Золотая рыбка

У бездушного и вечноголодного Черновода был питомец — маленькая беспомощная рыбка, чьи плавники походили на широкие рукава традиционных божественных одеяний. Эта рыбка не творила чудес, не дарила покоя, она просто была, такая милая и немая, с глазками-дурами и глупо двигающая губами. Бесполезная маленькая тварь, забавляющаяся в мертвых водах с огромными костяными чудищами, словно с маленькими котятами, и послушно возвращающаяся домой, когда Хэ Сюань звал её. Хэ Сюань дал ей имя в честь одно дурака, вызывающего у него много неразборчивых и удивительно болезненных для него чувств. Рыбка выпрыгивала из воды каждый раз, когда он возвращался, слушала его бормотания, виляла хвостом и казалась слишком эмоциональной для крошечного существа, постоянно напоминая ему о прошлом. Когда-то Черновод растил рыбку на съедение, но та так и не выросла, оставшись мелочью от начала мизинца до запястья, а потом как-то прижилась и стала членом его одинокой семьи, пускай сам Черновод в этом не стал бы признаваться и под страхом развеянного по ветру праха. Глупая маленькая рыбка Цинсюань. Цин-Цин, ласково тайком звал её Хэ Сюань. Цин-Цин была славной рыбкой. Она помещалась в ладони и любила в ней барахтаться, доверяя свою жизнь в жестокую руку. Хэ Сюань ее гладил по гребешкам, и рыбка ластилась к нему, послушная и нежная, совсем как он когда-то. — Я люблю тебя, Цин-Цин, — шепотом говорил Хэ Сюань так, чтобы никто-никто не услышал, словно и сам не верил, что произносил; будто неведомая сила извне, из ада или небес, заставляла его говорить. Рыбка булькала, пускала пузыри, а потом скрывалась в круглом стеклянном аквариуме, если ее не выпускали в мертвые воды, где она, почему-то, никак не хотела плавать к верху брюшком. В обители Черновода вся власть принадлежала этой крошке сразу за ним. Она обладала душой и сознанием, понимала что и как хочет и всячески стремилась это показать. Цин-Цин хотела, чтобы Хэ Сюань был счастлив, и она делала все, что могла в силу своих рыбьих силенок. Вот только… Цин-Цин не была золотой рыбкой из сказки. И желания исполнять не умела. Да и вообще, ее когда-то растили на съедение, и хотя Черновод не торопился, рано или поздно этот день бы настал и они стали бы одним целым, верно? Она быстро стала неотъемлемой частью владений Черновода. Но никто не знал, откуда она взялась. Однажды она просто появилась, и Хэ Сюань взялся за ней ухаживать, пока не привязался. Иногда он ласково называл ее «десертиком», а Цин-Цин выпрыгивала из воды и красовалась в воздухе, словно соглашаясь: «Да-да, это я!» Однажды Цин-Цин потерялась. Она исчезла. Не возвращалась из мертвых вод в свой маленький аквариум у шелковой постели Хэ Сюаня; не раздавался плеск в озерце рядом с дворцом Черновода. Рыбка не отзывалась на зов — словно не было её вовсе. Вместо неё появился бродячий калека, затащенный насильно из внешнего мира в чертоги демона мутных вод. Этот калека бродил здесь чужим бледным пятном серых одежды и распущенных темных волос. — Ши Цинсюань. Хэ Сюань наблюдал за этими чаяниями без интереса. Калека ойкнул, неудачно наступив на больную ногу, и кубарем полетел в воду, вызвав скупой раздраженный вздох. — Мин-сю… а… — вынырнув, Цинсюань хотел по привычке назвать его «Мин И», но вовремя осекся. Сюань ненавидел имя Повелителя Земли, ненавидел все уменьшительно-ласкательные, которые использовал ветряной бог, ненавидел все, что связано с фальшивой личиной, которой он жил столько лет. В нем всегда видели не его. Цинсюань неуклюже барахтался, пытаясь забраться на деревянную маленькую пристань рядом с неказистой обителью Черновода. Хэ Сюань какое-то время смотрел на него, словно ждал, а потом, проверяя, спросил: — Цин-Цин? Рыбка не появилась. Цинсюань не оказался той рыбкой, хотя