Долгий день в студии дает о себе знать. Шея неприятно ноет, а небольшая разминка, сопровождающаяся громким хрустом, нисколько не помогает, если не делает хуже. Ноги затекли от долгого сидения в одном положении так сильно, что при попытке встать парень едва не падает, ощущая лёгкий страх. «Нельзя себя доводить до такого состояния», — мелькает в голове уже в который раз, ещё бы прислушиваться к этому… Нет нужды упоминать о том, как плохо глазам и как редкое моргание ощущается острыми пронзающими иглами, что оставляют после себя некрасивые красные следы. Жутко.
Если все тело молчит, не выказывая никаких нелестных слов, то вот желудок в стороне не остаётся никогда. Он такую симфонию исполняет, что любой мог бы позавидовать совершенно оправданно. Урчание распространяется по помещению с небывалой скоростью, призывая обратить на себя внимание, а Юнги ничего не остаётся, кроме как вздохнуть и нехотя начать собираться. Он раздражается от мысли, что этот день прошёл абсолютно бесполезно, как и множество других, впрочем. Слова не идут совершенно, как бы Юнги не пытался их подтолкнуть и упросить собраться хоть в одно предложение. Безрезультатно. Нехотя в голову закрадывается ещё одна мысль о том, что он просто не знает, о чем писать и какой смысл вложить в строки, словно его запас ресурсов иссяк, а пополнить его нечем. Это так невыносимо раздражает своей правдивостью, но… Сейчас у молодого человека просто нет сил на какие-либо эмоции, поэтому он ещё раз проверяет всю аппаратуру, выключает свет и, закрыв дверь, уходит.
Ночная прохлада вызывает дрожь по всему телу, заставляя стремиться к источнику тепла. Юнги этому следует, направляясь быстрым шагом к машине, но почувствовав что-то странное, останавливается. Начался первый снег. Крупные мягкие хлопья неспешно опускаются, украшая все вокруг. Мин невольно поднимает голову к небу и засматривается на летящие снежинки, позволяя им прикоснуться к его лицу холодными лапками. Он уже и забыл, каково это, стоять вот так и наслаждаться моментом. Наслаждаться жизнью. Улыбка сама появляется на его лице — такая чистая и искренняя, какой не было давно. Этот факт мог бы очень сильно напугать Юнги, если бы ему не было настолько все равно. Он улыбается.
Дорога до ближайшей закусочной выходит недолгой и даже немного приятной. Разъезжать по ночному городу, что переливается множеством огней, доставляет небывалое удовольствие и расслабление, которого он раньше не испытывал. Даже глаза отдыхают вместе с телом, несмотря на яркий свет.
Сколько же он упустил…
Юнги проходит в небольшое кафе, предварительно натянув маску, шапку и очки, скорее по привычке, нежели из необходимости. Толпы фанатов перестали его пугать уже давно, на сасэнов — иммунитет. Мин повторял это в голове ежедневно, словно мантру, лишь бы избавиться от съедающего чувства страха и беспомощности в куче людей, которые не видят ничего дальше своего носа, которые не знают о таких понятиях, как комфорт и личные границы, которые продолжают называть себя фанатами. Сейчас он относится к этому гораздо спокойнее, практически никак. Вроде и радует, а вроде и ничего хорошего.
Но в этот раз музыкант удивлен. В небольшой забегаловке тихо так, словно она и не должна работать сейчас. Юнги даже выходит на улицу, чтобы свериться с режимом работы. Он задумчиво хмурится, видя надпись «круглосуточно», и неспешно возвращается в помещение. Торопиться некуда. Он устал торопиться.
Мин осматривает бегло пространство уютного кафе, замечает разного цвета мишуру, гирлянду, что излучает теплый приятный для глаз свет, маленькие ёлочки на каждом столике. Он хмурится в который раз за день, невольно задумываясь над этим действием. Кажется, оно повторяется слишком часто, ещё чуть-чуть и прирастет к лицу в виде некрасивых морщин. Украшения его несколько удивляют, слишком рано для нового года, разве нет? Ради интереса Юнги даже достаёт телефон, смотрит на дату и не верит своим глазам — десятое декабря.
Его голову посещают тягостные мысли о том, что нужно снова покупать подарки, снова тратить на это время, снова делать вид, что рад получить в ответ такую же бесполезную хрень. Это рутинное дарение подарков давным давно перестало быть чем-то особенным, волшебным. Юнги уже и забыл, каково это, испытывать лёгкий трепет в томительном ожидании, переживать, понравится твой презент или нет. В конце концов, сам процесс покупки, а затем и упаковки подарка приносил небывалое удовольствие и расслабление. Сейчас такого нет. А музыкант и не знает, когда будет.
