Will live beyond the end?

      Босые ступни опускаются на холодную поверхность ламината, как в тепло плоти проходят мелкие мурашки и только колени с ладонями, до сих пор прикрытые углом помятого одеяла в свежем постельном белье с отчётливым лёгким запахом порошка, были в остатках тепла после сна. Одну из рук приходиться выудить из комфортного укрытия, дабы прикрыть раскрытый в зевке рот и в дальнейшем протереть слипшиеся, разболевшиеся колко глаза.       Кожа лица чувствует непривычную тягу с масляной консистенцией, что переходит и на шершавую бледную руку подростка, размазываясь в разы сильнее былого и вынуждает здоровый уставший глаз попытаться сконцентрироваться на грязной паре пальцев. Тёмные разводы чёрно-серого тона, сами за себя говорят о забытой и не стёртой вчера подводке с нижних век, от чего с уст Эвана срывается обречённый стон. "Нужно нормально умыться.", с мыслями, парень хватается за край стола возле кровати и переборов тряску части тела, на которую шло давление, наконец ноги твёрдо удерживаются на полу.       Голова пульсирует до невозможной долбёжки иных звуков, ощутимой каждой чувствительной частичкой мозга, что ему хочется до боли под рёбрами, разбиться голову о ближайшую сероватую стену, марая старые обои разлетающейся кровью, кусками плоти, осколками и без того шаткого черепа. Но может сейчас лишь сжать кулаки, с хрустом затёкших суставов пальцев, да поднести один из них ко рту и закусить с силой обнажёнными зубами челюсти, тонкий слой кожи на сгибе указательного пальца. Пора избавляться от привычки кусать кулаки, судя по до сих пор не зажившим царапинам, кажется уже ставших мельчайшей кучкой шрамов.       И всё же эта мелочь, не сравнится с перешитой когда-то частью головы под копной еле завитых волос, что источала гной со смесью каких-то липких вод на первое время, от чего мальчишка времена не мог выносить этого, с подступающей к гландам истерикой глядя на грани в отражение зеркала в ванной, под освещением одной моргающей лампочки, которую ещё тогда нужно было заменить. Источник света сомнительный, а плена застилала и без того ужасное зрение доставшееся в ненавистное наследство генов, когда дёрганные руки тянулись протереть свежий исход операции, перебирая и оттягивая с болью для самого себя, тёмные пряди. В конечном счёте вновь врезаясь ногтевыми пластинами прямиком в раскрытую местами плоть, вынуждает младшего Афтона взвыть, перед этим удосужившись вовремя закусить нижнюю губу изнутри, дабы истощённый крик не вырвался наружу тишины. Закусил тогда так, что кусок мяса чуть не был вырван целиком, в дальнейшем возможно проскальзывая в желудок и переваренный желудочным соком на протяжении какого-то времени, всё не покидающего осознания данного разумом юноши. Но к счастью или сожалению, небольшой, не докусанный передними зубами челюсти лоскуток, удержал тогда плоть на положенном ноющем месте.       Оно так и не заросло.       Сейчас кожа ступней босых, шоркает по паркету еле возможным поднятием ослабших ног, когда умеренная температура поверхности пола в коридоре, сменяется на ледяные плитки ванной комнаты. Свет не включает, от чего освещение следует только из щели не до конца закрытой двери, а руки на ощупь и по памяти подсознания ощупывают края раковины, следом и с ручкой крана, слабо поднимая носик той, для характерного бурления подступающей жидкости из каналов.       Эван видит, как собственная радужка правого глаза отблёскивает зеленой, среди поглощающей помещение тьмы, в то время как от левой стороны, нет ровным счётом ничего. Складывает пазл ощущений, будто ещё тогда, пасть Фредди Фазбера надавила и до степени выдавленного глазного яблока левого полушария головы, хоть всё это и было приукрашенной фантазией, когда мальчишка очнулся с перевязанным бинтом по всей макушке своей, сдерживающих пронзающую боль. На деле всё было не так ужасно, но приспособиться к слепоте на один глаз, составляло неприятный труд для ребёнка, с разбитым в дребезги психическим состоянием.       Здоровую верхнюю часть тела, скрытые изнутри губы, деформированный слепотой глаз - ничего из этого не вернуть, как и прошлое его никчёмной жизни.       Если краски и присутствовали в детстве, то только засохшие плесенью поверх и комочками сформированными в гущине гуаши тусклой.       Миссис Афтон отчаянно продолжала бубнёж ворчания о том, как аппетит перебивать ни в коем случае нельзя, а сейчас женщина зря вьётся вокруг плиты и как старший сын должен ей помогать, в отличие от самого себе на уме отца. Эван так и теребил пальчиками бархатную тёмно-фиолетовую шапочку плюшевого медведя, с поджатыми губами вслушиваясь в каждое слово матери, пока старший в стороне раздражительно закатывал глаза и пыхтел как паровоз, с надеждами в закромах разума скорее увильнуть от нотаций родителя, да не попасть после этого под руку другой девчонки, что как верная сестра, затащит брата в её надоедливые игры.       Дитя пробивает дрожь, когда плеча еле уловимо касаются ледяные подушечки пальцев, вынуждая младшего в миг обернуться и встретиться взором раскрытых испугом зрачков, с тканью обвисших брюк на чужих длинных ногах. Следом, прямиком перед личиком, искажённым в секундном ужасе, протягивается кулак серовато-синего тона мозольчатой старой кожи, а поднимая внимание вверх, к отстранённому выражению лица Уильяма, вопросов возникает не меньше. Сын приоткрывает рот в не озвученных словах, предпочитая не беспокоить мужчину лишним нарушением тишины, который и без того не было, зажимает полость рта до припадания языка к нёбу, в молчании протягивая свою ладошку маленькую под руку того. Слабо сжатый костлявый кулак разжимается, а на тёплой поверхности ладошки ребёнка, ощущается прохладная помятая бумажка с навесом содержимого, вынуждая изумрудные омуты заплывшие мокротой, заприметить яркие фантики двух идентичных карамельных конфет излюбленных. Измученное сердце Эвана наполняется невинной надеждой, как он вновь возвращает взгляд вверх, глядя на угрюмый кивок главы семейства в сторону второго старшего сына и возвращение его безразличия к затылку жены. «— Уильям Афтон! Я о чём сейчас говорю по твоему?» —В миг заприметив неладное, вскрикивает матушка, пока ребёнок так и заключает гроши сладостей в свою хватку между плюшевой игрушкой и своими ручонками, шмыгая тихо под нос и размышляя теперь лишь о том, как вручить одну из карамели Майклу, который кажется начал хохотать от абсурда происходящего.       Страшно от всего вокруг, но уже легче. Лучше до тех пор, пока всё не возвращалось на места своя и от таких мелочных моментов не оставалось ни следа, погружая дом Афтонов в кромешные ужасы раздоров, насилия, издевательств, моральной ломки и вытеснению каких либо детских счастливых повадок, естественных для возраста таких детей, как они, но никак не для них самих.       Подросток морщится, когда теплота сточной воды переходит в паровой кипяток, обжигая успевшие замёрзнуть костяшки тыльных сторон ладоней, как воспоминания выжигали лёгкие с набранным кислородом, заставляя задохнуться в агонии. Отдёргивает руки подальше с шипением, ударяясь из-за этого об батарею у стены и нагревая градус своей плоти только пуще прежнего. — Чёрт побери!       На мраморной коже красуется след красноты в сочетании мелких шрамов, цитирующий о новом ранении, в дальнейшем скорее всего переходящим во вздутие или рельефную корку долгого заживления. Брови теснятся к переносице в хмуром виде, а глаз болезненно так и буравит руку, из под до сих пор не стёртых потёков тёмной подводки нижних век.       Хочет расплакаться горячими слезами как раньше, уловляя слухом звонкие стуки маленьких каблучков и ощущая присутствие подоспевшей встормошенной Элизабет, что со злостью забавной начнёт вертеться вокруг брата, предрекая об отсутствии самосохранения у того и глубочайшей тупости. Но такой приятный звон обуви с голосом девочки, более не имел своего места в этом доме. Казалось, она была единственным спасением для всех, пока никто и не удосужился прийти на помощь к ней самой, подавляя её крики звуковой изоляцией из помещения с механической убийцей Бейби, множество прошедших лет назад.       В конечном счёте, Афтон младший перехватывает полотенце со ржавых крючков, проходясь лохматым материалом по некоторым районам лица и стараясь достаточно растирать грязь, дабы чернота впиталась в ткань, оставаясь там до ближайшей стирки сброда вещей. Не питая более ярого желания оставаться в гнетущих стенах, начавших давить отголосками клаустрофобии на черепную коробку, шум стекающей воды заменяется на остаточные капли и гулкие шаги покидают ванную комнату, оставляя ту в непроглядной тьме закрытой двери.       Тело уже более чем окрепло, позволяя юноше свободнее передвигаться без клонящей сонливости, хоть и усталость никуда не пропадала, оставаясь тяжестью больше моральной, нежели физической. Ступни совсем заледенели от отсутствия носков или хлипких тапочек, а тот и не думает обращать на это должного внимания, привыкнув к неполадкам температуры собственной, что менялась быстрее дуновения ветра в различных конечностях и от диагностики врачей получал одно сплошное «Проблемы с кровью», без способов решения этих проблем.       Медицина и без того не блистала в 90-х, а в их закоулках мелкого городишки Харрикейн и подавно найти простейшие таблетки с эффектом действительности, было чем-то запредельным или праздником старческих повадок. От этого и происходила проблематичность сна. Отсутствие достаточно подходящих средств лечения, не позволяли восьмилетнему Эвану провести хоть одну ночь спокойствия от кошмарных ужасов, а может отец мальчика сам не предоставлял для ребёнка то, что могло помочь бы ему, а не дальнейшим данным экспериментов над собственным сыном?       