Я ненавижу твои глаза

Длинные пальцы, покрытые чёрной кожей дорогих перчаток, осторожно сжимают блестящую дверную ручку. Закрывающийся замок едва слышно щёлкает, но мужчина морщится как при особо громком выстреле, тихо цыкая себе под нос. Холодные золотистые глаза бегло осматривают безлюдную прихожую чужой квартиры, наёмник прислушивается, пытаясь понять, не разбудил ли кого-то. Апартаменты встречают проникшего гробовой тишиной и ритмично капающим краном где-то на кухне, устаревшие часы равномерно тикают в спальне хозяина и Химеру думает, что это в какой-то степени забавно: жить в дорогой квартире стиля модерн с заводными часами. Он бывал здесь ни раз и не два, всегда в окружении чужого безраздельного внимания и тихого смеха, то и дело срывающегося с тонких губ. Он запомнил каждую мелкую деталь: дурацкий порожек, об который запинался раз десять, причудливые фигурки на полках, большие окна почти в пол со слишком тяжёлыми шторами и широкую кровать в спальне, которая всегда безбожно скрипела, словно не была куплена в начале года. С рамок на стенах улыбается множество разных лиц: по-вежливому приподнятые уголки губ, широкие ухмылки и радостные оскалы во все 32 зуба. На ближайшем к гостиной фото до боли похожий на его собственное отражение мальчишка кривится в притворном раздражении, пальцами цепляясь за предплечье парня постарше, спокойно и искренне улыбающегося прямо в объектив камеры. Зеленоватые волосы развиваются на мягком ветру, так и норовят попасть в слегка зажмуренные лавандовые глаза. » — Твоя цель. Убивать не обязательно, но не запрещается. Припугнуть, подстроить какой-то несчастный случай, в общем на твой выбор. Хочешь, хоть обойму в него спусти и на стене подпись оставь. Делай всё, что считаешь нужным, но чтобы на сцене он больше не появлялся, — голос начальника звучит словно где-то на фоне, пока такие знакомые, но немного повзрослевшие глаза заглядывают наёмнику прямо в душу, даже с куска бумаги лучась раздражающими смирением и скромностью, всегда сопровождающими бывшего священника. Химеру ничто не ненавидит в нём сильнее, чем эти лавандовые радужки. — Это шутка такая? — Химеру хмуро смотрит на пишущего что-то Ибару, бордовый волосы мужчины успешно скрывают вымученную улыбку. — Скорее подарок. Разве ты не ненавидишь его? Я подумал, что тебя это порадует.» Наёмник не может сказать, что его начальник ошибся. Признаться честно, он мечтал о подобном заказе. О бесценной возможности наконец-то оборвать жизнь источника всех его проблем. Но по непонятным причинам фотография ненавистного лица в чёрном конверте будто сделала только хуже. Вид чужих добрых глаз, заранее прощающих его даже с нечеткой фотографии в кармане, заставлял желудок сворачиваться в тугой комок, пока золотистый взгляд хмуро разглядывал одни и те же пиксельные черты. Словно он не запомнил это лицо, каждый день пялясь на него в широкое зеркало кабины дорогого лифта, наблюдая за чётким профилем, сидя на стуле в светлой кухне. Химеру раздражало, что даже не делая ничего, просто живя, Тацуми умудрялся испортить, на первый взгляд, одну из самых радостных новостей последних мучительных лет. Словно одно существование этого человека неосознанно отправляло всё, что окружало наёмника. Почему он не чувствует радости от мысли о его