Микроскопистка

Такова новая должность, учреждаемая по примѣру другихъ городовъ, и при харьковскихъ скотобойняхъ. Опытъ показалъ, по словам местныхъ газетъ, что лица женскаго пола прекрасно справляются с микроскопическимъ исслѣдованiемъ мяса скота, убиваемаго на бойняхъ. Выдержка из дореволюционной газеты

— Славное выдалось утро, конечно. Каловый перитонит — лучший подарочек под Новый год, — хихикнула щупленькая девица, расположившаяся за микроскопом. Сознательно игнорируя правила удержания хорошей или хотя бы приемлемой осанки, она изогнулась в дугу, увлеченно разглядывая стекло с препаратом, причем даже не сегодняшним и не вчерашним. Бог знает, где она вообще его откопала. Возможно, подворовывает и тащит все, что плохо лежит, к себе домой, ведь дома тоже есть микроскоп, пусть и хиленький… Поразительная личность с развеселыми тараканами. Впрочем, как-то так сложилось, что развеселые тараканы заполонили их отделение. Что ни кадр, то потенциальный клиент психиатра. — Аромат отменный, прямо-таки чувствуется, как праздник к нам приходит, — менее оптимистично заключил ее старший коллега, меланхолически покручивая ручку Parker и ожидая момента, когда рабочий день наконец закончится, ведь его, как бессемейного, в очередной раз оставили досиживать за всех — на всякий случай. Не то чтобы мужчина возражал, в сущности, делать было, действительно, нечего. Он заранее прикупил виски на вечер, и только бутылка терпеливо ждала своего хозяина дома. Нет, алкоголь не принесет ни радости, ни веселья, лишь преходящее чувство пустоты, отступающего внутреннего напряжения, вечного спутника трезвости. Печальная, неизменная правда его жизни. — Чего ты вперилась в это стекло? Не лучше ли дописать статью, например, или вообще… домой пойти? Ты еще учишься, с тебя спрос так себе. Стоило в обед отпроситься. Это мне уже не в радость всякие приготовления, елки, куранты, салатики, шампанское, а ты молодая совсем. — Не прогоните. Плюс, из атрибутики у меня только тридцатисантиметровая елочка, купленная по акции и поставленная на стол, а еще дурацкий шар с искусственным снегом, который трясти надо. Ну и бестолковина. Так что, хочу и смотрю, тем более, опухоль прикольная, низкодифференцированная, глаз набиваю вот. — Прикольная? — сочувственно сдвинул брови профессор, у которого нездоровый интерес подопечной к новообретенной профессии иногда вставал поперек горла. Эта маленькая фея, розоватая, чрезвычайно худая, с вечно вытаращенными огромными глазами цвета бутылочного стекла, норовила пролезть всюду: на вскрытия, причем бегала она от одного стола к другому, лихорадочно помечая что-то в блокноте, пытаясь уследить за ходом всех аутопсий, на просмотр гистологии, нависая над врачами и упрашивая дать глянуть, на конференции, на студенческие кружки, без преувеличений — всюду. Иногда несколько подуставшему от жизни профессору казалось, что он придет домой, а там тоже она, с блокнотиком, на обложке которого нет живого места из-за наклеек разной степени паршивости, и ворохом вопросов по свежим кейсам или, упаси Господь, иностранным статьям, за которыми он сам следить никак не успевает, подмечая только основные тенденции. На работе так и получается. Она всегда приходит первая. И не сидит сложа руки, приникнув к мягкому диванчику, а вечно чем-то занимается. Своими загадочными делами, коих уйма. Создавалось стойкое впечатление, что личной жизни в бытовом понимании этого выражения у нее даже меньше, чем у хронического холостяка профессора, давно растратившего охоту иметь дело с женщинами, то есть, отсутствует напрочь. Только маниакальная тяга к науке. — Ну, если забыть про человека, у которого ее нашли, — склонив голову набок, девушка красноречиво хлопнула ресницами, мол, что за ханжество, почему