Ирония мечты, или С легким шотом!

История — баранка, которую Антон жует, сидя подле красивой домашней елки. Из окон его новенькой, купленной в ипотеку квартиры видны идентичные дома — пятнадцать этажей, темно-серые внешние стены, низкие балконные окна, через одно сверкающие гирляндами. Он пялится на мигающие фонарики в доме напротив, забыв про то, что Ира попросила, пока красится перед поездкой к родителям, закончить с украшением елки. Пара синих шаров одиноко висит на боку, верхушка грустит в потрепанном пакете, а Антон довольно хлюпает, потягивая чай из огроменной чашки. Баранку жует — и думает. В Воронеже, откуда он переезжает в Москву работать хирургом в больнице, есть точно такие же дома. Вот прямо-таки идентичные, как будто один построен, а другие распечатаны на принтере. Он не знает про другие города практически ничего, но, судя по рассказам друзей из интернет-переписок, там есть точно такие же многоэтажки, роящиеся кучкой. А вокруг них обязательно торговый центр, рынок, тысяча и одна «Пятерочка», пару пивных ларьков... В общем, разве что центр Москвы не похож на обычный российский город. Антон хочет знать, видеть собственными глазами, есть ли похожие дома в Санкт-Петербурге. Санкт-Петербург всегда был, есть и будет для него эталоном, мечтой и желанным городом. Поступать Антон намеревался именно в культурную столицу, но экзамены подвели — пришлось учиться на платке в Воронеже. Потом он твердо решил податься в Санкт-Петербург, даже съездил туда, выбрал себе квартирку недалеко от поликлиники, где должен был получать жалкие копейки. А после сорвалось — благо, уже не по Антоновой вине. Просто какой-то блатной мальчик с богатым отцом обязан был перед работой в огромном, известном на всю страну научном центре получить хотя бы месячный опыт в лечении бабулек и дедулек, потому Антон пролетел, как любой диктатор с блицкригом. Пролетел и сидел еще год в Воронеже, как домовой — лохматый, страшный, с длинным носом и в порванной рубахе, потому что найти адекватную и дающую нормальные деньги работу не выходило. А спустя год тоски он, его друг Дима Позов, тогда уже женатый на Кате, и Макар (точнее Илья, но все его называли Макар), свободный, как ветер в поле, втроем переехали в Москву. Точнее, Дима раскрутил свою юмористическую передачу и попал на телевидение, Макар переехал к девушке, с которой быстро расстался, но из Москвы не сбежал. А Антон ехал прицепом, посчитав, что Москва примет, если Санкт-Петербург такой выебистый. И принимает же. Со скрипом, боем и слезами, но принимает — и Антон попадает в хирургическое отделение замызганной больнички. Пахать за копейки в Москве и пахать за копейки в Воронеже — разные вещи. Жаль, правда, что не в Питере... — Антон! Я же тебя попросила — укрась елку! — Ой. — Он отвлекается от окна и хватает макушечку, чтобы водрузить звезду на верхушку, а после улыбается вошедшей Ире. — Ты красивая. — Я знаю, — довольно кокетничает она, оправляя короткое красное платье в облипку и заправляя за ухо переднюю прядь, еще не попавшую под горячую плойку. — Тош, пожалуйста, закончи с елкой до того, как пойдешь пьянствовать. Я приеду к десяти, надеюсь, ты будешь дома. Ты же будешь? — Буду! — заверяет Антон, автоматически хватается за шарики и продолжает украшать елку, как робот. — Там у Эдика вообще самолет. Так что я буду дома еще раньше тебя. — А куда он летит? — К Егору! Прикинь, вот у него какие-то там дела завтра, он ему вчера говорит, мол, прилетай