Оффлайн Ведьма. Морская Меланхолия

      «Голубой огонёк». Кажется, прошлогодний повтор. Хотя в этом Ида уверена не была: в прошлом году праздничный вечер она провела в гордом одиночестве без телевизора в пустой квартире, лёжа на кинутом на пол матрасе и поедая купленный в супермаркете оливье из прозрачного контейнера.       Как же это было непохоже на нынешний праздник... Во-первых, отремонтированная квартира и новенький диван с телевизором явно поднимали градус антуража. Во-вторых, Триш — её маленькая девочка, одетая в костюмчик эльфа с полосатыми колготками и зелёный жилетик — неумело ползала по полу. Ну, и третье, но не менее значимое изменение — на кухне няня Люся, по совместительству ещё и некто вроде домработницы или же домоправительницы, резала салаты.       Ида не заставляла няню работать на праздники. Но у Люси, так же, как и у самой Иды, в Питере не оказалось ни друзей, ни знакомых, с которыми можно было бы провести вечер.       И тем не менее Ида удивилась, когда няня ответила согласием на её высказанное чисто из вежливости предложение провести новый год вместе. Люся по натуре своей была одиночкой: ей всегда было комфортнее с детьми, чем со взрослыми. Но она всё же приняла приглашение Иды и Триш.       Получился такой чисто бабский праздник со срезом всех возрастов, где не хватает разве что какой-нибудь девочки-подростка. И ёлки тоже не хватает. Но то было сознательное решение двух повёрнутых на безопасности Триш женщин.       — А вдруг она дёрнет за ветку и дерево на неё упадёт? — спросила Люся с неделю назад, когда они, гуляя с коляской, набрели на мини-рынок с живыми ёлками.       — Ну нафиг эту ёлку, — махнула рукой Ида, и они пошли дальше.       Так что теперь о новогоднем настроении в квартире говорили только гирлянда на окне да «Голубой огонёк» по телевизору.       Ида помнила эту передачу, наверное, с детства. Помнила, как они с братом сидели в зале у бабушки на перетянутых папой креслах и смотрели чёрно-белый телевизор, с экрана которого им пели песни. На кухне родители пили дедушкины настойки, а в соседних дворах пускали салюты и дети взрывали петарды.       А они с Димкой тихо и зло бурчали, потому что их не пустили к Серёже на Новый год, а утащили на семейный праздник к бабушке в деревню. Для них, семилеток, разочарование оказалось колоссальным. Все каникулы в деревне у бабушки — что это, если не кара небесная? За какие грехи-то — вот в чём вопрос?       Столько планов рухнуло в одночасье. Психчинские ведь заготовили нечто поистине грандиозное. Ёлка до потолка, украшенная конфетами, которые тётя Аля, мама Серёжи, принесла со школы, целый ящик фейерверков, которые Серёжин дядя честно умыкнул с работы. Праздничный стол и огромная ледяная горка во дворе. А ещё обещание Серёжиного папы отвести всех на площадь после полуночи на главный концерт с Дедом Морозом и Снегурочкой.       Но всё пошло не по плану, а всё из-за непутёвых близнецов Вити и Вовы, которые очень любили свою мамулю и не могли не навестить её в столь чудесный праздник.       Слова про светлый праздник принадлежали Идиному отцу, а никак ни ей самой. Слова Иды были совсем другими. Если она правильно помнила, то примерно за неделю до Нового года она кричала о том, что отец больше любит бабушку, чем собственную дочь и может катиться, куда хочет, а она, Ида, останется у Серёжиных родителей, которые её любят явно больше, чем собственный отец.       Вот только попытки манипулировать и давить на жалость ни к чему не привели. Она до сих пор помнила, какими горючими слезами заливалась, когда отец запихивал её в дедушкину машину к уже сидящему там молчаливо шмыгающему носом Димке.       Хотя, наверное, этот случай помнил весь двор. Даже Серёжин отец, дядя Паша, как-то не так давно рассказывал о том, что услышал дикий вопль с улицы, когда помогал жене нарезать салаты, и решил, что во дворе кого-то убивают. Схватил табельное оружие и выбежал на улицу.       И так и застыл в дверях подъезда, увидев семейство Мориных в полном составе и одну вопящую девчонку, которую не могли никак усадить в машину.       — Ох, Ида, видела бы ты себя тогда. Ты так тёрла свои глаза, что я боялся, как бы ты их не вырвала, — говорил дядя Паша. — Я так испугался, что пошёл к твоему отцу и предложил оставить тебя у нас, чтобы не мучать ребёнка. А он посмотрел на меня усталым суровым взглядом и сказал: «Ох, Пашка, если я буду слишком часто ей уступать, то выращу тирана!».       Ида не помнила ни дяди Паши, ни их разговора, но вот услышать слова отца из уст другого человека оказалось шокирующе.       