Вафля

Как там мама говорила? Сынок, посылай свой запрос во вселенную грамотно, правильно и чётко формулируй свои просьбы. Ну я и попросил. Подарить мне большой и толстый хуй, чтоб секс постоянный. Чё ещё нужно девятнадцатилетнему парню, любящему мужицкие хуи? Вселенная меня услышала. Хуй она мне подарила. Только не тот, о котором думал я. Не бархатный, со вздутыми венками, который принимать в себя приятно, а тот, что долбит уже неделю со всех сторон, принося одни проблемы. По факту — тот ещё секс. Тот ещё хуй. Полный. Сначала потерял ключи от квартиры, в тот же день сменил замки, а вечером кто-то усердно пытался вставить старый в замочную скважину. Потерял ли? Скорее уж спиздили. Только чё выносить из пустой хаты упорно не понимаю. У меня ни телика, ни компа. Холодильник «Бирюса» старый, разве что, и тот пустой. Ладно. Следом проспал на работу, где начальник, урод каких поискать, решил, что это отличный повод уволить нерадивого сотрудника. Работал я хорошо, задачи свои выполнял, в коллектив влился с первого дня, но боссу не понравился по непонятным для меня причинам. Похер. А два дня назад вот затопил соседей снизу. Они, правда, свалили неделей ранее куда-то к родне, что даёт мне фору. Вода высохнет, дай боже, и мне не прилетит. Верится в это конечно с трудом, но сантехника я вызвал, батарею заменили и можно пожить более-менее спокойно до возвращения соседей. Их скандалов, если честно, щас вообще не хочется. Не вывезу. Ни менталкой, ни бюджетом, которого, если так разобраться, с гулькин хуй. Опять хуй. Ну, просто же. Пожинаю, так сказать, за своё раздолбайство. Че ныть-то? Ну и вишенка на торте, я опоздал на собеседование, и с грустной рожей и пустым кошельком еду обратно, попутно пытаясь понять как выжить с оставшимися десятью тысячами рублей, из которых минимум семь уйдёт на оплату ЖКУ. По хорошему пойти на следующий собес, так и поступлю, только сегодняшнее было одно из тех, что возвышалось над остальными. Оплатой, задачами, расположенностью офиса, идеально было всё. Только шанс слит в унитаз. Я не идеален. А кто вообще идеальный в наше время? Особенно тридцать первого декабря, когда у каждого в голове ёлка, оливье, студень, селёдка под шубой да подарки? А сейчас вот ещё этот придурок, сидящий напротив. В тонком спортивном костюме, сверху такая же тонкая куртка, на голове шапка покрывающая только макушку. На кой хер таскать шапку, которая даже уши не греет? А пацан сидит, по классике раздвинув ноги, как и подобает чётким поцам, дескать, смотрите, какие у меня огромные яйца, люди, и губы пухлые растягивает в похабной улыбке, растекшись по сиденью. Пялится. Не смотрит. Не поглядывает. Не украдкой изучает меня. Именно что пялится. Как зашёл две остановки назад, усевшись ровно напротив, хотя свободных мест в салоне жопой жуй, так и пялится. Даун. — Ну чего ты вылупился? В зоопарке что ли? Не удержавшись, спрашиваю, скашивая взгляд в сторону «чоткого поца». Он голову в бок склоняет, смотрит из-под полуприкрытых век и ещё больше губы в улыбке растягивает. — А чё? Точно даун. — Ничё, — отвечаю в той же манере. — Пять сотен и дальше смотри. Нашёл себе бесплатную зверюгу. Парень плечами передёргивает, руки запускает в карманы, и взгляд отводит. То-то же. Никогда не понимал и не пойму этих игр в гляделки с незнакомыми людьми. Я, может, себя ущербным ощущаю под чужим взглядом, а он смотрит, как будто я не человек, а картинка с ящика. Идиотизм чистой воды. — На. Вопросительно перевожу взгляд на вытянутую в мою сторону руку с пятихаткой и дар речи теряю. Совсем что ли ненормальный? — Лечись. Поднимаюсь с кресла, подходя к дверям ровно в тот момент, когда автобус тормозит у остановки. Холодный декабрьский воздух щипает лицо. У магазина как обычно тусуются местные алкаши, рядом