Письма домой

      Это был один из тех редких вечеров, когда никуда не нужно было торопиться. Солнце тонуло за горизонтом, поглощаемое речной рябью, которая раз за разом добегала до кромки песка и скромно облизывала самый край. Где-то над ухом щебетала Паймон. В плохие дни он звал её килькой, в хорошие — шпротиной, и лишь будучи в блаженно-счастливом настроении — по имени. Это он, разумеется, любя. Он развалился на траве, даже через одежду чувствуя, как остывает земля.       Она в это время примостилась ближе к реке и теперь пыталась приладить удилище на подставку. Та упорно заваливалась набок, отказываясь стоять во влажном песке. Он наблюдал, как она размеренно пробует ещё и ещё, пока наконец не находит единственную устойчивую позицию. Ни намёка на раздражение на её лице.       — Это какой-то позор, а не комары, — пробурчал он, сгоняя с обнажённой ступни мелкую букашку. — Если наш комар решит тобой закусить, ты ещё пол дня потом будешь испытывать лёгкое головокружение от потери крови.       На её лице будто мелькнул призрачный намёк на улыбку, — ему сложно было разглядеть, со своего места он видел только её аккуратное ухо, заправленную за него прядь волос, длинные белесые ресницы и уголок рта.       — Ты поэтому такой бледный? Любишь кормить комаров? — съехидничала Паймон.       — Обожаю, — ответил он, прикрывая лицо руками. — Особенно такими назойливыми шпротинами как ты.       — Люми-и-и-ин! Он опять!       — Ты же не собираешься обижаться на кого-то, кто хвалится комарами? — обернулась она, и он сделал вид, что ему всё равно, хотя сам втихаря смотрел за ней сквозь чуть растопыренные пальцы.       — А у нас не только комары! Летом — полный лес ягод, речка — сказка, плаваешь и не боишься быть укушенными за задницу крокодилом. А зимой — снега по колено, горка, сначала побродишь по сугробам, а потом дома — на тёплую печь и бо-о-орщ… Мать бы родную продал за этот борщ, но только она его и варит…       Она с улыбкой закатила глаза и машинально поправила цветок в волосах.       — Скучаешь по дому? — спросила она спустя пару мгновений.       Слишком серьёзно для такого хорошего вечера. Он убрал руку с лица и приподнялся на локте, стряхивая с рукава налипшие травинки.       — Совсем нет времени скучать, — ответил он, своей озорной усмешкой убивая на корню поднимающуюся из глубины тоску.       — Когда поедешь? — ей явно было мало его уклончивых ответов.       Она даже бросила удилище, оставив рыбалку на (ха!) Паймон. Он хотел было снова отшутиться (когда рак на горе свистнет…), но она поняла, — не дав ему и слова сказать, она поднялась с места и пересела ближе к нему, скрестив ноги так, чтобы её бедро невзначай касалось его колена. Чайльд любил и ненавидел, когда она так делала. Игнорировать её с расстояния было тяжело, но выполнимо. Но когда она вот так вторгалась в его личное пространство, сидела так близко, что он мог видеть каждую веснушку на её лице и каждую мозоль на её ладонях, ему было… невыносимо. Он чувствовал себя голым. Хотелось прямо сейчас спрятаться за броней Предвестника, вызвать её на дуэль и снова решить все проблемы кулаками. Драться с ней было проще, чем разговаривать.       — Так, когда в сугробы? — повторила она.       — Не знаю, — ответил он, потому что и правда не знал.       Он был там, где ему было сказано быть. Он делал то, что ему было велено делать. Строить планы считалось привилегией, ему недоступной.       — Тогда ты понимаешь, как это тяжело — не иметь возможности вернуться домой, — вздохнула она.       