Он слишком поздно узнал о том, во что не должен был влезать своим любопытством прожорливым, но тогда он ещё мог сеять слишком хлипкое доверие к родителю, не имея подозрений о всей картине, в которую при более глубоком копке, можно было распознать далеко не причастие одного лишь Майкла в расколотом состоянии младшего. Даже хуже - тот был простой шкурой прикрытия Уильяма, возможно и продолжая ею быть по сей день против собственной воли. И всё-таки костлявые руки с обвисшей кожей не держали запястья старшего сына, насильно заставляя того совать рыдающего в смертельную ловушку, шевеля нижней челюстью подростка в алой маске Фокси в приступе поганого смеха, пока пальцы растягивали привязанные нитки к кукловодству остальной компании помощников инцидента. Майкл перепачкал себя с ног до головы не только в грязи, но и в кровавом фонтане бедного мальчонки, своего столь раздражающего, плаксивого младшего брата. "Он виновен и не поддаётся помилованию." —Звучало голосовой мелодией в черепной коробке, однако более знакомый голос не был приятен или мягок для ушных раковин как раньше, а скрипел душераздирающе за затылком, охлаждая спину табуном мурашек каждый божий раз с того дня.       От плюшевой игрушки золотого медведя не осталось ни следа, когда та полетела в мусорное, вслед за другими разорванными игрушками ребёнка, не имея для того уже никакого значения по мнению отца, пока тело его постепенно и тягуче погибало в больничной палате, с непоколебимым чудом... вытащив его душу из кромешной черноты, да оглушая заложенные уши очнувшегося пиликаньем. — Завали пасть, будь добр хоть раз. —Голосовые связки хрипотой вибрации отдают и щипотой в пересохшей глотке подростка, когда тот старается не то чтобы стойко звучать, а хотя бы звучать в целом. Мягкая игрушка Фредди Фазбера не могла теперь быть отдушиной, перефразируя себя в нечто теневое, последственное, кошмарное, странствующее только с Эваном, вне зависимости от положения морально его. Он не мог позволить ни на секунду найти гроши свежего кислорода для обсохших лёгких, витая воспоминаниями вечными рядом, от чего только и закрадывались размышления, как не значило ли это о его положенной смерти, которую принять должен был наконец, а не продолжать собственные мучения агонии неполноценной жизни. — Ты пустая оболочка моей психологии, не более и не менее. То, что ты выставляешь свой вид в искажённом плюше, ещё не значит, что ты такой же плод моей фантазии. Иначе я бы вырвал такой сорняк с корнем ещё до того, как ты разросся.       Тонкие рассечённые брови дёргаются идентично опущенной нефритовой радужке справа, опустившей не прошеное внимание в пол перед собой, упиваясь всем отрицанием в вид грязно-сжелтевшей игрушки, что сидела смирно на плоской поверхности, но в конечном счёте теряя равновесие, беззвучно и плавно откидываясь на спину мягкую. Ранее пришитая гнилыми нитками шапочка, скатывается с макушки медведя как по жидкости какой-то, пока смольные глазные яблоки с белоснежными суженными зрачками, пустотой были направлены к потолку и лишь в одного мгновение прикрытых глаз младшего Афтона в моргании, позволяет теперь лицезреть направленное подобие взгляда чёрных плюшевых глаз, на него. Мягкий материал на вид издалека будто становится жухлым, а из под всё более темнеющей спинки мягкой набивки, растекается нечто густое, липкое, темнее чёрного.       Глухие удары босых ног, шумом следуют прочь мимо иллюзии мерзкой, вот только хлюпанье при кривом приземлении ступни в склизкость, могло бы хоть вынудить брюнета застопориться, однако тот и нос не морщит, стремительно переходя на лестничный спуск. "Как скажешь, дитя."       Юноша макушкой мотает из стороны в сторону, от чего получает эффект долбёжки от одной стенки мозга к другой, что отдавалась в лобной доли ещё хуже прежнего и затемняла размытый взор шторками темноты, мешаясь с опадающими короткими прядями волос, намеревавшись сально расползтись по бледному в холодном поту, лбу. Дыхание при усилиях не имеет возможности поступить к гландам на короткие минуты, которые тянулись рвущейся ржавой проволокой вокруг шейных суставов, стягивая плоть с белеющей кожей всё сильнее и сильнее, пока не достигнет пика разрыва мяса. Сгибается больно резко со слабым хрустом в районе позвоночника, впиваясь растопыренными фалангами пальцев перекрещённых рук, в бока своей талии, да досягая большими пальцами скрученной полости живота. Надавливает на нежную плоть с мощью такой, что чувствует выпирающие рёбра под стягиванием режущим, от чего к гортани подступает тошнота пустующего с самого утра желудка, отдавая головокружением поверх всего остального бонусом мучительным. Мысли его горят ярким «БЕЖАТЬ», вот только некуда больше, время его иссякло ко дну.       Отчаяние еле как уживается в грудной клетке среди этого, оставляя Эвана кривить губы в приступе, подступающем до самых концов и застилая ослепший омертвевший глаз малыми остатками тёплой крови, растягивая ту полосой тончайшей по нижнему веку и утекая к углам двум. Вовремя и верно ли утирает жидкость алую сгибом ладони, оставляя влажную полупрозрачную полосу следа на руке, в это же время вглядываясь на неё опущено функциональным глазом. Физические раны есть, но толку негативного от них никакого сейчас. — Осточертело...       Колени с трудом разгибаются заодно со спиной, вынуждая зеленоглазого испустить всхлип почти не уловимо и запрокинуть медленно голову назад, ощущая как боль перемешается по черепу в другие места, а места шрамов начинают колоть всюду. В действительности, никакого следа и не осталось на оголённой пятке, от смеси плота воображения мгновения назад, однако подобное - ситуацию ничем не улучшало.       Тянется, дабы всунуть оледеневшие ноги в тряпки подобий тапочек из прихожей, где подросток так и продолжал стоять короткий отрывок времени, после долгожданного спуска на первый этаж старого дома, с немой тишиной сквозняка из единственного кухонного помещения. Нижнюю губу зажимает передними зубами до бледноты, глухо вслушиваясь в шум радио с помехами, которые и настраивать никто не собирался до тех пор, как младший Афтон не ступил на порог кухни, а звуки словно переклинило пуще прежнего до такой степени, что каких либо слов ранее производимой песни - разобрать теперь было невозможно, оставляя лишь белый шум. Прикрывает веки плотно на приличные секунды, пережимая собственные глаза, всё в тех же крупицах попыток утихомирить головокружение, дабы не припасть собственным лицом в выступающий угол стола, разрывая кожу с глазным яблоком остаточно здоровым для его положения.       Медленно и тягуче разлепляя глаза с вышедшей липкостью гноя до сих пор последственного сна, пожалуй слишком резко пересекается взглядом с синими знакомыми омутами, которые скорее хотелось временами вырвать на живую, впиваясь короткими пластинами криво подстриженных ногтей в кашу плоти. И всё же не мог. Духу не хватало ни раньше, ни сейчас. — Доброе утро. —Ложь сплошная о доброте, ковром дырявым перекрывала всё навесом пыльным, притесняя и подростка под собой, в желании раздавить того или перекрыть весь доступ к кислороду необходимому. Однако пустотная синева пары глаз, словно замечали каждые мелкие или более масштабные сквозные дыры перешитого материала, сквозь которые очертания его дрожащего тела, разглядеть не составляло труда. Раньше от них могло стать только отвратительнее, хуже, страшнее, ощущая и оскал, нависающий дополнением с щелчками голодных потехой зубов, получая пищу своего извращения и упокоения в страхе животном от младшего.       Сейчас же они не вызывали ровным счётом ничего. Поганая маска Фокси раскололась на куски, рассыпая те в прах ещё до падения, стирая этим все огни до разрастания в очах, теперь под навесом полуприкрытых век так, от чего одна их визуализация клонила посторонних в сонливость или воды отчаяния самого обладателя. — С пробуждением. —Ответ поступает только после паузы минутной и звучит хрипотой низкой, из-за не прочищенных голосовых связок после омерзительного подобия ночного сна, когда корпус каждый раз подскакивал после ужасающих картин подобий кошмарных аниматроников в шкуре плоти больно живой, а руки тремором в холодном стекающем поту тянулись к злополучной упаковке снотворного, едва не задевая наполовину пустой стакан сточной воды.       Эвану не нужно было предполагать об этом, в самого наблюдая эти ежедневные приступы старшего через приоткрытую от сквозняка деверь, когда в часы непроглядной ночи ступал по коридору до уборной. Иногда ситуации перерастали в удушение, а пальцы синеглазого обхватывали собственную шею, пока младший по силуэту замечал раскрытый широко рот, в его попытках набрать желанный воздух и на этих же порах проходил мимо комнаты, не удосужившись хоть раз убедиться в исходе мучений. Он не понимал что чувствовал старший Афтон, он знал. Знал по собственной реальности, как проклятые шесть часов проходили в искажённых картинах, рисованные фантазией ребёнка под напором брата. Брата, которого однажды хотел бы не видеть по очередному утру в кухонном помещении, подавляя надежды застать его бездыханное тело во всё той же постели, так и не позволив поступить кислороду в лёгкие, сквозь блок панической атаки. Или возможно ли просто-напросто приблизиться к парню, охватывая его руки на шее поверх своими и сжимая интенсивнее, в конечном счёте заканчивая с его мучениями, своими. — ...И приятного аппетита. —Дополняет куда тише и поджимает губы, привлекая внимание к керамической тарелке с содержимым питания в виде порции омлета со специями и рядом стоящей чашки чая, с бледно-зеленоватым отливом жидкости.       Следует скрежет ножек стула и зеленоглазый умещается за столом напротив второго юноши, который продолжал сидеть развёрнутым в сторону окна, лишь не до конца разворачивая голову к столу. — Спасибо.       Скомканное подобие обмена коротких слов между ними, обрывает вынужденной вежливостью, не питая никаких стимулов вновь поднимать глаза на кровного, вместо этого непоколебимо упиваясь взглядом в скудный завтрак и ощущая всем нутром чужой взор на себе. Аппетита и быть не было, от чего вилкой мог всего-то ковырять в яичном блюде, собираясь поднести один кусочек ко рту, но тут же опуская столовый прибор обратно, сглатывая скопление липкой слюны в глотке. — Ты сегодня слишком рано проснулся? Сейчас только четыре утра. —Бесполезные попытки продолжить разговор исходят от старшего Афтона, пока сам он хватается за металлическую банку с обозначением бренда пивного производителя, возле переполненной бычками пепельницы на подоконнике. — Как обычно, тебе кажется.       