ко мне встречать Новый год. Ну Эд и полетит, если мы после нашего новогоднего бара выживем. — В том году я тебя искала с собаками, а ты валялся у Макара дома и блевал на его турецкий ковер. Позвони мне хотя бы на этот раз. Ладно? — Позвоню. Она ластится к нему, прижавшись бедром, плечи сжимает ладонями с красивым новогодним маникюром, улыбается мягко-мягко. Лицо ее прикрывает уже накрученная прядь русых волос, на веках сверкают тени, на скулах — какие-то блесточки, название которых Антон не знает до сих пор. Ира тянется поцеловать, но касается лишь щеки и поджимает еще не накрашенные губы, словно обижается. Чувствуя это, Антон подается к ней, целует сам и, прикрыв глаза, оглаживает ее обнаженную шею своей громадной ладонью. Несмотря на атмосферу, Новый год не ощущается, и исключительно Ира рождает лёгкое чувство праздника. Вот салаты, вот елка, жаль, еще не полностью украшенная, вот шампанское, приготовленное на поход к Шеминовым после курантов. О да, о Шеминовых... — Ирусь, а мы Демиду-то забрали железную дорогу с Озона? — Он бровь выгибает, пытаясь вспомнить, делал ли это, но мотает головой сам для себя и хлопает на Иру ресницами. — Шастун! Я же просила тебя! Сходи, Антоша, забери подарочек любимому Демиду, а то мальчик будет без подарка от Антона Мороза. — Я? — Антон глаза округляет. — Елки-палки. Реально я. — Теперь он вспоминает и момент, когда она просила это сделать, и день тот тоже: они сидели на этом самом диване три дня назад, и в целом у Антона есть веская причина забыть — сразу же после разговора они занялись сексом, потому помнить он не обязан, да и она должна была напомнить такому рассеянному человеку, как он. — Я заберу. Вот с бара пойду, заберу... Оно же еще работать будет? — Будет. Не забудь, пожалуйста, Антон. Дарина нам еще две недели назад сказала о том, что хочет Дема, что подарят они и что стоит подарить нам. Это вообще-то крестник мой, я не могу туда прийти без подарка! — Хорошо, я заберу, не переживай. Она обнимает его шею руками, точно благодарит за понимание, несмотря на скользящую во взгляде обиду за невнимательность, но Антон не двигается — в одной руке игрушка деда Мороза, а другая — пустая, но он особенно не спешит обхватить ее талию или потянуть на себя. Поцеловав в уголок губ, Ира вздыхает, осматривает его пустым безнадежным взором человека, который мечтает уже начать отмечать Новый год, спешит отстраниться, но Антон, вопреки желанию, ловит ее запястье, удерживает девушку около себя и целует сухими губами в лоб. — Антон? — Ира привлекает его внимание, а затем продолжает уже менее громким голосом: — Давай Новый год совсем вместе встречать? — А как мы встречаем? Вместе же! К Шеминовым пойдем. — Нет, ты не понял. — Она хихикает, весело дернув светлым носом с крошечной родинкой рядом с бровью. — В плане вместе — как семья. Как... Как муж и жена. — Ты мне, что ли, предложение делаешь? — Нет. — Ира, кажется, уже может обидеться, но зная Антона, объясняет до самого конца, прежде чем нахмуриться. — Хочу, чтобы ты сказал это. Мы уже два года живем вместе, а встречаемся почти что два с половиной. И нам бы уже семью, понимаешь? — Нет, не понимаю. — Ну, как у Дарины и Стаса. Свадьбу там, ребеночка... Антон. — Она видит его округлившиеся до размера монет глаза и старается говорить убедительнее: — Тебе тридцать семь. Мне уже тридцать пять, Антон. Я же не хочу быть старородящей. — Какая вообще разница? У меня тетка вон в пятьдесят родила — и живая! — Если