смерти? Почему словно погружается ещё глубже в своё отчаяние, готовя патроны для любимого пистолета? Бесит. Он убьёт Тацуми Казехаю и это сделает его счастливым. Чего бы это ему не стоило. Химеру снимает фотографию со стены, со всей силы разбивая тонкое стекло об холодный пол. Одному богу известно, как долго он хотел это сделать. Осколки разлетаются по тёмному коридору, постукивают по светлой плитке. Фотография выпадает из развалившейся рамки и наёмник едва сдерживает странные порыв разорвать чужое улыбающееся лицо на мелкие кусочки. Он слышит, как в дальней комнате включается свет. Медленные шаги сонно приближаются, тянутся от спальни до просторной гостиной. Химеру поднимает пистолет, хладнокровно наводит его на единственный проход в прихожую. Кровь шумит в ушах и руки подрагивают от чего-то непонятного. Он сжимает ствол покрепче, пытаясь убедить себя, что это не страх, но предвкушение. Щелчок предохранителя снова кажется оглушающе громким, но на этот раз не только для наёмника. Звук шагов замирает где-то на полпути от чужого прицела, Химеру надеется, что отсутствие повторного шума заставит хозяин квартиры пойти дальше, игнорируя все тревожные звоночки и собственное чутье. Вместо этого он слышит гробовую тишину и тиканье настенных часов. Секунды тянутся мучительно долго, наёмнику кажется, что он стоит в тёмном коридоре не меньше часа. В действительности не прошло и минуты, вот только тяжесть в руках кажется такой невыносимой, что Химеру не иронично начинает задумываться, а не умерла ли его цель от страха, пока он держал вход на мушке. В момент, когда он решает пройти вперёд и осмотреться, до боли знакомый скрип петель заставляет его подорваться вперёд, со всех ног несясь в дальний конец квартиры. Прямо к захлопывающейся двери спальни. Он стреляет в лакированное дерево пару раз, стучит кулаком по холодным вставкам из твёрдого стекла. Химеру хочется выстрелить ещё раз, а может три, разнести всё в щепки и на осколки, но добраться до спрятавшегося по ту сторону мужчины. До тех пор, пока он не чувствует странную вибрацию в кармане. Он держит телефон в руке и хочет рассмеяться от абсурдности ситуации, глядя на имя звонящего. Он никогда не брал трубку так быстро. — Химеру-сан? Прости, я наверное тебя разбудил, но это срочно. Мне кажется, ко мне кто-то вломился, — наёмник слушает чужой шёпот на том конце провода, тихую панику, так и сквозящую в обычно спокойном голосе и думает, как же это всё глупо. Мысль о том, что он первый, кому Казехая позвонил, скребет в груди чем-то мерзким и тошным, но он не может понять, почему именно. Потому что он ненавидит его? Или потому что мужчина доверяет ему, а он стоит с пистолетом за стенкой и ждёт удачного момента, чтобы пустить ему пулю в сердце? — Тебе не кажется, Тацуми. Лучше открой дверь, пока она ещё цела, — он говорит прямо в динамик, достаточно громко, чтобы его было слышно и без телефона, показательно стреляя в замок. Он не знает точно, почему всё ещё не отстрелил его. Хочет дать мужчине шанс? Надежду? Или просто бережёт патроны? — Ты…? Почему… Он действительно спрашивает его об этом? После всего, что Тацуми сделал Химеру? Наёмнику кажется, что его сейчас вырвет от чужого лицемерия. Дверь комнаты с грохотом распахивается, когда он выпускает в косяк ещё пару пуль.