Неужели отец уже тогда знал, что такие, как она, умеют только бесконечно брать, но никак не отдавать? Знал и пытался бороться.       Это не особо вязалось в голове Иды с образом любящего её папочки, которым она его считала. Она тогда так и сказала дяде Паше, а он с улыбкой ответил:       — Память — штука избирательная. Годы стирают всё плохое и оставляют только хорошее.       Ида тогда усмехнулась и спорить не стала, хоть и считала иначе. Она думала, что годы давно вступили в союз с фокусом внимания: если в жизни ты сам видишь только хорошее, то лишь ему и найдётся место в твоей памяти, а если же концентрируешься на плохом, то прожитые годы превратятся в карусель из тоски и мрака.       Ида же помнила куда больше. И хорошему, и плохому в её прошлом находилось место. И тому голубому огоньку и массовой раздаче оплеух, после которых они с Димкой чуть ласты не склеили, тоже.       Они сидели в гостиной, взирали на чёрно-белый экран, где люди в костюмах разглагольствовали о великом празднике, чудесном настроении и удаче в новом году. Вот только настроение у брата с сестрой было припоганейшее. Паршивое настолько, насколько это возможно.       И Ида жаждала мести. Почему все радуются и веселятся, а они с Димкой должны сидеть, как два истукана и слушать глупые песни? Их даже с кухни выгнали, чтобы своими кислыми минами не портили настроение и не мешали остальным готовиться к празднику!        Котелок Иды потихоньку закипал. И на очередной песне она спросила у Димки:       — Они же шашлык ещё не жарили?       — Не знаю, — тихо ответил Димка.       — Ну, так пойди и посмотри, — приказала Ида.       Брат, покосившись на неё, нехотя встал с кресла и прошмыгнул на кухню, а через пару минут вернулся с котлетой.       — Отец только огонь в мангале разжёг. Дрова сырые оказались, — поведал он и, плюхнувшись в кресло, запихнул в рот котлету целиком, чтобы через секунду выплюнуть.       Ида даже рассмеялась — настолько скривилось лицо у брата. Похоже, котлеты готовила мать, так что за столом те лучше не брать. Все ещё отплёвываясь, Димка запихнул остатки котлеты в бабушкин горшок с цветами. Так себе удобрение, надо сказать. Но Ида, наверное, даже обрадовалась бы, если хоть одна из гераний, которых у бабки было столько, что дом напоминал оранжерею, сдохла.       И пока братец полоскал рот заготовленной для поливки цветов водой, Ида на скорую руку накатала план.       — Дима, — позвала она его и щёлкнула пальцами, — мы нальём бензина в шашлык!       Брат подавился водой, а сестра лишь усмехнулась. А почему бы, собственно, и нет? Не видать им с Димкой салютов Серёжиного дяди — значит, родителям не видать шашлыка! В её голове рисовалась картина того, как отец кладёт мясо на мангал, и то вспыхивает синим пламенем, а на фоне они с Димкой злобно хохочут, пока папуля пытается спасти угольки.       И пока они незаметно пробирались в коридор мимо кухни, Ида гадала, сколько бензина нужно влить, чтобы они не заметили подвоха, прежде чем мясо полыхнёт.       Не попавшись на глаза ни маме, ни тётке с бабкой, которые самозабвенно резали салаты, пили наливки и во всю хохотали, вспоминая какие-то курьёзные моменты минувших лет, брат с сестрой нацепили старые дедовские фуфайки, сунули ноги в огромные сапоги и выскочили на мороз.       Насколько Ида помнила, зима в тот год выдалась по-настоящему сказочной. Сугробы стояли высотой чуть ли не с человека, а снегопады сыпали по несколько дней кряду. И то была не поганая колючая метель со льдом, от которой хочется спрятаться, как в Питере.       Она помнила крупные хлопья снега, которые сыпались им на голову, когда они с Димкой сидели в засаде за углом дома, наблюдая, как их отцы в компании с дедом следят за мангалом, установленным под навесом рядом с гаражом, и не столько следят, сколько выпивают. Они сгородили из старого пня столик и поставили на нём бутылку и закуски: солёные огурцы да мамины котлеты.       И от этого факта Иду начало корёжить лишь сильнее.       Как так-то?       Где вселенская справедливость-то?       Почему они вот веселятся, пьют, смеются, а им с Димкой не остаётся ничего, кроме как смотреть «Голубой огонёк» в зале в компании друг дружки и старого плюшевого медведя, с которым ещё папа с дядей в детстве играли.       Ида только больше убедилась в том, что их месть заслужена!       И Димка, который всегда выступал в качестве её негласной поддержки, её не останавливал. Не зря Серёжа говорил, что вместе эти двое способны горы свернуть, если вдруг захотят. Да они и сворачивали, правда, песочные или снежные. Но не так уж это и важно.       