Конечно, он знал, но никогда даже не думал сравнивать себя с ней. Ему, по крайней мере было, куда возвращаться. Она же скиталась по миру с неприкаянным сердцем, всегда там, куда зовёт её ветер. Вечные догонялки с призраком брата. Он не стал говорить этого вслух. Вместо этого Чайльд сказал другое, — полнейшую глупость, она слетела с языка раньше, чем он успел подумать.       — Ты всегда можешь приехать ко мне! Ну, к маме, я имею в виду, в Снежную, домой… — замялся он, осознав, как бульварно-пошло это прозвучало.       — Без тебя? — удивилась она, очевидно так же, не подумав, потому что тут же залилась краской.       — А хочешь только со мной, красавица? — шутливо подразнил он, а его сердце в этот момент упало в пятки и стало ощутимо тяжелее.       — Ну, просто не знаю, как это будет выглядеть, если я заявляюсь на порог к незнакомой женщине и потребую борща. Ты как-никак будешь хорошим подкупом, — сын в обмен на ужин, — сказала она, быстро вернув лицу издевательски-подстрекающее выражение.       — О-о-о, поверь, тебя она уже любит больше, чем меня! — рассмеялся он, чувствуя себя так, будто только что прошёлся по минному полю.       Сердце постепенно возвращалось на своё привычное место. Такие разговоры были ему по душе — шутливые, ни на что не посягающие, вгоняющие её в краску. Он не сразу понял, что снова сказал что-то не то, — не по сценарию, не вписывающееся в её представление о нём. Лицо Люмин поменяло выражение, — она что-то активно обдумывала, это было видно по сведённым к переносице бровям и бегающему взгляду. Потом она вдруг вскинула голову и уставилась на него.       — А откуда твоя мама меня знает? — спросила она, так и не разобравшись с этой загадкой самостоятельно.       Несколько коротких мгновений он внутренне потешался над её смятением, — ну, глупая, конечно, моя мама знает про тебя! И потом до него дошло, откуда и в каком контексте она знает. Письма. О которых Люмин не знает.       Привет, мам!       У меня всё хорошо! Сыт, обут, одет, сплю, как младенец. В Ли Юэ народу — тьма, но мне нравится. Работа скучная, честное слово, целыми днями только и делаю, что бегаю с бумажками. Передавай привет Тевкру и Антошке, Тоню расцелуй за меня в обе щёки.       Когда приеду, не знаю, обещают отпуск, но «ничего обещать не могут». Но я тут не скучаю, не переживай! Коротаю дни в компании своего нового товарища, — она Рыцарь Ордо Фавониуса, мам, представляешь! Ха, знаю, что тебе это ни о чём не говорит, но именно так она бы хотела, чтобы её представили. Ещё поговаривают, что она надавала мне хороших затрещин в первую встречу, но это всё байки… И, только подумай, она ни разу не была в Снежной, поэтому мой талант рассказчика тут как никак кстати. Говорю ей про Заячью лощину, — и будто сам там.       Ну, вы главное сами сильно не скучайте! Вслед за письмом высылаю мору, — что придёт раньше, будет вам сюрпризом.       Обнимаю,       Аякс.       Привет, мам!       В Инадзуму не плыву, хвала царице! Вместо меня отправили Снежевича, я сделал вид, что очень расстроился. Поделом ему. Остаюсь пока в Порт-Омосе, опять торговые дела. Приехать пока не могу, передай Тевкру, что я очень сильно извинялся, и что я привезу ему десяток Одноглазников, чтобы вымолить прощение. Он поймёт.       Полагаю, что маленький пират уже прожужжал тебе все уши, рассказывая о прекрасной тёте-рыцаре, так что я жужжать не стану! Скажу только, что Люмин здорово помогла мне с Тевкром, но я боюсь, что малец немного влюбился и снова попытается улизнуть. Передай, что ему пока рановато, но тётя-рыцарь обязательно приедет его проведать. Не знаю, когда увижу её снова, она вольная голубка, но в гости обязательно зазову. Ты обязана угостить её своими пирожками!       