тебя нет рядом.

Киса не знал какой сейчас день недели. Не знал какое число. Все дни после дня рождения Анжелы слились в один бесконечный поток серости и безысходности. Каждый день был похож на предыдущий. И самое ужасное то, что ничего хорошего не происходило. Раньше, до всего, что случилось за эту весну, был хоть какой-то смысл в его жизни. А теперь Ваня был совсем один. Мел — его лучший друг, всё ещё в реанимации, Гена — человек, который заменил ему отца, пропал, никто до сих пор не знает, где он, жив ли? А Боря… Он просто перестал замечать Кислова. Они видятся каждый день в школе, но даже не говорят друг с другом. И не то, чтобы Киса не понимает почему. Он же сам избил Хенка. Обвинил его в том, что сдал отцу. Да, Ваня злился. Очень сильно. Но только первое время. До дуэли Егора и Рауля. До того как Боря сжег их ангар. До того как он лежал почти без сознания на скамейке с какой-то девушкой, чье имя он даже не помнит, и думал лишь о том, что от неё пахнет совсем не так как от Хенка. Как же сильно он скучает. Скучает по их безумным вечерам, когда они пьяные плавали в холодной воде. Скучает по смеху Гены. По заумным разговорам Мела и его тирадам об Анжеле. Скучает по Боре. И как же странно, что именно он не выходит из головы Кислова. Он же должен ненавидеть его. Ему должно быть всё равно. Но перед глазами раз за разом всплывает улыбка блондина, а потом из уголков памяти разносится такое мягкое, доводящее до мурашек: «Кис.». Ваня затягивается в очередной раз и ежится от холода. На улице даже не пахнет летом. Наступит ли оно когда-то? Вода всё такая же ледяная, солнце почти не появляется, а камни, на которых сидит парень, больше походят на айсберги. «— Может посмотрим «Титаник»? — Блять, Хенкалина, не буду я смотреть эти сопли. Иди вон с Мелом смотри, он такое любит. — Ему артхаус подавай. Ну, Кис, — Боря поворачивается к нему всем телом и делает самое страдальческое лицо, на которое способен. — Я с тобой хочу посмотреть. И Хэнк знает, что Ваня долго упираться не будет. Почему-то он всегда сдается и дает другу делать всё, что тот пожелает. — Боже, ладно! Но ты сходишь за пивом. На трезвую я не буду это смотреть.» Ване бы дома сидеть с мамой и нарисовавшимся отцом, но ему там совсем тошно. Батя ищет работу, старается что-то исправить и у него неплохо получается, но Киса просто не дается. Он, как кот, шипит, царапается и убегает. Антон Витальевич не понимает как к нему подступиться, думает, что дело в нём. Но это просто Киса не может успокоить своих демонов. Ему нужно вернуться в свою бухту спокойствия и счастья, а потом уже пытаться исправить всё остальное. Ему нужно к Боре. Но как он извиниться перед ним, если даже не может пойти к Мелу в больницу? Ваня стоит перед её воротами почти каждый день, но у него смелости не хватает зайти. Ему стыдно. Потому что в тот момент, когда в его друга стреляли, он был под таблетками и даже не слышал выстрела. Сколько он принял? Киса не помнит. Зато прекрасно помнит, как на утро узнал, что случилось. А ещё он помнит как побежал в больницу, но не смог переступить даже порог. Попросил Анжелу узнать как там Мел. А теперь почти каждый день получает от неё отчет о состоянии Егора. Как бы он был рад, если бы узнал, что Анжелка сидит около его палаты и проливает слёзы, молится о нём. А ведь стоило почти умереть, чтобы она вернулась к нему. И это наверное единственное, что вернулось на свои места. Всё теперь по-другому. Отец Кудинова не стал мэром, Илья и Наташа тоже пропали, Рауль в тюрьме, проповедник умер, в кафе новый бармен. Всё стало каким-то странным. Неправильным. Киса каждый день просыпается только с одной мыслью: как бы побыстрее забыться. Ему не хочется думать обо всём, что случилось. Нахуй саморефлексию. Ване бы побыстрее выкурить косяк и запить всё дешевым алкоголем. Вот прямо как сейчас. Зачем ему думать о том, скучает ли по нему Боря? Хотя почему он должен скучать по наркоше, который избил его и оставил одного? Что Киса сделал для него хорошего? Ни-че-го. Они постоянно ссорились, орали друг на друга, и всё это из-за Вани. Он постоянно начинал это. Всегда всё из-за него. Мама расстраивалась