Птица без крыла

Жизнь продолжается, даже когда ее, в сущности, нет. Довлатов С. Д. Важно, чтобы, когда придет пора умирать, мы были еще живы. Фаусто Брицци

      Киндж сидела прямо на земле, скрестив ноги и пристроив руки на коленях. Утренняя роса местами промочила джинсы насквозь. Земля тоже была сырой и холодной. Промозглый ветер трепал спутанные волосы и гнал мурашки по спине. На кладбище царили тишина и запустение. Её окружали могильные камни. Если смотреть в любую сторону вплоть до горизонта, тем не было конца. Серые монолиты плит с фотографиями, именами и фамилиями торчали из земли — отрезки жизней тысяч незнакомых людей. Покинутое пустынное место, но Киндж ощущала лишь безразличие. Она давно уже привыкла к пустоте внутри и снаружи.       Могильный камень перед ней был прямоугольной формы. Без резьбы и статуй. Только чёрно-белое фото и простая надпись. Фамилия, имя, годы жизни. Никаких излишеств. Буквы бледные, едва читаемые, шрифт тонкий, словно кто-то нацарапал те ножом.       «Ему бы понравилось. Именно таким он и видел мир: простым, без излишеств, без эмоций, без красоты. Чёрно-белым и тусклым, как насечки на сером граните, оставленные чьей-то небрежной рукой, — эта мысль вновь и вновь возникала у неё в голове. — Да, ему бы понравилось, но ей-то какое, к чёртовой матери, до этого дело?»       Киндж перевела взгляд с лаконичного «Винсенс Шрайк» на фотографию в чёрной рамке. На лице отца навеки замерло выражение недовольства: губы поджаты, брови сведены к переносице, от прямого носа падает заметная тень, глаза чуть прищурены. Но теперь она видела за всем этим ещё и усталость. Скопившуюся глубоко внутри, медленно, словно вода камень, точившую его душу. Усталость, досаду и растерянность.       Понимал ли он когда-нибудь, как ему стоит жить. Как? Какую цель выбрать? К чему стремиться? Зачем встречать рассвет и провожать закат каждый день? Нужно ли? Думал ли он в последние годы о своей жизни вообще? Какие мысли посещали его, всякий раз, когда он опускал ей на спину ремень, рассекая кожу в кровь тяжёлой пряжкой? Было ли ему хоть раз тяжело на сердце, когда он запирал её в темноте? Хоть когда-то посещало ли его сомнение в том, что он делает с её жизнью и для чего?       Киндж не знала ответов ни тогда, ни теперь. Да и не уверена была, что хотела знать. Что бы это знание изменило в её собственной жизни? Ничего. Она жила отчасти, как он учил её, отчасти, как пришлось. Она могла вполне уверенно сказать, что во все критические моменты своей жизни она делала выбор сама. Или почти во все. Почти…       Солнце медленно поднималось из-за горизонта, освещая небосклон. Утренний промозглый туман стелился по земле грязно-белой дымкой, истаивая на глазах. Рваные косматые края облаков слабо светились, тронутые первыми лучами. Киндж опёрлась руками о мокрую скользкую траву, откинулась назад и запрокинула голову. Небо светлело мучительно медленно, словно в чёрную краску капали водой. Одна капля, вторая, третья, и вот уже чернота стала грязно-серой, а потом слегка посинела. Бледный диск луны надкушенным с краю ломтём тонул в небесной синеве.       Как давно она уже здесь? Киндж не знала и этого. Даже если она и пыталась считать, то явно давно уже сбилась. Настолько давно, что позабыла, а начинала ли вообще. Воспоминания вновь и вновь проносились бесконечной замкнутой вереницей. Она просматривала их, как старую пыльную киноленту, пущенную по кругу в кинотеатре без зрителей. Запустелом и позабытом. И никому не было дела до этой бесконечно повторяющейся истории жизни. Киндж тоже не было. Она бы с радостью прервала этот поток событий, которые невыносимо наблюдать, ощущать, проживать вновь и вновь. Прервать, не видеть, не чувствовать, не вспоминать. Мучительно раз за разом, не имея возможности что-то изменить даже в несущественно малом. Но даже если она закрывала глаза, ничего не менялось.       Если смерть — это вечный бег по кругу своего жизненного пути, как же хреново быть мёртвой.