В ловушке Себастьяна

Знаете, как охотится Венерина мухоловка? Она заманивает своих жертв с помощью соблазнительного нектара, а когда ничего не подозревающая муха оказывается внутри, захлопывает свою ловушку и наслаждается пищей. Вуаля! Всё просто. Вы думали, у людей по-другому? Спешу вас огорчить. У Себастьяна, например, точь-в-точь так же.  «Выйти из дома, спуститься с крыльца — три ступеньки. Нет. Чёрт! Четыре ступеньки. Открыть калитку, повернуть направо и по прямой до станции. Сесть на поезд и молиться, чтобы меня никто не заметил», — твердила я про себя, пока наскоро закидывала вещи в чемодан. Всё самое необходимое, на пустяки нет времени — Себастьян с Анной вот-вот вернутся.  Сердце колошматило быстро-быстро, выбивая в груди дыру. Становилось тяжело дышать, в голове роились самые страшные мысли, что меня поймают, найдут, вернут… Нет, не так — я сама себя поймаю, найду и верну. Сама вернусь. Как делала это сотни раз.  Ему достаточно лишь взглянуть на меня своими шоколадными глазами, и я повержена, совершенно безоружна. Это невыносимо. Невыносимо, чёрт возьми!  Мы миримся, я успокаиваюсь, и поначалу всё идёт хорошо, просто замечательно — он слышит меня, я — его, Анна не лезет в наши отношения, не упрекает меня по всяким мелочам, но спустя несколько недель начинается настоящий ад. Себастьяну сносит крышу неожиданно и всегда непредсказуемо: он может взбеситься с на первый взгляд пустяковой ерунды, раздуть её до вселенских масштабов и положить моему покою конец.  Чаще всего причиной таких вспышек агрессии становится ревность. Иногда кажется, он ревнует меня к самому факту моего существования. Что я дышу не его лёгкими, думаю не его головой, хожу не его ногами. Ему надо, чтобы мне нравилось всё, что нравится ему, чтобы у меня не было своих интересов, потребностей, предпочтений. Он может разозлиться на то, что я посмеялась с чужой шутки или поблагодарила продавца лавки.  С каждым днём его претензии и недовольства мной растут, они оплетают меня, словно дьявольские силки, душат, связывают по рукам и ногам, и тогда моему терпению приходит конец. Я вспыхиваю, горю свирепостью и яростью, а он при этом успокаивается. Пока я готова взорваться от переполняющего меня гнева, он смотрит на меня чуть насмешливо и снисходительно. Всё переворачивается с ног на голову: теперь я — истеричка, а он — терпеливый муж. Как ему только удаётся этот фокус?!  Меня настолько захлёстывает негодование, что после таких вспышек я могу лежать в постели, бредить по несколько дней и температурить. Себастьян в это время ухаживает за мной, кормит и даёт лечебное питьё. Жалеет меня и обещает, что всё наладится, но никогда не даёт никакой конкретики: что «всё»?  Когда я пытаюсь поговорить с ним, он бросает дежурные и расплывчатые фразы, к которым трудно придраться. Я чувствую себя, как на дуэльном столе, но совершенно без оружия. Какой смысл в таком «бое»? И тогда я сдаюсь.  Сдаюсь под его чарами, когда он соблазнительно улыбается и томно смотрит. Когда его рука скользит по моей ноге и забирается под юбку. Когда он нежно прикасается губами к моему плечу и словно случайно шепчет что-то неразборчивое на ухо, чтобы я переспросила: «Что ты сказал?»  Когда он долго и тщательно разогревает меня до предела, чтобы я молила его о продолжении, а он самодовольно ухмылялся, наблюдая за этим жалким зрелищем. Унижением.  Как это работает? Почему всякий раз, когда я вспоминаю наши ссоры, перед глазами тут же всплывает его обворожительная улыбка? В ухо будто заползают его ласковые слова, которые он привык говорить полушёпотом, даже когда мы одни. И тогда всё плохое забывается, растворяется и превращается в прах. Жалкий, ничтожный прах. Совершенно неважный на фоне его притягательной улыбки. Значит, это я сумасшедшая? Может, мне всё это чудится, и на самом деле Себастьян не такой уж и плохой? Я плюхнулась на кровать и устало закрыла лицо руками. Почему я сама держу себя в этой гадкой клетке? Неужели для того, чтобы уйти, мне нужен более веский повод?.. Холодок пронёсся по моему позвоночнику тонкой колючей струйкой. Себастьян бы не зашёл так далеко… «Не зашёл бы, верно?» — спросила я саму себя и в панике осознала, что не могу ответить на этот вопрос, потому что попросту не знаю.  — Не знаю я, чёрт побери! — крикнула я в пустоту и с ожесточением бросила подушку в угол комнаты.  Ушла бы я, если бы он зашёл слишком далеко в своей ревности?  Здесь всплывает другое — чувство вины. Как он умудряется сделать так, чтобы я чувствовала себя виноватой даже тогда, когда виноват на самом деле он?  Хамелеон. Точно! Вот, кого он мне напоминает. Не змéя, не зубастого дракона, а грёбанного хамелеона. То, как он умеет перевоплощаться, поразит даже самого искусного волшебника, преуспевающего в трансфигурации. Я никогда не поспеваю за сменой его оболочки: сейчас он милый и покладистый, а через секунду разговаривает сквозь зубы и пинает со злости вещи. Сейчас он говорит: «Любовь моя, как спалось?», а через мгновение: «Меня достало, что ты вечно спишь и уделяешь мне мало времени!» И так во всём. Каждый день. Каждый грёбанный день. По кругу. Циклично. Начинается с примирения и заканчивается ссорой. Снова и снова. Опять и опять. Злость, гнев, решительность, вина, стыд и одна-единственная искорка радости, когда всё хорошо. Неужели я терплю всё это только из-за неё, из-за этой едва уловимой искорки счастья?  Шаги. Голоса. Они вернулись! Чёрт-чёрт-чёрт! Я вскочила с кровати и заметалась по комнате: уйти не успею, надо спрятать чемодан, иначе скандала не избежать.  Скрипит лестница на второй этаж. Это он. Сердце в груди замирает и кажется, совсем не стучит и даже не собирается. Горло будто сжали крепкие руки, что невозможно сделать вдох. Ладони потеют от страха новой ссоры, очередных разборок.  Я запихала чемодан под кровать и спустила покрывало, чтобы оно закрыло обзор. Сделала вид, что убираюсь в комнате, и как раз в этот момент дверь распахнулась и зашёл Себастьян. Его улыбка сползла с лица, как только он обвёл глазами комнату и меня. Внимательный сукин сын, от него не скроется ни малейшее изменение.  Он шагает медленно, ступает осторожно, приглядываясь и принюхиваясь, словно на охоте. Он будто постоянно на охоте.  — В чём дело? — наконец спросил он, стоя прямо напротив. Я опустила голову и приговаривала про себя: «Только бы не смотреть ему в глаза. Посмотрю — сдамся». — Всё нормально, — прохрипела я в ответ и крепче сцепила пальцы за спиной. Горячее дыхание Себастьяна ощущалось на моей макушке, оно опаляло кончик уха, и становилось по-настоящему страшно, точно передо мной стоит огнедышащий дракон.  — «Нормально»? — переспросил он насмешливым тоном и двумя пальцами, едва касаясь, попытался поднять к себе мой подбородок. Я дёрнулась: — Не трогай меня.  Молчание. Вязкое, мучительное молчание. Затишье перед бурей, как говорят.  Я вся сжалась, почти до хруста костей, ожидая той самой бури. Смотрела на носки его ботинок и ждала, что они вот-вот яростно пнут кровать, мой чемодан или…  Однако к моему удивлению ботинки стали отдаляться, пока совсем не скрылись из моего поля зрения. Входная дверь хлопнула, и лестница снова заскрипела под его ногами, только теперь он уходил прочь. Вина и сожаление молниеносно закрались в мою душу и распустили там свои щупальца, плотно сжимая все внутренности.  — Я же… я же ничего не… не сделала… — растерянно шептала я, нервно сминая на груди платье. И как же ты тогда хотела уйти, дура?!  Комната сузилась до размеров спичечной коробки, стены постепенно сжимались вокруг меня, и я жадно глотала воздух пересохшими губами. Глаза в панике бегали по до боли знакомым предметам, но всё казалось нереальным. Вдруг он вернётся? Нет, страшнее было то, что он никогда не вернётся. Он ушёл. Я разозлила его. Достала. Надоела ему. Он больше никогда… никогда… Я надсадно всхлипнула и упала на колени. Когда же я стала такой безвольной жалкой мухой в его ловушке? Его нектар ослепил меня, сделал марионеткой, которая сама рада подчиняться, сама не против быть ведомой. «Ты же не пойдёшь к нему? Не пойдёшь ведь, да? Ты сейчас возьмёшь чемодан и свалишь к чёртовой матери из этого грёбанного дома! Да, Амелия?» — уговаривала я себя, хотя уже понимала, что бесполезно. Ощущала каждой клеточкой своего тела, как меня тянет вниз, к нему. Он словно сидит там и дёргает за ниточки, подтягивает меня к себе, как глупо барахтающуюся рыбину, которая пытается надышаться перед своей смертью.  