Холодный вечер, тёплая ночь.

Руфус Барма чужой. Чужой в Риверре, в стране, порой кажется, что и в мире, где больше не осталось носителей некогда известной фамилии. Последний глава исчезнувшего рода. Нелюдимый герцог, оставивший все человеческое за стенами поместья, чтоб безмолвным слугой стоять за спиной возлюбленной подруги, единственной понимающей терзания «Ру» без всяких объяснений. Шерил вздыхает, замечая, как с годами пламя, игравшее отблесками в тёмных глазах, неумолимо гаснет, оставляя едва тлеющие угли, пепел усталости и тщательно скрываемую ото всех, включая самого себя, боль. Ему немного за шестьдесят, если знать правду, и навскидку вечные тридцать при знакомстве. Он все реже появляется в обществе лично, по штабу Пандоры носится окончательно свихнувшаяся подделка, а Рейм, регулярно наблюдающий бесчинства творения силы Додо, всерьёз задумывается об обращении за помощью к дому Рейнсворт. После встречи в опере что-то неуловимо меняется, искажая привычную реальность, но в тоже время будто дополняя её новыми яркими красками. Лунетт улыбается, прижав руки к груди, когда впервые видит в алом омуте лучшего, почти единственного, друга знакомую по смазанно-детским воспоминаниям искру, согревавшую когда-то не выносящего теперь и малейшего холода Барму. Рейм догадывается быстро. И, игнорируя неуместные совершенно возражения совести, оставляет для Зарксиса небольшую подсказку, ключик к умирающей душе господина Руфуса. Приобретенный опыт позволяет сохранить тайну, а потому едва не опрокинувший на себя книжный шкаф Брейк становится неожиданностью, и герцог не может точно определить сходу приятной или невыносимо раздражающей. А он смеётся, смеётся живо, разгоняя застоявшуюся тишину, говорит много-много и быстро, сбиваясь, задыхаясь почти, раскладывает Барму на внутренние составляющие. Упрекает шутливо, мол, нехорошо с вашей стороны было устраивать пересказ биографии Кевина Регнарда при детях, да ещё и без его, Зарксиса, согласия. "Это месть." – думает Руфус. Месть за вытащенное на свет прошлое. Окровавленное, хранящее горечь потери и сотню отнятых жизней. Думает и ошибается. Каждое слово, озвученное, угаданное, оседает где-то внутри, тянет к земле правдивостью, точностью, но ненависть молчит, молчит и герцог, рассматривая незваного гостя. В проницательности Брейка сомневаться и прежде не приходилось, но желание утереть нос "обидчику" будто усиливает имеющиеся навыки. Руфус фыркает от глупости сложившейся в голове формулировки и невпопад озвучивает последовавшее за ней предположение: – Знаешь, Шляпник, оказывается деградация заразна... Ты явно плохо на меня влияешь. – А мне вот кажется совершенно противоположное, – хитро скалится Зарксис, беспардонно усаживаясь на подлокотник и, склонившись к лицу Бармы поясняет, – за минувшие...полчаса вы ни разу не попытались меня ударить или выгнать, хотя я абсолютно уверен, что попал в точку как минимум трижды. – Пошёл прочь, – без особого энтузиазма тянет, поднимая взгляд и замахиваясь тессеном, – доволен? Брейк легко соскакивает на пол и шагает по направлению к шкафу. – Вы не осознаëте и потому даже более одиноки, чем я. – исчезает, привычный к летящему в спину вееру, но тот остаётся в руках владельца и Руфус не может выбрать что поразило его сильнее: мастерски проведенный анализ или последовавшее за ним своеобразное признание, а может и вовсе вышедшая за все возможные рамки наглость Шляпника. *** Зима укрывает Риверру беспросветно-белëсым, кусает за щеки морозом, роняет сосульки с крыш. Предпраздничный вечер в Пандоре искрится радостью, предвкушением, мелькает радугой украшений и роскошью нарядов. Герцог с недоумением оглядывается вокруг и в который раз поражается, как оказался на этом приёме, среди людей, подобных которым, презирал и избегал всю жизнь. Вспоминает, что обещал Шерил, и готовится терпеть минимум до грани приличий, чтоб не сбежать раньше предписанного. Рядом с младшей Рейнсворт мелькает фигура в чёрном, так же сторонящаяся чересчур любопытных светских компаний. – Шляпник, – на выдохе шепчет Барма, и совершенно не делает вид, будто удивлён мгновенно обернувшимся в его сторону с лёгким прищуром силуэтом. "Слабеющее зрение обостряет остальные органы чувств." – подтверждает память вычитанным где-то одним из множества фактов. Шерон подходит перекинуться парой слов с бабушкой и между их сопровождающими остаётся едва ли метр. Брейк вычурно кланяется, улыбается слишком слащаво, чтобы претендовать на искренность, но при виде такого же недовольного обстановкой "брата по несчастью", пусть даже в лице, кажется, вечно пребывающего в подобном настроении Руфуса, сочувственно хлопает по плечу, выдав за отряхивание с