продавцы из алкомаркета. Один из них кивает мне в качестве приветствия, я ему. Я вообще не пью, не понимаю прикола вливать в себя обжигающую жижу, после пару часов находиться в каком-то анабиозе и пришибленности, а утром в сортире оставлять свой желудок. Был у меня опыт. Хватило с лихвой. А в маркете я покупаю молочку. Дёшево там, особенно если прижимает. В том же магните сметана по семьдесят, в кб сорок пять. Разница ощутимая. Особенно для бедного студента, коим, конечно же, являюсь я сам. Мама помогает. Игорь там че-то скидывает, а мне каждый раз дико неловко. Я ж рукастый, с головой на плечах, типа сам всё могу. Ну, а то, что нормальную работу найти не в состоянии и жру раз в два дня… Ну это моё чисто. Им нахер знать об этом? Мамка моя два инфаркта перенесла, у Игоря траблы с поджелудкой, а тут я ещё со своей чёрной полосой на уши им присяду. Как бы не так. — Придержи-ка. Дверь придерживаю на автомате. Если б раньше голову на оклик повернул, делать бы этого точно не стал. В два шага меня нагоняет тот самый пацан из автобуса. Все с той же улыбочкой. Шапку снимает эту свою тупую, скручивая в руках. Я на него смотрю, спрашивая. — Ты чего меня преследуешь? Он на меня, отвечая. — А ты чё один в этом доме живёшь? Не похоже, что ты здесь все хаты выкупил. Возразить-то нечего. Молча прохожу в тёплый подъезд с лицом лица и недовольно морщусь, когда он становится рядом. Логично. Лифт в подъезде один. Молча ждём кабину, молча в неё заходим. Я жму на шестой, парень на пятый. — Чë пятихатку не возьмёшь? Между тем спрашивает «чоткий парень». Ебанутый, как пить дать. Я глаза закатываю, судорожно выдыхая. — Нет. Пацан плечами жмёт, косится на меня, а я в упор вспомнить не могу, чтоб видел его в подъезде хоть раз. Может новый кто-то из съемщиков? Да только на пятом этаже три квартиры. В двух живут старики, в третьей, ту, что я затопил, пара у которой вот даже детей нет. Может внук какого-то из первой или второй? Вполне логично. У них часто гости. Дети, внуки, вечный шум. Парень выходит, а я успокаиваюсь, надеясь, что больше с ним не встречусь. Просто странный он. Напоминает кое-кого. Глаза эти его болотные, изучающие такие из головы не выходят. Странно всё это. В квартире встречает Вафля. Как обычно трётся об ноги, недовольно шипит, когти точит о ткань джинсов и несётся в сторону кухни. Жрать просит. Вафлëра я подобрал в прошлом году. Ровно в канун Нового года. Шёл через дворы от метро, а там писк какой-то, больше на мышиный похожий, я сначала значения не придал, а потом чё-то посмотрел, откуда писк доносится и влюбился. В блохастого, тощего и полудохлого котёнка, да. Любовь она такая. Никогда не знаешь, когда долбанет именно тебя. Мать головой качала, отчим в ветку отвёз. Анализы там всякие, от блох, глистов, и прочей ереси. Кормили попеременно по восемь раз в сутки через пипетку. По будильнику. Причем всё равно вставать на учёбу или работу — надо значит надо. Ребёнок же, сам-то не может. В этом плане Игорь крутой. И маму любит, и животных, и ко мне адекватно, даже несмотря на каминг-аут. Он, кажется, даже адекватнее мамки отнёсся к моей ориентации. Та конечно в слезы, в сопли, мол, жизнь себе сломал, когда выдал тайну про любовь к мужикам. Ни детей, ни внуков, ни будущего. А я что? Ну какой уж есть, извиняйте. Игорь тогда с мамой провёл беседу, она через три дня отошла. До этого со мной даже не говорила. А потом… Просто всё пошло так, будто и не было ничего. Типа смирилась. Смирилась-то конечно вряд ли, сейчас-то уж точно да, а тогда… Наверное, просто приняла. Через полгода они съехали, мол, живи Сань сам. Води кого хочешь, еби кого хочешь. А я бы и рад. Только чё-то некого. Ни водить. Ни любить. Ни ебать. То ли я какой-то гей не такой, то ли те, что на пути встречаются