Стоп-слово: «поцелуй»

За окном стоял тихий летний вечер, нарушаемый лишь громкой бранью двух пацанов. Генри, меряя шагами комнату, настаивал на том, что должен побыть рядом с Айви на время отьезда её родителей в командировку, потому что он печётся о её безопасности, а Питер, скрипя зубами, наотрез отказывался оставаться без него. — Я — её парень. Должен же я проконтролировать ситуацию, в конце концов. На моём месте ты поступил бы так же. Питер решает, что достаточно терпел, и рывком поднимается с места. — Ты бы не был им, коли я не позволил. — По-твоему, я в твоём дозволении нуждаюсь? — О, да, и не только в этом, потому что девушкам не дано искренне любить. Он сократил расстояние в несколько шагов между ними и зарылся лицом в копну тёмных волос мальчика. Тот увернулся. — Прекрати. Она меня обожает. Если ты пытаешься таким способом увести её... Старший не желал дослушивать несправедливую фразу до конца. От одного его небрежного взмаха руки, Генри, словно пушинку, внезапно отбросило на кровать, и тот больно ударился затылком о деревянную спинку собственной постели. Мальчик зашипел и уставился на него сердитым, непонимающим взглядом: Питер подсел к нему, пока тот потирал ушибленное место, лёгким толчком, как будто ему это ничего не стоило, перевернул подростка на живот и представил его вниманию серебристые металлические наручники, которыми он поигрывал в воздухе перед самым его лицом. — Поцелуй меня или я воспользуюсь этим. — Чего? Ты совсем отшибленный? Питер склонился ближе, к самому уху, и дал тихий, но честный ответ, обдав то́ горячим, возбуждённым дыханием. — И уже давно. Тонкие пальцы старшего защёлкнули крохотный замочек на наручниках. — Ублюдок, я хотел по-хорошему. Шипит Генри. Подобное поведение кажется ему бессмысленным: наигравшись в «самого сильного» и высказав всё, что думает о нём, старший, очевидно, всё равно отвалит, забрав с собой всю эту ерунду. Но в этот раз всё выходит иначе, и исход этот далеко не из приятных. Питер скользит раскрытой ладонью над телом снизу, едва-едва касаясь его, а следом за рукой с тела волшебным образом исчезает одежда, словно бы испаряясь в воздухе: футболка, шорты, боксёры. По обнажённой коже, лишившейся ткани, пробегает неприятный холодок, и поражённый Миллс выворачивает голову назад, насколько может, замечая, помимо себя, обнажённое тело друга. Не особо прислушиваясь к полившимся рекой комментариям темновласого, последний приподнимает его за бёдра, устанавливая в очень непривычной для обоих позе — на коленях, спиной к нему самому. — Ты называл меня лучшим другом, какого хера ты сейчас творишь? За озвученное матерное выражение Пэн даёт младшему грубую пощёчину — и, видно, задумка изначально была удачной, потому что тот замолкает —, сплёвывает на руку, растирая слюну по собственному выпяченному члену, и немедля толкается в него, будто бы спеша доказать, что мальчишка принадлежит ему, а не какой-то левой девчонке, которая покорила сердце лишь красивыми глазками да смазливым личиком. Он ожидает реакции, и он её получает — тело под ним содрогается, а пальцы сцепленных над кроватью рук быстро складываются в кулаки. В груди Питера беснуется раздражение: он прибыл в это захолустье вслед за ним, отдал ему всё своё время, а этот дрянной мальчишка променял друга на какую-то шваль, полностью его поглотившую, и теперь старший нашёл способ выразить накопившиеся эмоции незатейливыми движениями тела. Мысленно отвлёкшись на прошедшее, он, незаметно для себя самого, сжал огрубевшими от ла́занья по деревьям руками чужую талию и утробно зарычал. Наручники гулко ударялись о спинку кровати, когда попавший в них то дёргал руками, то прижимал их ближе в попытке найти слабое место, стыковку, благодаря которой он сможет освободить конечности. Он верил, что ещё не поздно, но все чувства терялись, запутывались и покидали его вместе с мычанием сквозь сжатые зубы в белоснежную подушку. Генри ощущал ярость от безысходности и стыд одновременно и не понимал, за что его сожитель так с ним обращается. Он всегда, сколько себя помнил, был