Нет никакого «как обычно» и больше не будет в этих стенах, оставляя здесь гнить двоих братьев, в своих утопиях ненависти к самим себе. — Эван... что с рукой? —Продолжает вопросы без конца, способствуя пережатию хватки на ручке вилки железной, прикрытию век плотно и смыканию челюсти с силой, в крупицах адекватного соображения, дабы не подорваться с места в сию секунду. Тыльную покрасневшую сторону одной ладони прикрывает другой, моментально утягивая конечности под стол и впечатывая их в колени, наконец снова пересекаясь с васильковой радужкой знакомых унылых очей. — Обжёг. Это не столь важно. —Отвечает как отрезал, не позволяя Майклу больше и слова вставить, оставляя того растерянно приоткрыть губы обсохшие, прикрывая их сразу и бросая всё на самотёк.       Подросток выбирается из плена своеобразного, добавляя фразу о том, что поест чуть позже, получая на это один слабый кивок и старший внимание возвращает обратно к окну, которое всем видом приелось плотно в разуме. Копна короткого маллета шелестела от задувания потока ветра раннего, осыпая темно-шоколадные пряди по мраморно-сероватой коже лица и яро заметными синими разводами не здоровыми на нижних веках, контрастирующих с выступающими венами местами.       Ныне Эван не был ребёнком из поддающегося воздушного пластилина для лепки всевозможной, давно переходя через грань беспомощности восьмилетнего мальчишки, в юношу пятнадцати годов из отвердевшей не сминаемой глины. Или таковым он был только в грубых руках Майкла, смягчить которые не могла никакая нежная масса кремообразная, застывая коркой поверх кожи его, в знаке не стираемых следов прошлых кровавых отметин, заливов из плоти умирающего в этих руках младшего, после действий этих же рук.       Зависть старшего губила младшего не только моральным давлением. Жалость о позднем осознании таких простейших вещей, как о важности взаимопонимания между друг другом, пришла после плачевного опыта того, чего не обернуть вспять при всех силах своих. Он получал плату за свои ужасающие оплошности, пересёкшие края не просто дозволенного, а чего-то человечного, из суток в сутки проживая однотипные моменты, начиная от со временем хромающего здоровья и заключая непроглядными ужасами прокрутки кошмаров, скачущих между минимальным происходящим и пытками смертельными, вырывающих колотящийся в страхе орган сердца на живую. Но просыпался не из-за них или будильников, которые заводить почти перестал совершенно, а от душераздирающего животного вопля из чертога подсознания, мало чем похожего на людской голос дитя, когда того совали между сковывающими зубами заострёнными, когда после протяжной больничной комы, первым делом видел своего убийцу. Майкл до сих пор не мог разобрать, в какой из двух моментов мальчик орал, кричал, срывал голос, разрывал голосовые связки сильнее, так как слух закладывало наглухо треснутым звуковым барьером. Хотелось глотать собственные слёзы, вместо множества препаратов и утопии виновности, что до самой загробной жизни будет покоиться с ним, не упуская возможность упомянуть об угнетении вины любыми заслуженными способами. — Найди другую работу. —Слышится последняя фраза со стороны, под глухое приземление посуды на поверхность стола, прямиком перед синеглазым, выкидывая его из нахлынувших мыслей и вынуждая рывком повернуть макушку к дверному проходу кухни, где и след ушедшего подростка простыл.       Под носом так и осталась стоять кружка свежего заваренного кофе, не разбавленной ничем помимо кипятка гущиной и смягчая горечь только несколькими ложками сахара, в примеси с одной добавкой сиропа кленового. Горячее тепло от напитка распространяется до рук его, от чего закусывает щеку изнутри, испуская всю сдержанность на самого себя и покрывая себя множеством проклятий.       Не заслужил.

***

      Широкие нетерпеливые шаги высокого, опережали размеренную плавную походку Шмидта, что по пути держал в слабой хватке уже не столь свежий журнал «По безопасности», где последнее слово так и продолжало быть перечёркнуто красным маркером с подписью замены «...выживанию», его же руками ранее. Очередная страница была открыта перед взором синих глаз, заключающая в себе некое предложение: «Представьте, что вы архитектор, и разработайте оптимальную планировку пиццерии "У Фредди Фазбера". Нарисуйте эту планировку здесь.». И всё пространство могло быть пустым, если не маленький рисунок тонкой линией красной ручки, где охранник забавно танцевал возле запертой двери на замок с аккуратным сердечком, по которую находился аниматроник Фредди, прорисованный до мельчайших деталей. Вот только ничего весёлого в этом для Майка не было, во время процесса выведения каждой чёрточки тогда, как со сторон дверей к нему ломились те же самые ужасы, днём ни чем не примечательно развлекающих публику...       Верно говорят - в своих навыках по рисованию, мог усомниться только сам их владелец, хоть и коллега Скотт, до сих пор идущий по боку от юноши, не раз тараторил что-то из разряда - Откуда у тебя руки растут, чувак? Можно мне мои из задницы туда же пересадить? Но мнения его, чужие слова не могут задеть, словно не могут пройти через какой-то барьер. Только если это не Эван, когда с его уст в детстве далёком слетали тихие фразы о том, как красиво выходит... Сердце болезненно теснилось, готово было пережаться до такой степени, что окровавленно лопнуть и разлететься ошмётками по остальным жизненно важным органам в такие мгновения. — Если так посудить, то он и вторую ночь не переживёт. Не будь этих последних процентов до конца его первой смены, то у нас не было бы и этого новичка уже! Не привыкать, но... —Молодой парень продолжал болтать без умолку что-то о вчерашнем новом работнике над ухом Шмидта, но в одну секунду замолк на последних словах. Слова не верно подобраны и уже поздно тут что-либо говорить на этот счёт. Коутон одновременно был и прав, и одновременно хотелось возразить этому, хоть оба ночных охранника и понимали, насколько новоиспечённым здесь не место. — Аэу-ха... не важно... Как тебе новые фонарики кстати?? —Нелепо и так криво переводит тему на более нейтральную, когда второй его и не слушает теперь вовсе, пытаясь перелистнуть на следующую страницу своего журнала, от чего терпит крах, так как плотная бумага просто склеивалась местами между собой от засохших пятен то ли пасты ручки, то его же пролитой крови.       В барабанных перепонках голос знакомого уже трезвонил и вибрировал не приятно, особенно ухудшал ситуацию, в прямом смысле этого слова - телефон на голове говорящего, который тот не редкость таскал на себе. Никогда не отвечал зачем, да и у него никогда не спрашивали, еле без того терпя ещё и характер парня. Не мало кого радовало и то, что голос Коутона звучал в какой-то степени тише под таким головным убором, хотя искажение звука какими-то техническими нота, не меньше раздражало. Майк в свою очередь, предпочитал с ним нейтральную ноту, без лишнего и с обходом недопониманий. Они оба были странными и далеки от общественно понятия адекватности, отрицать бесполезно, потому может и могли поддерживать контакт. Пока один выступал слушателем, другой мог говорить о чём угодно и сколько угодно, пока их не отвлекали больше от монолога второго, чем от подобия полноценного диалога. — Отсек с батарейками слишком слабо закрывается. —Такие короткие ответы, как сейчас, безусловно присутствовали со стороны синеглазого, от чего тот не мог не радовать телефонного самую малость, на которую был способен.       Фразы с предложениями так и продолжали лететь с одной стороны, после того уточнения о батарейках, вынуждая молодого человека своеобразно расслабляться на короткий отрывок бесценного времени, во время их дневного обхода в выходной день пиццерии. Так и могло продолжать по классической рутине каждой встречи, вот только где-то в подсознание Майка, что неосознанно и на автомате строило эгоистичную норму для самого себя, не думая о реальности происходящего и как столь знакомый голос, давно заменился лишь на подобии звуков. — Скотт?       И даже на простое обращение, ответа не доносится, вынуждая брюнета медленно обернуться, а глазам с плохим зрением, почти сразу зацепиться за полусогнутый высокий силуэт, что упирался ладонями в собственные колени, как само тело еле заметно дёргалось и вздымалось от попыток захватить крупицу необходимого кислорода в опустошённые лёгкие. Перед пеленой разума снова приступ, тот же, что и у самого Шмидта происходил на постоянной основе когда-то, но совсем по другой отличительной причине. Ноги как будто повязли в густой консистенции без права сдвинуться со своего места, а руки отдавали дрожью под волной омерзительных мурашек, наблюдая стекольно за страдающим.       Рваный кашель стал тем, что словно окунуло синеглазого в таз со льдом насильным ударом против его воли и ступни скользя по поверхности пола, ринулись к Коутону, моментально с силой впиваясь напряжёнными пальцами в согнутые плечи того. — СКОТТ, СНИМАЙ ЭТО, МАТЬ ТВОЮ. —Руки почти не слушаются хозяина, направляющего их к грёбанному алому телефону на чужой голове, в попытках помочь убрать то, что только сильнее мешало свежему воздуху дойти до перекрытого рта с искусанными в ссадинах губами.       Паника.       Паника подступала к глотке.       Глоткам обоих молодых людей.       Один решающий миг, как головной убор рывком покидает макушку кудрявую, оставляя за собой какую-то жалкую царапину на бледной веснушчатой щеке, что уже приобретала синий нездоровый подтон вен. Ладони не могут продолжать удерживать чужую вещь в своей хватке, роняя ту с грохотом на плиты клетчатого пола с разводами грязи, на которой следом ударяются коленные чашечки под тёмными брюками охранника, когда до барабанных перепонок эхом доносится глубокий рваный вдох коллеги. Скотт дышит, пытаясь привести в строй отказавшие лёгкие, пока на запястьях своих ощущает болезненно сильные хватки пальцев брюнета, опавшего на колени в ноги его одной секундой облегчения, не позволяя тому высвободить руки да выпрямиться, чего делать и не собирался сейчас. — Майк?... Со мной всё пучком, хаха. —Ложь выскальзывает так просторно с уст кудрявого, а глаза прикрываются плотно и открываясь прищуром вновь, устремляют взор сочувствия в примеси жалости от собственной никчёмности и проблематичности, на копну тёмных волос внизу, со сгорбленной спиной в пол, что натягивала плотную ткань фиолетовой рубашки, позволяя вырисовывать рельефную полосу мужского позвоночника. Малиновые губы плотно сжались в тонкую линию, если и вовсе не пропали, чувствуя короткие ногтевые пластины Шмидта, впивающиеся в нежную плоть сквозь бинты на запястьях в ледяном поту, да слишком давящей тишине вокруг, во всём огромном помещении главного зала, переполненного праздничными, давно запылившимися столами.       