В засаде они просидели долго. Так долго, что угли уже успели разгореться и начать прогорать, а дети и вовсе начали замерзать. А ни папа, ни дядя, ни дедушка, никуда уходить не собирались. Папа и вовсе сел на ведро с шашлыком, накрытое крышкой, словно на стул.       В общем, ситуация так себе: незаметно подлезть не получилось бы. И тот факт, что канистра бензина, с помощью которой они и разводили огонь, стояла тут же рядышком — нисколько не помогал.       Ида сопела, закипая от злости, а Димка шмыгал носом у неё над ухом. У братца всегда на морозе текли сопли.       И вот, когда Димка в очередной раз шмыгнул носом, Ида решила, что пора действовать.       — Я отвлекаю, — прошептала она. — Ты подливаешь. Понял?       Димка принялся отчаянно кивать. А Ида полезла через сугробы за домом через огород, чтобы обогнуть его и выйти ко взрослым с другой стороны. Она чувствовала себя шпионом или же милицейским, когда ползла мимо низких окон, у которых снег лежал чуть ли не по самые подоконники. Два раза она утонула в снегу по самое не хочу; дедовские огромные ботинки даже слетели с ног, и ей пришлось садиться на попу, откапывать сапог и вытряхивать из него снег. Но когда она обулась, оказалось, что снег ещё оставался в сапоге, и шерстяные носки, связанные бабушкой из собачьей шерсти, намокли, и Ида тут же уловила вонь промокшей псины.       Поморщившись, Ида поползла дальше мимо кухонных окон — благо, бабка их зашторила, — но силуэты мамы и тёти Ида разглядела через ажурные шторочки: женщины продолжали резать салаты. Бабушки же было не видать. Не придав этому значения, Ида поползла дальше и вылезла на расчищенную дорожку между домом, сараем, и собачьей будкой. Данка, старая рыжая охотничья псина, лишь подняла свою голову и посмотрела на Иду взглядом, в котором так и читалось: «Все мне с тобой понятно, дурная», — и, отвернув голову, прикрыла глаза, продолжив спать.       Собака Иду нисколько не напрягала: даже если бы Данка и подняла лай, это только бы сыграло на руку мстительной девчонке. Ведь она сама как раз готовилась поднять шум. Набрав в грудь побольше воздуха, она надрывно, как бабка-плакальщица на поминках маминого папы, завыла:       — Ой, Димка, ты как? Братец, ты только дыши! Я сейчас папу позову! — и, взмыленная после барахтанья в снегу, со всех ног понеслась к мангалу, продолжая завывать: — Папочка! Димка упал за навозную кучу! В сугроб у соседей! А вылезти не может!       Ох, надо было видеть, как взрослые слегка подпитые дядьки теряют дар речи. У деда аж рюмка из рук выпала и покатилась, расплескав всю настойку по снегу. Папа с дядей Вовой переглянулись и понеслись в огород на помощь мальчику мимо Данки, которая поглядывала на них взглядом, в котором Ида так и читала: «Ой дураки, да кому вы верите? Той, кто дразнила меня сырой картошкой, обмазанной салом?»       Дед, припадая на одну ногу из-за того, что наступил пару дней назад на гвоздь, потопал за сыновьями. А Ида показала псине язык, чтобы не выпендривалась. У неё вообще с Данкой отношения были не очень: та как-то раз разорвала на девочке новую любимую куртку, и Ида с тех пор животных не любила, а те отвечали ей взаимностью.       Засеменив вслед за взрослыми, продолжая хныкать, девчонка краем глаза заметила брата, который живчиком прошмыгнул из-за другого угла дома, и, как цапля, высоко поднимая ноги, понёсся к ведру с шашлыком и канистре с бензином.       Всецело полагаясь на брата, Ида стояла на границе сугробов и дорожки, наблюдая за тем, как папа с дядей пробираются по её следам к навозной куче и во всю зовут Димку, который не откликается.       И она уже предвещала свой триумф, как вдруг услышала бабушкин крик:       — Ах ты маленький негодник! Ты что удумал, поганец?       И вопль брата. Истошный и надрывный:       — Ай, бабушка, ухо! Ухо оторвёшь!       Папа с дядей застыли посреди огорода и, обернувшись, уставились на Иду, пока дед, глуховатый на оба уха, продолжал пробираться к ним.       — И руки тебе оторву твои паршивые! Ишь что удумал — бензин налить в мясо! Отравить нас всех решил? — орала старуха тем временем.       — Нет, что ты, бабушка! — хныкал Димка.       — И то верно, ты то до такого не додумался бы, — уже тише проговорила бабка. — Где твоя сестра?       