это и было невозможным. Какая глупость. Цинсюань был никчемным смертным, растерявшим свое божественное сияние после смерти Уду, когда вскрытым надрывом из гнойника вытекла мерзкая правда, где не было его вины. Хэ Сюань все же протянул ему руку, и Цинсюань, уже отчаявшись выбраться из-за того, что вода совсем не держала его, схватился за нее и, оказавшись на берегу, закашлялся почти до слез. — Ты назвал меня «Цин-Цин»? — спросил Цинсюань, когда приступ кашля прекратился. — Не тебя, — бросил Хэ Сюань. Цинсюань хотел было ответить, но так и не выдавил из себя ни слова, словно что-то комком застряло внутри, засело в легких, мешая дышать. Он отряхнулся, выжал с подола одежд воду. Та с глухим шуршащим стуком разбилась о дерево, и коже стало зябко. Хэ Сюань проследил за его действиями и снял с себя накидку поверх ханьфу и опустил ее на чужие плечи. Цинсюань удивленно уставился на него и все же сказал: — Меня так называли когда-то. Но я не могу вспомнить, когда. Хэ Сюань на секунду замер, но его руки не дрогнули. Он вспомнил свою Цин-Цин, такую дурную, безумную, бесстрашную и до одури похожую. Но Цинсюань тонул в его водах, где Цин-Цин плавала, радостно найдя воду. Он давно перестал быть божеством, и сейчас влачил жалкое существование в лице бродячего артиста, отказавшись от помощи возлюбленного чертового Хуа Чена. Цинсюань не мог притворяться той рыбкой. — Уду тебя так называл? Это была самая напряженная минута между ними. Имя Уду не произносилось Хэ Сюанем с того самого дня, когда оторванная голова Повелителя Вод неспешно откатилась от тела к ногам его младшего брата. Упомянуть Ши Уду — упомянуть то, как разрушилась иллюзия Мин И, разрушилось все то, что якобы между ними было. Между ними было слишком много, слишком невыносимо. Хэ Сюань желал не вспоминать. (Хэ Сюань желал, чтобы Ши Цинсюань увидел его настоящего). Иногда Хэ Сюань путался в себе. «Мин И» был просто личиной для достижения главной цели, но вокруг Мин И всегда что-то происходило, что никогда не случилось бы с Хэ Сюанем. «Мин И» распивал с ним чарки вина, «Мин И» облачался в женское обличье, и они поднимали песчаные бури. «Мин И» танцевал с ним под дождем, втянутый широченной улыбкой Цинсюаня, медленный танец. Дождь неприятно моросил после затяжного ливня. Они вымокли как упавшая в суп курица, вода стекала ручьями по телу в лужу. Они стояли в обнимку и зачем-то долго целовались, пока над ними гремел гром и сверкали молнии. Тогда они спустились в мир людей по мелкому поручению от дворца Линвэнь, их застал дождь, — Цинсюань не остался в стороне и потянул «Мин И» за собой быстрее, чем тот успел отказаться. Ши Цинсюань скинул обувь и побежал босиком по пузырящимся лужам, оголдело смеялся и подставлял лицо грубым каплям дождя. «Мин И» хотел укрыться, но невольно засмотрелся, и в итоге поддался атмосфере, также скинув обувь. Они бегали маленькими детьми, и даже вечно суровое фальшивое лицо тронула улыбка. А потом случился мокрый поцелуй обветренных губ, едва ощутимое касание, до задушенной нежности, неуловимое, как прикосновение крыльев бабочки. Но ощутил его не «Мин И», а «Хэ Сюань». Они никогда не говорили об этом поцелуе после. Словно не о чем было говорить. — В детстве он называл меня Бейбей, — Цинсюань слабо улыбнулся и поспешил закутаться в предложенную вещь. — Хотя иногда он брал девчачьи ласкательные. Может из-за этого мне так нравился женский облик? Но, будем честны, женский облик я примерял и до того, как меня стали называть «малышкой». Хэ Сюань кивнул. Он лучше других знал, на какие ухищрения пошла семья Ши, чтобы уберечь младшее дитя от Божка-Пустослова. Они зашли внутрь скромного дворца Черновода. Внутри было тускло и безжизненно, но очень чисто и опрятно. Хэ Сюань взмахом руки зажег огонь в