Тряска коленей долго не продолжается, когда высокий юноша с шипением кошачьим, приземляется идентично перед синеглазым, наконец наблюдая малую часть опущенного лица того, сквозь обвисшие кофейные пряди чёлки. Хочет снова произнести что-то, что могло бы развеять неприятную возникшую атмосферу между ними и вернуть минуты назад, где они оставались не более чем коллегами без вмешательства личного в рабочие часы, но ничего не вернуть.       Словно ошпаренный, Майк отрывает свои собственные ладони от чужих рук, с помятыми следами бинтов на запястьях, пропуская лёгкий разряд тока от их пальцев и в конечном счёте простывает с места происшествия, оставляя моргающего Коутона сидеть на прохладном полу в тошном одиночестве, с одним лишь красным телефон поодаль. — Нужно домой. Срочно и первым порядком не попасться никому на глаза. —Полушёпотом бубнит под нос и тянется к ручке шариковой, отталкивая от неё весомую металлическую дверь, проскальзывает бесшумно наружу, заглатывая свежий воздух при первой необходимости. "Блядство..." —Завтра новый день, свежая голова, чистый лист, который в скором времени будет испачкан бордовым пятнами разливными, узорчатыми как морозом утренним, да вонью тухлой, заполняющей все рецепторы.       Ночная смена закончена считанные мгновения назад, аниматроники находятся на своих местах по пробитию командного звона 6:00, а всю ежедневную картину старого заведения, портил только раскрытый офис охраны. Одна из массивных дверей, застряла между проёмом, так и не осуществив спасительное закрытие, оставаясь чуть выше середины из-за неполадок механизмов или слишком частой работоспособности, в этот самый ночной кошмар. До слуха доносится хлюпанье, при очередном шаге лакированного ботинка во что-то вязкое, скользкое. Афтон нагибается всем корпусом ниже и касаясь почти не уловимо шершавого дна застывшей двери, проникает внутрь знакомых четырёх стен, обвешанных плакатами разодранными и сборами паутины во всевозможных углах, первым делом цепляясь васильковыми мазками своих глаз, за поваленное кожаное кресло на колёсиках скрипучих. Следующий шаг сопровождается глухим хрустом и чем-то плотным, не позволяющим подошве припасть к залитой скользкой поверхности плит, а опустошённому пустотой взгляду, опуститься на источник возникшей проблемы. — Приношу свои извинения. Мне действительно жаль. —Сухо распинывается не пойми перед кем, кого видел первый и последний раз короткой части своего рутинного проживания, медленно поднимая левую ногу с переломанных ещё больше пальцев по его неосторожности, замечая дёрганье окровавленной руки, без наличия оторванного вдаль мизинца.       Сокращение мышц не было удивительной вещью, наблюдая это далеко не первый раз и изучая это в том числе отдельно по собственному интересу подростковых лет к человеческой жизни, несмотря на плачевную репутацию с натурой хулигана местных округ. Но листал книжки об этом не ради того, чтобы получить в конечном счёте практику действительности. В любом случае разваленная туша посреди помещения, не могла иметь даже малейших признаков жизни, по несчастному случаю лишив новоиспечённого сотрудника светлого или гнилого будущего, разворачивая его судьбу в нынешний расчленённый исход.       Ноги были изогнуты в неестественных положениях и судя по всему, придавлены чем-то тяжёлым ещё на рабочие когда-то суставы, например костюмированными лапами, покидающими последствия своих действий. Джинсовая ткань в районе икр, была разорвана в три полосы от когтей, раскрывая не только одежду, но и ткани теплой плоти розоватой, с заметно выступающими изнутри молочными костями, под течением бурлящей жидкости алой. Лицо бедолаги хоть и было сложно разглядеть под тенью, без присутствующего слабого света, но Майкл и без того имел красочное представление гримасы ужаса с раскрытыми глазами и пастью, ранее издающей вопли о пощаде или спасении Господа Бога.       Облезлая старая тряпка ведётся носком ступни в стороны, впитывая как губка липкую кровь, что ниточками тянулась к уходящей ткани и рвалась на полпути, дожидаясь когда та вернётся и окончательно соберёт на себя останки чьей-то участи. Когда пол в разводах бордовых становится более устойчивым, Майкл опускается на корточки перед телом омертвевшим, засучивая рукава фиолетовой рубашки как можно выше и выуживая из кармана поясной сумки шуршащий предмет. Ладони дискомфортно скользят от пота, в тесноте резиновых перчаток, натянутых как можно сильнее и плотнее к коже, вот только и это никак не могло предотвратить все ощущения и чувствительность собственной плоти, на склизкое разодранное нечто, некогда являющееся живым организмом приятного внешними показателями парня. Брюнет с осторожностью невиданной перехватывает окончания ног, в попытках первоначальных придать им более здравый вид или же удобный, для начала помещения частями в чёрный мусорный пакет подходящих размеров.       Это не правильно.       Маркая консистенция бордовая, расползается по полиэтилену изнутри сглаженными узорными пятнами влаги, а тьма чёрного материала покрывает своё содержимое от глаз чужих.       Это не то, чем он должен заниматься.       Руки перемещают хватку ближе к туловищу с ошмётками нежно-голубой рубашки, нащупывая бока, за которые ухватиться можно было плотнее и не проскользить от переизбытка до сих пор вытекающей крови, однако пальцы слева смыкаются далеко не на покрытии кожи с составляющей плотью. Лазурная радужка переводит фокусировку к боковой части тела молодого, пока в ладони так и покоится нечто мягкое, протяжное, обвисшее с его фалангов пальцев, подразумевающее ещё тёплую, выпавшую толстую кишку светло-розового тона под наливами алыми. — Выглядишь так, будто это тебя разодрали за компанию с ним. —Раздаётся чужой голос слишком звонко и резко в ушах, привыкших за короткое мгновение к тишине обволакивающей и не позволяя напряжённой голове сразу распознать знакомый тон. — Можно считать и так. —Отвечает Афтон на полном серьёзе, без доли настроя на остроумные шутки, а рука склизкие органы пытается как можно дольше удержать обратно в раскрытом надкусе тела, дабы поместить всё без излишних останков в мусорный пакет. — Перестань быть таким пессимистом. Мы в любом случае ничем не помогли бы ему.       Слова отдают эхом в разуме затуманенном, на пару с шагами платформ кроссовок, что остановились ровно над макушкой былого охранника и брюнет сам поднимает голову к коллеге, первым делом цепляясь за солнцевидную внешность торчащих желтоватых волос. — Я знаю, Джереми. Тот факт, что и мы по сей день живы - чистой воды удача.       Блондин никак не меняется в лице от такого комментария, оставляя густые брови привычно приподнятыми и только опущенные вниз уголки губ, говорят о не меньшей усталости юноши и натянутости глупого юмора, только ради разбавления вставшей поперёк горла атмосферы. — Найти бы ещё где-то эту чистую воду. А то из чистого здесь либо моча, либо твоя девственность, мой друг. —Фицджеральд наклоняется так, что колени остаются в ровном положении не сгибаясь и перехватывает с омертвевшей головы на плитах кафеля, чистую сторону козырька светлой кепки, с вышивкой «охрана» тёмными нитями поверх. — Джереми. — Если второе уже не актуально, приношу свои извинения. Ты мог хоть предупредить или поделиться по старинке. —Несмотря на ровность его голоса для слуха, Майкл бесспорно видел и знал, как жёлтоглазый губы поджимал в неуверенности собственной, прокручивая кепку новичка, что была пропитана алой биологической жидкостью местами. — Не марай руки, а ещё лучше - постой в стороне, пожалуйста.       Он всегда стоял в стороне, любуясь видами различными, будь то радость других или уныние с искажением страха, в точности как и сейчас, наблюдая кровавые следы на старшем Афтоне вновь. Отличие было во временных промежутках, ситуациях и в конце концов разница хоть и была колоссальной, но Джереми продолжал находиться как зритель и соучастник здесь или же в 1983, пока второй закапывал себя заживо все глубже и глубже в могильную яму, вслед за теми, кто был в его руках. На светло-жёлтой макушке теперь не было коричневой маски Фредди, как и огненной маски Фокси на другой лохматой тёмной копне волос. — Собираешься прям так идти домой? —Задаёт риторический вопрос, указывая на вид синеглазого с пятнами въевшейся крови от мест оголённых запястьев дальше перчаток, засученных рукавов ранее аметистового цвета, смольного обвисшего галстука и даже до перепачканных ботинок. Пройтись молодой человек так по людной улице, кто угодно с тремором от паники, рванул бы в ближайшее отделение полиции, с мыслями как бы не оставить свой следующий след на его пригодных брюках.       Интересно, насколько он был схож с ним? Нет, насколько жалких частиц, Майкл мольбой был не похож на кровожадного Уильяма? И был ли он собой или поздно погряз не в той яме. — Пожалуй я не психолог, но кажется Эвану не понравилось бы подобное. —Упоминание о младшем заставляет ногтевыми пластинами так углубиться в резину перчаток и полиэтилен узла пакета, что материалы между собой растянулись чуть ли не до надрыва. — Сгоняешь лучше до меня, как закончишь. Одежду мою возьмёшь и в порядок себя приведёшь. —Дополняет Фицджеральд, протягивая белоснежный головной убор составляющей формы новоиспечённых сотрудников, когда брюнет заканчивает с перевязкой мусорного пакета, успешно переместив некогда живую тушу внутрь. — Да, наверное... Благодарю. —Бормочет, принимая вещь своими заляпанными алой слизью руками, из чистейшей ладони блондина и медленно поднимается с корточек, как в коленях слышится слабый хруст затёкших костей. — Только если носик припудрить захочешь, то моя пудра закончилась, учти. —Спуская очередной сарказм с уст, жёлтоглазый проскальзывает мимо Афтона, подпихивая того логтём в бок и потопчившись пару раз по тряпке половой, дабы на подошве хоть в какой-то степени сошли последствия его присутствия здесь, попытался бесполезно нажать на кнопку поднятия двери. Как и ожидалось, ничего ровным счётом не произошло, а положение массивного железа на входе в офис, так и прогремело безрезультатно и осталось посреди проёма. — Ебучие пироги, чтоб эта механика так же функционировала в эндоскелетах. —Ругань слетает у Джереми с выдохом обречённым, от чего синеглазый оборачивается к нему и кивает в знак поддержки его слов. — Мечтать не вредно, вредно не мечтать. —Протирая грязной тряпкой ещё раз напоследок поверхность пола, перед дальнейшим адекватным мытьём, отвечает он. — Я мечтаю стать феечкой и улетучиться на Мальдивы, а не вот это вот всё. Серьёзно, издевательство натуральное.       