Он вспоминает, что пришёл сюда не для открытия старых воспоминаний, а поесть, вообще-то, потому поворачивается в ту сторону, что ещё не успел рассмотреть, и застывает слишком неожиданно для себя самого. Его взгляд устремлен на уснувшего парня за стойкой. И как он не увидел его сразу? Музыкант заинтересованно подходит ближе и разрешает себе чуточку рассмотреть юношу. И невольно замирает. Тот спит слишком уж заразительно, если так можно сказать. Лицо у него такое умиротворенное, словно десятый сон видит, оттого и красивое. Нежного персикового цвета волосы немного спадают на лоб, ничуть не портя его внешний вид. Они, кажется, немного щекочут его аккуратный нос, мешая спать. В мыслях мелькает непонятно откуда взявшееся желание провести рукой по этим наверняка мягким локонам, убрать мешающие прядки за ухо, не разбудив при этом. Юнги усмехается этой несусветной глупости и переводит взгляд ниже, к дрожащим ресницам и… невероятно красивым приоткрытым пухлым губам.
Пора будить.
Юнги стучит костяшками по столешницей совсем рядом с ухом работника буквально пару раз, но на удивление, этого хватает для того, чтобы тот вскочил и завёл приевшуюся всем шарманку.
— Доброе утро! Готовы сделать заказ?
— Парень, — начинает Мин, хлопая глазами от такого потока энергии, — сейчас явно не утро…
Непонятно, на чьём лице сейчас больше растерянности, то ли у сонного паренька, что вырвался из дремы по щелчку пальцев, то ли у музыканта, который такого приветствия точно не ожидал. Но вместе с тем работник приходит в себя, отвешивает глубокий поклон, приносит извинения за свое поведение и просит не писать жалобу. Всё это одним сплошным текстом, да ещё так быстро, Юнги какое-то время нужно прогрузиться.
— Никаких жалоб, если вкусно меня накормишь, — выдвигает Мин свои слишком очевидные условия, потому что он уж точно не собирался заявлять о милом парне, что спит в ночную смену в закусочной. О таком если и сообщать, то только с жалобой на руководство, мол, почему персонал до такого состояния доводят? Но и это Юнги не нужно.
— Договор, — улыбается парень без бейджа. — Что будете заказывать?
Музыкант пробегается по меню, быстро называя несколько позиций, которые кажутся ему особенно вкусными, доходит до напитков, задумывается и решительно просит бутылочку соджу.
— Покажете документы? — в ответ на приподнятые брови, работник поясняет. — Такие порядки, господин.
— Не думал, что так молодо выгляжу.
Юнги остаётся только тяжело вздохнуть и начать снимать свою экипировку. Он знает, как это обычно бывает — крики, визги и автографы, куда же без них. А может, его сейчас наглым образом разводят, оправдываясь правилами заведения? Этот вариант в голове звучит очень правдоподобно, Юнги невольно начинает раздражаться и снимать всё быстрее, сосредотачиваясь на мыслях о еде. Еда.
Сняв маску, Мин приближает водительские права к своему лицу и смотрит прямо в глаза юноши напротив, медленно отсчитывая про себя — три, два, один…
И ничего не происходит. Парень хлопает глазами, прогоняя залежавшиеся крохи сна взмахами пушистых ресниц, слегка поправляет чёлку, будь она не ладна, а вот потом его челюсть едва ли не соприкасается с полом. Он понял, догадывается музыкант и спешно накидывает в голове план действий. Хоть в забегаловке и пусто, нарушать тишину ночи может лишь первый снег, продолжающий размеренно кружиться по воздуху. Но никак не крики фанатов. Одного конкретного, если быть точным. Поэтому Юнги осторожно поднимает другую руку, не совершая резких движений, прислоняет указательный палец к губам, вытянутым в трубочку. На удивление, этот приём срабатывает, ведь сотрудник кафе закрывает рот, краснея ушами от такой неловкой ситуации. Они одновременно выдыхают, хихикают, замечая, и снова замолкают.
— Вау, — только и может произнести юноша с персиковыми волосами. — Рад встрече, продюсер Шуга.
— Не говори так, — Юнги корчит недовольное лицо, вызывая удивление у своего ночного собеседника. — Продюсер Шуга я на работе, сейчас я — Мин Юнги, который страшно хочет есть и пропустить по стаканчику, — вздыхает преувеличенно недовольно, а после улыбается устало, оттого не менее чарующе. И он, кажется, провоцирует на ответную улыбку юношу напротив. Иначе нельзя объяснить, почему тот вдруг заискрился так, что глаз не видно.
Юнги падает за один из столиков, выкладывает на него все при себе имеющееся и зарывается пальцами в волосы, возвращаясь к тяжёлым мыслям. Новый год, подарки, песни… Как все достало! Будь проклят этот чёртов новый год! Будь прокляты эти песни! Всё, хватит с него, он завязывает с этим дерьмом.