На негнущихся ногах я аккуратно отворила дверь и посмотрела вниз — разинутая пасть мухоловки. Глупая маленькая мушка сейчас прыгнет туда, и пасть захлопнется.  Шаг, второй, третий. Я оказалась на первом этаже, и дыхание спёрло, когда до нюха донёсся его аромат: жжёное дерево, гарь. Тошнота подступила к горлу, и я подумала: «Почему тебя ещё тогда не насторожил этот запах? Разве это не запах опасности?» Волнение окутало меня свинцовым одеялом. Я медленно продвигалась вперёд, попутно ругая себя: «Тебе же на самом деле всё это нравится! Сейчас, пока не зашло слишком далеко, а потом… Потом будет поздно, глупая ты муха!» И я иду. Иду и чувствую, как тугой горячий узел собирается в низу живота. Я знаю, что сейчас увижу его и окончательно размякну. И вот передо мной сидит Себастьян: задумчивый, серьёзный, пугающий в своём непоколебимом спокойствии.  — Себастьян… — пискнула я и присела рядом. Внутри теплилась надежда, что, может, в этот раз нам удастся поговорить по душам и всё изменить навсегда. Он ничего не ответил. Сделал вид, что вовсе не замечает. Это самое мучительное — быть для своего мужа пустотой, колебаниями воздуха, а не живым человеком.  Я тяжело вздохнула и попыталась до него дотронуться. Я знала, чего он ждёт. Он ждал, чтобы я извинилась. Раскаялась первой в том, чего не делала.  Всегда так: он облажается, а делает вид, что облажалась я. И что самое интересное, я начинаю в это верить — не сразу, но со временем. Начинаю думать, что всё-таки это я не так его поняла, зря обиделась и обидела его. Грызу себя и иду извиняться, а он позволяет мне, делает одолжение.  — Себастьян, давай поговорим. Нам надо всё обсудить, иначе… — Иначе что, любовь моя? — отзывается он елейно и запускает пятерню в мои волосы. Сжимает пальцы на затылке, заставляя запрокинуть голову. Я смотрю на него ошалелыми глазами, но всё, что я вижу, — это его притягательную улыбку, звериный оскал.  Муха в ловушке. Пора захлопнуть капкан.  Себастьян всё ещё держит мои волосы, а другой рукой нарочито медленно ведёт по моей ноге выше к бедру. Он внимательно всматривается в моё напряжённое лицо и даже не скрывает своего удовольствия при виде этого жалкого зрелища. Я под этим взглядом становлюсь размером с песчинку, сжимаюсь и теряю волю. Почему?!  Холодные пальцы Себастьяна мягко надавливают на мои бёдра, раздвигая ноги в стороны. Он усмехается и облизывает губы, как делает хищник, наблюдая за своей добычей, которую с минуты на минуту растерзает.  Из моей груди вырывается рваный стон, когда я чувствую его наученные пальцы внутри. Он двигается размеренно, плавно, наслаждаясь тем, как искажается моё лицо из-за этих движений, как начинает вибрировать всё тело. Я подаюсь вперёд, насаживаясь глубже на его пальцы, но он резко убирает их и поучительно цокает, дразня. Он всегда так делает, чтобы показать свою власть. Я раньше тоже так умела, но разучилась уже очень давно. Или захотела разучиться? Я жалобно свожу брови и пристыженно прикрываю веки. Мне правда стыдно. Стыдно за то, что в очередной раз попалась.  — Прошу, давай продолжим, — переступая через себя, скулю я. — В последний раз. — Твёрже, в попытке показать, что не совсем обмякла, что всё ещё уверена в том, что пора что-то менять. Себастьян на это только хохочет и придвигается ближе к моему уху, но ничего не говорит, только шумно дышит.  Он крепко сжимает моё бедро, и я начинаю трястись сильнее. Когда он стаскивает брюки и рывком сажает меня на себя, я рассыпаюсь на миллиард осколков и чувствую себя самой жалкой мухой на свете.  — Последнего раза не будет, любовь моя, — спокойно хрипит Себастьян, сжимая мои ягодицы. Его слова звучат устрашающе, а чего я ждала? Что он так просто отпустит меня?  Я двигаюсь отчаянно быстро, запрокинув голову. Мне кажется, что я уже давно живу отдельно от своего тела, и оно больше мне не подчиняется. Оно обрело другого хозяина.  Когда Себастьян кончает, то притягивает меня за волосы к себе и по-змеиному вкрадчиво шепчет: — Мы всё уладили, любовь моя?