ты не хочешь и не считаешь наши отношения серьезными, то так бы и сказал. — Ира отстраняется показательно, дернув запястье из хватки, и Антон тянется за ней неваляшкой. — Глупо тратить время друг друга. Все подружки уже замуж повыходили, а Ленка — аж трижды! — И все три оказались мудаками. — Неважно. Ты же не мудак. И я люблю тебя. А ты? Антон смущается, отводит глаза, чешет неловко затылок, наступает на какую-то игрушку, сминая ее и больно раня пятку сквозь черный носок. Покачав головой, Ира ретируется в ванную комнату с видом обиженного человека, там громко включает музыку и, наверное, заканчивает с прической. Елку наряжать дальше не хочется. Забирать поезд из пункта выдачи — тоже. Даже привычный новогодний бар с друзьями кажется чем-то неправильным сейчас, когда Ира обижена. И он ждет, чтобы совесть унять, — заставляет себя наряжать елку, мыкается по квартире, жует втихую салат из общей тарелки, которую им вообще-то брать к Шеминовым, и только спустя час находит подходящее время: Ира в коридоре обувается, чтобы поехать к родителям и поздравить их. Молча он помогает ей накинуть шубу, жмется сухими губами к ее блестящей из-за косметики щеке, на ухо выдыхает и шепчет совсем тихонько. Но Ира слышит, потому что невероятно этого хочет. — Хорошо, давай. — Он не смотрит через зеркало на нее, глазами бегает по плечу в шубе и думает о том, что нужно подарить ей новую, потому что белая быстро изнашивается, особенно с российскими зимами. — Давай встречать совсем вместе. Ты согласна? — Не забудь про поезд, — мурлычет Ира, глядя на него ласковым взором через отражение, гладит его ладонь и разворачивается, чтобы легонько чмокнуть в губы. — Так что? Ты согласна? — Ну раз я не отказалась, то... — Я понял. — Антон улыбается ей, подает сумку и пакеты с подарками для семьи, а затем провожает до лифта, как будто это с нынешнего момента — его долг. — Тогда я жду тебя. К десяти. — До десяти, муж.

***

Фоном какой-то неизвестный певец из колонок поет про тверк, про то, что кому-то надо влево-вправо двигаться. Где-то сбоку смеется блондинка из компании молодежи, видимо, первый раз отмечающей Новый год вне родительского дома. На танцполе под этот гениальный трек дергаются в своем ритме и темпе и парни, и девушки. У стены, под софитами, сосутся двое парней — как хорошо, что никого не трогает тот факт, на кого встает у совершенно чужого человека, и никакой гомофоб не бежит бить им лица за любовь. Антон в себя опрокидывает очередной шот, улюлюкая, наваливается в порыве смеха на плечо Димы и боковым зрением наблюдает за тем, как Эд заказывает им еще один набор. Ядреный набор, конечно. Никто изначально не планировал столько пить, но тут какое-то новое меню — и грешно отказать. Потому все уже пьяные, как черти. По крайней мере, у Антона начинает двоиться в глазах — ему кажется, что сосущихся пар в том углу под софитами две. Но не могут же люди в одинаковой одежде и с одинаковыми лицами сосаться в одном углу бара. — Так, я предлагаю выпить за нас с тобой, Антоха, — начинает Макар, подпихивая Антону очередную стопку с вырвиглазным содержанием. — Мы тут единственные, кто не обручился, в рабство не полез. Так что можем гордиться... — Э! — Антон мотает головой, но все же пьет и между песнями, привычно сменяющимися, возмущается более конкретно: — Я уже почти все... Короче, Ирка мне намекнула, и я... — Еб твою мать, Антон! Ну такой тост! — Поздравляю, Антоха, — радуется искренне Дима, не поддержавший