опухоль не может быть прикольной. — Ему-то, небось, не прикольно. Но главное — нашли, а он моих комментариев все равно не слышит. На то я и не клиницист, говорю, что хочу, пациентов здесь нет. — Допустим… — мужчина благоразумно решил, что дешевле будет не вступать в дискуссию. — Продолжая наш разговор, остальные личинки от патологии даже не заявились на учебу. Как всегда. Животики скрутило, кошка умерла, найдут, что придумать. А ты за всех троих вкалываешь, маленький стахановец. — Ну Андрей Леонидович, прекратите стыдить меня за трудоголизм. Ваше дело — поощрять, — всплеснул руками недовольный отсутствием признания и лавров стахановец. — Медаль не принести? Если ты сидишь тут ради того, чтоб я тебя похвалил, то молодец, умница, шуруй домой, — честно говоря, за почти полный год плотной совместной работы ему уже надоело посыпать комплиментами свою протеже, теперь он принимал ее успехи в обучении как должное, молча. Если завтра придет письмо из ВОЗ или от Нобелевского комитета, он просто передаст его Маргарите, даже не распечатывая, прекрасно зная, что активное, буйствующее светило медицины в этом покинутом Богом здании только одно. Ну, может, полтора. Его коллега заимел докторскую степень совсем в нежном возрасте, около тридцати лет, но затем как-то быстро сдулся, иссяк, что ли. Больно смотреть. — Спасибо, Андрей Леонидович, сразу на душе легче стало. А я, кстати, кое-что придумала, сейчас сбегаю в соседний кабинет, — прозвучало, как угроза. Зная Маргариту, там в соседнем кабинете может быть что угодно, возможно, завернутый в спальный мешок труп, который она с боем отобрала у садистов-некрофилов, чтобы узнать экспертное мнение опытного специалиста по поводу каких-нибудь аномалий сердечно-сосудистой системы, до которых она доковырялась, начисто выпотрошив бедолагу, без того надкусанного и надрезанного упомянутыми личностями. Профессор ухмыльнулся, представив себе это хрупкое невесомое существо, разделывающее в своей квартире на старых газетах человеческую тушку. Руки по локоть в крови, на губах играет безумная улыбочка, а глаза бегают по органокомплексу так, будто в нем запрятано золото. Она в одном халате, не медицинском, а обычном махровом, к примеру, горчичного цвета, зная ее страсть к яркой палитре, и пояс, готовый вот-вот развязаться, уже весь измазан в трупных соках. Господи, и о чем он думает? «Думай о виски», — мысленно приказал себе мужчина, но зловеще-эротическая картина все никак не выходила из головы. — Зачем? — запоздало спросил он, оторвавшись от причудливой фантазии, когда Маргарита была уже одной ногой в коридоре. — Надо. Сюрприз. В женщине должна быть загадка, — она так рвала фразы, когда была взволнована. Любопытно. Андрей Леонидович даже не удивился тому, что у нее имеется какой-то сюрприз. Сюрпризы — коронный прием рыжего вестника хаоса. А уж как на нее смотрят родственники умерших, когда им случается застать этакого патологоанатома за работой. Она с ними контактировать страшно не любит, видимо, как раз потому что осточертели эти взгляды. Наверное, большинство визитеров ожидает увидеть в морге здоровенных парней мясницкого типажа или утонченных психопатов вроде Ганнибала Лектера. А видят Маргариту. Полтора метра ростом и огненный бардак на голове. Но, надо сказать, увиденное далее все же заставило его удивиться. Он даже поперхнулся свежезаваренным пакетированным чаем со вкусом очередной цветочной нелепости. — Мы ведь уже обменялись конфетами и выпивкой… — вздохнул он, приметив в ее тонких ручках коробок, обернутый атласной ленточкой. — Да это ж было для всех! — презрительно выплюнула девушка, но тут же сменила гнев на милость, состроив очаровательную гримаску. — А это — вам. Персонально. Как лучшему наставнику! — Э-э, зачем косички? И