Взвинченный, Мин со всего маху бьёт по столу кулаком, шипит от боли и смачно матерится. Хочется уже об стол головой биться, честное слово. Эта рутина настолько его доканала, что он уже сотни раз пожалел, что вступил на эту тропу. Тропу, по которой он уже давно перестал бежать и к чему-то стремиться. Музыкант застыл на месте, ни шага вперёд, ни шага назад.
С тяжёлым вздохом он опускает голову на стол в попытке угомонить разбушевавшуюся злость, прикрывает глаза, дабы на пару минут отключиться от реальности и проваливается в сон. Интересно, что за мгновение до этого Юнги слышит какой-то писк с кухни, но поднять голову нет никаких сил.
Краткие мгновения сна, больше похожие на легкую дрему, не помогают, но и хуже не делают, он привык. Снов Мин давненько уже не видел, так что этот момент не исключение, а, скорее, обыденность.
— Надо же, он даже во сне хмурится, — слышит музыкант совсем рядом, но не придает этому значения, это же не с ним пытаются поговорить. Но если и так, он глаз не откроет, общаться ему хочется в последнюю очередь. Его социальная батарейка давно на нуле, и заряжать ее Юнги пока что не планирует.
— Господин Мин, — зовут его тихим приятным голосом, что просыпаться даже не хочется. Он убаюкивает.
Юноша в растерянности хлопает глазами, продолжая держать в руках поднос с поздним ужином для своего ночного гостя. Что делать-то? Можно ли его касаться? Он как-никак знаменитость, известный репер и продюссер. Что с ним, обычным официантом, сделает компания господина Мина, если узнает, что он потрепал того по плечу, желая разбудить? Чимин уверен, что ничего хорошего, но терять ему нечего. Он опускает поднос на стол без единого звука и, задержав дыхание, наклоняется и легонько хлопает по плечу. Этого действия хватает, чтобы Юнги резко поднял голову и открыл глаза, уставившись на работника кафе.
— Я уснул? — спрашивает он хриплым голосом и трет глаза. Чимин думает, что ничего милее в своей жизни не видел, и послушно кивает, отвечая на вопрос. — Спасибо…
— Меня зовут Пак Чимин. Приятно познакомиться, Юнги-щи.
— Взаимно. Ты… не составишь мне компанию? Пить одному как-то совсем тоскливо, — усмехается с легкой грустью музыкант, встречаясь взглядом с Паком. У того в глазах смятение, неловкость, неувренность. Он ничего не отвечает, лишь пальцем на себя показывает, молча спрашивая «я?». — Ты не выглядишь, как сумасшедший фанат или сасэн. Я не настаиваю, если у тебя есть причины для отказа. А они, я уверен, есть.
— Я сейчас. Я… сейчас, да, щас-щас, секунду, — бормочет скомканно парень и удаляется в сторону кухни.
— Чимин-а, — Юнги зовет его лениво, растягивая гласные. Тот резко останавливается, оборачивается и кланяется, приготовившись слушать. — Возьми еще одну бутылочку, на свой вкус, пожалуйста, — просит музыкант с мягкой улыбкой на губах. Чимин не может устоять, даря в ответ такую же искреннюю эмоцию, и все-таки скрывается на кухне.
Вот уж не думал Пак, что встретит своего кумира. Того, кем восхищался со школьной скамьи и продолжает по сей день, ступив на третий курс обучения в университете. Самое время изучить дыхательную гимнастику, которой он разумеется не пользовался ни разу, но когда-то же надо начинать. Он вспоминает момент, когда Юнги снял маску и показал свое лицо, как у него тогда неловко открылся рот и как музыкант спешил его успокоить. Ужасно стыдно.
Но ладно, с этим можно разобраться и потом. Только вот что делать с предложением составить компанию? Он жмурится, понимая, что согласился и на что согласился. Как это будет выглядеть? Должно быть, очень неловко. Ладно, была не была. Чимин ведь смог коснуться его плеча, никто его не убил и не посадил в тюрьму, пока что. Это и пугает.
Пак возвращается в зал, прихватив соджу со вкусом сливы, и аккуратно присаживается за стол. Его взгляд падает на нетронутую еду и еще не открытую бутылку. Ощущение, что этот господин даже не двигал поднос, неужели ужин выглядит так непривлекательно?
— Начинать есть одному — невежливо, поэтому я ждал тебя, — спокойно произносит Юнги, словно прочитал его мысли. Чимин на эти слова тут же кланяется и взгляд опускает, сжимая руки под столом. — Ты чего? Расслабься. И забудь о формальностях, я для тебя просто Юнги, хён, если захочешь, но точно не звезда, окей? У меня это уже вот здесь, — показывает на шею, смешно скорчив лицо.