не те. Единственная моя любовь, самая главная, пожалуй, Тоха из квартиры ниже. Из той, что я как раз на днях залил. Мне четырнадцать было, когда он съехал. Ему пятнадцать. Мы друганами были не разлей вода. Мамы дружили. С ночёвкой остаться мне или ему — вообще не вопрос. Казаки-разбойники, первые голы в пустые ворота, лето у него на даче. Первая эрекция друг у друга. Рассматривали, дебилы. Вымеряли, у кого больше. Прыщи там, то, сë. Короче, много чего было. Лучший друг, которого, если честно, сейчас и в толпе не узнаю. Лет-то сколько прошло? Шесть почти. Наверняка вытянулся. Наверняка возмужал. Может даже женился, детей наштопал. Ну и молодец. Не то, что я. Не пришей кобыле хвост. Вот ведь как бывает, ему уехать стоило, а я через год понял только — люблю оказывается. Ещё через год, да не, фуфло какое-то, просто отличный был парень, друг. Много общего, книги, истории. Просто общее. Ещё через год — всё же люблю. Пиздец как. Номер его искал, только не нашел, да и мамка как-то контакт потеряла с подругой, так и погасло всё, что начаться не успело. Может и к лучшему. Тоха мне тогда помог в себя заглянуть. Внутри меня радуга, не иначе. А показывать её как-то некому. Ну, был Стас, первый мой опыт. Не самый удачный, но опыт же. После него Гриша, обещающий любовь до гроба. До гроба — это два месяца, пока его Машка не засосала на выпускном, и там же не трахнула. Я не в обиде. Благ ему всех, и детей с десяток, мне не жалко. После Миша, Марат, Костя. А потом я как-то остановился. Всë не то, все не те. Так-то я не страдаю особо, знаю же, что счастье каждому уготовано. Моё тоже не за горами где-то. Тормозит только жутко, время тянет. Ну ниче, я ещё подожду. Вафля в очередной раз орёт дурниной, требуя своего. С улыбкой выдавливаю вечно голодному в миску купленный на последние свободные деньги влажный корм. Может и стоило у того парня взять пять сотен. Хоть дошик бы себе купил. Новый год, как-никак, а у меня из еды остатки гречки ненавистной горсткой с ладонь, да мышь, повесившаяся в холодосе. Вафля урчит как трактор, поедая свою порцию вкусняшек, хвостом ногу мою оплетает и бодает лбом ладонь, когда в квартире звучит трель входного звонка. Дверь открываю, встречаясь глазами с тем самым парнем. Опять он. Опять пялится на меня. Открыто так, откровенно. Глазами пожирает. — Чë тебе? — выдыхаю тихо, а у самого внутри что-то сжимается. Потому что похож он. На него похож. На Тоху, блин. — Ты мне хату затопил, в курсе? И вроде ответить чё-то надо, а я как рыба стою, глазами хлопаю, в руке ручку дверную сжимаю и слова сказать не могу. Не потому что стыдно. Нет, стыдно конечно, порча чужого имущества и все дела, но щас волнует это мало. Просто потому что глаза эти просто охренеть, какие знакомые. И голос его прокуренный тоже. А ещё новые проблемы в башке набатом отбивают. Где деньги на оплату чужого ремонта-то брать? — Ну, чë смотришь? Пойдём, глянешь на труды свои? Вафля с тихим «шшш» выползает из кухни, хвост свой распушил енотом. В спине весь выгнулся. А после… Сдувается. Выходит к самому порогу, носом тыкается в чужие ноги, после в руку и опять урчит как трактор, который вот-вот кончится. А пацан на кортаны присаживается, чешет эту наглую рыжую морду, которая вот никому никогда не давалась кроме меня, мамы и отчима, и лыбится. — Соль дашь? — А? — Пельмени варю, — голову на меня свою поднимает, смотрит так снизу вверх. А у меня флешбеки из прошлого, когда только один так смотрел. Вроде обычно, а нихрена. Что-то в этом взгляде есть такое… Цепляющее. — Соль закончилась. Ты мне соль, я забиваю на потоп. Всё равно ремонт собирался делать. — Да, конечно. Соль на огромные суммы денег? Кто я такой, чтоб отказываться от такого шанса? Быстро ретируюсь в кухню. Открываю и закрываю ящики, в