герцогского плаща несуществующих пылинок. Барма давится воздухом, на доли секунды теряя самообладание, когда слышит фразу, заменяющую приветствие, и чувствует как с плеча чужая ладонь спускается до талии, а вторая осторожно, но крепко, удерживает привычно скрытые под перчатками, на этот раз более тёплыми, пальцы: – Не окажете мне милость? "Сначала сделал, потом спрашивает. Наглец." – но вслух иное, привычно колкое: – Совсем из ума выжил, я погляжу? – Шляпнику положено быть Безумным, иначе, история выйдет скучной. – Зарксис подмечает все изменения, но не комментирует того факта, что Руфус, несмотря на внешнюю неприязнь, не вырывается, как и не отвечает чётким отказом. – К тому же, ваша Цепь с лёгкостью избавит нас от возможных проблем. – После того как твоя их создаст. Разрушение всего, что связано с Бездной, если ты вдруг забыл. – обмен любезностями, в целом, занимает не больше минуты, а на пропажу двоих "слуг" обращают внимание разве что самые близкие. Иллюзия накрывает невесомой вуалью, герцог обманывается вынужденностью, ведь Шляпник все-таки потащил его в центр зала, но ложь слишком ненадежна и рассыпается мелкими конфетти. В конце концов, он ведь так и не отстранился. *** Пурга заметает улицы, пробирается в самые крохотные щели, воет насквозь пронизывающим ветром. Барма плотнее кутается в шаль и радуется возможности не покидать поместье в ближайшие несколько дней из-за полностью остановленного в силу погодных условий движения в городе. Забирается в кресло, скинув домашнюю обувь. Не по этикету, но сегодня можно. Сегодня... Брейк выбирается из шкафа босой (где только промокшие сапоги оставил?), припорошенный начавшим таять в помещении снегом поверх форменного пальто и брюк. Дресс код Пандоры он соблюдает только по собственному желанию, что посещает крайне редко. Руфуса, если быть честным, пробирает дрожь от одного взгляда в сторону этого ходячего недоразумения, поэтому (и только поэтому!), Шляпника не гонят прочь, а позволяют остаться, высушить вещи, дабы не подхватить что-нибудь мерзкопакостное и в его случае почти наверняка возможно летальное, вроде воспаления лёгких. За окном царствует стихия и Зарксис (Кевин?), её дитя, контрастом необычайно молчалив и спокоен, когда садится ближе к огню, ближе к герцогу, прямо на пушистый ковёр у его ног. Барма ненавязчиво касается спутанных прядей, создавая ещё больший беспорядок, гладит механически, гоняясь за обрывками невнятными на краю сознания, заполненного одним единственным ощущением убийственно-мучительного холода. – Знаете, герцог, – отзывается его мыслям Брейк, – я понял, отчего вы вечно мëрзнете. Всë потому, что сердце у вас ледяное. – он и сам похож, жженый сахар, горчащий на языке, хрустящая цветная карамель и острые грани – осколки. – Спешу тебя огорчить, Шляпник, все куда прозаичнее. – оцепенение сбрасывает с трудом, голову склоняя на бок, – Дело в перманентно пониженном давлении. – уголки губ вымученно приподнимаются, эстетику предположения он пока в состоянии оценить. Недостающая деталь встаёт на место, загорается метафорическая лампочка. Руфусу это сочетание эмоций известно, но силы и желание для предотвращения очередной идеи из ряда вон напрочь отсутствуют, а вместе с ними и сопротивление сильным, но не потерявшим в изяществе, рукам. Да и в этот раз стремления Зарксиса будто бы глубже стандартных пакостей, поэтому герцог позволяет сделать больше, оказаться ближе. Тот проникается, прячет довольную усмешку в чужих волосах, уносит в спальню, тенью гасит большую часть свечей, раздевает до рубашки и штанов, ругается приглушенно, путаясь в многочисленных слоях одежды и застëжек, на себе оставляет ровно то же. – Надеюсь, вы не расцените это как посягательство на вашу честь? Я не планирую расплачиваться свободой или жизнью за то, чего не совершал. – в пустоту, но Брейк на явную реакцию особо и не рассчитывает, шутка частично озвучена для устранения собственной неловкости, потому что после этого он приподнимает уголок одеяла и ложится рядом, заключая герцога в объятия. Барма теряется, ожидавший иного исхода, немой вопрос повисает, искажаясь с "Какого чёрта, Шляпник?!" до "Какой дурацкий сон..." с капелькой "Не хочу, чтобы он заканчивался..." Зарксис считывает каждое, вплоть до последнего оттенка, что-то в груди за печатью тянет болезненной сладостью, отражается нежностью неприкрытой: – Вы слишком много думаете, пора отдохнуть. – теплом разливается, учащая пульс, а ведь только пара простых фраз и одно непростое решение. – Доброй ночи, Руфус. – И никакие кошмары не посмеют явиться, пока трепетно бережёт покой своего возлюбленного господина красноглазый рыцарь. Он останется. До утра. До весны. До самой смерти.