— Хорошо, Юнги-хён.
Смущение и неловкость постепенно сходят на нет, будто и не было этих побегов на кухню и немых криков. Насчёт немых Юнги бы поспорил, но сейчас это точно ни к чему. За соджу и вкусной едой, которой музыкант угощает Чимина, а тот с радостью принимает, они спокойно общаются, прерываясь на краткие смущенные улыбки. В кафе повисает уютная тишина, окутывая молодых людей словно мягкое облако. Это приятно.
Чимин устремляет свой взгляд в окно и не движется какое-то время, прикованный красотой снега и его крупными пушистыми хлопьями. Они кружат в свете фонаря, исполняя только им известный очаровывающий танец. Чимин залипает в окно, а Юнги залипает на Чимина. На его искусный профиль, задумчивый взгляд, на маленькие ладошки, что опустились на щеки.
— Что такое, хён? — спрашивает Чимин, оборачиваясь, а брови его немного приподняты.
— Я задумался, — честно отвечает он, пока что не говоря всей правды, стучит пальцами по столу в раздумьях.
— О чем же?
— О… мечте. Поток мыслей в моей голове бесконечен, но я всегда прихожу к одному и тому же — я снова хочу начать мечтать. Может, это прозвучит дико или глупо, но…я повзрослел быстрее своих близких друзей. И я совершенно точно этого не хотел, — он тяжело вздыхает, опуская подбородок на руку, также, как Чимин недавно, и продолжает, смотря на того грустными глазами. — Я не хотел взрослеть, я лишь хотел продолжать мечтать. И всем всегда говорил: «вы становитесь взрослыми, когда перестаёте мечтать».
Юнги затихает, обдумывая то, чем поделился с незнакомцем. Он открыл ему душу, рассказав о том, что его так давно гложет и не даёт покоя. Становится совсем чуточку легче, но противная мысль, ворвавшаяся в его голову так невовремя, добивает его.
— У меня сейчас нет мечты, — грустно улыбаясь, подытоживает Мин. — Мне почти тридцать, я исполнил свою первую мечту и остановился на этом. Не зная, что делать дальше, я начал хвататься буквально за всё и не преуспел ни в чем, кроме, разве что, продюсирования.
— Давай слепим снеговика?
— Что? Чимин-а, я не совсем то имел в виду…
— А я именно то! Пошли, хён! Или у тебя свои счёты со снеговиками? Ты их боишься? Или твоё творение обесчестили, украв морковку? — Пак улыбается совершенно беззаботно, будто ему только что не изливали душу.
— Глупость какая, — ворчит Юнги, поднимаясь из-за стола и накидывая куртку. Юноша смотрит на него обескураженным взглядом, не веря, что его предложение одобрили. — Жду тебя на улице, пока мой нос не превратится в морковку.
Чимин хохочет и убегает за пуховиком, на ходу вспоминая, где оставил варежки, нет ли у него совершенно случайно ещё одних перчаток. Действовать нужно быстро, а то, кто его знает, как хён переносит мороз.
— Было весело, — тяжело дыша, произносит Юнги. Он лежит на снегу в позе звездочки, устремив взгляд к ночному небу, и ловит ресницами снежинки.
— Точно, давно я так не валялся в снегу, да и последний раз снеговика лепил лет в десять.
— А я первый раз.
— Что?! — Чимин подрывается слишком резко для того, кто только что носился за хеном, как угорелый. — Ты что, зимой на улицу никогда не выходил? Во даёшь, — пораженно бормочет Чимин, протягивая Мину руку, чтоб тот встал, а то такое валяние ни к чему хорошему не приведёт.
— Так вышло, — Юнги неловко трёт шею, не зная, что на это сказать. — Подвезти тебя до дома?
— Ты пил, хён, — тепло улыбаясь, напоминает Чимин. — Я доеду на такси, а тебе бы не помешал трезвый водитель, думаю, они в такое время ещё работают.
— Да, наверное… Эм, спасибо тебе, мне правда было весело.
— Спасибо, что позволил разделить с тобой такую честь, как лепка первого снеговика, — Пак приставляет руку к голове, как в армии, и хохочет заразительно.
— В самом деле? — недоуменно спрашивает Юнги, приподнимая брови и едва заметно ежась от холода. Радует, что Чимин смог найти ему перчатки, а то неизвестно, что бы с ним было. — Неужели это так важно?
— Айщ, глупый хен, ничего не понимает! То есть нет, нет, прости, я не то хотел сказать, не злись на меня, ты же не злишься, правда? Я больше так не буду, обещаю.
— Чимин-а, — Мин тормозит его похлопывпнием по плечу, — ты всегда, когда нервничаешь, начинаешь болтать без умолку?