Обрывая на этом диалог, молодые охранники более не нарушают тишину всего заведения чем-то, помимо шороха до самого выхода, что резал острый слух до самых барабанных перепонок. За масштабным пакетом тянулись полосы алых следов, всё сильнее и небрежнее размазываясь по некогда семейной пиццерии с детским весельем. Весельем, оборванным для одного из ребятни в миг блеска металлического лезвия.       Было множество вариантов избавления от очередных трупов работников, благодаря некоторым особам, по сей день работающих здесь, однако сегодня не тот день, когда есть желание напрягать мозговые извилины с головной болью в висках и потому прилив силы в руки, позволяет перехватить словно разваливающееся по частям содержимое под полиэтиленом. Сплошной глухой грохот со звонким шуршанием между другими пакетами и теперь на ладонях остаётся одни лишь следы багровые, с дуновением прохладного ветра, что никак не мог забрать за собой грязь, покрывающую Майкла целиком и полностью. Синие омуты без какого либо блеска, буравили весь сброд мусора насквозь, среди которого покоился уже в прошлом живой людской организм полноценного функционала. Человек может считать мусором что угодно или кого угодно лишь его поганой душе, спуская желчь из своей полости рта в сторону ненавистного объекта, но это зачастую будет не более чем говорливость безрезультатная, а представить себя под насмешкой и вовсе становится липким ощущением, пока в какую-то часть твоей оборванной жизни ты не окажешься пережатым среди сгнивших продуктов, упаковок пластиковых или даже использованной резины последствия полового акта других. Как бы ты чувствовал себя, зная досконально свою будущую учесть в мусорном ведре? Это и будущим называть язык не поворачивался не под каким углом. — Жалеть каждого никаких сил не хватит. —Раздаётся голос Фицджеральда, что продолжал стоять возле входа, с ободранной вандалами надписью «Famili dinner», облокачиваясь спиной о многолетние стены здания снаружи. — Звучит больше как нравоучение для новых хирургов с их первым летальным случаем. "...Но я не врач и этот случай не первый." —Проносится недосказанное окончание мыслей в голове, вынуждая колко болящие глазницы прикрыть тяжёлыми веками и шаги постепенные назад делать, подальше от вони гнилой и расползающихся из недров личинок к чем-то свежему, новому. Теряясь в прострации натянутых размышлений, не рассчитывает дальности своего движения и слабо дёргается, когда плеча сзади касается чужая ладонь, останавливая брюнета, да приводя в какие-никакие чувства.       Дополнением стал громкий лай, по звукам приближающийся с каждой сокращающейся секундой на десятки метров и только удары мягких лап по намокающему асфальту от начала мелких осадков дождя, с концами способствуют распахнутым резко глазам. Бездомные, уличные, брошенные псы, не были редкой причиной страха у человека, по многочисленным несчастным случаям нападений оголодавших или агрессивных животных, на чужаков в пределах их территорий. Некоторые из них могли быть любимыми питомцами прошлых хозяев, считая своими инстинктами что любовь - это хлёсткие удары по их туловищу, ведь хозяин хоть и жесток, но всё же кормит их, по своему обожает, просто выражает это в ином ключе. А может они были плохими, может животными были сами хозяева? В любой вариации прошлых отпечатков в психике питомцев, выброшенными им быть не нравилось и на просторах для них появлялось только одно правило: Сожри, либо сожрут тебя. Ирония заключалась в идентичном существовании людей и тем же самым правилом, вот только не все ему следовали. "Я давно стал пищей кому не попади, из своей псевдо-шкуры хищника." —Возможно, шавкам не составляло никакого труда наброситься на него сейчас, разрывая его заживо в клочья, под взглядом янтарных глаз коллеги, однако и этого к собственному сожалению Афтона, не произошло. — Блять... —Срывается у блондина единственное слово, в полной красе описывающее весь аспект эмоций отвращения, когда одичалые псы высокими прыжками крепких лап, забирались на борты мусорного бака и мордами перепачканными зарывались в груду пакетов, разрывая материалы и добираясь до того, что мгновения назад было сброшено туда.       Одно из животных вгрызается клыками разинутой пасти в тёплое мясо, с рыком характерным откидывая голову назад и разжимая челюсть, как перед взором мелькает отброшенный ошмёток бежево-красного тона, приземляясь хлюпко на бордюр ближайший и оставляя кусок кожи отечь поверх. Остальная некая стая, чавканьем и хрустом оповещает об успешном начале трапезы сырой плоти, без разбирательств о её принадлежности к человеческой структуре, отдавая должный приоритет собственным желудкам, пустующим не справедливо дни на пролёт.       Синеглазый ощущает, как другие пальцы сжимаются на его предплечье и боковым зрением улавливает полусогнутого Джереми с припавшей второй ладонью ко рту, в попытках жалких сдержать рвотные позывы в воронке тошноты, пока глотка пережимается изнутри. — Я... Пойду обратно, не теряй. —Последнее, о чём предупреждает и хватка надежды покидает плечо Майкла, когда медленные шаги покидают улицу, где казалось бы должен быть желанный глоток свежего воздуха, а весенние расцветание природы дарить необходимый покой с умиротворением, однако получить удовольствие ни от того, ни от другого - они не имели права.       В отличие от другого, брюнет оставался вросшим сорняком находиться на одном месте, стеклянной радужкой морских омутов, наблюдая за разворачивающейся учестью так и не упокоенного как следует, новичка. Брови в хмурости теснились к переносице, а шавки дворовые не успокаивались ни на один миг, уродуя несчастную тушу уже до неузнаваемости не просто личности, а целостных людских черт, что куда больше походили теперь на обрубок говяжьей плоти расходной. Очередной хруст и прожорливые зубы добрались до выступающих костей рёбер, безжалостно вгрызаясь в хрупкий и плотный скелет, когда слышится хлопок с грохотом металлической двери и более снаружи не остаётся никого, кроме псов с их сомнительной пищей и шума ливня, словно по команде усилившегося за считанные секунды.

***

      Ноги заплетаются по привычной неуклюжести, когда ладонь пытается удержать баланс пластиковой тарелки с ярким принтом коричневой морды Фредди, что перекрывался мягким бисквитом тёмного тона с прослоями нежного крема, характерных трюфельному торту, больше походящий на простейший, шоколадный, лакомый кусочек. В другой руке покоится накрепко схваченный одноразовый стаканчик красно-белоснежной расцветки, из которого напиток идентично тёмного окраса, плескался по бортам и вытекал за рамки своего нахождения, стекая теперь по пальцам липкими струями кока-колы, испустившей свои газы на воздух, за долгое нахождение в пределах закрытой ёмкости. — Да ёшкин кошкин! Что ни день, так неудача. —Коутон губу закусывает остротой передней линии зубов, натыкаясь на ещё не зажившую прошлую ссадину, но так даже проще притупить волнение своего тела, акцентируя подсознательное внимание на возникших нотах болючей колкости.       Однако как только значительный стол остаётся в мелких дюймах досягаемости, каблук лакированного ботинка решает судьбу иначе, вынуждая подошву проскользить по поверхности пола из-за влаги излишней. Очи серо-чёрные в широком раскрытии, уже морально готовились при падении встретиться физиономией собственной, со слабо работающим вентилятором на столе, к счастью успевая вовремя и небрежно выронить одноразовую посуду возле сброда бумаг очередных, а капли сладостной газировки, местами попали на сомнительный почерк. "Господи уеби и отъе... Нет-нет-нет! Спаси и сохрани!" —Пролетает ошибочная просьба мимолётно в голове, когда собирается глаза зажмурить плотно, ради жалостного спасения хотя бы органа зрения, как корпус так и замирает в душном воздухе пространства, предотвращая неминуемое. Веки разлепляет совсем плавно, не без доли сомнения, первым делом упиваясь взором в выцветший плакат троих, до скрежета суставов знакомых аниматроников прямиком под носом своим, словно всунутым куда не нужно. Одной миллисекунды хватает на то, чтобы резво опустить кучерявую макушку вниз, теперь оглядывая насквозь перебинтованные руки, пережатые в хватке без расчёта высокой силы, за край стола, тем самым и предотвращая ранний конфуз. Сам Скотт моментами не контролировал свои конечности в полной мере, против собственной воли оставляя рукам следовать выражению «Жить собственной жизнью», хоть и подобными случаями, это относительно подходяще спасало или помогало ему временами.       Телефонный даже сам себя отвергал, что уж говорить об окружающем обществе, какова ирония.       Мгновение и глухое приземление обмякшей туши на перебитую деревянную табуретку, на странность всего заведения, находящейся посреди достаточно неплохо оснащённого кабинета для заброшенности данных мест, сопровождается отчаянным мычанием. — Терпеть не могу эту херобору. Не работа, а дерьмо. —Молодой человек пальцем наматывает одну из своих мелких кудрей, массируя напряжённую переносицу на запрокинутой назад голове, пока сонливость подступала по всем фронтам изнеможённого организма.       Неизвестно какой по счёту надкус тонкой плёнки своих мягких губ, в намерениях содрать выступающий лоскуток и избавиться от частицы дискомфорта, но тянет слишком сильно и надрыв протягивается до внутренней полости рта, вынуждая Коутона прошипеть по кошачьей повадке, да волоски на затылке дыбом выставить, когда чуждая слизь металлического привкуса, мешается не сочетаемо со слюновыми выделениями. За салфеткой тянется на рефлексе и субстанция при первой же возможности сплёвывается, впитываясь сквозь волокна белоснежные, а в заложенных ушных раковинах начинает свистеть до выворачивания барабанных перепонок. Юноша морщится, высовывая язык наружу с ощущением обволакивающего иссушения, как внимание его взора ненароком привлекает металлическая вилка на поверхности пола, что ранее со звоном упала при неуклюжих действиях. — Не поваляешь - не поешь. —Эхом раздалась тихая фраза в тишине кромешной, когда Коутона не столь волновал монолог с самим собой, будучи привыкшим вытягивать себя из скуки на протяжении почти всех своих лет.       