новый год по-старому

— ну так и шо, президента-то смотреть будем? а, тох? ты там спишь уже? — ткнув носком в чужой бок, эд чешет затылок свободной рукой, а второй придерживает полупустую чашку с шампанским. да, у них не было бокалов, зато было пиздец как много алкашки — наверное, если не остановятся сейчас, новый год они встретят в белой горячке. — тоха-а! — да что, ну что, я не сплю, — попытавшись толкнуть в ответ, антон устало стонет и трет ушибленное место, переползая с задней половины кровати вперед, ближе к эду. от катаний по простыне он весь растрепанный, а несчастная мишура на шее скукожилась во что-то невнятное, — вот заебешь же, я сидел, никого не трогал… — будешь еще? или не, хватит уже, — кивнув на кружку, но тут же передумав, выграновский убирает её на стоящую рядом табуретку. правда, в попытке остановить потянувшегося за бутылкой шастуна, он в итоге роняет на диван их обоих, вцепившись в затасканную футболку обеими руками. — ну всё, прекращай, сказал же… они катаются кубарем, пока шастун отчаянно, но больше для вида, сопротивляется. ноги путаются меж собой, холодные ступни щекотят теплые щиколотки, и заканчивается это всё в непонятной позе, где каждый чувствует себя победителем. антон выпутывается и обессиленно роняет голову эду на грудь, пока второй пытается отдышаться и трет одной рукой затылок, которым стукнулся о подлокотник. — зачем мне твой президент, — вздохнув, он прячет лицо в майке и горячо выдыхает. у выграновского неиронично бегут дурацкие мурашки по спине и плечам от этого, и он уже собирается хлопнуть свободной рукой антона по макушке, чтоб перестал. но пальцы как-то слишком внезапно вспоминают, насколько ощущение прядей между пальцев приятное, и в итоге эд не хлопает, а только гладит. причем так, что антон даже голову поднимает. в глазах уже ни намёка на трезвость, а он всё равно просит еще. антон никогда пить не умел, а даже если и умел, уже давно этот навык пропил. — ну как. скажет там шо-нибудь. и он ваще-то твой, — отняв руку от пострадавшего затылка, эд обнимает ею антона на поясе. они пялятся друг на друга в упор секунды три, пока шастун не тянется за смазанным поцелуем и не улыбается в губы — повода не было, но никого уже не волнует. это его реакция на слова про речь президента? или это уже просто полтора литра шампанского говорят в нем? что-то до одури приятное есть во всем этом. наблюдать за тем, как у антона розовеют щеки от алкоголя, как он становится вредным и требовательным, как в нем просыпается желание приставать… нет, последнее, вообще-то, эду очень нравится, но одно дело, когда шастун постоянно пристает трезвый, а другое, когда раз в сто лет он делает это пьяным. просто обычно они пропускают эту стадию и сразу же вырубаются, поэтому и понять, сколько конкретно выпить надо, чтоб не отключиться, не получалось. а теперь, вот. очевидно, что в антоне именно столько. — тоха, слезь, ты мне костями всё отдавишь, — вздыхает он чуть слышно, не убирая ладони и продолжая поглаживать по лохматому затылку. русые пряди в тусклом свете люстры, где из трех горит только одна лампочка, не светятся так, как на солнце, но тоже неплохо. майка задирается: о голый живот щекотно трется ткань его футболки. эд цокает и недовольно приподнимается, когда понимает, что реакции нет, и держит шастуна рукой за талию крепче. — это кто еще кому что отдавит, ты так-то тоже нихуя не мягкий, — уткнувшись лицом в плечо, он почти виснет у него на шее, когда выграновский усаживается и упирается спиной в стенку. пальцы слабо цепляются за ткань. — завали ебало… где там пульт? нащупав его, эд щелкает, прислонившись щекой к лохматому виску, а потом сползает рукой от талии к бедрам, несильно сжав, чтобы антон не свалился. сидеть в таком положении нихуя не удобно, но очень интересно, потому что шастун каким-то образом умудряется сложить свои бесконечные ноги так, чтобы они даже не мешаются. выграновский чувствует, как лодыжки елозят у него по пояснице, когда он обнимает ногами, и от этого почему-то щекотно и хочется смеяться. — а где рожки твои? — пока эд ищет канал и отчаянно выжимает из почти севшего пульта какой-то результат, антон поднимается по затылку рукой и осторожно гладит ежик коротких волос. буквально вчера в их же собственной ванной они сбрили отросшие волосы — шастун был крайне недоволен, что теперь не за что хвататься и некуда тыкаться носом. а еще на макушке сидели рога на ободке, но теперь, видимо, куда-то слетели... — куда дел? — да тут где-то… если слезешь, я поищу. — еще че выдумал, со мной прямо ищи, — приподняв голову, он цокает, глядя на эда сбоку, и на какое-то время затихает. нужный канал находится. эд не успевает выкрутить громкость, когда оказывается, что на экране уже бьют куранты. антон даже оборачивается на звук, отпустив его из хватки, и ошарашенно хлопает глазами. — уже? — бессмысленно спрашивает он, глядя на эда, такого же непонимающего и растерянного. — видимо… желание загадывать будешь? чи шо? двенадцатый удар сопровождается криками где-то на улице, фейерверками и бесконечным количеством шума из подъезда. на телевизоре начинает играть гимн, и эд успевает выключить его, чтобы снова не слушать эту тягомотину, а потом почему-то подаётся к антону ближе и лениво клюет в губы. от них обоих пахнет шампанским и мандаринами, а живот у шастуна теплый, когда выграновский лезет ладонью под ткань и поглаживает по нему большим пальцем. разве есть какая-то разница, какой сейчас вообще год? наверное, пока они здесь, пока они могут оставаться такими, какие есть на самом деле, и пока они вместе, это не имеет вообще никакого значения. пока антон всё еще улыбается, когда ладонь задирает футболку выше, и пока бедный диван скрипит под их катаниями по нему, пока шампанское становится теплым и невкусным в бутылке на полу, потому что в комнате жара, пока мишура у шастуна на шее облезает и теряет свои блестяшки, пока хлопушки и фейерверки всё ещё взрываются за окном — пока все это есть, они могут оставаться самими собой.