Ида дурой не была и прекрасно поняла, что ей теперь кабзда. И ей и Димке. И вместо нового года их будут ждать поминки. Она ещё помнила, какой тяжёлой была рука у бабки. А Димке и помнить не надо было. Он хныкал, пока злобная старушенция, продолжая тянуть его за ухо, вопрошала:       — Где этот дьявол в детском теле?       — Бабушка, мне больно!       — Ответишь — отпущу.       — Ты же не отпустишь, — хныкал брат. — Я вас знаю. Сначала ты мне врежешь, а потом Идке за то, что я её сдам.       Димочка нещадно хлопал носом и заикался.       — Ида, — позвал её отец с другого конца огорода, — стой, где стоишь.       Но Ида стоять не стала, она побежала. Мимо злорадно скалящейся собаки и её будки, мимо курятника и сарая к калиточке, что вела на улицу за домом. Если добежит до улицы, а там к соседке Любке, у которой с Идиной бабкой всегда были тёрки, то, глядишь, и спасётся. Любка её в обиду не даст чисто из чувства противоречия, чтоб насолить соседке.       Но не повезло. Дед объявил план-перехват и пошёл наперерез через куст малины и сугробы и вывалился прямо перед Идой, когда она уже почти добежала до калитки. Заграбастал её подмышку и поволок внученьку к бабушке, которая продолжала чихвостить Димку и пытаться выведать у него, где, собственно, его сестра. Димочка, отдать ему должное и никогда не забирать, выл, что есть мочи, но не сдавал.       А Ида брыкалась и вырывалась. Ещё и кусаться пыталась, но не получалось: уж больно толстый у деда оказался ватник.       На шум выбежали мама с тётей, и бабка принялась им рассказывать в красках, как поймала негодника за руку как раз в тот момент, когда он занёс канистру над ведром.       Тётя охала и причитала:       — Как же так можно, Димочка!       Но тут бабка заметила деда и Иду и, отпустив ухо внука, с улыбкой злобного триумфатора пошла к ним. О, Ида знала этот взгляд, так бабка смотрела на неё, когда они с Димкой прошлым летом запихнули двух кроликов в одну клетку, чтобы посмотреть, что будет, а те взяли и загрызли друг дружку. Так же она смотрела на неё и когда Ида выпустила кур на вольные поля.       В общем, взгляд не предвещал ничего хорошего. И Ида взмолилась дедушке, чтобы тот её защитил. Но в семействе Мориных плохо понимали значение фразы «понять и простить». Обычно между этими двумя словами пряталось ещё и лаконичное «врезать».       В тот новый год случилось нечто поистине невероятное. У мамы в первый и последний раз — со страху, не иначе — получился вкусный оливье. Правда, солёный. Потому что ела его Ида, стоя в углу и рыдая. А в противоположном Димка давился такими же солёными от слёз невкусными котлетами.       Ида усмехнулась. О да, она помнила тот день и бабку свою тоже помнила. Они каким-то непонятным образом умудрялись любить друг друга и точно так же ненавидеть. Всеобъемлюще.       Бабки-то уже давно и нет, но её убийственный взгляд и вкусный мамин оливье в купе с красными ушами останутся с Идой навсегда. Никто и никогда не чихвостил их с Димкой так, как эта злобная старушенция.       Ида сидела на диванчике, смотрела на дочь, ползающую по полу, и вспоминала свою бабушку. Колоритную мадам, которую все именовали не иначе как «Прокофьевна», а её имя словно бы растворилось в веках. Оно словно бы не прижилось.       Хотя само сочетание Морина Татьяна Прокофьевна звучало очень даже красиво.       Но Ида никогда бы не назвала свою дочь Татьяной.       — Знаете, — раздался голос Люси откуда-то со стороны коридора, и Ида повернула к ней голову, — меня временами пугает ваш взгляд.       — Это ещё почему? — спросила женщина, изучая няню, одетую в такой же костюмчик эльфа, что и Триш, разве что более взрослую версию с юбкой и жилеткой.       — Даже не знаю, — призадумалась Люся, склонив голову к плечу, и колпак на её голове дёрнулся в сторону, но не свалился, закреплённый заколками. — В нём есть что-то опасное.       Ида оскалила зубы и протянула:       — Оу, как у вампира?       Люся покачала головой и ответила:       — Скорее как у клинически больного.       Ида сначала удивилась, а потом рассмеялась. Всё-таки не зря ей казалось, что они с Люсей поладят. Милая она девчонка — её нянечка.       — А смеётесь вы и вовсе как Гринч, — в ответ на смех Иды выдала Люси.       — Только не надо говорить, что я украла у тебя праздник, ты сама сюда пришла, — усмехнулась Ида и, подойдя к окну, приоткрыла створку и закурила. Где-то внизу мигали зелёные огоньки гирлянд, которыми украсили вывеску круглосуточной аптеки.       — Я не это имела в виду, — слегка стушевалась Люся, ещё не привыкшая к переменам настроения начальницы. Они только привыкали друг к другу, обтачивали грани, подбирали пазлы.       