Выслал мору Тоне, жаль, что не попал на свадьбу.       Целую,       Аякс.       Привет, мам!       Рано утром получил письмо от Люмин, подумал, что не до конца проснулся. А, нет, вот оно, прямо передо мной. Она добралась до Сумеру, покоряет золотые пески. Подумываю о том, чтобы наведаться к ней, — она явно намекает, что скучает. Ну, а кто я такой, чтобы бросать боевого товарища?..       Привет, мам! Люмин… привезу скоро… передавай привет… нужно показать ей…       Привет, мам!.. ты знала, что Люмин… скажи Тевкру… скоро буду… у Люмин…       Привет, мам!...       Люблю,       Аякс.       Чайльд с ужасом почувствовал, что краснеет. Прямо на глазах у растерянной Люмин он превращался в перезревший помидор. Пробормотав что-то, он быстро поднялся на ноги и зашагал в сторону небольшого подлеска, подальше от реки. Кровь шумела в ушах. Он попытался собраться с мыслями, или, по крайний мере, выловить хоть одну здравую из потока нечленораздельных «а-а-а».       Зря он сбежал, как мальчишка. Мог бы всё обернуть в шутку, щёлкнуть её по носу и отправить дальше ловить рыбу. Но он даже не подумал соврать. Говорить о ней в письмах к матери стало комфортной рутиной. Он никогда не задумывался, что это было чересчур, — до сегодняшнего дня. Конечно, в своих письмах он всегда называл Люмин «товарищем», или же шутливо, разумеется, награждал её всевозможными прозвищами в духе «прекрасной феи» и «небесной нимфы». Но мама… Ох, мама! После возвращения Тевкра домой мама называла её не иначе, как «наша невеста». Люмин это не понравится, даже в шутку.       Послышался шорох травы, и она материализовалась за его спиной.       — С тобой всё хорошо? — спросила она и нерешительно протянула руку.       Он шарахнулся от неё, как от огня.       — Да… Перегрелся, наверное… Сейчас пройдёт.       — Так… Как твоя мама про меня узнала?       Вот же. Она могла выглядеть и вести себя, как обычный человек, но отсутствие чувства такта у неё явно было не от мира сего. Только… Ему показалось, или она смеётся? Он обернулся, — Люмин стояла в шаге от него, волосы растрёпаны от быстрого шага, и совершенно отчетливо улыбалась.       — Что смешного? — спросил он не особо вежливо.       — Твоё лицо, — хмыкнула она, неожиданно протягивая руку, и невесомо погладила его большим пальцем по щеке. — Я знаю про письма.       — О… — выдохнул он, краем глаза наблюдая за её ладонью, как за особо опасным зверьком. — А что именно ты знаешь?       — Только то, о чём мне рассказывает Тевкр, — хитро сощурилась она, оставляя в покое его щёку. — Твой брат, знаешь ли, очень интересный собеседник. Хочет на мне жениться.       — Вот же маленький… — Чайльд подавился вздохом. Вот откуда не ожидал предательства!       — Не переживай, я отказала. Я догадывалась, что ты будешь против, — прыснула она и тут же рассмеялась, не в силах больше сдерживаться. — Прости, мне просто было так интересно послушать, что ты мне расскажешь!       Чайльд открыл рот, чтобы что-нибудь ответить, но не смог, все слова испарились из его головы. В нём боролись смущение и негодование, — так значит, эти двое всё это время обсуждали его за его спиной, а он ходил в блаженном неведении, трясясь, как бы Люмин не догадалась, что он думает и говорит о ней гораздо больше положенного! И он ожидал какой угодно реакции, — заслуженной пощечины, ругани, возмущения, но не этого! Не её, стоящую перед ним во всей своей дикой красоте и хохочущую до слёз.       