Корпусом наклоняется, сгибаясь в позвоночнике на удивление гибком и ладонь уже было тянется к столовому прибору, однако перед глазами рассеивается секундное размытие и фокус зрения слетает с контрольной точки, дезориентируя в пространстве и вынуждая пошатнуться хлипкую табуретку под навесом. Другая рука хватается за голову, зарываясь в копну шоколадных кудрей и пережимая волосы с усилием, в попытке нормализовать своё состояние, да удержать необходимое равновесие вновь. Анемия подавала свои признаки, с возмущением о забытости её существования и отыгрываясь в сегодняшний день по полнейшей программе.       Наконец, дрогнувшие пальцы пережимаются вокруг проклятой вилки, а дерево под пятой точкой принимает ровное, более крепкое положение и лишь глаза не отпускают, сменяя вид с потемнения на размытие и обратно. Очки бы ничем не помогли, однако обнаружить сейчас их футляр под рукой, был бы признателен всем небесам. — Ёперный театр, как ёжик в тумане. —Остаётся моргать интенсивно, в кристальной надежде на нормализацию зрения, о позитивном ключе возвращения которого, перестал мыслить в один единственный миг, когда какая-никакая фокусировка появилась, но не на той злополучной вилке и даже не на стене ободранной. Распахнутые широко разные глазницы Скотта, сверлили взглядом обрубок, некогда являющийся пальцем, неизвестно кому принадлежащим и теперь скорее являющийся не чьим, ведь уверенным в функциональности этой небольшой части тела, казалось бредом пустой фантазии. — Оу... Я-..       Собирается договорить заветную фразу о своей правоте прошлой, однако обрывается на полуслове с приоткрытыми губами израненными. Один глаз с серой радужкой прикрывается веком с густыми ресницами, пока чёрное око остаётся не нормально широко глядеть на раскрытую плоть розоватого тона, со стороны надрыва от кисти новоиспечённого охранника, что по расчётам был давно убран прочь, в точности как и его жизнь, оставляя после себя не вещь, а настоящую часть себя в прямом смысле этого выражения. Палец в тени под столом, был более напоминающим средний, хоть и обручальное кольцо золота чистейшего, ныне покрытое той же багровой жидкостью биологической и запёкшейся пленкой в местах малого количества крови, говорило об обратном.       Слюновые выделения увеличивались в объёме, заполняя постепенно полость рта и вынуждая сглотнуть не без труда с дискомфортом в гландах, то ли от отвращения и сброса накапливаемых веществ организма под психологическим напором, то ли от голода к десерту, до сих пор находившемуся на столе поодаль от разлитого напитка газированного. Но был ли это голод к приторному куску торта или собственное прожорливое любопытство к совершенно иной цели?       Смутно различает движения своих неподвластных конечностей, смутной дрожью взора наблюдает за тем, как острые зубцы глянцевой вилки направляются на плотную кожу с синевым отливом, растянуто натягивая бледнеющую плоть до её точного разрыва, от постепенно нарастающего давления силы руки кудрявого. Когда металл входит мягким погружением в боковую часть мяса, минуя столкновение с хрупкой костью в сердцевине, из раскрытого района словно из изжатой губки вытекает субстанция кровавая, загустевшая от короткого времени при обильном поступлении кислорода. Деревянный материал табурета скрепит, а макушка Коутона на удивление не ударяется об угол стола, как парень очередной раз принимает сидячее положение, но на этот раз с важным столовым приборов в хватке между собственными фалангами живых пальцев, пока полная противоположность истекала ледяной алой консистенцией по ручке вилки и в дальнейшем прямиком на его ладонь.       Мозг не работал и не желал работать в правильном ключе размышлений, как щиплящую колкость перекусанной губы, покрывает прохладная влага с липкостью и волокна сырой плоти людской, движение которой шло прямиком к белоснежным зубам навстречу. Глухой звук мокрого соприкосновения острых зубов с обнажённым участком мяса из-под кожи крепкой, пока субстанция чужой крови начинала заполнять под язычное пространство, пропитывая пересохшую полость рта металлическими отголосками привкуса вновь. Челюсть смыкается с сомнительным хрустом еле звучным, осведомляя о раскусе и помещении небольшой частицы на вкусовые рецепторы молодого человека, позволяя ощутить нечто не поддающееся адекватным намерениям, вкусам и... каплям терпения к собственному любопытству ужасающему. Кусочек плоти человеческой, более не задерживается там, где быть не должен был и лоскут проникает в глотку, проскальзывая в сочетании слюны и крови в пустующий желудок без промедления с былыми колебаниями, так же резко обрывая начатый каннибализм.       Столовый прибор в алой крови и с нанизанным пальцем мертвеца, звучным звоном отбрасывается в мусорное ведро сетчатого строения, что содержимое мусора продолжало резать глаза изо дня в день.       Телефонный зарывается растопыренными ладонями в кучерявую копну шоколадных волос своих, упираясь логтями в стол и задевая случайно нервные окончания, что мало чем волновало в данный момент его отяжелевшую макушку головы. Во рту так и осталась вся краса омерзительных вкусов, обволакивая тёплый язык, глотку, разум. Отрицания не имели веса, когда Скотт не мог питать отвращения или неприязни к этому, а понимание своего положения только усугубляло жирное выделение того, что он получил мимолётное удовольствие после утоления своего интереса. — Тварина... "Тебя необходимо изолировать. Расчленить и скормить тем же псам." —Играло в голове, когда все тело пережалось жалобно и лоб уткнулся в сцепку перебинтованных рук, со следами на одной ладони о напоминании произошедшего.       Fazbear Entertainment не место для людей. Это место жительства чудовищ, грехов и пучины отчаяния.

***

      Джереми Фицджеральд мог сейчас продолжать раскручивать ручку на кончике своего носа или удерживать на нём ложку, успешно захваченную из кухонного помещения, да и в целом заниматься всевозможным бездельем до начала смены. Однако планам было не суждено сбыться и потому блондин облокачивался поясницей о коробки деревянные с разломанными частями, желтизной глаз свои пробегаясь от пары сотрудников правоохранительных органов и до третьей женщины, в почти что идентичной форме тёмно-синей цветовой гаммы. — Мы могли бы поприветствовать вас более грациозно, шериф. Но думаю это излишняя хронология с потерей бесценного времени. Вы так не считаете? —Сквозь утончённость металлического тона девушки, просачиваются ноты издевательства, пока черты бесстрастного лица не шелохнулись ни на миг, в правдивости помысла своих комментариев. — Ваши слова имеют вес, мисс... Кеннеди. —Вылетает долями сомнения с уст мужчины приличного возраста, когда на деле будь его воля, за одну подобную фразу вынудил бы пол вылизывать языком шершавым, до кристальной чистоты грязного пола с разводами и бровью не ведя на гендерную принадлежность. И всё же выбор мал, осматривая ещё молодую особу до зелены прогнившей, идентичной волосам её, широкие плечи которой украшал плотный материал униформы как положено и перетянутым длинным поясом через штаны на крепких ногах, пока на районе грудного кармана вшит был шеврон трёх-полосчатый, прямым видом цитируя о звании сержанта... Хоть и бывшего. — Так вы утверждаете, что после ухода из штаба, всё это время работали в здешнем месте и никаких подозрений ранее не поступало? —Прочищая горло, продолжает шериф и украдкой подкашивает зрение к дисковому коробкообразному телефону на выступе столешном, с приличным слоем пыли, что не прочищался по какой-либо причине именно около входа, а может и изнутри ситуация была ничем не лучше.       Дети давно не наваливались толкучкой на стекольные двери, намереваясь каждым попасть одним из первым в стены сказочно-волшебного пространства, где воображение детских взоров делали для них всё куда благоприятнее, чем всё было на самом деле. Теперь же возгласы ребятни, не сидящей на одном месте, заменялись скрипом кожаных ботинок с шуршанием бумаг тех или иных, нарушающих сокровенный покой заведения. — Не совсем так, но мыслите вы под верным углом. "...Своего узкого кругозора." —Дополнить присутствовало желание, но оставляла себя в узде манер с честью минимальной, которой толком и не было по отношению ни к первую копу, ни ко второму, с одним названием и видом от уважения населения, как тот же Джереми казался куда более приятен глазу по опрятности рабочей униформы охраны, с золотисто-металлическим значком обозначения своей должности. — Не перечьте мне. —Последнее, что отвечает ей, прежде чем воздух просвистел над ушной раковиной и вышестоящий сотрудник прошагал мимо кареглазой, подзывая за собой следом и второго, который шило из неприличного места выудить не успел в пубертатном возрасте судя по всему и потому толкая плечом бывшую сержантку. Пошатнулась слабо от нежданности и всё же оставляя сцепленные замком руки за спиной, удержав между пальцев козырёк фуражки, назло не меняя своего положения с разведёнными плечами.       На то же место удара следом укладывается мягкая ладонь с аккуратностью, от чего челюсть у неё смыкается заметно, а воздух весь выпускает из ноздрей плавно, спахивая веки нависшие поверх глаз. Фицджеральд не был уверен в эффективности данной авантюры ради решения того, что посеяли неудачно в стоках мусора, слишком публично для любопытных варвар мимо проходящих, однако ничего иного не оставалось. — Насколько по десятибальной шкале ты уверена, что они смоются от сюда, Банни? Нет, ты конечно убедительна, но... —Жёлтоглазый договорить не успевает, как ощущает женскую ладонь поверх своей по началу застывшие временные секунды, а затем его же руку плавно скатывают с её плеча по гладкой ткани. — Чем больше ты об этом говоришь, тем больше подозрений. Не забывай кто именно опрокинул трупные останки настолько херово, что животные бездомные трапезу устроили и оставили после себя разбросанное мясо. —Подаёт она голос спокойный, разворачиваясь всем телом на 180 градусов назад и пересекаясь взором своим с охранником. — Передай Скотту, чтоб сидел на месте ровно, иначе всё это затянется надолго. И ты под рукой ментам не мельтеши. —Заключает и подводит короткий диалог к концу, вышагивая тяжёлыми шагами массивных ботинок вслед за сотрудниками, оставляя блондина испустить обречённый вздох в сплошном одиночестве и кулаки внизу пережать до побледнения костяшек. — Ты не исправима.       