из-за него, отец теперь тоже, Хенкин старший, Мел, Гена и даже Рита. Сколько бы Киса не пытался скрыть свой стыд перед ними, у него это плохо выходило. А сейчас он даже не хотел. Ему хочется встать на колени и молить всевышнего, чтобы тот повернул время вспять. Чтобы всё было как раньше. Чтобы снова было лето и светило солнце. Чтобы звучал смех и музыка. Чтобы мальчик с самой красивой улыбкой на свете взял его за руку снова. «— Я же разочарую его. Он не заслуживает такого сына как я, — Киса говорит тихо, но Боря, на котором лежит кудрявый, всё слышит. — Не говори хуйню, Кис. Ты конечно не пример для подражания, но и он не подарок. Но это не главное, понимаешь? Самое главное то, что вы вообще встретились и у вас теперь есть возможность всё исправить. Вы можете наверстать упущенное, — Хэнк аккуратно взял холодную ладонь Вани и начал загибать его пальцы. — Сходить на рыбалку, вместе поплавать на лодке, неловко поговорить о сексе, посмотреть вместе его любимый фильм и послушать музыку из его молодости. У вас теперь всё время мира. И я уверен, что всё будет хорошо. Вы справитесь. А если нет, то я буду рядом. У тебя всегда буду я.» — Но тебя нет рядом, — говорит Киса сам себе и смотрит на волны, которые бьются о камни. И почему-то в этот момент его начинает одолевать ярость. Она закипает внутри и ему надо выплеснуть её. Он всегда это делал через кулаки, но сейчас Ваня берет телефон и открывает диалог с человеком, который всегда выслушивал его пьяные голосовые и звонки. — Знаешь, ты ебаный обманщик, ментенок. Че ты там мне обещал? Что всегда будешь рядом? Пиздешь. Ты ушел. Оставил меня одного, сука. Оставил меня в этой темноте и холоде. Да, я совершил ошибку. Я. виноват. И был не прав, — Ваня даже не чувствует, что первые слёзы начинают спускаться по щекам, а голос дрожит. В голове полная каша, а руки дрожат от накатывающей истерики и холода. — Прости меня. Блять, прости меня. Я больше так не могу. Я скучаю по тебе, по нам. У меня больше ничего не осталось. Я один, понимаешь? Тут так холодно, Борь. Без тебя это стало совсем невыносимым. Ты. был всем для меня. Я никогда не говорил тебе этого, потому что думал, что ты всегда будешь рядом. Но вот ты ушел, забыл меня. Ты даже не смотришь на меня. Я так противен тебе? Прости меня, — Кислов делает ещё один глоток из бутылки и ложиться на холодную землю. — Без тебя тут так темно и тошно. Всё так бессмысленно. Я разочаровал всех. Даже к Мелу не могу пойти. Какой я друг после этого? Может, тебе всё-таки стоило застрелить меня на дуэли. Ничего бы не изменилось, если бы я исчез. Прости меня. Ваня закрывает глаза и проваливается в кромешную темноту. На пляже слышно только шум волн и звонок его телефона. Но парень не просыпается.

*

Киса просыпается из-за того, что слышит как хлопнула дверь. Кто-то тихо ругается в прихожей. Он переворачивается на другой бок и укутывается в одеяло ещё больше. Стоп. Одеяло? Ваня распахивает глаза и резко садится на кровати. И тут же жалеет об этом. Голова тут же становится тяжелой и в висках отдает болью. — Сука, — он прикладывает руку к голове (как будто это поможет), и осматривается. В этот же самый момент дверь в комнату открывается. На улице уже темно, и в помещении есть свет только из-за фонаря на улице. Но даже в полутьме Ваня понимает где он и кто только что зашёл. — Проснулся? Я думал ты до утра спать будешь, — как ни в чём не бывало говорит Хенк, закрывая за собой в дверь. Киса смотрит на него и не понимает: это сон или нет? Может, он ещё спит? А сам ещё лежит на пляже? Из-за обморожения могут появляться галлюцинации? — Что я тут делаю? — голос у Кислова совсем охрип. И горло странно побаливает. Ваня прочищает его, но становится лишь больнее. — Я тебе лекарства купил. У нас дома ничего нет оказывается. А у тебя температура, — Боря как будто не услышал вопроса. — И я написал твоей маме, сказал, что ты у меня на ночь останешься. — Хенкин, че я тут делаю? — уже чуть громче говорит Киса и блондин наконец-то обращает на него внимание. — А где тебе надо было быть? Ты хотел, чтобы я оставил тебя там, на пляже? Чтобы ты умер там? Ты этого хотел? — Боря злится. Он кидает