До Люси Ида успела сменить порядка двадцати нянек. Некоторые не продержались и дня, кто-то смог закрепиться на неделю, чтобы потом уйти, громко хлопнув дверью с криком, что ноги их в этом доме не будет и вообще бедная девочка, как же ей не повезло с матерью.       И только Люся упорно держалась за своё место уже второй месяц кряду и пока что никуда не собиралась уходить.       Ида выпустила колечко дыма в окно и произнесла:       — Знаешь, кое-кто из моих друзей уже говорил мне нечто подобное. Мол, мой смех похож на скрежет ногтей по грифельной доске. А кто-то однажды сказал, что моя улыбка похожа на улыбку ангела.       — Разве что падшего, — вторила ей Люся, и Ида вновь рассмеялась.       — О да, мне кажется, я ответила что-то в том же духе.       Триш сидела на полу и переводила взгляд с няни на мать и слегка неуверенно улыбалась, словно бы гадала, что такого весёлого происходит. Для своих месяцев Триш была довольно смышлёным ребёнком.       Пока Ида смеялась, недокуренная сигарета прогорела в её руках, и, обжёгшись, она выкинула окурок в пепельницу, стоящую на подоконнике.       — Помочь с готовкой? — спросила Ида.       Люся хохотнула. Коротко и очень мило.       — Вовремя вы, конечно, спросили. Я пришла вас звать к столу, а вы интересуетесь, нужно ли мне помочь с готовкой.       — Лучше поздно, чем никогда, — хмыкнула Ида и, подхватив на руки дочь, пошла вслед за Люсей на кухню.       Нянечка расстаралась на славу. Две маленькие тарелочки каких-то неизвестных Иде салатов, картошка и запечённая курица, нарезанные овощи и фрукты, пачка сока, разлитая по винным бокалам. И зелёные свечи. Вот, собственно, и весь праздничный ужин.       У них не было никаких феноменальных планов на вечер. Они собирались поесть, а затем устроить марафон рождественских комедий для поднятия настроения.       Поев, они уложили Триш спать и вернулись в зал ждать боя курантов в компании бутылки детского шампанского. Уже почти два года как Ида объявила себе сухой закон и неукоснительно ему следовала. И Люся её, в принципе, поддерживала, хоть и не знала причин — наверное, считала, что Ида не пьёт, потому что всё ещё кормит грудью.       Ну, а Ида нянечку не разубеждала и душу пока открывать не собиралась.       После того, как куранты отзвучали, а речь прозвучала, они, отдавая дань великой традиции, включили «Иронию судьбы».       И именно в этот момент — по иронии судьбы, не иначе — её телефон зазвонил. Ида не имела привычки поздравлять друзей и родственников с праздниками. Но, к сожалению или к счастью, в списке её знакомых числился Никита Хохмин — человек, который поздравлял с праздниками всех и каждого. А первого января у него начинался массовый обзвон, в котором Ида стояла точнехонько между мамой Никиты и каким-то дядей, который всех своих родственников пытался убедить, что уехал жить в Бразилию, а сам обитает где-то под Адлером, работая в отеле по контракту. Почему Ида об этом знала? Да всё просто — каждый новый год Ник заканчивал её поздравление фразой:       — Ну, ладно, удачи тебе. А мне ещё нужно позвонить дяде в Бразядлер.       Но в этом году всё оказалось куда прозаичнее. Её бравые мальчики вместе бухали на голом полу Димкиной квартиры в компании не наряженной ёлки, которая так и мельтешила за Никитиным плечом, связанная на манер шибари канатом и пищевой плёнкой.       Они даже не додумались её распаковать. Молодцы, что тут ещё сказать?       Ида со своей гирляндой на окне и почти эльфом под боком подумала, что у неё атмосфера куда праздничнее, чем у них. Одинокое брошенное трио, которым компанию составляла разве что Шиза — Димкина экзотическая не только по внешности, но и по характеру кошка. Так что компания собралась знатная.       Димочка, которому в принципе никогда не везло в отношениях с женщинами — это ещё бабушка нехорошую традицию начала, оттаскав его за уши. Может, у него теперь вообще травма душевная? Лысый, зеленоглазый, с тонкими чертами лица. Ещё со школьной скамьи его считали красивым, но никому не нужным. Про него всегда говорили, что он как какой-нибудь зарубежный актёр. Недосягаемая мечта. И так как женщинам он оказался не нужен, братец решил раскрываться на компьютерном поприще. И вот там оказался нужен всем.       Недавно расставшийся с очередной пассией Серёжка. Темноволосый, кудрявый, кареглазый. Такой парень с чертинкой, вот только этому дружочку с женщинами тоже было нелегко. Ведь мало кто любит трудоголиков, помешанных на порядке. Да к тому же ещё и с пунктиком отличника.       