добр к нему, и, когда тот потерял жилище после совершенно ужасного и необъяснимого пожара, предоставил ему бесплатную комнату, запасные ключи от дома и свою компанию, чтобы приятель действительно чувствовал себя нужным и не одиноким. Ощутив очередной, более глубокий толчок, наверное, это был четвёртый или пятый раз, Миллс отчаянно всхлипнул. Питер словно снова желал добраться до его сердца, только иным и гораздо более длинным путём, и его зверские попытки острой болью отдавались в нижней части организма. — Остановись, мне больно... Вырвавшиеся изо рта слова, такие тихие, что, казалось, кроме обладателя никто их и не услышит, удивительным образом достигли лопоухих ушей насильника и, к великому удивлению, подействовали на него. Он остановился, тяжело дыша, больше от бушующих в нём эмоций, нежели от физической нагрузки, извлёк мокрый орган из недр Сказочника и развернул его к себе лицом, что было крайне неудобно для последнего, чьи руки сдерживали наручники, но хотя бы так, а не спиной. — Стоп-слово «Поцелуй». Выдал своё условие он, поймав взгляд покрасневших глаз темновласого. — П-поцелуй... — словно на автомате, без задержки повторяет темноглазый, переводя дыхание. Подушка мешала полноценно дышать, а, может быть, дело и не в подушке, но такой мерзкой мысли допускать не хочется, — Поцелуй. Дикий мальчишка резко склоняется к противоположному лицу и накрывает его губы своими, жадно впивается в них, разрушая данное младшим обещание, на удивление аккуратно прикусывает острыми зубами, почти до крови, но дальше обычного поцелуя не заходит. Генри слышит знакомый тихий щелчок, чувствует, как в ту же секунду руки падают куда-то за голову. Он свободен, и, когда осознание этого доходит до его нейронных связей, преисполнившись внезапной силы, он рывком сбрасывает старшего с себя — тот откатывается на самый край кровати — трясущимися руками едва натягивает на зад боксёры с надписью «Hot Wheels» сзади и, что успевает прихватить, то выносит с собой на крыльцо. Питер всё понимает и даёт ему немного времени, а когда вскоре выходит следом за ним наружу, Генри оказывается уже одет, лишь разбросанные в беспорядке пряди на голове намекают на произошедшую близость. Пошерудив по карманам джинс, последний извлекает из одного нераспакованную пачку сигарет, откидывает открывашку и зажёвывает один край выбранной сигареты зубами, пока отвлекается на поиски зажигалки. Та оказывается в том же кармане — какое везение, словно бы весь мир готовился к этому вечеру! Пэн присаживается рядом и наблюдает, не произнося ни звука, как младший затягивается, хрипло кашляет, так, как будто занимался этим всю свою короткую жизнь, снова берёт затяжку и выдыхает в смеркающееся небо серый едкий дым. — Давно куришь? Мальчик не отвечает. Нет, теперь он не «мальчик», он настоящий, подросший за прошедший час, парень, способный самостоятельно принять решение: кого оставить рядом с собой на жизненном пути, а кого отбросить, словно бесполезную бутылку, которую никому не удалось открыть, и которую теперь можно только разбить. Впустив никотин в свой организм в последний раз, Генри отбросил окурок в траву, притоптал и поднялся. — Не приближайся ко мне больше. Питер перехватил его руку за кисть, задерживая. Мурашки омерзительной волной пронеслись по телу, услужливо подкидывая мальчишке воспоминания о случившемся, он сразу же её вырвал и засунул в карман джинс. — Генри... — Никогда. Вернувшись в дом за своей спортивной сумкой, набитой вещами, с которой он планировал ехать к возлюбленной, он обогнул всё так же сидящего на месте Пэна, проигнорировав его настойчивый взгляд, направился к калитке, которая громко скрипнула, когда её дёрнули, будто бы вторила мыслям зеленоглазого дикаря: «Не надо, не покидай», закинул ношу на задний кофр своего кислотно-красного мотоцикла, запрыгнул на него сам и завёл, повернув ключ зажигания по часовой стрелке. Питер провожал красный мотоцикл взглядом, пока тот не скрылся за поворотом, а внутри в эти секунды что-то с треском ломалось, разлетаясь на маленькие зелёные стёклышки.