момент забыв в каком конкретно находится соль. А когда нахожу, просто беру весь пакет, и тащу к выходу. Соль за ремонт — тупой обмен, но для моего пустого кошелька самый адекватный вариант. Мамке я так и не сказал про потекшую батарею. Они там с кайфом живут в Москве, вполне себе удачно устроились. А я что. Я сам по себе. Волк-одиночка, ебать. Сам же хотел. — Вот. Вытягиваю закрытый пакет с недавно купленной солью, с горечью замечая, что после останусь совсем без всего. Так бы хоть гречку сварить. Придётся есть никакую, безвкусную. Ничё, быстрее на работу устроюсь. — Батарею прорвало, — зачем-то оправдываться начинаю перед соседом. — Я не специально затопил, честно. Могу помочь с поклейкой обоев и… — Ну и долбоящер же ты, Сань. Пацан кота с пола поднимает, вручает его в мои руки и, забрав соль, удаляется. А я в прострации. Я в шоке. Сань? Имя моё откуда он знает вообще? Вафля царапается, обнимая плечо и недовольно уши жмёт, мордой прижимаясь к груди, а я дверь закрываю и в комнату возвращаюсь. Сидим там молча часа два. Я мысли о вкусных пельменях проглатываю, Вафля на плече тарахтит, заглушая урчание моего живота. А потом опять звонок. На пороге он же. С кастрюлей в руках. В этот раз молча проходит в коридор, по-хозяйски плечом меня отодвигая, снимает тапки и следует на кухню. Мне бы возмутиться, но я молчу. За ним иду. Ничего не понимая и прижимая к плечу такого же непонимающего Вафлю. — Новый год через полчаса жеж, — парень опускает на плиту кастрюлю, открывает пустой холодильник и, недовольно поморщившись, обращается ко мне. — И вот чё от пятихатки отказался? Жрать-то нечего. Или ты с котом на пару Феликсом питаешься? Ты странный конечно, всегда им был, но чтоб настолько. Худой как прости господи. Ветром не сносит, Сань, нет? А я опять рыба. Тупо стою прижимаясь к косяку, взглядом скольжу по лицу и, кажется, даже дышать перестаю, потому что вëл себя так всегда только один. Тот, на кого я дрочу как не в себя по ночам, мечтая, чтобы вместо моего кулака хоть раз оказался его. — Антон? — срывается с губ прежде, чем я вообще понимаю, стоит ли? — Надо же. Я думал тебе ещё лет двадцать надо, чтоб дошло уже. Долбоящер, правильно же сказал. Реально Антон. Стоит такой весь… Взрослый. Похорошевший. Выбритый. В костюме адика. Мужик. Смотрит на меня, своими глазищами пожирая, косится в холодос, на меня. А я его помню пацаном. Без двух передних зубов молочных выбитых на велосипеде. С коленками содранными. С фингалом под глазом. А он щас на кухне стоит. На моей кухне. Смотрит в пустой холодильник, пельмени принёс. Не тот пацан, в которого влюбился. Другой вообще. Красивый. Брови толстенные, размером с большой палец. Нос ровный. Глаза болотные. Также смотрящие. Только щас понимаю, что в них плавало тогда. Как и у меня. — Снизу ведь Настя с Альбертом живут. — Ага. Мамкины друганы, — Тоха садится на табурет, забирая у меня Вафлю. Шерсть ему гладит против роста, а тот довольно жмурится. Никогда не любил этого, а щас чё-то позволяет. Прикол. — Снимали, пока я не решусь вернуться в город и жизнь начать самостоятельную. А я сомневался всё, приехал так, чисто присмотреться. А в автобусе тебя увидел. И всё как-то опять вспыхнуло, загорелось, закололо где-то внутри. Ты изменился, анчоус. Анчоус. Саня. Санчоус. Санчоус-анчоус. А я его Толькой всегда звал. Просто. Не знаю почему. Антон и Толя по факту разные имена, а меня прикалывало его звать Толькой. А Тоха не злился никогда. Лыбился во все тридцать два и головой активно кивал. Тошка… — Ты… Вспыхнуло. Загорелось. Закололо. У меня щас тоже чë-то… Это. Ну, как у него. Мы об одном говорим, интересно? — Я — головка от причинного места. Тарелки где? А после мы сидим на кухне. Едим принесённые пельмени. Антон объедает тесто, мясо отдаёт