И сам Никита. Красивый голубоглазый блондинчик, лёгкий на подъем. Такой нужен почти каждой, вот только ему не нужен никто. Ведь душой он верен той единственной, которую видел один раз в жизни — да и то почти два года назад.       В общем, эти все из себя прекрасные, но никому ненужные мужчины, смотрели на неё с экрана телефона. И судя по их остекленевшим глазам, уже давно пили. Сильно так пили.       — Мы это… — начал Серёжа. — Поздравить тебя хотели. Пусть в новом году…       — Ты будешь не настолько «ку-ку», — заржал Ник, и камера телефона, который он держал на вытянутой руке, затряслась.       Люся, что сидела рядом, но объектив не попадала, нахмурила брови.       — И тебе не хворать, товарищ, — выдала Ида в ответ.       Димка, который из трио был, наверное, самым трезвым, отобрал у Ника телефон, и картинка на экране перестала дрожать.       — Ид, серьёзно, — произнёс братец, — пусть у вас с мелкой все будет хорошо. Удачи там, всех благ…       — И польский флаг, — съёрничала Ида. — Вы давно уже пьёте?       Димка задумался, вскинув брови так, что его лоб сморщился и выдал:       — Часов с шести. Как эти двое с работы приехали. Они так и завались в мою квартиру с ёлкой, пакетами продуктов и словами «всё, милый, мы сегодня будем пить». И с того времени пьют.       — Что так?       — Нервы лечим, — с тяжёлым вздохом ответил Серёжка и Ида хмыкнула. — Во всей стране выходной, и у нас вроде бы тоже, но мы с Ником пашем, как волки.       — Как кони, — поправил Ник.       — Скорее, как рабы, — буркнул Психчинский. Тот, что Сергей Павлович.       — Да не всё так плохо. Мишаня — мировой мужик. А ты на него бузишь, потому что твоя Сашуля опять коры мочит.       Серж посмотрел на друга убийственным взглядом и тоном утопленника со стажем произнёс:       — Не напоминай. Я хочу забыть этот день, как страшный сон. Утопить его в коньяке, — и, тряхнув пластмассовым бокальчиком — других у Димки, похоже, не имелось — осушил его одним глотком.       — Что у вас там случилось? — с усмешкой спросила Ида, и поставив фильм на паузу, отошла к окну и закурила.       — Явление Психопатки народу, — буркнул Серёжа. — У нас сегодня мероприятие было. Культурно-массовое, так сказать. Мишане взбрело в голову, что нормальные корпоративы не для него. Он решил устроить нам снежные игры. Вывез нас вчера всех за город, опоил, а с утра…       — Заставил непротрезвевших людей встать в шесть утра и, разбившись на команды, играть в царя горы. Ещё и награду поставил. Путёвка летом на море на всю команду, — продолжил Никита. — Египет. Всё включено, даже перелёт.       — И что вы возмущаетесь? — спросила Ида. — Мало кто так поддерживает корпоративный дух.       — Дух? — зло и устало крикнул Серж. — Какой, к чёрту, дух? Он войну затеял. А эта гадина так воодушевилась, что говорит мне: «Сергей Павлович, вы мне, конечно, начальник, но на море я хочу. Но не с вами!»       — А гадина — это кто?       — Да Сашуля его. Помощница, прости господи, — заржал Ник. — Не, Серж, ты меня, конечно, прости, но не на море она хотела, а тебя отмудохать. Иначе зачем она бегала за тобой четыре часа к ряду и пускала снежки исключительно в твою спину, я без понятия.       — Не-е-е, — протянул Серж, наливая себе ещё бокальчик. — Она просто больная на всю голову. Пси-хо-пат-ка, — по слогам произнёс он. — Ши-зоф-ре-нич-ка.       В ответ на последние слова где-то на фоне закряхтела Шиза. Небось решила, что это её бедолагу зовут. Но нет.       — Серж, я не думаю, что все настолько плохо, — попытался вразумить друга Димка, пока Ида наблюдала через экран на всю их пьяную братию.       — Она мне куском льда прямо в лоб залепила, — крикнул Псих, и, откинув чёлку со лба, показал всем начинающий зарождаться синяк. — Не думает он, ага, как же. Знаете, мне кажется у неё этот… как же его… а, вспомнил… Кризис трёхлетки.       — Кризис трёхлетки — это когда ребёнок в ответ на все говорит, что он ничего не хочет, — поправила Люся с дивана. Но сказала она это достаточно громко, так что её услышали.       — Ага, — кивнул Серёжа. — А как тогда называется, когда человек тебе улыбается и говорит, что всё хорошо и вообще она тебя очень уважает, а в глазах так и читается: «Подотритесь своим мнением Сергей Павлович, как туалетной бумагой»? Ну-ка? Кто мне скажет?       Ида вопросительно посмотрела на Люсю, но та лишь пожала плечами, мол, без понятия.       Так как ответа ни у кого не имелось, Ида в шутку выдала:       — Это называется «брак».       