— Да, но это ладно, главное — не злись на меня и вызывай трезвого водителя, а то совсем уже околел наверное, — Чимин продолжает бормотать, совершенно не в силах как-либо унять свою болтовню. Музыкант кивает, набирая номер. Это не занимает много времени, так что уже через десять минут за Юнги приезжают.
— Почему не вызываешь такси? А вообще, прыгай ко мне, довёзем тебя, — вновь предлагает Мин, не вытягивая носа из ворота куртки. Чимин не может смотреть на этого замерзшего человечка, что будто бы стал меньше из-за холода, потому кивает и быстренько запрыгивает в машину.
Прощание выходит очень неловким, отчасти даже грустным.
Чимин только сейчас понимает, что эту смену в кафе провел с самым настоящим артистом, которого знает если не вся Южная Корея, так половина точно. Возможно, это была их единственная, оттого неповторимая и по-настоящему живая встреча. Его накрывает стыд. Юнги открылся ему, доверился, рассказал о наболевшем, а Чимин… Ну что, Чимин? Он испугался, да, такое бывает. Сейчас-то до него доходит, что он бы тоже мог поделиться своим мнением по этой теме, рассказать о своих мечтах, возможно, направить в нужное русло, помочь. Но не случилось. Получилась случайная, Чимин допускает вариант — глупая и неуместная, лепка снеговика. Но Юнги улыбался так искренне, что хотелось плакать. Может, Пак не ошибся?
***
Новогодняя суета раздражает, Юнги не устанет это повторять. Он часом думает спихнуть это дело на менеджеров, пусть они бегают по магазинам в поисках чего-то стоящего, но мама настойчиво просит постараться над подарками в этом году. Музыкант бы разозлился, если бы не был таким подавленным и откровенно уставшим. Конец года никому не даётся легко, и Юнги — самый яркий этому пример.
Песни не идут, а все мысли сосредоточены только на Чимине. Юнги не находит этому объяснения, сомневаясь, что оно вообще существует. Он не понимает, что в нем так цепляет? Одновременно все — милая улыбка, круглые щёчки, маленькие ладони, звонкий искренний смех и взбалмошность. Или дело в его таком живом поведении? Живом общении? Да, он узнал Юнги и пищал от этого на кухне, смущался по началу, а потом они общались так, словно давно знакомы, и даже слепили вместе снеговика.
Чимин сказал, что это большая честь. Юнги не знает, но соглашается.
Время близится к двенадцати ночи, прошла неделя с их первой и последней встречи, Мин с горечью усмехается этим мыслям, совершенно не узнавая себя. Взрослый человек, а ведёт себя как ребёнок. Но разве не этого он добивался — избавиться от той взрослости, что приросла к нему намертво?
Юнги долго не думает, считая это отличной возможностью, и выезжает.
На улице тепло, даже не верится, что декабрь близится к концу. Его выдают только сугробы снега, которые начинают неумолимо таять, растекаясь неприятными лужами.
Время близится к двум часам ночи, когда Мин по памяти еле-еле находит дом Чимина, выбегает из машины, кажется, до сих пор не понимая, что делает, и спешно направляется к двери. И только сейчас задумывается — стоит ли оно того? Может, его вообще не ждут. В два часа ночи-то, конечно. Да и как это будет выглядеть? Как сталкерство? Юнги знает не по наслышке, что это такое. И никому такого счастья не пожелает.
Он вздыхает с непонятно откуда взявшейся тяжестью и очередным разочарованием в самом себе, оттого, что не подумал, и разворачивается, отходя от двери.
— Чёрт! — выкрикивает музыкант, сдергивая шапку и зарываясь рукой в волосы. Он вечно топчется на одном и том же месте, а как только начинает движения, думая, что это то самое, то, что он так давно искал… Так обязательно спотыкается на ровном месте, проклиная себя за беспечность. И о какой тогда «взрослости» может идти речь?
— Хён?
Видимо, об этой самой.
— Чимина? — ошеломлённо спрашивает Юнги. — А ты чего здесь?
— К тебе тот же вопрос, — сонно бормочет он.
— Да я это… Мимо проезжал, — добавляя уверенности в голос, говорит Мин и запускает руки в карманы. — Не хочешь слепить снеговика? — абсолютно невозмутимо добавляет он.
— Хён, ты… — неверяще шепчет Чимин, улыбаясь во все тридцать два. — Я и не надеялся больше увидеть тебя.
— Это да?
— Это — ты проиграешь, хён.
Юнги снова улыбается. Ему начинает это нравиться.
Кажется, в лепке снеговика ночью точно есть какая-то романтика, своеобразная, правда, но каждый задумывается об этом. Особенно в тот момент, когда Чимин падает на снег и начинает двигать руками и ногами, делая снежного ангела. Юнги хмурится, собираясь спросить, что он такое вытворяет, когда Пак бурчит что-то вроде «нет, ну это невозможно», а потом уже громче:
— Просто ляг и делай также.
