nothing is but what is not
1
Интуитивное, слепое движение — Эмбер тянется за ней; сладковато-терпкий запах клубится и толкается в груди, пока по спине катит ленивой волной. Утро режется сквозь веки, и Эмбер вжимает лицо в мягкость подушки, сжимает ее в руках и вдыхает еще раз, дольше и глубже, пока не отзывается на сонное удовольствие урчанием. Медленно, неохотно, покачиваясь на двух встречных течениях, Эмбер просыпается. И вздрагивает от чувства стыда. («Прошу, прошу, прошу, прошу»). Под кожей искрит желание если не спрятаться, то сделать хоть что-нибудь; отвлечь; отомстить; маленькое победоносное шествие от груди, туго вздымающейся в ожидании, до упругих бедер. Разделяй и властвуй. Эмбер улыбается и ведет рукой по пустой половине кровати, грубоватый матрас еще теплый под ладонью: она только что была здесь. С минуту Эмбер лежит, не двигаясь, и ждет, когда ее коснется чужое присутствие — но не чувствует его, даже не слышит. Только тогда она садится и открывает глаза. Эмбер одна в своем номере. За окном даунтаун Чикаго: стекло и снег; на прикроватной тумбочке — ничего. Ровно то, чего ожидала. У Эмбер весь день расписан с педантичностью президентского секретаря, поэтому нужно подняться с кровати и славировать между подушками и постельным бельем на полу — в душ. Под горячей водой все синяки и царапины ощущаются свежими, Эмбер не глядя знает, где они: только там, где их спрячет одежда. Избирательно. Осмотрительно. Почти заботливо. Зачем оставлять следы, если знаешь, что сбежишь? Мора — так она представилась. До раздражения красивая женщина чуть за сорок, ушедшая с какого-то мероприятия в банкетном зале отеля; Эмбер пила кофе за барной стойкой и зазубривала свою речь, когда бармен обронил повод для разговора. Через пол-чашки капучино Эмбер рассказала, над чем работала последние пять лет. На первом курсе мединской школы она видела схемы на основе пэт-сканов несчастных, испытывающих влечение. Фейерверк в голове: полыхающая преоптическая зона, заведенная ПОВ, префронтальная кора, перерабатывающая весь социальный опыт разом — как вся жизнь перед глазами. Разряды адреналина под кожей, вязкость серотонина на кончике языка, дофаминовый взрыв от внезапной тесноты в груди до пустоты в животе. Эмбер могла бы в деталях рассказать, почему ее тело отреагировало именно так, какие нейромедиаторы мгновенно превратили ее в наркоманку и как скоро тяга и желание исчезло бы — но обо всем об этом она подумала слишком поздно. Мора улыбнулась, сверкнула веселыми глазами и проговорила бархатным голосом с урчащей интонацией: «Так значит, людей убивает их собственный мозг. Если они так устроены изначально, стоит ли это менять?» Спорили до закрытия бара и после. Эмбер подставляет лицо душевой воде, чувствует, как она давит и кусает кожу жаром, тарабанит по плечам и сходит по худому телу. Все, о чем стоит теперь думать — насколько полезным оказалось это знакомство. Хороший секс снижает стресс. Внимание женщины с внешностью актрисы и умом ученой — неплохо влияет на самооценку. Вечером предстоит выступить на конференции нейробиологов, всего в двадцать девять лет рассказывая о своей теории об отмене старения, так что разбавленный кортизол и щепотка нарциссизма не будут лишними. Эмбер повторяет про себя слова доклада, в деталях представляет наряд, репетирует нечитаемую вежливую улыбку. Она молода и привлекательна, и никто не обманется насчет того, как она получила финансирование. Будет бойня. Вслух Эмбер повторяла, что ей нужно завести связи. Утирая запотевшее зеркало и ухмыляясь отражению, она думает о том, что лет через десять журналист The New York Times найдет фото с конференции на Фейсбуке и подпишет: Эмберли Джексон в первый раз рассказывает, как обмануть смерть. Море понравился доклад для этой конференции. Переубедить ее так и не удалось, но она слушала и спрашивала, цеплялась взглядом с игривой усмешкой на губах и осязаемой нежностью в глазах. Так смотрят на тех, кого знают всю жизнь, и Эмбер принимала это как данность — ближе к ночи и дну бокала в голове остались только фразы вроде «да пошло все» и «какая же красивая, твою мать». Одновременно хотелось и не хотелось разговаривать. Комната покачивалась и плавилась, но бутылка вина осталась почти полной. Эмбер чувствовала себя раздетой, не сняв даже пиджак. Она ощутила это во время очередной паузы — любопытство и молчаливое согласие, к чему все идет, — разрешение. Мора ждала, и ее глаза отливали золотом в тусклом свете номера. Загорелая брюнетка в черном вечернем платье; от тяжести тишины взгляд так и тянуло вниз, к глубокому декольте и точеной талии — но Эмбер не двигалась. Не от смущения. Не от сомнения. Не от незнания даже, хотя ее раньше не привлекали женщины. Что-то держало Эмбер на месте, трогая у корней волос. А когда отпустило — она подалась вперед и Мора ответила на поцелуй. Медленный. Легкий. Как будто все, наполненное ее вкусом и запахом и теплом, не грозилось схлопнуться; как будто она не слышала, как у Эмбер колотилось сердце, и не замечала, что Эмбер едва не трясло; как будто до рассвета оставалось бесконечно много; как будто Мора осталась бы утром все равно. Эмбер обнаруживает себя уже почти одетой