настроения Макара, но понимающий, что это всё шутки. — На свадьбу не забудь нас позвать, а то я до сих пор жду момента, когда смогу наблевать твоей невесте на платье. — Поз, случайно получилось! Даже Катька уже не обижается! — Конечно. — Он смеется. — Тогда другой тост. — Макар хлопает по барной стойке своей огромной большой ладонью, поднимается и, став ниже, а не выше, как предполагалось, снова поднимает стопку вверх. — Выпьем за нашу с вами... за нашу с вами долгую дружбу! Мы с вами уже через столько прошли... И огонь, и воду, и медные трубы... — И блевоту на платье моей жены. — Да бля, Поз! — Да, и блевоту на платье Кати, поэтому закрепим нашу дружбу окончательно этим тостом, чтобы мы и дальше так собирались побухать... Вот. — А шо, про меня забыли? А когда за мою помолвку с Егором будет тост? И за то, как я эпично выбил себе билетик от фирмы, шоб баблишко не тратить. Так шо в аэропорту называйте меня Васей, а то по билету я Вася... — напоминает Эд, украшенный не только татуировками, но и каким-то тупорылейшим рисунком на веках — это его племянница выиграла спор. — Вот щас и будет тост! — Антон загребает из общей кучи рюмок четыре, пихает каждому по одной, берет свою и поднимает, качая ладонью то ли из пафоса, то ли из пьянства. — За твоего пиздатого мужика Крида, к которому ты сегодня помчишься на самолете, как... Как Человек-Паук! Такой паутинку свою «пш-ш-ш-ш» и полетел к нему! Женатики еще одни! Чур свадьбу сделаем двойную, и Поз будет блевать на нас четверых!.. С легким шотом!.. — Ты прирожденный оратор, но есть нюанс... Я на Катю не блевал! — гогочет Эд, опрокинув в себя шот. — А ты блевал, у меня даже где-то есть видео! — Ну нихуя себе, Эдик, какое видео?.. — Да его только еблан не видел! — веселится Макар, успевая переписываться с кем-то в мобильнике. — Так, пацаны, тут еще была такая адская смесь, после которой я еле очухался... Как она у вас, дядь? — обращается он к бармену, блестящему золотым зубом. — Вот эта вот красная... Через минуту перед ними уже стоят четыре небольших рюмочки с алой, как кровь, жидкостью. Антон даже не уверен, стоит ли ему пить это перед походом к Шеминовым, но все выпивают — и он тоже, потому что раз братаны делают, то и он обязан. Нормально, почти не штырит.

***

Штырит. Очень штырит. Не закусывающие Эд и Антон отключаются еще в такси, когда они вчетвером едут в аэропорт. Макар тоже дремлет, сидя около водителя, и один Дима что-то уверенно, но не очень точно печатает Кате. В аэропорту ему приходится растряхивать Макара, чтобы они вдвоем смогли выволочь Эда и Антона на холодную улицу. Там они очухиваются, спокойно проходят в аэропорт, заваливаются посидеть в зоне ожидания, и там, в тепле и свете, Антона и Эда опять отрубает. Встает вопрос. Нелогичный для трезвых, но безумно важный для пьяных, которые помнят исключительно свое имя после адской смеси в виде фирменного коктейля «Голенькая». Название самое подходящее, потому что горло жжет, а еще безумно хочется раздеться. Благо до эксгибиционизма не доходит. Наверное, потому что самые отбитые — Антон и Эд — отрубаются насмерть, перед этим напившись воды, из-за чего пришлось стоять долгую очередь в барный туалет. — Так, Поз. — Макар, ощущающий себя космонавтом в ракете, все-таки лезет в свою сумку за доверенным ему билетом для некого Василия Умыкова. — У нас Василиев нет. — Нет. — Отлично. Это ж типа спецом сделано, чтоб блатом полетать бесплатненько. — Он тупо пялится на распечатанный