Мин повинуется, конечно. И ему это странным образом тоже нравится.
— Я все-таки спрошу, а что мы делаем? — говорит Юнги, поворачивая голову в сторону юноши с персиковыми волосами, что не перестаёт улыбаться, даже когда переводит взгляд на Мина.
— Снежного ангела, — отвечает он просто, подмигивая.
— Ага, стало гораздо понятнее.
— Вот же ворчун.
— Кто бы говорил, уверен, что тебе нравится, когда я бурчу, — подкалывает его Юнги, клыкасто ухмыляясь.
— Это точно, — вырывается изо рта Чимина быстрее, чем тот успевает подумать о том, что говорит. Он в шоке оборачивается на Юнги, видя распахнутые с хлопающими ресницами глаза, и не может остановить поток речи: — то есть, я хотел сказать, что, да, по-дружески, знаешь, ну, как друзья, хотя ты, конечно, известная личность, у тебя наверняка и без меня много друзей, чтобы с ними дружить. Какой уж я друг…
Его голос сникает совсем. Он отворачивается в другую сторону, прикусывая щёку изнутри. Ну вот чего его понесло? Не надо было вообще упоминать его популярность, это же больная тема, и Чимин это знает.
По правде говоря, Паку и правда нравится, когда Юнги ворчит, совсем не по-дружески, как он пытался оправдаться. Но что с этим можно сделать? Хён ведь взаправду популярный музыкант и продюссер, никакой Чимин из закусочной в друзья и, тем более, в парни тому не нужен.
Он поднимается, собираясь сказать, что им, наверное, не стоит больше видеться. А противный голос в голове нашептывает «а кто сказал, что вы бы ещё встретились?». Но Чимин его игнорирует, вот уже открывая рот, чтобы начать говорить такие колющие сердце вещи, как тут…его ослепляет яркая вспышка, что он едва не падает.
Сасэны. Вот о чем Юнги не подумал. И это — самое страшное, что могло случиться. Страшно не за себя, а за парнишку, что еле на ногах стоит. Тот настолько потерян в пространстве, что не может и слова вымолвить. Его тело бьёт крупная дрожь, руки не слушаются, а глаза, наверняка, едва не щиплет.
Какой же Юнги дурак.
Он подрывается так быстро, едва удерживая равновесие, хватает Чимина за плечи и притягивает к себе, разворачиваясь спиной к сталкерам и сумасшедшим фанатам.
— Дыши, Чимини, — шепчет Юнги, одной рукой придерживая того за плечо, а другой — осторожно опускаясь на волосы в нежном защищающем жесте. — Я закрыл тебя от них полностью, лучик. Не бойся, пожалуйста, я спрятал тебя хорошо, правда?
Чимин ничего не отвечает. Стоит, уткнувшись лбом в плечо, да сжимает пальто на боках старшего. Ему ещё никогда не было так страшно, но за спиной Юнги… Он и вправду чувствует себя, как за каменной стеной. И впервые радуется своей миниатюрной комплекции.
— Они видят мои волосы, — шепчет Пак едва слышно. Не успевает он что-то ещё добавить, как рука хёна с загривка перемещается на макушку, закрывая, пряча ото всех и притягивая ближе к себе. Чимин едва не тычется ему носом в шею.
— Самые красивые волосы, но точно не для них, — также шёпотом отвечает Юнги. — Сейчас я буду звучать грубо и холодно, пожалуйста, не пугайся, лучик.
Но Мин не начинает ничего говорить, пока не дожидается еле заметного кивка головой, отчего младший всё-таки соприкасается носом с чужой крепкой шеей и замирает, не дыша.
Юнги делает глубокий вдох, не убирая рук с Чимина, поворачивает голову в сторону, но на сасэнов все равно не смотрит.
— Сейчас же кладёте камеры, телефоны, всё, что угодно, на расстоянии пяти метров от меня. Туда, в сторону, как можно дальше, но так, чтобы я видел, — в его голосе сталь и непоколебимая твёрдость, а в руках — драгоценный лучик света. — Быстро, блядь. И только попробуйте сбежать, вам же будет хуже. С такими мразями, как вы, разбираться никто не будет, искать, я думаю, тоже.
Юнги ненавидит это больше всего на свете. Хуже ситуации быть не могло, думает он, невольно крепче сжимая Чимина в своих руках.
— Они ушли, лучик, — тихо говорит Мин, боясь напугать. Но Чимин его не отпускает. — Я заведу тебя в дом, а потом позвоню менеджеру, чтобы обсудить пару вопросов, и сразу же уеду. Не хочу портить тебе оставшуюся ночь, — произносит он с горечью в голосе, жалея о своём приезде сюда.