Не думая, он шагнул к ней вплотную и схватил за запястья, притягивая её к груди и одновременно не давая упасть. От неё пахло речкой и мокрой травой. Их бёдра и колени столкнулись, и она неловко наступила ему на ногу.       — Раз уж тебе так смешно, то я расскажу тебе ещё одну шутку, — бросил он и закрыл её смеющийся рот поцелуем.       Её губы были холодными и горькими, как вода в роднике. Она опешила, удивлённо распахнув глаза. Чайльд не видел её лица, — он зажмурился, ожидая момента, когда она вырвется и вмажет ему в челюсть. Она освободила руки, — но только для того, чтобы схватить его за воротник и притянуть ближе.       — Шутник, — прошептала она ему в губы прежде, чем зубами оттянуть нижнюю.       Чайльд глухо простонал и стиснул в кулак подол её платья. Люмин медленно провела языком по его губе, зализывая место укуса. Она положила руки ему на грудь, и он мог поклясться, что его сердце рванулось, чтобы прыгнуть прямо ей в ладони. Его ноги приняли консистенцию желе, в ушах оглушительно бился пульс. Не в состоянии выдержать эту пытку, он снова поцеловал её, руками обхватывая её лицо. Она тихо простонала ему в рот, чуть оседая на землю. Его язык настойчиво толкнулся ей в губы, — мокро, жадно, желая попробовать чуть больше, зайти чуть дальше. Одной рукой он скользнул ей на затылок, чуть сжимая волосы, в то время как большой палец другой ладони бездумно поглаживал бьющуюся на её шее жилку. Наконец оторвавшись от её рта, он поцеловал сначала её щёку, затем подбородок, спускаясь ниже и покрывая её кожу влажной дорожкой поцелуев. На языке оставался привкус соли и мелкие крупицы песка, растрёпанные ветром пряди её волос щекотали ему лоб. Она запрокинула голову назад, открывая ещё больше места для поцелуев.       — Паймон абсолютно точно не хотела этого видеть! — послышался, будто сквозь толщу воды, писклявенький голосок.       Чайльду потребовалась пара секунд, чтобы вернуться в реальность, и даже после этого он мог смотреть только на смущенную Люмин и её влажные зацелованные губы. Она чуть отстранилась, но не отошла, её руки невесомо скользнули вниз и замерли, едва касаясь его живота. Он с трудом заставил себя сместить фокус внимания с этого маленького движения на Паймон, возмущённо застывшую посреди лужайки.       — Занимаетесь тут непотребствами, пока Паймон ловит вам ужин! — распекалась она, больше оскорблённая не фактом их «непотребств», а отсутствием помощи.       — Прости, пожалуйста, — виновато сказала Люмин, шагая к своей маленькой напарнице, — Я приготовлю самый вкусный ужин.       — И Паймон достанется две порции!       — Даже три, если ты хочешь.       Удовлетворённая взяткой, Паймон кивнула и двинулась обратно в сторону их импровизированного лагеря. Люмин, всё ещё не совсем пришедшая в себя, потерла разгорячённое лицо.       — Примерно так всё и будет, — задумчиво протянул Чайльд, глядя вслед улетающей Паймон.       — Очень самоуверенно с твоей стороны, — хмыкнула Люмин, чуть съёжившись под резким порывом ветра.       — О, я не поцелуях, — с ухмылкой ответил Чайльд, стаскивая с себя плащ. — Я о том, что Паймон только что наглядно продемонстрировала, каково будет жить с моей мамой под одной крышей, если мы всё-таки решим продолжить… шутить.       Он подмигнул и завернул её в свой плащ. Люмин шлёпнула его по руке, но плащ приняла.       — Всё ещё очень самоуверенно с твоей стороны думать, что я не только захочу продолжить с тобой целоваться, но и поеду с тобой в гости к твоей маме, — сказала она, разглядывая его снизу-вверх в своём нелепом наряде.       — Но ты же поедешь? — спросил он, наклоняясь и целуя её в нос.       — Поеду. Всё-таки она уже любит меня больше, чем тебя.