эта странная накидка? На девице болтался кое-как надетый парик с двумя крупными косами цвета блонд, белоснежное болеро явно из искусственного меха, причем дешевого. Все это смотрелось так несуразно, что хотелось то ли плакать, то ли смеяться. Хотя бы халат сняла, уже хорошо. А делала это Маргарита крайне редко. Если на ней не халат, то обязательно пиджак. Она постоянно прикрывала плечи. — Вы не поняли? Я — Снегурочка! На Деда Мороза не тяну, но волшебства добавить точно надо. Иначе вышло бы скучно, — заметив в глазах смотрящего недоумение, юное дарование как-то сразу поникло, к лицу подступила краска. — Костюм Деда Мороза скорее подошел бы мне, — едва нашелся что ответить профессор, но ей хватило и этой слабенькой поддержки, чтобы снова взяться за шутовство. — Да! Ну, давайте представим, что так и есть, — кривенько улыбнулась Маргарита, ее глаз нервно подернулся, такое тоже периодически бывало. Ладно, позориться — так позориться до конца. Не хотелось расстраивать девочку. — Чего надобно, внученька? — без особого выражения в голосе подыграл он. — А могу я сесть к тебе на коленки, дедушка, да стишок рассказать? — казалось, она выпалила это неожиданно даже для самой себя, судя по тому, какими мимическими движениями сопровождалось послесловие реплики. Андрей Леонидович не знал, куда ему убежать из кабинета, подальше от этой ситуации. Никогда еще женщина не ставила его в столь неловкое положение. Впрочем, пораскинув мозгами над ее предложением, он рассудил про себя лаконично: «Почему бы и нет?». В конце концов, он давно отмечал, девочка очень красивая, правда, на свой угловатый и бесноватый лад, а уж ума ей точно не занимать. Он всегда питал слабость к необычайно умным представительницам прекрасного пола, но на своих учениц, несмотря на разные уловки-заигрывания, не покупался. Его даже удивляло то, что он может кому-то нравиться. Саркастичный, колючий, перфекционист до мозга костей, профессор, по собственному мнению, давно выбыл из категории привлекательных и приятных кавалеров хотя бы по возрасту, не говоря о телесной пастозности, не полноте, но бледной мягкости, свойственной с юности и усугубившейся с годами, а также о морщинах, размножившихся на лице, и жалких остатках соломенно-седых волос, которые он панически перекладывал с места на место, пытаясь прикрыть залысину. Но все в Маргарите чудно. Может, она случайно ляпнула глупость, а может, что-то… что-то из этого и выйдет. — Что ж, внученька, давай, порадуй дедушку, — уже охотнее отозвался мужчина, всерьез распереживавшись по поводу состояния своей прически, уложенной ранним утром, что свидетельствовало о явном изменении естественного хода мыслей — раньше он Маргариты не стеснялся. Девушка крайне неуклюже забралась к нему на колени, где ей уместиться было весьма просто, учитывая соотношение комплекции Деда Мороза и Снегурочки. Единственный предмет гордости человека, считавшего себя морально и физически устаревшим, относительно собственной внешности, составлял внушительный рост. Он, конечно, сутулился, но все равно смотрел на остальных свысока. Это немного реабилитировало потрепанную самооценку. — Таракан к стеклу прижался И глядит, едва дыша… Он бы смерти не боялся, Если б знал, что есть душа. Но наука доказала, Что душа не существует, Что печенка, кости, сало — Вот что душу образует¹, — с чувством, толком и расстановкой продекламировала девушка и умоляюще взглянула в глаза напротив. Черт знает что. Но она первая читает ему стихи, да еще так выразительно, своим низковатым тихим голосом. Его рука невольно потянулась к розовой щеке, ощупала выступающую скулу, мягкую, слегка влажную тонкую кожу без следа макияжа, затем скользнула вверх, пока Маргарита сидела неподвижная, словно статуя. Он наткнулся на прядь