Серёжа подавился коньяком. А Ник вновь зашёлся хохотом. Хоть кто-то оценил её шутку.       — Долгий и лишённый уважения. Когда тебя в партнёре бесит абсолютно всё, но ты не можешь послать его ни лесом, ни полем.       — Ида, типун тебе на язык. Пойди помой рот с мылом и не говори таких вещей, — выдал Серёжка, глядя на неё через экран камеры, как на врага, чем немало так позабавил женщину, и она решила поиграть на его нервах ещё немного.       — Слушай, дружок, а кто она по знаку зодиака?       — Без понятия, — буркнул Серж и, открыв бутылку с минералкой, прополоскал горло.       — Если не ошибаюсь, — припомнил Никита, ходячая энциклопедия праздников на ножках, — она в конце июля рождена.       — Значит, лев, — сделала вывод Ида и выдержала небольшую паузу, прежде чем взорвать эмоциональную бомбу. — Значит, тебе осталось ждать не так долго.       — Чего? — со злорадной усмешкой спросил Серёжа. — Что, львы умирают быстрее, чем другие знаки зодиака? Если так, то за это можно и выпить. Как-никак первая хорошая новость в этом году.       Ида усмехнулась.       — Не, такой информацией я не обладаю. Но могу с уверенностью сказать, что лет через десять её эмоциональные качели придут в норму, и ваш брак станет успешным.       Минералка пошла у Серёжи носом. И пока один складывался пополам от кашля, а второй стукался головой об пол от смеха, Дима продолжал снимать это на камеру. Комичная картина, ничего не скажешь. Ида даже подумывала включить запись экрана, а потом показать бравым молодцам, как они выглядят по пьяни. Но не успела, её отвлекли.       Серёжа поднял голову от пола и, хмуро посмотрев на Иду через экран, спросил:       — Ид, может, тебя всё-таки покрестить надо? Вдруг моя бабушка была права, и ты неадекватная, потому что некрещённая?       — Да, Ид, давай, — полный энтузиазма закивал Хохмин. — Бабушка фигни не посоветует.       — Мальчики, да я же не против, — ласково улыбнулась им женщина. — Но только после того, как вы своей честной компанией сходите на обрезание.       Энтузиазма у мальчиков как-то поубавилось. А Люся на диване коротко хохотнула. Похоже, весь разговор казался ей более чем забавным.       — А вообще, Серёж, присмотрись, может она тебя так сильно любит, что убить готова. «Так не доставайся же ты никому», — в красках процитировала она Шекспира. — Или что-то типа того…       — Эй, нет, мне такая любовь не нужна. Я с ней в первую же брачную ночь повешусь, — покачал головой Псих. — Взбалмошная, эгоистичная, самовлюблённая…       — Рыжуля, — перебил его Никита.       — Я вам говорю, избавляться от неё надо, — веско припечатал Серёжа.       — И как, стесняюсь спросить? Под поезд её кинешь? Фиговый план: её зовут Александра, а не Анна.       — Я что, изверг какой-то? — искренне удивился Псих.       — Да, — в один голос ответили ему Димка с Ником.       А Ида лишь усмехнулась. Последние полчаса улыбка не слезала с её губ. Хотя до их звонка настроение у неё было, мягко говоря, не фонтан. Типичная одинокая новогодняя меланхолия.       — Ну вы, конечно, ребята, даёте, — всплеснул руками Псих и чуть не опрокинул пластиковый бокальчик с коньяком. — Я вам это ещё припомню.       — Если вообще вспомнишь, — хмыкнула Ида.       — Я алкоамнезией не страдаю.       — Ой, ладно, психованный изувер, что ты там собрался делать со своей Сашулей? — спросила Ида.       — Да ничего такого, перекину её на другую должность, чтоб не отсвечивала, и всё.       — Сомневаюсь, что у тебя это получится, — хмыкнула женщина. — Ты слишком привык к её присутствию. А так как ты у нас человек-привычка, так и вижу картину, как ты бегаешь к бухгалтерше-Саше, чтобы она помогла тебе выбрать, какие значки поставить в презентации: розовые или зелёные.       — Да когда это я бегал за советами? А? Что-то не припоминаю я за собой таких наклонностей! — вновь вспылил Псих. — Ну, что молчите? Сказать нечего?       — Да нет, есть что, — с издёвкой ответила Ида. — Не отсылай её слишком далеко, а то бежать придётся долго.       — Я тебя сейчас тресну, — крикнул Серёжа.       — Прости, но ты слишком далеко, мой маленький Псих, — рассмеялась Ида.       — Чтобы тебя удушить, я и тысячу километров готов проехать, — процедил он.       — Я всегда знала, что ты меня очень любишь.       Люся на диване уже ухохатывалась с их перепалки.       — Не нарывайся! — совсем уже разъярился Псих и запулил пластиковым бокалом в Димку, который держал камеру.       — Ты что, уже совсем того? — возмутился Димка, а Ида заржала в голос. Когда Серёжка начинал кидаться вещами, это значило лишь одно — его довели до ручки. Основательно так довели.       