билет, хмурясь, и Поз сразу же забирает тот, видимо считая, что разберется быстрее и тогда кто-то не опоздает на самолет. — Тут написано, что это какой-то отдельный ход... Короче, паспорт им не нужен там, типа цацу везут... Ты летишь в Питер? — Нет. — Макар мотает головой и сразу же морщится — блевать после такого вечера хочется еще с такси, потому что любая тряска порождает бульк в животе и рвоту в горле спазмом. — И я нет. Соответственно, летит либо Антон, либо Эдик. — Логично. — Конечно, я че, тупой? — проморгавшись, Дима снова вчитывается во все написанное на билете и вздыхает. — Мда, надо думать. Тут ничего не написано дельного. Они оба могут лететь в Питер. — Да ты че, Поз! За что мы пили? — Да дохуя за что... За свадьбу Шастуна! Точно, Ирка же там что-то... — Вот! Значит, он летит к Ирке! Она же из Питера? Дима совершенно не знает ее биографии, но из-за уверенного голоса Макара не может не согласиться. Он сейчас согласится и с тем, что Куликовская битва была в шестнадцатом веке, если это сказать уверенно и сильно. Пьяный, что с него взять? — Соответственно, на самолет сажаем Шастуна! — Василия Умыкова вообще-то! — ржет Макар, поддерживающе хлопая Диму по плечу, и встает, чтобы растолкать Антона, развалившегося в кресле, раскидавшего свои ноги по проходу, запрокинувшего голову и жмущего к себе пакет с какой-то огромной коробкой, за которой им пришлось заехать перед аэропортом, потому что Антон пьяно-агрессивно доказывал, что его свадьба сорвется без этой коробки. — Точно! Это еще и Иркин подарок! Поэтому нам надо было забрать его до самолета! — Железная логика! — восклицает довольный ими Дима, хватает пакет и не заглядывает внутрь. — Железная логика! — соглашается Макар, поднимая из кресла Антона, больше походящего на мягкую куклу, голова которой болтается, как хуй, во все стороны. — Антоха, Антоха, просыпайся, мы тебя щас отправим к твоей любви! — Куда?... — сквозь пьяную голову и желание наблевать не только на платье Кати бормочет Антон, налегающий всем весом на огромного Макара. — Навстречу твоему счастью!

***

В самолете Антон, что предсказуемо, блюет. Благо на спинку кресла спереди, а не на пакет с коробкой или на соседа. Впрочем, сосед, мужчина средних лет в свитере с оленями, не выглядит счастливым все равно: во-первых, Антон облокачивается на него и спит в моменты, когда не блюет и не кашляет в порыве блевануть, уж спасибо, что не закусывал; во-вторых, кресло перед ними чистят, из-за чего в нос бьет резкий химический запах. Лететь так в Новый год не то чтобы приятно. Но не спрыгнет же он с самолета, потому терпит Антона, который пару раз, выходя в туалет то ли продолжить блевать, то ли поссать, заваливается прямиком на него. И не списать это на тряску, потому что самолет скользит по воздуху, как по маслицу; это Антона качает как корабль в шторме. В туалете он, стоя на коленях, блюет нещадно. Желудок уже воет, выворачиваясь, и Антон хлебает, как пес, воду из-под крана. Ему до головокружения хреново, и он, вернувшись, спит до прилета на бедном соседе, забывшем про спокойный полет. Даже на себе его, пьяницу и тунеядца, выволакивает из самолета и на кресла в зоне ожидания скидывает мягко. Антон дремлет там, краем глаза наблюдая за взлетающими самолетами, похихикивает, когда лезет в пакет и видит детскую железную дорогу, и лежит в этом своем весело-пьяном состоянии до прихода разозленного, взвинченного мужчины с чемоданом, который выглядит больше него