И нет, дело не в том, что ему не понравилось проводить время с Чимином, лепить снеговика и делать снежных ангелов. Дело в самом Чимине. И в том, какой опасности он его подверг. Это же надо… Так безответственно, Мин Юнги. Не подумать о том, что за тобой и твоей машиной могут проследить вплоть до пункта назначения — это надо суметь.
— Останься со мной, хён, — поднимая взгляд к тёмным, похожим на лисьи, глазам просит Чимин. — Я боюсь, что не смогу уснуть от волнения и страха.
— Это моя вина, лучик, — голос Юнги грустный, пропитанный печалью. Его рука невольно опускается на щеку Чимина в мягком поглаживании. — Я останусь, конечно, я останусь, маленький.
Они проходят в дом, разуваются, снимают верхнюю одежду, но у Чимина так дрожат руки, что он не может повесить куртку на крючок, как всегда это делал.
— Позволь мне, — просит Юнги, накрывая его ладони своими. Он осторожно забирает куртку из его захвата одной рукой, а другой едва заметно поглаживает его подрагивающие пальцы.
— Спасибо, — едва слышно произносит Чимин, вновь встречаясь взглядом с хёном. Это так гипнотизирует. Такое молчаливое общение, говорящее гораздо больше обычных слов. Они теряются в нем, в своих эмоциях и чувствах, которые окружают их и путают светлые разумы. Сердца начинают стучать чаще, прося обратить на себя внимание, буквально крича о том, что они могут дать ответы на такие важные сейчас вопросы, но…
Юнги делает шаг вперёд. И совершает ещё одну ошибку.
— Не стоит, — выдавливает сквозь ком в горле Чимин, смотря на этажерку в коридоре.
— Извини, я…
— Я поставлю чайник, можешь сходить в душ, если хочешь, — бросает он и уходит, не задумываясь о том, как Юнги будет искать ванную комнату.
Мин забирает свои слова о том, что хуже ситуации с сасэнами ничего быть не могло. Могло. Он доходит до ванной, но лишь моет руки и ополаскивает лицо холодной водой, остужая от накрывшего стыда. Музыкант тихой поступью двигается в сторону кухни, заходит осторожно и стоит, не смея шевельнуться.
— Я ведь тоже человек, Юнги, — говорит Чимин, прекрасно зная, что за его спиной стоит собеседник и слушает его. — И у меня есть чувства, ненужные, разумеется, никому, кроме меня. И несмотря на это, с ними все ещё нельзя играть. Тем более, пытаться меня поцеловать.
Он упёрся руками в столешницу, опустил голову, прикрыл глаза. Под веками копятся слезы, которым юноша просто не позволяет вырваться. Не позволяет.
Но позволяет кое-кто другой, подходя ближе и кладя руку на спину, осторожно поглаживая.
— И вспоминая твои откровения, скажу, — сквозь слезы бормочет. — У меня тоже есть мечта, понимаешь? — Чимин спрашивает с такой обидой в голосе и глазах, что Юнги невольно сжимается под этим пытливым взглядом. У него всё опускается внутри, и он впервые не знает что делать. — И я не хочу разбить её, как нелюбимую кружку в порыве злости, из-за того, что за мной будут следить какие-то сумасшедшие, или ещё что хуже…
— Этого не будет, даю слово, Чимин, — серьёзно произносит Юнги, чуть сжимая его плечо.
— Хорошо, я поверю тебе, но…
— У меня, кажется, тоже есть чувства, — перебивает Юнги негромко. — И я
слишком поторопился, прости меня, лучик. Сегодня официально день моего мудачества.
— Ты сам это сказал, — бормочет он под нос себе и отворачивается, чтобы стереть набежавшие слезы.
— Тебя никто не тронет, обещаю, — твёрже добавляет Юнги и хочет было заключить Чимина в объятья, но не решается. Возможно, сейчас это будет лишним.
Юноша кивает, соглашаясь непонятно с чем. И наливает чай, молча двигаясь в гостиную.
Они сидят долго, обсуждая всё, что произошло за последние несколько часов. Обсуждают сасэнов, какой ценой Юнги досталась его мечта, цель всей жизни и невольно грустнеют. Чимин признается, что хотел бы отметить новый год на горнолыжном курорте, поэтому и работает ночами в закусочной, стараясь накопить как можно больше. Музыкант не может не похвалить его за упорство, задумываясь невольно о том, что и он раньше был таким. Взбалмошным и целеустремлённым. Пак рассуждает вслух о многом: он вспоминает свои детские мечты, которые теперь уже кажутся глупыми, а некоторые он продолжает воплощать изо дня в день, не теряя запала. Юнги многому учится у него.