По его поступку Ида поняла, что диалог пора сворачивать. А то с Серёжи станется пьяным пойти к этой Саше домой и рассказать ей, что он о ней думает.       — Ладно, ребятки, давайте прощаться. А то Нику ещё дядю из Брязядлера поздравлять, — выдала она и положила трубку, хотя Серёжа что-то там бурчал о том, что они не договорили.       Как только звонок оборвался, в комнате резко стало пусто, а минуты хорошего настроения словно улетели в трубу. Ида смотрела в окно на аптеку и вывалившихся на улицы людей. Где-то запустили салют, и искры огненных зеленовато-красных цветов осветили её лицо.       Ида поймала себя на мысли, что очень зависит от эмоций других людей. Что она человек толпы. И ей все же некомфортно в полном одиночестве. Ей всегда было нужно, чтобы на неё смотрели. Ведь она жива, пока о ней говорят.       Или же хотя бы говорят с ней.       — А этот лысый парень — это ваш брат? — голос Люси вырвал Иду из тишины её мыслей.       Она отвернулась от огней небес и, натянув на губы улыбку, ответила няне:       — Двоюродный.       — Да? — брови Люси взлетели вверх, а в голосе послышалось нехилое удивление. — Я бы даже не подумала. Вы очень похожи.       — Мы дети близнецов, — ответила Ида, и, так как на Люсином лице отразился закономерный вопрос «и что?», она продолжила: — Слышала теорию о детях близнецов? Что если у двух пар однояйцевых близнецов родятся дети, то по каким-то наборам генов они могу считаться родными, а не двоюродными? Так что, если бы наши мамы тоже были близнецами, как и отцы, возможно, мы были бы совершенно идентичными. А так просто очень похожи.       — Вон оно что, — загадочно протянула Люся, и Ида ощутила себя собакой, взявшей след.       — А что так? Понравился? — вроде бы безобидно поинтересовалась она, получив в ответ чутка хмурый взгляд, мол, не лезьте не в своё дело, тётя.       Вот только у Иды имелся пунктик: любое дело, попадавшееся ей на глаза, автоматически становилось её делом.       — Да ладно, тебе, не стесняйся, — компанейским тоном выдала она. — Он у меня парень видный, а, самое главное, холостой. Мужчина за тридцать и не разу не разведённый, без детей и багажа в виде треплющей нервы бывшей жены, это многого стоит.       — А что плохого в детях? — спросила Люся, чем немало позабавила Иду.       — В своих — ничего плохого, а в чужих — ничего хорошего.       — Это вы так думаете, — уклончиво ответила няня. Вроде и не протестуя в открытую, но и явно не соглашаясь с Идиной точкой зрения. Чем ещё больше понравилась той.       — Хорошая ты девушка, Люся, — искренне произнесла Ида. — Кому же ты такая достанешься?       — Пока никому. Мне мои нервы дороже.       — Шикарная позиция, — кивнула Ида. — Знаешь, если бы я в твоём возрасте придерживалась такого же мнения, возможно, в моей жизни не было бы столько говна. Глядишь, тогда и в собственной голове мысли были бы чистые, а не болотистые.       Люся лишь пожала плечами.       — Ну, что, будем дальше смотреть «Иронию»?       — Конечно же да, — ответила Ида и, как ни в чем ни бывало, плюхнулась на диван рядом с Люсей. — Какой новый год без Ипполита в душе?       Вот только Люся уснула ещё на середине фильма, и Ида досматривала его в гордом одиночестве. А потом ещё и включила на повтор.       Иду забавляли все эти истории, приуроченные к новому году с одним общим посылом, мол, в жизни есть поворотная точка — момент, после которого всё меняется.       И да, она считала, что так оно и есть. Момент, секунда, маховик. Вот только это не день в календаре, а та секунда, в которую ты принимаешь решение. И она не приурочена ни к каким праздникам.       Поворотных точек в жизни Иды было море. И не все они, казалось, вели к чему-то хорошему.       Встречая свой первый рассвет в новом году, Ида сидела на широком подоконнике, глядела на аптеку внизу, курила и вспоминала, сколько плохого и хорошего выпало на её долю. И хоть ей и казалось, что плохого в её жизни было так много, словно того и гляди утонешь в болоте и не выберешься, она всё же считала себя той лягушкой-путешественницей из сказки, которая вечно стремится туда, где лучше, но невовремя открывает рот и падает.       Хотелось верить, что однажды, достигнув дна, она не пробьёт его, а оттолкнётся и, может быть, даже взлетит.       И если не для себя, то хотя бы для той маленькой девочки, которая ещё даже не понимает, что сегодня она встречала первый новый год в компании милого эльфа Люси и вечно хмурой Жабы.