянул, наслаждаясь превосходством своим. Слеза стекла по щеке, но не брала эта вода Годунова. — Иначе твоего уголовничка за считанные минуты найдут и посадят, а отца его с работы попрут, младшего брата в колонию для несовершеннолетних упекут за хищения и нанесения травм. На всех досье есть, и связи с полицией в том числе, — за дверь взялся и силуэт женский обвёл. — Тебе решать, Дианочка. Сбежать куда попытаешься, — кивнул в сторону окна, — звонок телефонный не заставит себя ждать. Уяснила, милая? — молчание в ответ. Если бы хоть слово одно произнесла, то зарыдала непременно бы. Отец за переносицу схватился. — Ты себя в порядок хоть приведи. Пусть Анатолий поймёт, что ты только «за» свадьбу. Один неверный шаг, и вся семья твоего паренька страдать будет.       Хлопнула дверь.       Рыдания горькие комнату наполнили.       Ей придётся выйти за того, кого возненавидеть успела, лишь бы любовь свою спасти.       Пустота.

***

31 декабря 1989 год. Наше время.

      Диана с места порывисто вскочила и в сторону уборной пошла. Уже час терпела присутствие Анатолия, от ненависти сгорая внутри. Ей хотелось хоть где-нибудь побыть, лишь бы не за тем столом, не с теми людьми. Музыка противная разум затмевала, на уши сильно давила. Хотелось сесть в самом центре зала и закричать от той безысходности, что сейчас царит.       Но не успела она до туалета добраться. В спину сильно толкнули, и Диана в сторону отлетела, прямо в стену. Шторы бархатные распустились порывисто. Обернулась Годунова, Геннадия Петровича перед собой видя.       — Хоть слово лишнее скажешь — обещаю, устрою тебе самую сладкую жизнь, — прошипел в лицо отец, больно хватая за локоть. По сторонам посмотрел, убеждаясь, что шторы хорошо загораживают их от глаз посторонних. — Уборщицей закудышной будешь, трястись над копейкой каждой и голодать. Слишком уж избаловали тебя да, Дианочка? — имя её выплюнул, всё больше багровея. Годунова подбородок приподняла, с вызовом в отцовские глаза глядя. Не тронет он её на людях, да только разозлила его больше. Стиснул пальцы свои на локте её, к себе рывком притянув.       — Не пара он мне, — процедила, вырваться пытаясь, но попытки тщетны были.       Заиграла скрипка и голос оперный вновь разлился по залу.       — А кто пара? Группировщик твой? Дерьмо он помойное, которое на улице жить останется или за решёткой окажется на ближайшие двадцать лет, — карие глаза вспыхнули, и в груди кольнуло от слов таких.       — Не. Смей. Его. Так. Называть, — отчеканила каждое слово, руки в кулаки сжимая.       — Не так разве? Очки свои сними, Диана, уголовник он. В розыске лицо поганое его висит за то, что людей избил до смерти практически.       Больно на душе становилось.       — Ты хоть знаешь, что он девочку от изнасилования спас?! Знаешь об этом?! — в лицо его выплюнула, видя, как кривится отец.       Он отшатнулся, локоть отпуская. Кожа ныла от прикосновения больного.       — Мне всё равно, — поправил рубашку и штору чуть отодвинул, зал проверяя. На дочь мельком глянул. — Через три минуты подойдёшь, сядешь, перед Анатолием извинишься и скажешь, как сильно любишь его, что жить прямо не можешь. Хоть на колени стань и обувь ему вылижи, но всё сделай, чтобы замуж тебя взял. Иначе я приведу свои предупреждения в действия.       Диана вслед ему глядела: спина широкая, костюмом дорогим обтянутая, удалялась. Лысина его блестела под светом люстр. Злость всю грудь изрывала, с болью смешиваясь. Надеялась, что поезд уже скоро увезёт Вову в Гагры и не достанет Годунов его. Могущество всё распространялось только по территории Казани, и то не все считали его столь уважаемым. В других городах букашкой мелкой он был, как бы ни старался иным казаться.       К щекам горящим приложила ладони. Плакать захотелось сильно, но позволить себе этого не могла.       «Может, встретимся ещё…» — мысленно к нему обратилась, искренне надеясь, что сведёт судьба двух человек, полюбивших друг друга слишком сильно.       Вернулась к столу под липкий взгляд Анатолия и неприязненный отца. Матери словно не замечали никаких перепалок: болтали об одежде, последних новостях в мире моды и обсуждали, насколько же утка, названная «по-пекински», вкусна. Михаил Евгеньевич, извинившись, на улицу ушёл переговорить с важными людьми, которые, по стечению обстоятельств, появились в этом ресторане. «Займёт пять минут, время — деньги ведь» — сказал, но на холоде пропадал уже все двадцать.       — Посмотрите, кто оборванца этого сюда пустил, — хохотнул Анатолий, в сторону кивая.       Диана налево голову повернула и за ручки стула тут же схватилась. Вова. Её Вова в дверях замер, зал взглядом обводя. Выделялся из всей элиты, что собралась здесь: вместо праздничного костюма, украшений и стрижек элегантных у него тельняшка из-под свитера вязаного выглядывала, штаны самые обыкновенные, испачканные в местах некоторых, да на пальцах не перстни, а ссадины и шрамы. Возле ног чемодан стоит. Дыхание сбилось, грудь под курткой спешно вздымается. Когда глазами встретились, уголки его губ дрогнули едва. Диана впервые за день позволила себе улыбнуться искренне, радость чувствуя. Но страх лавиной обрушился: рядом сидит тот, кто за решётку упечь всё страшится. Рука чужая колена коснулась, вверх невесомо проводя. Диана резко на Анатолия посмотрела, который вновь вино к губам поднёс. Хмельным стал.       — Руку убери, — процедила она громко, скидывая ладонь его.       Боярский бровь изогнул, а разговоры за столом затихли. Отец рот раскрыть хотел, да не успел. Диана со стула порывисто подскочила и побежала к самому любимому и дорогому человеку, который в дверях стоял. Чувствовала, как спину взоры чужие прожигают, но всё равно было: тепло чувствовала, что усиливалось с шагом каждым. Вова руки раскрыл и подхватил её, к себе близко прижимая. Духи её цветочные уловил наконец, глаза от блаженства прикрывая. Ощущал, как пальцы женские за шею его цепляются, как за круг спасательный.       — Ты пришёл, — на ухо самое шепнула, словно не веря.       — Я не мог оставить тебя.       Ответ, сердце стрелой пронзающий. Опустил, на ноги ставя, и к губам приник. Быстрый, спешный поцелуй, но искры перед глазами запрыгали. Счастье безмерное накатило. Руками лицо её обхватил, на себя посмотреть заставляя.       — Билет с собой?       — Да, в пальто лежит.       Вова пальцами большими по щекам провёл.       — Иди в гардероб, одевайся побыстрей.       Заметила Диана, как за спину её посмотрел.       — А ты?       Улыбнулся он слабо.       — А мне дело одно надо закончить. Выходи на улицу и жди меня там, хорошо?       Кивнула Годунова и скрылась поспешно из зала, наедине с миром чужим Суворова оставляя. Чемодан подхватил и к столику двинулся. Геннадий Петрович побагровел от злости весь и рот глупо открывал, не в силах и слова изречь. Жена Боярского уже давно за сердце держалась, не понимая, что увидеть только что довелось. Рассчитывала она на то, что сыну невестка прилежная достанется. Думала так о Дианочке первоначально, но теперь, когда та с мужчиной другого социального слоя целовалась прилюдно, стыд жуткий нахлынул. «Позор! Какой же это позор!» — думала она и дрожь плечи хрупкие забила.       Анатолий всё время хмурился. У самого желваки заиграли из-за сцены этой. Втоптала его в грязь, показывая, что между успешным и богатым выберет оборванца какого-то.       Вова возле столика остановился. Посмотрел на Боярского сначала, а потом на Геннадия Петровича, но оба под взглядом этим стушевались. Сила тайная в нём заключалась, и тело всё от одного присутствия этого человека напрягалось. Знал Годунов, что Афганскую войну прошёл тот. Предполагал, что с людьми там происходит и на что способны они могут оказаться. Невзначай к стене пододвинулся, расстояние на сантиметры жалкие увеличивая.       Суворов ни слова не сказал. С размаху ударил в лицо, заставив Анатолия упасть со стулом вместе. Женщины подскочили, крича, а Геннадий Петрович всё так же сидеть остался, понимая, что и его кара подобная настигнуть может. Не умел он драться, но защититься сможет. На нож столовый взор его упал. Пока Вова склонился над Боярским, забрал холодное оружие, на коленях его пряча.       Музыка стихла. Гости поворачивались и в ужасе рты ладонями прикрывали. Не могли и слова вымолвить, страшась картины этой необычной. В мире элитном не встречались им разбирательства подобные. Всегда всё деньгами и разговорами решалось. Пытались огородиться от того, что на улицах происходит, но, как бы они ни старались, настигло и это.       Суворов выпрямился и прямо в глаза Годунова посмотрел. Холод. Животный страх тело старческое охватили.       — Вас я не трону, — спокойно изъявил он, — Вы её отец, рука не поднимется, — осмотрел силуэт испугавшийся и с грустью произнёс: — Она же дочь ваша, а не монета, которую разменивают.       Со словами этими ушёл. Геннадий Петрович в спину его смотрел; нож со звоном на пол упал. Опомнилась после этого звука Боярская: к сыну спешно подлетела, на колени падая. Лицо его в руки трясущиеся взяла, видя, как из носа кровь льётся, а переносица выгнулась странно. Мычал Анатолий, хмурясь. Чёрные точки перед глазами его прыгали, а вокруг все звуки приглушёнными были. Не успел понять толком, что произошло, на полу уже оказываясь. Бок от падения столь резкого болел.       — Господи, Ильдара Руслановна, — Годунова с ужасом уставилась на Анатолия, — простите за это всё, пожалуйста.       Вспыхнула Боярская.       — Простить?! Ваша ненормальная дочь жизнь нам всем загубила. А знаете, почему такой стала? Из-за воспитания вашего! Что люди теперь говорить будут? — посмотрела по сторонам. Взгляды всех, в том числе нанятых музыкантов и официантов, к ним обращены были. — Позор! Уйдите отсюда, не хочу вас видеть даже. Я вам жизни спокойной не дам, — поджала губы. Слёзы её на лицо сына упали. — Вас ни в одном доме не примут! Здороваться с вами не станут! Вы пустым местом окажетесь сегодня же, клянусь перед Богом жизнью своей!       Пустота. Этим словом можно было описать то, что почувствовал Геннадий Петрович после этого. На окно в первый раз за вечер посмотрел, всматриваясь в то, что за ним происходило. Дочь его с бандитом своим под руку пробежала. А куда бежали? Неважно это уже для него было. Жена на стул опустилась и слезами горькими облилась. Показался по ту сторону и Михаил Евгеньевич, брови свои густые хмуря. Увидел, что Анатолий на полу блестящем лежит, а Ильдара Руслановна возле него сидит, рыдает.       Позор. Пустота. Отчаяние.