искусственных волос, недовольно поморщился и процедил: — Да сними ты это уже. — Хорошо, — едва слышно сказала она, дрожащие пальцы потянулись к вискам, стянули никудышный парик во имя свободы рыжего безумия. Он продолжил дотрагиваться до нее, словно слепой, которому прекрасное было доступно лишь наощупь. Маргарита не оказывала сопротивления, только и всего. Занятная реакция для девушки ее лет, то есть, ее отсутствие. Обычно они куда более… бодрые. Профессору стало стыдно за свое поведение, и он отстранился, чтобы не зайти слишком далеко, не дождавшись хоть какого-нибудь согласия, вербального или невербального. — Тебе не нравится? — спросил он коротко, немного строго, охладев из-за внезапного осознания того, что, вероятно, он неправильно все истолковал, игру, шутку принял за флирт. Идиот престарелый. — А как же подарок? — на ее бедрах еще лежал злосчастный коробок, который она теперь рассеянно теребила, смущенно опустив взгляд. — Что внутри? — не меняя интонации, продолжил допрос доктор, взявший на себя роль полицейского, будто преступление совершил не он, лапая девчонку без спроса. Идиот. И-ди-от. Совесть неустанно прокручивала в голове это слово, с поистине мазохистическим упоением. — Галстук. Красивый, — Маргарита протянула подарок, с надеждой в голосе констатировав факт, рассчитывая, видимо, на немедленное вскрытие. О, она же обожала вскрытия. Андрей Леонидович рассмеялся, откинувшись на спинку стула. Стало легче дышать — кажется, проблема была не в его поспешности. — Я потом посмотрю. Не сомневаюсь, что красивый. Так что? — Мне… все нравится, но я чувствую, что это надругательство над детской сказкой. Инцест, понимаете? Дедушка и внучка. Я, конечно, не моралистка… — дальше должно было последовать «но» и какой-нибудь железный аргумент, который указывал бы на то, что родственные плотские связи — это плохо, даже между мифическими персонажами. Но — он не дал ей договорить. — Почему? Дурацких кос нет, передо мной только ты, Марго, прекрасная нимфа. Как с картин прерафаэлитов. Славянской темой тут и не пахнет. Она крепко задумалась. Когда Маргарита долго не может найти ответ — жди беды. — Ну-у, как же, надо ведь снять манто, — спустя полминуты выдала она. — Я его сейчас зубами порву, видит Бог. Это все, что тебе мешает? Не чудовищная разница в возрасте? Не деловая этика? Манто? — Да… — кивнула Маргарита, глупо улыбаясь себе под нос. — Кстати, у меня дома есть мартини. — А у меня виски. Я выиграл. — Вы бы хотели встретить со мной Новый год? — просияла девушка. — С превеликим удовольствием. Только вот тебе не нужны никакие глупые наряды, ты сама — уже произведение искусства. Просто поверь, — профессор осторожно притянул нимфу к себе, ограничившись объятиями, самым невинным видом женской ласки, но в то же время самым чувственным в каком-то духовном смысле, дарящим плавно разливающееся по телу успокоение, не пустоту, но наполненность. Маленькая подрагивающая от холода Маргарита, завернутая в сотню одежек, вцепилась в ладонь мужчины, заключенную в идеально сидящую кожаную перчатку, а он, демонстративно распахнувший шерстяное пальто, пропустил в свой зрелый разум ребяческую мысль о том, как забавно они, должно быть, выглядят вместе, даже не из-за возраста, нет, поздний вечер сглаживает черты лица, а из-за того, что Марго едва доставала ему до груди даже с учетом пышного помпона на шапке. Темно-синий шарф на его шее трепетал на ветру, передавая то мягкое, опьяняющее, совсем юношеское волнение, занявшее скупое на чувства сердце. И вот они шли вдвоем по заметенным свежим чистым снегом дорожкам, освещаемым желтовато-рыжим светом фонарей, к такой бесконечно далекой парковке, чтобы наконец согреться и поехать навстречу празднику, внезапно обретшему смысл для обоих.