пакет с лекарствами на стол и в упор смотрит на Кислова. — Я послушал твое голосовое и сразу понял, что ты сидишь в бухте. Забрал на машине отца. Как тебе вообще в голову пришло пойти туда в одном свитере? Ты ещё и лежал около самой воды. Совсем уже сдурел? Ты вообще подумал, что можешь замерзнуть насмерть? О родителях своих подумал? Хотя, ты считаешь, что разочаровал их и совсем не видишь того, как они тебя любят. Как они ждут, чтобы ты наконец-то вернулся домой. Ваня больше не может смотреть ему в глаза. Он чувствует как в его глазах скапливаются слёзы и поэтому опускает голову. «Придурок. Заплачь ещё тут. Мало же опозорился.» — Я не думаю, что меня ждут дома. — Да? Так уверен в этом? Ты хоть раз поинтересовался об этом? Ждут ли тебя там? Скучают ли? Ты же просто сам для себя решил, что ты никому не нужен, что тебя оставили. А ты никого не оставил, Вань? Ты никому не сделал больно? Это же ты избил меня и обвинил во всех смертных грехах. Не так было? Разве не ты избивал меня ногами в ангаре? — Я извинился за это. — Да, спустя два месяца. А так да, извинился. И почти замерз насмерть. Почему ты раньше не подошел? Почему не написал, не позвонил? Я думал, что ты до сих пор ненавидишь меня. — А когда мне было подходить, Борь? — Киса поднимает заплаканные глаза на парня и тот тут же замирает. — Я же знал как сильно виноват. Но не понимал как мне извиниться, чтобы ты простил меня. Ты прав, это из-за меня мы поссорились. Я не подумал головой и избил тебя. Тогда я считал, что ты сдал нас и покрываешь только себя. Это глупо, ведь ты всегда всё делал для нас. Для меня, — Хенкин садится на край кровати и тяжело вздыхает. У него у самого глаза на мокром месте, а тут ещё и его Киса плачет. Сердце готово вот-вот разорваться от боли, но он должен его выслушать, чтобы понять. — Всё, что я сказал в голосовом — это правда. С тех пор как мы поссорились, для меня всё замерло. Сначала я и правда злился, обижался, но потом, когда таблетки начали заканчиваться, а на алкоголь денег не было, до меня начало доходить, что всё. Я один. Всё так сильно изменилось, столько всего надо исправить было, но мне было страшно даже подумать об этом. Я не представлял даже как хоть что-то сделать для того, чтобы стало лучше. Поэтому каждый день просто курил, допивал запасы Гены и писал кучу сообщений. Всем. Но ни одного не отправил. Только вот тебе одно. И ты сразу прибежал спасать меня. Принц на белом коне, которого я не заслужил. — А что же мне было делать? Оставить тебя там? Я не могу так поступить с тобой. Даже если злюсь. Даже если обидно и больно. И прекрати говорить так. Мы оба хороши. Хотели поговорить и оба молчали. Дожидались конца света, видимо. И я вот почти дождался. — Не говори так, будто мир рухнул. — Если бы я не успел доехать вовремя до пляжа, то мой мир мог рухнуть. — Борь. — Нет, Кис, хотя бы раз помолчи и дай мне сказать, — Хенк сел ближе и взял парня за руку. И снова его теплая сжимает его холодную. — Мы с самого детства дружим. И пальцев не на обоих руках не хватит, чтобы посчитать скольки раз мы ссорились. Но почему-то мы никогда не понимали, что во время наших ссор всё становится ужасным. Помнишь, в пятом классе мы оба дрались каждый день со всеми, потому что поссорились? Да взять хотя бы нашу дуэль. Парни тогда чуть с ума не сошли. И папа твой тоже. Или вспомним все твои истерики из-за ревности. Сколько их было? Да ты же учительницу по литературе чуть не закошмарил из-за дополнительных со мной, — на лице Кислова наконец-то появилась небольшая улыбка. — Вань, я не хочу больше ссор. Правда. Я прощаю тебя и хочу, чтобы ты простил меня. — Да ты же ничего не сделал. — Сделал. Надо было с вами обсудить, а не сразу отцу говорить. Ещё и ангар спалил. Где же нам пиво пить? — Боря наклонился, чтобы увидеть глаза парня, которые были скрыты под черными кудрями. — Ну же, посмотри на меня, — Хенкин аккуратно поддел подбородок Кисы, заставляя того посмотреть ему в глаза. Он выглядел как котёнок, которого нашли на улице. Хотелось откормить его, напоить теплым молоком и уложить спать. И целовать, целовать, целовать. — Я очень сильно скучал. — Я тоже, Вань, я тоже.