      ***

      Вокзал Железнодорожный перед Новым Годом украсился сильно: на стенах мишура с гирляндами наперевес висела, к потолку здания снежинки бумажные прикрепились, болтаясь и качаясь от порывов ветра. Ёлка в самом центре стояла, и возле неё всё ходили музыканты уличные, с наступающим всех поздравляя и на копейку хоть одну надеясь.       И в поездах атмосфера новогодняя царила. Народ песни распевал, еду праздничную из сумок доставал, запахи разнося по проходу каждому. Где-то уже шампанское открыли, в бокалы разливая, не обращая внимание на тряску, вызванную движением по рельсам.       — Пацаны, — Вова склонился вперёд, руками в стол упираясь. На вид парни приличные были, поэтому подойти решил, — тут такое дело, выручайте. С девушкой поехали, а шампанское взять забыли. Поделитесь?       Чернобровый парень кивнул сразу. «Алихан, дай два стакана» — приказал тот, и через секунду под рукой мужской пластиковые ёмкости показались, что наполовину заполнились жидкостью бурлящей. Суворов руки пожал, желая всего самого хорошего в году грядущем. Аккуратно по коридору шёл, слыша, как смеётся и веселится народ. Даже хлопушка одна взорвалась, и конфетти упали на одежду и волосы. Пару бумажек оказались и на Вове, но рука женская поспешно их смахнула.       Диана закинула ногу на ногу, разместила локоть на столе, подпирая кулаком подбородок. Второй рукой приняла стаканчик протянутый, смотря на Вову, что напротив разместился. За окном мелькали пейзажи снежные, лес хвойный преимущественно. Гремящие о рельсы колёса в жизнь новую уносили, и верила Годунова, что хорошо всё будет. Обязательно. Иначе сейчас уже и не может. Единственное, из-за чего сердце болезненно сжималось, — родители её. Какими бы плохими они ни были, любила их сильно. Но от таких уходить нужно… Непременно.       Пробежал по коридору мальчик, крича: «Ура, наступил 1990 год. Мне будет целых семь!». Стуки бокалов и кружек, спешные поздравления разнеслись по каждому вагону, в каждом поезде и в каждом доме мира. Вова и Диана на брудершафт отпили алкоголь, поцелуем закрепляя, чувствуя, как пузырьки шампанского по горлу бьют.       Это было начало 1990 года.       Это их Vita nova.