Вафле, а тот жрёт. Сидит на краю стола и с наглой физиономией жрёт. С вилки. — Вафля! — рычу на охеревшего кота. — Ты совсем оборзевший, да? Вафля тихо мяукает, спрыгивает на пол и принимается за уничтожение своего влажного корма, то и дело смотря на меня типа, а я чё? Я ничё. Антон тихо фыркает. — Почему Вафля? Спрашивает, а я почему-то тушуюсь. Жму плечами, пережевывая пельмень, и тихонько признаюсь: — В своём котëночьем возрасте он очень любил сосать моё ухо во сне… Сиську мамкину искал видимо, ну, короче… Сосут же вафлеры. — Можно я тоже буду твоей вафлей? Я тоже готов сосать. Не только ухо, Сань. В натуре. И лыбится. Я лыблюсь тоже. Потому что из головы все мысли исчезли. Потому что скучал по нему. По его шуткам. По его откровениям. По голосу, глазам. Присутствию. Думал всё это время, вспоминал. Как не узнал только? Понятно, что изменился, вытянулся, похорошел. Но глаза-то его не забыл. Не забыл. Просто гнал от себя. Не может же быть таких совпадений. Оказалось может. Антон достаёт из кармана маленькую бутылку коньяка, ставит на стол, а я стопки из ящика. Две. Единственные. Выпить мне сейчас не помешает. Чуть-чуть. Тоха наполняет их аккурат под начало речи президента, запущенной с экрана мобильника, тянет в мою сторону. — А я знал, что ты ждешь, Сань. И когда уезжали, я уезжать не хотел. Ты ж мелкий, куда тебя одного оставлять, я привык к тебе, понимаешь? Но оставил по итогу. Думал лет до шестнадцати. Там школу закончу, поступлю в универ, вернусь в город и больше не отпущу тебя. Влюбился в тебя как дебил. Не сразу понял, понимаешь? Не отпускать хотел, рядом быть. Любить. А потом… Друганов мамкиных выселять как-то тупо было. Я за тобой просто смотрел. Наблюдал, Сань. Долго. Очень. Как грёбаный сталкер. Подходить стрёмно было. И всё это время жил мечтами. А сегодня в автобусе тебя увидел, ты меня даже не признал, и знаешь так по сердцу полоснуло. Думал, а похуй, ну дружили же просто, а потом в квартиру зашёл, а там влага по стенам, обои волдырями. Где-то вообще отошли. А я даже не разозлился. Знаю же, что надо мной твоя хата. Отличный же предлог, поднялся. Про пельмени ляпнул, про соль. А пельменей не было у меня, прикинь? В магаз короче понёсся. Как знал, что ты не жрёшь ниче. Короче. Сань, давай попробуем, а? Ты же на меня смотришь щас так, будто выебать прям на столе хочешь. Я не против, честно. Давай? Хочешь? — Хочу. Очень. Очень хочу. Особенно после откровения. Потому что ждал ведь. Каждого бывшего с ним сравнивал. Каждый жест, взгляд, поцелуй. Представлял сколько раз, что не их руки ласкают, а его. И лыблюсь ещё больше, потому что моë желание, кажется, вселенная всё-таки услышала. Не про член толстый. А про обрести то, что потерял когда-то. Антона. За окном петарды взрываются, окрашивая чёрное небо в разные цвета. Люди кричат. Что-то про год новый. Про счастье. А я рукой тянусь в его сторону, ладонью щеки касаюсь, а Тоша глаза прикрывает. Трётся о руку, мурчит не хуже Вафли и всё понимает. И я понимаю тоже. Это наш год. Наш новый. Ближе к двум ночи мы перебираемся в комнату. Антон к себе спускается за ноутом, возвращается ещё и с мандаринами, бутылкой шампанского. Мол, купил, под бой курантов, не пропадать же добру. Меня хватает на пол чашки. Чашка, потому что последний фужер я кокнул месяц назад, или около того. Новые не покупал. Смысла нет. Не пью же. Тоша даже мишуру приволок, типа новогодний дух поднять. Свисает вон, с люстры, червяком, Вафлю на импульсивные прыжки провоцирует. Мне новогодний дух поднимает совсем не мишура. А Тоха своим присутствием. Тем, что на разобранном диване лежим, он сзади ко мне прижимается. Кончиком носа трётся о волосы на затылке, усмехается в них же на очередную шутку с экрана, а я не смеюсь. Я целоваться хочу. Так сильно, остро