самого своими шириной и длиной. — Э, мужик, подвинься, — просит этот сухарь (а Антон сразу решает, что он сухарь, который будет недоволен всем вокруг). Антон двигается, прибирая свои конечности. Получается даже аккуратненько. — А где я? — Там же, где и я. — А где вы? — Антон хлопает на него пьянющими глазами, шмыгает носом и думает о том, что невероятно хочет пойти поссать: все-таки не надо было столько пить. — Ну типа... И вы, и я... — В аэропорту. — А, — довольный собой, Антон кивает, но удивляется вновь. — А вы кто? — Человек. — Ну да. — Вот суки, задерживают мой рейс! Погода нелетная! А у меня вообще-то дочка ждет подарок в Красноярске! Хоть пешком иди! Новый год я еще не встречал среди таких пьяниц, как вы. — Эу, обидно, — мычит задушенно Антон, к горлу которого подкатывает рвота, благо, он ее сглатывает с омерзительным видом и хрипит, так как ожидал как минимум позора на весь аэропорт. — Мы с друзьями каждый Новый год ходим выпить в бар... Там по-мужски посидеть, выпить, обсудить всякое... И сейчас мы тоже ходили. Э-э, значит... Да, мы провожали Эдика к жениху, поэтому я тут... Мужчина морщится, услышав упоминание геев, и Антон бухтит себе под нос что-то нечленораздельное, губу кусает, как будто кусок шашлыка, шмыгает носом опять, поднимается, обнимает коробку с железной дорогой через пакет и откланивается, пьяно покачиваясь и со смехом прощаясь: — С наступ-пающим! Я пойду! — Идите. — И отворачивается с таким выражением лица, словно Антон ему на лысую голову блевал. Впрочем, нюанс этот случается ровно в то мгновение, когда Антон думает об этом. И то, что осталось от баранки и салата, шлепками выплескивается на чужую лысину. Мужчина сразу начинает орать, стряхивая с себя омерзительную субстанцию. Пока сотрудники услышат, пока прибегут, пока поймут, пройдет достаточно времени — и Антон летит, спотыкаясь, роняя посреди аэропорта этот несчастный поезд, пихая женщину в шапке с ушами, едва сдерживая рвотные позывы, а уже на улице, отскочив к урне, блюет прямиком в нее и к такси тащится похоронным, но быстрым шагом. — Здрасьти, — прыгнув в первое попавшееся такси, Антон мечтает лишь о кровати, куда совсем скоро успеет завалиться, если Ира еще не приехала. Он разваливается царем на заднем и из последних сил бормочет: — Московский проспект сорок семь, подъезд два, этаж четвертый, квартира тридцать первая. — Да хоть сотая. Антон отключается ровно до момента, когда автомобиль встает в каком-то темном дворе. Его любимом дворе, где фонари не работают никогда. Как только он получает несчастную сдачу с тысячи, пофыркав, что дорого кататься, и посмеявшись с водителя, который называет цену приемлемой для второй столицы России, он вываливается из машины, кряхтит из-за неудобного сугроба, в подъезд вваливается с какой-то бабулькой, с которой здоровается четко и без запинки, едет до своего четвертого этажа и, споткнувшись обо что-то на выходе, летит вперед носом. Не падает только из-за стены, ползет по ней в сторону своей квартиры — новенькой квартирки с хорошим ремонтом и мебелью, выбранной Ирой, после сует ключ в скважину, мучается пару минут с замком, но все же вваливается внутрь, сразу шаркает в гостиную комнату и бросается всем своим бренным телом на расстеленный диван, утыкаясь лицом в неудобную подушку. Надо, чтобы Ира ее выкинула или сама на ней спала. Антон обязательно это скажет, когда она вернется от родителей, если на тот момент будет способен собирать слова в предложения.