Они говорят о чувствах. Чимин — о том, что они неуместны, бесполезны и нужны только ему. Юнги утверждает обратное и признается в симпатии, мягко улыбаясь при этом. Это, несомненно, сложно, страшно и непонятно, как будет выглядеть. Но ничего не мешает им узнать друг друга лучше, что они, собственно, и делают.
— Уже поздно, — зевает Чимин и потягивается.
— Я бы сказал, рано, — смеётся Юнги и достаёт телефон, проверить время. — Почти шесть утра…
— Тебе нужно ехать?
— Твоё предложение все ещё в силе?
Они улыбаются друг другу так нежно, словно школьники. Расстаются в гостиной с мягким пожеланием доброй ночи.
Наутро, если час дня можно так назвать, Чимин просыпается с небывалый приливом сил и решимостью. Он быстренько готовит завтрак из подручных продуктов, параллельно с этим убегая будить хена, что десятый сон видит. Пак щебечет что-то быстро и громко, устраивает встряску в виде щекотки и убегает под сонное ворчание.
— Вот же, лучик. Разбудил меня.
Юнги плетется в ванную, замечая только сейчас немного украшений в доме к предстоящему празднику, отмечает, как это уютно выглядит, и отправляется на утренние водные процедуры.
Тем временем, Чимин решимости не растерял. Тянуть кота за яйца он тоже не хочет, поэтому движется в сторону ванной комнаты и открывает дверь, предварительно постучав.
Лучше бы он этого не делал, конечно, мелькает мысль в голове. Юнги только после душа, едва успел повязать полотенце на поясе, стоит с приоткрытым ртом, боясь хоть слово сказать.
— Извини, я подумал, что могу принять душ…
— Всё нормально, — обрывает его Чимин, стараясь не смотреть на влажные волосы, что были неимоверно сексуально зачесаны и открывали вид на лоб, на капли воды, что стекали по телу с кончиков завивающихся локонов на загривке. — Я хотел сказать, что завтрак уже готов и ждёт на столе.
«Вместе со мной», едва не добавляет. А потом вытягивает губы трубочкой и чмокает в щёку, тут же отстраняясь и разворачиваясь, чтобы убежать как можно быстрее.
Но его останавливает большая крепкая рука, что ещё совсем недавно гладила его по волосам. Останавливает и разворачивает к себе.
— Хён, не знаю, что ты собираешься делать, — говорит Чимин, смотря прямо на грудь старшего и нервно облизывая губы, — но мурашки по попе у меня уже побежали.
— Лучик, ты, — Юнги смеётся заливисто и громко, что Чимин не может удержаться и подхватывает не менее заразительно. — Так что там насчёт мурашек на попе? Мне их убрать? — кокетливо спрашивает хён, играя бровями.
И делает то, чего Чимин точно не ожидал. Он опускает ладонь на круглую щёчку, наклоняется ближе и прикрывает глаза, дыша теплом в чужие губы, даже не касаясь их своими. Юноша под такой лаской невольно прикрывает глаза, трепеща пушистыми ресницами.
Юнги целует не сразу. Сначала местечко над верхней губой, потом один уголок, другой, маленькими поцелуями-бабочками покрывает каждую губу, не в силах остановиться и поцеловать по-другому. Ему нравится, как Чимин растекается в его руках, дышит прерывисто и… Странно, что ещё стоит на ногах.
Юнги сначала касается верхней губы, прихватывает своими, посасывая легонько и вырывая первый судорожный вздох. И слабеющие колени. Он прижимает Чимина к тумбе, позволяя опереться и не выпуская его припухшую губу из плена. Руки мягко сжимают талию, губы движутся дальше, переключаются на нижнюю и, наконец, получают ответ в виде слабых и немного неуверенных движений. Юнги кладёт ладони Чимина себе на грудь, позволяя им там гулять и легонько царапать кожу.
Щёки пылают, сердца стучат, как бешеные, стараясь справится с эмоциями, накатившимися на них. Кто бы мог подумать, что это так трудно?
***
По прошествии пары дней они заказали кучу ёлочных игрушек и различной новогодней атрибутики, украсили дом Юнги и ещё немного Чимина. А потом страстно целовались, лёжа на ковре у ёлки.
Ещё через пару дней Чимин получил странную фотографию от Юнги. Какие-то билеты, одежда… Пока не пришли сообщения:
«С новым годом, лучик❤️»
«Я решил немного помочь в осуществлении твоей мечты»
«Надеюсь, ты не злишься»
Чимин нисколько не злится. Он плачет от счастья, не веря в то, что с ним это происходит.
Новогоднее чудо это или стечение обстоятельства — неясно. Но важно другое — они нашли друг друга, будто знали, что обоим нужна помощь. Одному с осуществление мечты, а второму — с возрождением веры в неё.