и «прям вот сейчас», что губы зудеть начинают. Переворачиваюсь на другой бок, ладонь на его щеку укладываю. Большим пальцем по губам пухлым веду. А губы мягкие пиздец. В универе пацаны шутят, что губами такими только члены сосать. Шутки шутками, но Тоха и сам типа не против. Вафлей моей побыть предложил же. Дурак, ей богу. Смотрит на меня, улыбается на очередной нажим. Тянется. Просто наваливается сверху и засасывает. Резко так. Голодно. Будто мечтал об этом лет триста, не меньше. А мне в кайф. У меня мысли из головы вместе с выдохами в его рот и хорошо так. А когда руку свою тянет под резинку моих трусов я вообще выпадаю. Толкаюсь в ладонь и его обхватываю тоже. Крепкий. Горячий такой охренеть можно просто. И толстый. Ну всё как я просил. И член хороший, и мужик идеальный. Что ещё для счастья надо? Тоха бедрами двигает активно, также активно мне дрочит. Нихрена вот не осторожно, как делали до него. Типа, если крепче сжать, отвалится, а мне вот так и нравится. Когда минимум сантиментов. Когда с напором, несдержанно, когда страсть с головой накрывает, и вы просто дышите пожаром друг на друга, рукой быстро-быстро синхронно, в один общий ритм. Ни на грамм в сторону не уходя. И кончаете вместе. Это вообще высший уровень удовольствия. Для меня. Черт знает почему. Просто когда первый кончаю, бесит меня содрогание чужого тела, когда второй — как-то стрёмно становится. В голове всё, и партнёра это вообще трогать не должно. Просто я такой. С приколами. Кончаем мы вместе. Я — выгибаясь дугой на постели с громким «Тоша-а» и яркими вспышками перед глазами. Тоша с протяжным выдохом, укусом куда-то под скулу, и, надеюсь, тоже со вспышками. Потому что, если нет то, ну, охренел, получается. Лежим ещё какое-то время, дыхание в норму приводим. Антон только футболку с меня снимает заляпанную, ей же вытирает обоих. Себя вскользь, меня прям основательно. Будто не дрочил, а выебал в нескольких позах, где я до пустого оргазма. В душ, если честно, в падлу идти. Но я б ему спинку потер. Это можно и завтра. Фиг я его от себя теперь куда отпущу. Даже если поссать. Утрирую конечно, хотя… Я б ему подержал, пока он фонтаны пускает. — Мистер. Ты в курсе, что подсматривать отстойно? Не по-пацански. Я взгляд перевожу на Антона, а он вот не на меня смотрит. На Вафлю. А Вафля сидит на полу, ровно напротив кровати и на нас втыкает с такой мордой, будто понимает, чё только что произошло. Хвостом своим машет из стороны в сторону, смотрит то на меня, то на Тоху, а я ржу. Как припадочный ржу от ситуации и неловкости перед, мать его, котом. Я-ж его за дверь всегда, когда Миша, Костя там, Марат. Когда дрочу сам себе. А тут… Вообще забыл, что он в комнате с нами. В ногах ведь клубком лежал, пока мы ещё кино смотрели. Антон смотрит на меня как на идиота, и штаны мои стягивает с улыбочкой своей нахальной. — Долой трусы, Сань, свободу письке. Смотрю на него проглатывая смешки, ну придурок. Я идиот, а он придурок. Отличное комбо. Шерочка с машерочкой. Киваю на его бёдра, на которых так-то тоже штаны красуются. — Свою-то выпустишь? — А как же! Снимает. Глаз своих от меня не отрывает и избавляет себя и от футболки, и от штанов вместе с бельём. Кидает куда-то в сторону, мышцами своими играет. Я тянусь к ним. Пальцами по плечам, груди скольжу. — Нраица? Спрашивает как-то уже не так игриво, как про письку заливал. На короткий кивок подаётся ко мне. Ложится вот прям сверху, приминая собой так, что не вдохнуть толком. Тяжёлый, охренеть можно. Нраица. Охренеть как нраица. Вечер этот. Чувствовать рядом его. Себя чувствовать в кои-то веки. Такой вот новый. Проблем дохера. В жизни, в социуме. Но рядом с ним меркнет всё. Потому что моё. Вернулось ко мне. И уж это я точно не солью. Тох, тебя не солью. Больше не солью.