возле наспех собранной постели. Пытается думать о том, что все ошибаются и бывают наивными, но срывается и вздыхает, сжимая зубы. Конференция. Нужно сосредоточиться на ней. Главная сложность в том, что хорошего доклада и безукоризненного внешнего вида мало. В первых работах помогал доктор Хартдеген, научный руководитель времен меда, и Эмбер нужно перещеголять его громкое имя, не переходя грань. Будь она терпеливее — подождала бы несколько лет, набирая репутацию и публикации, чтобы не приходилось ютиться за иссушенной спиной академического ветерана. Но ждать Эмбер не хотела. Она подходит к окну, ведет взглядом по высоткам мегаполиса сквозь собственное расплывчатое отражение, и в который раз представляет, как это будет. Как отвечать на вопросы, как невзначай ронять фразы, как не быть симпатичной девочкой-протеже Хартдегена, умненькой ровно настолько, чтобы продолжить начинание мумифицированного добряка. Но — о, мне так повезло, что человек такого калибра поддержал мою концепцию. Эмбер усмехается: где-то в бесцветном небе над Чикаго старик Хартдеген, должно быть, достает Вейра, угодившего с ним в один самолет. Главному спонсору полезно послушать о том, как доктор-нейробиолог воодушевлен; нужно отдать должное, поговорить об успехах Эмбер Хартдеген любит. «У девушки в голове высокоскоростной компьютер, далеко пойдет». Если бы, думает Эмбер. Ни один компьютер не ошибся бы насчет Моры — но это только потому что у компьютеров нет гормонов и ни один код не осилит иррациональность того, как ощущался поцелуй с ней. Пальцы чуть сминают нижнюю губу: Эмбер криво ухмыляется, сама не заметив, как поднесла руку к лицу. Касание легкое, едва ощутимое, но воспоминание почти что оседает на коже и языке. Темнота, привкус красного полусладкого и близость, в которой хотелось быть. Разогнавшийся пульс, сильный и шумный стук в груди, пока руки Моры на плечах обнимали тесно и крепко. Спокойно. Как будто не было часов споров и флирта и хождения по кромке совсем личного — Эмбер слышала и ощущала дыхание обеих и чувствовала спокойствие. И что-то еще. Звонок телефона. Эмбер, вздрогнув, секунду или две просто смотрит на дисплей на расстоянии и только потом подходит, принимает вызов. Голос с чужой линии кажется загробным: — Мисс Джексон? — Да? — Добрый… точнее… Гхм, в общем, здравствуйте. — Девушка в телефоне ощутимо нервничает, а Эмбер думает о том, как ее брали на работу оператора. — Я звоню по поводу конференции Gordon Research. Вы, наверное, уже знаете, почему — но мероприятие отменяется. И… надеюсь, это будет уместно, но от лица администрации и организаторов конференции приношу соболезнования. Эмбер молчит, тупо глядя перед собой. Стадии горя. — Мисс Джексон?.. — Я здесь. — Голос звучит ровно, сплошные алгоритмы и ноли с единицами. — А что я должна знать? Почему конференцию отменяют? Пауза. Эмбер ждет, не двигаясь, и смотрит в пустоту над крышами высоток; под ухом посреди неловкой паузы тянется трескучий нервный вздох. — Я… Слушайте, мне жаль, что об этом сообщаю я. У нас тут еще полный кавардак после случившегося, так что… — Мало что раздражает Эмбер больше людей, неспособных говорить по существу. Если бы оператор могла ее видеть, она изобразила бы нарочито-пластиковую ободряющую улыбку; вместо этого Эмбер молча режет взглядом окно. В груди густеет и поднимается отзвук скрежета, которого нет. — В общем, нам сообщили, что самолет с доктором Хартдегеном разбился. Без… без выживших. Профессор пожил долго и хорошо, в основном потому что не знал мира за стенами университетов и исследовательских центров. Вейру в его полтинник было весело и голодно: сколько бы денег ни приносили проекты, сколько бы красивых ученых блондинок ни встречалось на пути, ему было мало. Пацан с седыми висками, который к чему угодно относился по-житейски, в этой жизни не надо ничего усложнять, детка. — Какой ужас, — комментирует Эмбер, рассматривая гладь над зимним городом. Вздыхает, убрав телефон от лица, а потом добавляет: — У вас, наверное, дел невпроворот. Спасибо, что позвонили. — Да, я, эм… — Ощутимое облегчение в голосе. — До свидания? — До свидания. Кончик языка упирается в клык, движется дальше и обратно, пока, расцарапанный, не займется легкой болью. Эмбер не двигается: ей нужно придумать, что делать дальше. Она взвешивает и отметает варианты один за другим, пока не подхватывает одну мысль — и реальность вдруг становится осязаемой. Комната серого света: выглаженные шторы, прямоугольный диван, безликая современная картина на стене. Эмбер подходит к журнальному столику и подбирает один из двух бокалов, наливает вина и выпивает залпом. В открытой согревшейся бутылке пророс резковатый алкогольный привкус, и Эмбер чуть морщится. Крутит в руке и рассматривает бокал, прикидывая, стоит ли того быстротечное этаноловое просветление. На стекле остался матовый след чужой помады. Спокойствие, вспоминает Эмбер, чувствуя тоскливое покалывание в уголках губ. Приятное безвременье и осознание, что было и что будет; Эмбер в деталях вспоминает, как (улыбчивая, мягкая, инфернальная и властная) Мора целовала ее — и все мысли и ощущения складываются в одно слово, вспыхнувшее в голове. Принадлежность.