низком камине, и огненные блики разбежались по темному дереву и камню. Ши Цинсюань неловко стушевался, но после располагающего жеста присел поближе к огню и вытянул руки, стараясь не оглядываться по сторонам лишний раз. — Зачем ты привел меня сюда? — спросил он наконец. Хэ Сюань уже приказал мелким демонам накрыть на стол, и низкий деревянный лакированный столик из черного дерева ломился от угощений из мяса и рыбы. — Я думал, ты больше не захочешь со мной связываться… после всего. Ну или по необходимости, как тогда. Хэ Сюань прошелся вокруг яств и опустился на мягкую подушку. Он бросил взгляд на пустой аквариум, затем на Цинсюаня и едва слышно вздохнул. Хэ Сюань и правда был бы счастлив сказать ему «оставаться счастливо», похоронить это в себе, не выпускать на волю, как и тысячи внутренних пожратых демонов, но не мог. Когда дело касалось Шин Цинсюаня — он терял голову и не хотел это признавать. — Я кое-что потерял. — Потерял? Что же? — Цинсюань обернулся. — Я вряд ли смогу тебе помочь, даже если ты поделишься со мной магическими силами. Хэ Сюань задумался, прежде чем немногословно сказать: — Я потерял золотую рыбку. — она похожа на тебя, хотел добавить он. — Золотую рыбку? Цинсюань, наверное, не представлял, что Хэ Сюань может быть так трогательно привязан к небольшому существу. Сам Хэ Сюань даже не желал думать, к чему может прийти в своих мыслях бродяга, а потому скромно добавил: — Да. Мелкие демоны бесшумно разбежались кто куда. Хэ Сюань потянулся к плошке с рисом и съел ее в один присест, сверху добавив тонкие ломтики курицы. Цинсюань, согревшись, осторожно присоединился к нему за столом, но ограничился созерцанием трапезы, а не участием. — От разговоров рис не сварится, — буркнул за едой Хэ Сюань, принимаясь уже за третью порцию риса и, на этот раз, красной рыбы. — Можешь помочь или нет? — Да чем я помогу? — изумился Ши Цинсюань. — Я же говорю, я простой смертный. Да и в отличие от старшего братца… Это он был Повелителем Вод. Он бы нашел твою рыбку, но… Эта пауза при упоминании Ши Уду оставалась все такой же неловкой, но не болезненной. И в какой-то мере это вызывало смутное чувство непонимания у Хэ Сюаня. Он убил его брата жестоким образом, отомстив за украденную судьбу, да и то, месть вышла кривой и не принесший до конца удовлетворения. Цинсюань словно простил. Простил, черт его раздери. — Вы братья. Ты мог чему-нибудь научиться, пока был в Небесных чертогах. — Но не искать же золотых рыбок во всех морях Поднебесной! Цинсюань прикрыл губы рукавом, тихо засмеялся. Хэ Сюань посерьезнел, нахмурился и грубо спросил: — Что смешного? Он сверлил бродягу тяжелым взглядом, пока тот не перестал трястись и раскачиваться от смеха как большая неваляшка. Цинсюань отнял ото рта руку и улыбнулся такой улыбкой, от которой у Хэ Сюаня перехватило дух. — Просто не знал, что Мин-сю… Хэ-сюн так заботится о своем питомце, — вовремя поправился Цинсюань, хотя и не удержался от привычного ему обращения. Хэ Сюань сморщился. Он не любил это обращение. Даже при близких друзьях -эр звучало бы намного лучше. Хэ Сюн невозмутимо заметил: — Я, по-твоему, совсем бесчувственный? — Ну-у… Цинсюань снова засмеялся. Это так походило на их старые разговоры, когда Хэ Сюань еще жил лживой личиной. Иногда они болтали просто так, Цинсюань преимущественно подначивал «друга», а потом сидел больше получаса с поднятыми руками, пока мышцы не начинали деревенеть, а сам Повелитель Ветров — выть от боли. Хэ Сюань, услышав смех, который предназначался именно ему, спустя столько месяцев, улыбнулся краешком губ. — Итак, — Цинсюань посерьезнел. — Как я должен… Его прервал всплеск. Рыбка вернулась сама: она выпрыгнула и в полете преодолела расстояние от черного озера до своего круглого пузатого аквариума. Цин-Цин