Он достаточно мог иметь дел во взаимоотношениях с этой особой экстравагантной, не смея её винить в импульсивности действий иногда, припоминая свою собственную натуру в подростковых годах пубертата и изворотливую отдачу окружающим. Роль не менее важную тогда играло и окружение, будучи у связавшегося Джереми с компанией таких же своеобразных парней, что только больше тащило его ко дну, которое казалось было пробито в роковой для них всех день. Юноша отчётливо чувствовал брызги крови, попавшие аж на его застывшее лицо, сквозь разрезы для глаз рукодельной маски Фредди, стекая полосочками алыми по щекам хуже пота ледяного. Он плохо знал младшего брата своего друга, плохо имел представление причины вечных унижений с их стороны на беззащитного ребёнка и он отвратительно вёл себя, зарождая с каждым днём новейшие приятные эмоции власти, предлагая идеи вреда младшему Афтону, даже активнее того же Майкла.       Тогда почему это малолетние отродье с трепетом перехватывал весовые пакеты из морщинистых рук бабушек, с малой гордостью и осторожностью помогая перейти протяжную дорогу, получая изредка бонус какой-либо сладости в своих карманах. Почему пара медных глазок девчонки поднимались к его янтарной радужке сквозь маску, с сомнением принимая из его рук совсем новое глянцевое издание, по обучению от избавления акцента в разговорной речи, после возгласов задорных тех же своих дружков, о сравнении маленькой Кеннеди с овчаркой немецкой. У него так же была видна улыбка через разрез для рта, однако она не была схожа с оскалом остальных или может Банни тогда просто мерещилось подобное в искажённой фантазии, из-за проявления первой реакции насчёт её немецких корней, помимо негатива чистейшего. Как только её пальцы малейше коснулись твердого переплёта книги, его руки более не удерживал предмет, предоставляя всё остальное за ней и зайцем дёру прочь давал, возглашая шуткой «Смотрите как бы эта овчарка вас не сожрала потом.» —Перед компанией, вызывая у тех очередной приступ гогота. Интересовало лишь то, действительно ли девушке помогло то странное обучение книжное или забросила эту книгу первым делом в урну, достигая поставленной цели самостоятельно. Возможно оба варианта были в её духе. — А сейчас ты правда кого угодно сожрать готова в сухомятку. И я исключением твоего голода не стану. —Хохочет со своего же вердикта и уголки губ приподнимает, как подушечки пальцев прикасаются к скулам собственного лица и дальше проскальзывают выше, ко лбу, задевая выступы покрытые корочкой швов старых, что тянулись полосой по прошлым разрывам кожи от механической пасти Мангл, очерчивая более потемневшую плоть вокруг правого глаза, неизвестно по какой причине уцелевшего в полной мере почти что. — Поплачусь я не только этим за свои грехи. Слишком слабо всё это. —Улыбка никуда не пропадает с лица, скорее становится куда печальнее и натянутой, прежде чем сдуть опавшую на лицо прядь желтоватую. — Вот так и питай что-то положительное к металлолому. —Фицджеральд сарказмом плюёт, хоть и на деле в любой момент был не против вновь взглянуть на разобранное нечто, некогда являющееся Мангл, до поганых рук ребятни без чувства меры в развлечениях своих потех. Однако сейчас ситуация с этим аниматроником неизвестной гендерной принадлежности, могла быть даже куда плачевнее, если от механизмов или пластиковых частей корпуса, что-либо осталось.       Ладонь скользит в карман задний и пальцы подцепляют плоскую гладкую бумажку, выуживая необходимое клейкое украшение в сочетании белого, серого, красного и розоватых цветов, в которые вписывались и двое жёлтых пятен выраженных глаз двух персонажей. На небольшой наклейке мультиобразной, красуется известная морда Мангл белого корпуса, в ярких розовых тонах на носу, вокруг пышных роботизированных глазниц с длинными ресницами и в сердцевинах лисьих ушей, а выделяющийся элегантный красный покрывает так называемые губы, вместе с ровными рисунками сердец на фоне. Рядом располагается эндоскелет оголённый и с отсутствием одного из глаз, компенсируя полноценным наличием другого - черноту левой полости для ока у самой лисы, позволяя двоим образам в полной мере сочетаться друг с другом. — Какая прелесть. —Выгибает бровь, когда ноготь подцепляет плёнку сзади и защита опадает лёгким падением на пол, пока сама лицевая сторона припадает к металлу холодному, а надёжный клей теперь способствует фактору одного целого между красочной наклейкой и дулом настоящего пистолета в его руках. — Так куда лучше. Сразу видно - мой, и не у каких офицеров я его не сцапал только что.       Палец продевает в спусковую скобу и искусно прокручивает некую добычу без страха задеть заветный крючок по неаккуратности, будучи уверенным в своей ловкости ровно настолько же, насколько имел достаточное количество ловкого опыта в мелких кражах. Только на данный момент это было уже не мелкое подразделение, как и когда-то с сомнением оказавшиеся ключи чужой машины в ладонях подростка, что перешёл грань собранной не оплаченной куче конфет из круглосуточного магазина. Ирония заключалась лишь в том, что у парня был диабет сколько себя помнит и желанные сладости не мог употреблять в огромных порциях как сверстники, а колоссальных нужд в средствах раньше и быть не было, дабы искать оправдания своим действиям. Зачастую всё просто-напросто шло в чужие руки дружков или делилось между их компанией, с искренним смехом дьявольских отродий, от которых сам Джереми ничем не отличался. — Сейчас это необходимо, им не стоило сюда соваться с такой простой парочкой бездельников. —Однако тело сковывают отголоски тревоги и далеко не за себя и свои проблемы насчёт кражи огнестрельного, а за Банни и её сегодняшние планы на происходящее с пожаловшими полицейскими. — Я погляжу ты уже заприватизировал себе сувенир, солнце?       Блондин дёргается от возникновения излишнего голоса в барабанных перепонках, но осознание принадлежности знакомой тональности и слишком приторной клички в целях забавы, приходит так же в скором времени. — О господь бог, прекращай меня так кликать. —Вскидывая брови густые и оборачиваясь через плечо на подошедшего коллегу, закатывает собственные глаза, когда ожидания подтверждаются и ходячий «Голосовой помощник» корчится с нитями корсета, даже не удосужившись поднять взор на блондина. — Когда ты себя током шандарахнул и волосня дыбом встала, то ты вполне был похож либо на домового из моих кошмаров, либо на солнце почерневшее. Без обид, чувак. —Коутон выдаёт всё как есть, не испытывая никакой причины распинываться перед жёлтоглазым, что только хотел зарекнуться о чём-то в ответ, однако его раскрытый рот прерывает громкий возглас с писком от кучерявого: — АУЧ, б-бляха муха! Ёбаные щупальца кракозябры..!       Похоже что карма не заставила себя долго ждать, глядя на то, как длинные фаланги пальцев товарища запутались в нитях для стягивания собственного корсета, из-за чего кожа натянулась до бледноты и красного отлива в подушечки его пальцев, вызывая от всего этого смешок Фицджеральда. — Твоё рукажопство уже не удивляет, Скотти. —От искажения и без того специфического имени, Телефонный лицо перекосил в приступе отвращения, оглядывая блондина с ног до головы косым взглядом серо-чёрных глаз, когда верхняя губа приподнимается и обнажает со стороны линию зубов с выступающим клыком. Кое-как высвободившись и покончив с частью одежды на своей талии, под разразившийся хохот блондина, Скотт выпрямляет спину, стряхивая имитированную пыль со своих рукавов и отводя губы бантиком в сторону, в конце скрещивает руки на груди. — Скотина или скотобаза от Кеннеди, и то лучше звучит. — Уж простите ваше высочество, что я не сру всех подряд как она. —Отвечает Джереми, умещая ладони на столешнице пыльной, по сторонам от чёрного телефона на нём, о чём позже огромнейшим образом пожалеет и будет долго испускать проклятья в сторону ни в чём не повинного стола. — Я бы поспорил на этот счёт. Ты забрал пистолеты у обоих копов? —Перескакивая без стыда на более ценную тему, спрашивает Коутон, кивая в сторону торчащего оружия из кармана коллеги, ткань которого скрывала дуло с обновлённой наклейкой, в стилистике самого жёлтоглазого юноши. — Нет, только у одного. Шериф больно резко угнал дальше моего носа. —Медленно мотая головой в разные стороны с подступившей пульсацией в виски, бормочет блондин, испуская звучный выдох вместе с поличным. — Удивительно. Нос у тебя длинный, а тут не достал. —Всё ещё язвит кудрявый, натягивая заключительную деталь в виде черных кожаных перчаток на свои перебинтованные руки и с хлёстким шлепком отпускает оттянутую линию резины на запястье, при этом в добавок щёлкнув языком. — Подлиннее твоего члена, согласен. У тебя ж всё в рост ушло, да? —Сгибая элегантно кисть вперёд на выставленном логте, пошевелив пальцами идентично кокетливым дамам, с оскалом испускает издёвку Фицджеральд, моментально получая выставленный средний палец в гладкой чёрной ткани, прямиком перед своей наглой физиономией. — Кукарекать будешь с проводом от моего телефона, вокруг твоей шеи во время удушения. И только попробуй сейчас пиздануть про бдсм. —Фыркнув театрально напоследок, Телефонный развернулся на пятках ботинок и торопливым привычным шагом последовал ровно по тому же пути, которому раннее следовали сотрудники правоохранительных органов, пропадая из поля зрения ровно так же, как и появился. — Пизда им. зато будет весело.       