***

Мужчина сидит абсолютно неподвижно, до побелевших костяшек сжимая телефон дрожащей от страха рукой. Его трясёт от ужаса, холодный пот стекает по спине и пижама противно липнет к коже. Ему хочется сбежать куда подальше, никогда не видеть этого места и не вспоминать этот день. Но всё, что он может, это тихо сидеть, забившись в угол гардеробной и молиться богу, чтобы Химеру не нашёл его, слушая чужой голос через трубку. — Ты испортил Химеру жизнь и Химеру тебя ненавидит, Тацуми. Я тебя ненавижу. Твои глаза, голос, характер. Всё. Химеру противно видеть, как ты ходишь, будто ничего не случилось, улыбаешься прохожим и помогаешь всем подряд, прикидываешься святым, пока Химеру страдает. И ты даже не понимаешь этого. Мужчина слышит нарочито тяжёлые шаги и прижимается ближе к стенке, прячется между висящей на плечиках одеждой, надеясь слиться с десятком похожих рубашек. Даже если он умрёт здесь, он не позволит этому случиться быстро. — Твоё существование отравляет жизнь Химеру. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, слышу твой смех, что-то скребется там, внутри меня, заставляет Химеру хотеть твоей смерти. Почему ты счастлив, пока Химеру страдает? Ты можешь жить, радоваться, грустить, любить тех, кто этого не заслуживает. А Химеру не может ничего. Разве это справедливо? Тацуми краем глаза видит, как наёмник заходит в гардеробную, водит пистолетом между висящих вещей, отпинывает ногой мешающиеся коробки. Он до боли в суставах сжимает первый попавшийся под руку шарф, собираясь с силами. Темная фигура останавливается напротив его укрытия, голубые волосы мягко закрывают острые черты, на которые ему так нравилось любоваться по утрам. Казехая крепко жмурится, выпрыгивая на мужчину из шкафа. Он пытается обмотать ткань вокруг чужой шеи, затянуть потуже, надеясь сбежать, пока Химеру будет без сознания. Рукоять пистолета прилетает куда-то по макушке и ему хочется взвыть от боли, когда наёмник опрокидывает его на спину, седлая бедра. Острые колени сжимают тонкую талию, пока сильные ладони смыкаются вокруг шеи, заставляя лежать ровно. Яростные золотистые глаза сверлят чужое бледное лицо, пальцы крепче сжимают дрожащее горло. — Казехая Тацуми, Химеру тебя ненавидит. Особенно твои глаза, постоянно понимающие и прощающие, словно ты ни на кого не держишь зла. Как ты можешь быть таким? Как можешь любить Химеру? Любить меня? Мужчина удивлённо смотрит на наёмника, пытаясь сморгнуть пелену слёз, ногти перестают царапать чужие ладони, застывая в непонятной нерешительности. Тацуми разжимает пальцы, раскидывает руки в стороны и с иронией думает, что похож сейчас на распятие. Что-то горькое травит душу, когда он думает о том, что именно таким его и видит Химеру. Святым. Ему до последнего хотелось верить, что хотя бы он понимает его настоящего. Наёмник непонимающе хмурится, хватка на шее становится слабее и Тацуми перехватывает чужое запястье, вкладывая в него откинутый ранее пистолет. Он приставляет дуло к своему сердцу, двумя своими ладонями сжимая чужую, направляя палец к курку. Он чувствует, как дрожит чужая рука, видит невыплаканные слезы в золотых глазах. — Что ты делаешь? — шипит сквозь зубы, пытаясь вырваться из чужой хватки. — Помогаю тебе, — если наёмник думает, что он святой дурак, он лучше умрёт прямо здесь и перестанет надеяться. — Химеру убьёт тебя. — Возможно. Но ты этого не сделаешь, — наёмнику тошно слушать чужой голос. Слышать и понимать, что он прав. Он смотрит в ненавистные лавандовые глаза и наконец-то понимает, почему так сильно ненавидит именно их. Потому что когда бы он не видел их, днём в лифте, ночью в спальне или утром на кухне, он всегда находит там одно и то же. Себя, не Химеру, окруженного чувствами, который он не заслужил. Тяжесть ствола пропадает с груди, последнее, что Тацуми видит, это замах чужой руки. Голова гудит от очередного удара пистолетом и, если бы он мог себе это позволить, он бы подумал о том, как же сильно она будет раскалываться утром. Наёмник явно оставил ему сотрясение. Но к своему собственному смирению единственная мысль, которая мелькает в быстро отключающемся сознании, это горькое сожаление о том, что он так и не услышал правды о чужих чувствах.