вернулась домой после месячного отсутствия, как ни в чем ни бывало, и выглядела как никогда довольной для крошечной рыбки. Хэ Сюань начал подозревать, что рыбка сбежала ровно до этого момента. Ему ведь некого было попросить из Небожителей… или из бывших Небожителей. Его золотая рыбка, даже не будучи по-настоящему золотой, сделала это специально? — Ва-а-а, это она? Та самая? Сама нашлась! — Цинсюань, совсем осмелев, поспешил к аквариуму. — Дай угадаю, Цин-Цин? Это очень милое для нее имя! Это девочка? Какая красивая! Рыбка проплыла прямо перед ним, красуясь своими плавниками. Широкие, округлые, они походили на великолепные веера, какими Цинсюань пользовался в бытность Повелителя Ветров. Цин-Цин с удовольствием выставляла на показ свои лучшие ракурсы, радостно выпрыгивала из воды и терлась губами о стекло аквариума. Цинсюань издавал восторженные звуки и аплодировал рыбке за каждый показанный ею трюк. Он даже не заметил, как рядом остановился Хэ Сюань, дожевывающий куриную ножку. — Нравится? — сухо спросил Хэ Сюань. — А? — испугался Цинсюань. Он перевел взгляд с рыбки на мужчину и с силой закивал. — Я понимаю, почему ты так хотел её найти. Цин-Цин прелестна! Но, думаю, теперь во мне нет нужды, хе-хе… Цинсюань неловко взъерошил свои волосы. — Нет. Хэ Сюань наклонился, постучал пальцем по стеклу, и рыбка словно приластилась к нему, принимаясь наматывать круги вокруг кончика ногтя. Цинсюань наклонил голову на бок и удивленно переспросил: — Нет? Он уже почти высох, согрелся и расслабился. Хэ Сюань отвел взгляд. — Нет. Ты останешься здесь. Все, что попадало во владения Черновода, становилось его собственностью. Будь то крошка-рыбка, приглянувшаяся сердцу, или же Ши Цинсюань, заведенный сюда мороком хозяина черных вод за нескромным делом. Если в прошлом он отпустил Ши Цинсюаня, не хотел его видеть, избегал, чтобы забыть поцелуйпоцелуйпоцелуй Цинсюань вскинул голову, на его лице отразилась легкая тень страха. — Здесь останутся мои кости? — вопрос прозвучал серьезно, немного безнадежно. Здесь где-то разворошенно валялись останки Ши Уду, скормленные голодным крысам и костяным подводным глыбам. Цинсюань предполагал, что его ждет та же участь, и Хэ Сюань вновь ощутил колющее чувство разочарования. Они танцевали под дождем медленный танец и целовались трепетом ресниц по коже, медленно пробуя друг друга на вкус в женском обличье и держась за руки, переплетая пальцы в замки. Они двигались в унисон капель дождя с неба, словно их проклинал за эту близость сам Уду. Но этот запретный плод оказался неимоверно сладок, до тошнотворного приторного привкуса. Словно это имело значение только для Хэ Сюаня, в то время как Цинсюань остался таким же ветреным божком, оправдывающим свой титул. — Здесь останешься ты, — сказал Хэ Сюань и поцеловал его. И снова, и снова, и снова, не думая о том, что, как, зачем и почему он это делает. Циньсюань не был богом, не владел четырьмя ветрами, и больше не было в нем той красоты и притягательности. Цинсюань остался бродягой-артистом, калекой на руку и ногу, простым смертным, уже тем, кто не вознесется в Небесные чертоги и не пройдет Небесную кару. Его судьба была запятнана и искажена, Хэ Сюань не трогал ее, заполучив голову Уду, но все же путь наверх оказался закрыт. Теперь у Цинсюаня была одна дорога: в волны удушающих черных вод. Циньсюань ему ответил, простодушно соглашаясь. Словно только и ждал, когда повторится душераздирающее касание. Он потянулся к нему также доверчиво, как это делала рыбка, и утонул в его прикосновениях к влажному телу. Цин-Цин не была золотой рыбкой. И желаний она не исполняла. Но она исчезла, чтобы Хэ Сюань позвал единственного, кому мог хоть как-то доверить её поиски. Исчезла, чтобы они снова соприкоснулись друг с другом.