Прокручивая огнестрельное вновь на пальце указательном, Джереми не нарушая цепной реакции, покинул далеко не стерильное место с остаточной прохладой, нескончаемо исходящей из щелей входной двери массивной, что вечно не была закрыта до конца из-за неполадок строения. Однако блондин не держал путь следом за остальными в их угодьях, а тянулся к ручке одной из не столь заметных дверей и под характерный щелчок замка, ощущал как ранее собранная пыль со столешницы, скатывалась на ладони в комочки, придавая очередной стимул для волны отвращения и без того брезгливой временами натуре юноши. "Я сейчас блевану." —Доносится в подходящий момент незнакомый голос из коридора к главному залу, судя по всему принадлежащий младшему офицеру из прибывших, от чего жёлтоглазый невольно смешок пускает в некую поддержку комментария, без своих дальнейших следов оставляя основу сегодняшнего дня. — Женская уборная находится прямо и налево. —Без промедлений отчеканила Кеннеди в ответ, поправляя короткий козырёк полицейской фуражки на своей макушке тёмно-зелёных волос, собранных в короткий низкий хвост с чёрной резинкой, которая больше напоминала странный узел ниток из металлической коробки для печенья у бабушек. Весь её вид, с прибавкой поганой до загадочности обнажённой натуры, вызывали лишь неприязнь у пары сотрудников правоохранительных органов. — Я похож на тебя или местную шлюху? Мне мужской нужен. —Офицера искоса упивается взором в её бедное, подобное мертвецу лицо, что украшалось сбором веснушек как вишенкой на торте, придавая женскому виду нестандартное сочетание строгости заодно с какой-то лёгкостью, без призрачных надежд на враждебность. И всё же парень максимум что может изжить из себя, так это фырканье словно лошадь с сарая поверх, не отворачиваясь от девушки, в глупом ожидании ответа на свою без проигрышную колкость, по его скромному самомнению.       Когда же кареглазая на отрывок мгновения замолкает, уступая место тишине с шуршанием до сих пор спутанных бумаг в руках старшего шерифа и будто после отсчёта ровных семи секунд в своей голове, губы тянутся в задорной улыбке, а глаза поджимаются нижними веками, вызывая у молодого копа первоначальное смятение, на замену которого достаточно быстро приходит ответная усмешка с приподнятием правого уголка его губ. — Разве вы не знали, что уборные любого гендера находятся зачастую рядом? Если же вы не заметите перед своим лбом обозначительные знаки с указаниями куда нужно именно вам, то мы можем довести вас до пункта назначения парой шагов. —Наконец Банни лепетом отвечает на поставленный вопрос, склоняя голову слегка в бок, подобно белоснежному, чистейшему заячьему виду с отсутствием длинных ушей, перекрывая весь смысл своих поставленных слов иллюзией невинности. — Как никак, здесь раньше были услуги для людей с ограниченными возможностями, в силу их заболеваний. —Дополняет она вердиктом, понижая к концу тон и с уст в секунды сползает натянутая улыбка, выставляя всё вокруг за неудачную шутку для тугодумного разума, когда офицер губу кривит не скрывая, по щелчку пальца сменяя собственный настрой. Желание прописать своими руками по этой физиономии бывшей сержантки, копилось по мере плавного поступления, но в данный момент мог только резко ухватиться за собственный документ личности, прокручивая тот в руках и открывая взад-вперёд на нервозе. — Эд, завяжи свой язык хотя бы сейчас. —Проговорил баритоном шериф и зыркнул на младшего по званию укоризненно, не имея хотелок очередной раз разгребать ещё больше последствий, чем они первоначально получают в свои законные выходные дни. Наблюдает, как Эдуард собирается возразить и заявить о неуважении со стороны женщины к ним, однако так же быстро теряет этот настрой, заприметив перемены в спокойствии зачастую безразличного мужчины, по итогу лишь цыкая себе под нос и испуская отголоски ругани. Шериф, судя из документов под именем Кристофер Янг, выдох испускает усталый и припадает пальцами к переносице, массируя ту размеренно, да приводя растормошенный разум в полный порядок, коего полноценно получить не мог за последние годы. — Мисс Кеннеди, если вы позволите, то я проведу внешний обход здесь. И желательно без чьего либо сопровождения. —Выделяя последние слова, Янг обращается к тёмновласой, хоть и помысел заключался идентично по отношению к младшему коллеге. — Конечно. Если вам что-то будет необходимо, сообщайте. Я останусь в главном холле. —Кивает кареглазая в ответ и облокачивается поясницей об один из праздничных столов с давным-давно выцветшей скатертью, которая уже и не казалось яркой даже в детских глазах, а скорее сливалась с бесцветностью вокруг и старой грязью местами.       Медовая радужка глаз следит не моргая за тем, как мужчина подходит на неприличное расстояние к юноше и наклоняясь к нему, еле уловимо её слуху шепчет с нескрываемым негативом что-то о том, чтобы тот оставался на месте ровно и лучше бы задал дельные вопросы сотрудникам здешним, нежели бездельем занимался. Молодой офицер на данные нравоучения с указаниями глаза закатывает, выставляя перед лицом шерифа фонарик карманный и сразу вещь перехватывают вторые руки, после чего Кристофер осматривает необходимый для жуткой темноты источник какого-никакого света, да вновь свои серые очи не мало пережившие, поднимает к наглому лицу Эдуарда. — Иди уже. Сам решу что мне сделать нужно. —Юнец совершенно ни во что не ставил куда более высшего по званию и мужчина отлично знал причину подобных манер, к нынешним исходам которых сам был причастен, а потому возражать не мог достаточно влиятельно.       Банни это всё начинает метать из стороны в сторону, между некой забавы от сюра происходящего между ними в рабочие положенные часы, где было не место для личных перепалок, и до неприязни искренней даже при одном их присутствие в стенах чужого для них места. Места, что являлось её пророком и наказанием, контрастируя с ощущением её принадлежности к этой иллюзии ненавистного дома.       Возможно именно это жалко ощущение поспособствовало её недавнему, буквально вчерашнему звонку под вечер сердцевинной недели в роли среды, когда женский корпус сгибался в три погибели с поджатым коленом к грудной клетке, в одном тонком топе сплошного чёрного цвета, из-под которого выбирались лямки бюста по сторонам и находясь в исшарканном кресле, удерживала между пальцев маленькие металлические ножницы, проходясь лезвиями по отросшим ногтевым пластинам второй ладони. Трубка телефона удерживалась плечом к раковине уха с приличной силой, что скорее всего могло оставить после себя красноватый тон следа на её мраморной коже выраженной щеки, пока гудки уходящие к её слуху не раздражали, а напротив - придавали умиротворения среди тишины пустующего дома. «— Мне нужна твоя услуга, Ричард. Не помнишь, как ты мне задолжал?»       С ходу выдаёт важную причину своего звонка на ту сторону, когда гудки в одну секунду прекращаются, а собеседник по ту сторону и не спешит прерывать столь нестандартное начало диалога, предпочитая доносить до Кеннеди только шум собственного дыхания размеренного. После вопроса её, между людьми повисает молчание с тишиной беззвучной, прерывающееся стандартными щелчками стрижки ногтей женских. «— И тебе доброго времени суток, моя дорогая племянница.» —Голос первоначально звучит нежным потоком, окуная слушателя в низкий тембр и слуховые грёзы чего-то по-родному приятного, чего-то из того, что настолько давно не доносилось до девушки в необходимые мгновения ранее. «— Если на мне висит долг, то в не зависимость от его направления или моих провалов памяти, я всё ещё его прекрасно помню. Но что тебе понадобилось спустя столько лет?» —Однако дальнейшие предложения опускают предыдущие формальности тёплой семейной принадлежности, являющейся относительно редкостной вещью в их родословной и теперь мужской тон твердеет не по часам, отдавая должное в том числе вставшему рабочему формату ситуации.       Тёмновласая на это невольно представляет серьёзную физиономию дяди в данный момент, хотя мужчина скорее всего только что проснулся от звона по её вине и в остальном его вид выглядел бы нелепо, начиная сочетанием грубого вида капитана полиции с растрёпанными волосами в разные стороны, и заканчивая мягкими пушистыми тапочками в виде медвежат, если он по сей день её памяти, носил дома этот подарок от его жены. Интересно, выглядела ли сама Банни ничем не лучше по утрам, с осуждением окидывая все окружающее взором негативным, да со сведёнными бровями к переносице удерживая тлеющую сигарету в пальцах, пока на макушке головы красовалась резинка для сбора волос, с элементами ушей кролика. «— Нарушение законодательства США с твоей помощью. Мне нужно выдать себя за копа на какое-то время, пока не разберусь с одной возникшей проблемой. Заранее не беспокойся насчёт моего вида, соответственная форма есть, а оружие...»       Снова щелчок и срезанная ногтевая полоса со среднего пальца, отлетает на поверхность паркета, как теперь свободная кисть тянется к подлокотнику бархатному, обвивая тонкие длинные пальцы вокруг прохладного металла пистолета Colt Defender .45 ACP, являющегося соответственным некоторым сотрудникам правоохраны. «— ...Всегда найдётся в моём комоде на любой вкус и цвет.» —Дуло ледяной температуры нетронутой долгое время, припадает к её пухлым губам, разгорячённым после тяжёлой нагрузки за весь день в душном помещении мастерской, вынуждая девушку расслабленно опустить тяжёлые веки поверх блестящих глаз кофейной радужки. «— В твоей коллекции огнестрельного оружия я не сомневаюсь, Банни. И я отлично припоминаю день, когда ты заполучила Colt Defender из рук моего умирающего коллеги.» —Уточнил Ричард Вольф, не ожидая от этого никакой реакции племянницы, однако сердце тёмновласой поджалось от напоминания, заодно с окрепшей хваткой на оружии с пустующим магазином. «— Теперь попрошу тебя подробнее уточнить то, что от меня требуется в ближайшее время. Ты ведь умная девушка и сама понимаешь все перспективы последствий.» —Её слух улавливает, как к стальному голосу мужчины добавляется шуршание и щелчок руки, что говорило о чём-то традиционном на план его вечной привычки всё переводить на бумагу, а позже носится по дому в поисках затерянного огрызка с важной информацией, от которой зависела жизнь всей галактики этого мира. «— Значит поможешь?» —Она чувствовала укоризненный укол совести то ли за подставление одного из немногих оставшихся родственников, то ли за собственное молчание с ним, протяжностью в долгие года, когда дядя и не собирался наседать или беспокоить её душу в необходимый период восстановления одиночества, в данный момент без излишних вопросов следуя словно просьбе того же ребёнка года назад. «— Помогу.»