***

Арсений торопится ужасно: Руслан должен прийти к нему с минуты на минуту. У него совсем нет времени, а он вынужден бежать в магазин за консервированной кукурузой — где-то радуется Хрущев, довольно потирая руки, — и мчаться обратно, как электровеник. И это при всем параде, который он наводит после готовки салатов, мяса и пирога. Все-таки они отмечают вместе первый Новый год, а Арсений испытывает к Руслану по крайней мере приятную влюбленность и уважение, потому что в его тридцать пять вряд ли можно найти мужчину (именно мужчину) по выдвинутым Арсением критериям. Одного он находит — и цепляется, потому что Руслан хороший, работящий, нежный и внимательный. Он не знает, как такого добротного мужчину еще не утащили в ЗАГС, но радуется от мысли, что он может сделать это первым. С прежними любовниками такой перспективы не было вовсе; один вообще сбежал после серьезного разговора, так что Руслан — отличный кандидат для одинокого Арсения, преподающего с понедельника по субботу русский язык и литературу в самой обыкновенной питерской школе. Его фотография висит на стенде у входа, потому что он и швец, и жнец, и на дуде игрец, и все самое хорошее и важное разом. Всеми праздниками занимается исключительно и только он, потому что остальные придумывают отмазки, а он один не может соврать и отдувается за весь учительский состав. Арсений едва ли не выпрыгивает из высоких ботинок на шнуровке, сначала скидывает парку на пуфик у входа, но опасается реакции педантичного Руслана на беспорядок и вешает ее в шкаф перед тем, как влететь ураганом в гостиную, миновать за мгновение с баночкой кукурузы в руках, засыпать ее в салатницу и смешать с остальным салатом, готовым и ждущим момента, когда его начнут есть после боя курантов. В гостиную Арсений выпархивает, неся эту салатницу и два аккуратных бокала на тоненьких ножечках, и замирает намертво, как статуя. У него, на его чистом диванчике, укутавшись в прежде сложенный плед, лежит какой-то... мужчина. В куртке, обутый, с опухшим лицом и красным носом. А еще точнее — пьяный мужчина с копной кудрявых волос. Прекрасно! Руслан способен появиться тут хоть в следующую секунду, настроенный на вкусный ужин и яркий секс с громко стонущим и выгибающимся Арсением, а тут Арсений и... чужой пьяный мужчина. Сразу все станет ясно как белый день! И Руслан, подходящий, как ложка к супу, уйдет! В Новый год! — Вы кто?... — Арсений с грохотом ставит салатницу на стол и приближается к дивану, нагибаясь вперед. — Вы кто такой?! Проснитесь! — Он трясет его за плечо так сильно, что пьяный Антон легко размыкает веки и мутным взглядом шарит по его лицу. — Вы что, объебанный? Господи, за что мне это! Вставайте и выметайтесь отсюда! Эй! Вы! — Че вы орете? — Антон спешит отвернуться, но потом что-то осознает и взлетающей в космос ракетой разворачивается на диване, садясь. — Вы кто? — И едва сдерживается от желания продолжить череду блевания на людей. — Вы че в моей квартире делаете? Ира, это кто? Ира? — Какая Ира?! Тут еще Ира?! — разозленный в три раза больше, Арсений вылетает в коридор, осматривает ванную комнату и возвращается в гостиную с хмурым лицом и полным непониманием. — Вы кто такой? И почему тут должна быть какая-то Ира, черт возьми? Ко мне должны прийти сейчас! Выметайтесь! А это что?! — И Арсений хватает пакет. — Не трогайте, э, куда вы?... Это нельзя, это Ира меня убьет, если там что-нибудь... — Да какая нахуй Ира?! Тут нет никакой Иры! Тут живу я! И сейчас ко мне придут гости, а вы тут... Вы тут развалились как у себя дома! — А как я еще, блять, должен лежать у себя на диване? Хочу — буду в трусах лежать! — На каком-таком своем диване?! Это квартира моя! Вы как сюда вошли, вы кто такой вообще?! — С чего бы ваша? Вы тут берега попутал-ли, эу!... — Антон старается встать, но его начинает тошнить, отчего он вынужден завалиться назад и влезть под плед. — Завалились ко мне домой, выгнали Иру, умничаете здесь... Валите нахуй отсюда, пока Ира не привела сюда кого надо... — Ах так! — Арсений в два шага преодолевает расстояние до стола, хватает графин с водой и опрокидывает его на Антона, наполовину завернутого в милый пледик в клеточку. — Получайте! Наглец, хамло, пьяница, быдло! Завалились в мою квартиру, лежите на моем диване! В трусах хотите лежать на моем диване! — Да это вы влезли сюда, как я могу влезть в свою квартиру?! Брысь отсюда! И без вас голова болит, а Ира сейчас придет, а вы тут... — Да какая Ира?! Антон впервые за пребывание в этой квартире открывает глаза полностью, не щурясь от света. Перед ним с графином возвышается парень с красиво уложенными темными волосами, в шелковой изумрудной рубашке и обтягивающих все, что надо, джинсах. А еще елка светится дебильными красно-оранжевыми цветами где-то сбоку, хотя Ира покупала гирлянду с синим цветом! — Вы еще и гирлянду свою повесили в моей квартире?! — Да какая ваша квартира! — кричит Арсений, заламывая руки, и бросает графин на Антона, который успешно его ловит и прижимает к себе, несмотря на пьяную и гудящую голову. — Вон мои фотографии на шкафу! Вон мои салаты! А еще, блять, вы лежите на моем пиджаке, встаньте немедленно с него! — Какой ваш пиджак в моей квартире?... — Антон осматривается и ахает, выпучив глаза. — Вы поменяли в моей квартире стенку! У меня было зеркало, сука, куда вы дели мое зеркало со стенки? Вы вломились ко мне домой, выгнали мою Иру, понаставили своих сраных салатов и фоток, хотите меня изжить!.. Выметайтесь отсюда быстро! — Это моя квартира, уважаемый! Моя! — Моя! — То есть, вы живете на Московском проспекте сорок семь, во втором подъезде, на четвертом этаже, в квартире тридцать один?! — Да! Это мой адрес, мой!... У меня даже паспорт есть!... Миновав пакет с поездом, Антон шаркает, горбясь, к брошенному где-то посреди пути рюкзаку, копается в нем, ворча, роняет на пол пачку презервативов, смущенно пялится на Арсения, потом машет рукой и разворачивает паспорт в смешной обложке с орущим котом. И в лицо, красивое лицо Арсения сует раскрытый паспорт, состроив гордую мину: — Во! Москва, Московский проспект сорок семь, подъезд два, квартира тридцать один! — Москва?! — Арсений разражается истеричным хохотом, мчится к шкафу и под протесты Антона лезет внутрь, чтобы достать свой паспорт и швырнуть так, что тот отшатывается, но паспорт покорно подбирает с пола и раскрывает на нужной странице. — Ну что, пьяница?! — Питер. — Санкт-Петербург! — Питер?! — с полным непониманием кричит Антон, шарит по карманам, и глаза его становятся бешеными. — Где мой телефон? Это вы его спиздили? Вы? Вор! Валите в свой Питер! Телефон верните только и валите хоть к черту! — Мы в Петербурге! — Как?... Антон оседает на кресло, удачно подвернувшееся сзади, и на Арсения пялится глазами по пять рублей. Алкоголь сразу выветривается, но голова болеть не перестает. Он поднимается, шаркает до дивана, еще надеясь найти там свой мобильник, начинает опускаться, чтобы унять хотя бы головокружение, как вдруг Арсений вопит и протестующе машет руками. Но уже поздно — Антон своей задницей давит графин, вскрикивает, подпрыгивает и шарахается к стене, сбивая торшер и обхватывая его верхушку обеими руками. — Да что вы за варвар! — отчаянно стонет Арсений, глядя на осколки графина и нервно теребя рукав изумрудной рубашки. — Петербург! Вы в Санкт-Петербурге! И вы тут мне все разгромили! А ко мне сейчас придут!... — Значит, — удостоверившись в том, что торшер не рухнет, Антон заговаривает и по стене сползает вниз, чтобы усесться на пол, — Ира в Москве, а я — на полу в Питере! — В Санкт-Петербурге. — Какой кошмар! Помимо осознания ужасного, по голове бьет еще и громкий, отрезвляющий звонок в дверь. Антон широко раскрывает рот, словно хочет что-то сказать, а Арсений машет руками, швыряет в Антона подушку с кресла, мечется в отчаянии и непонимании, и только после этого бежит в коридор с грозным выкриком: — Это он! И он вас сейчас за шкирку вышвырнет! — Кто? Конь в пальто? — осознающий свое положение, Антон готов смириться с любой участью и потому даже не дергается, оставаясь сидеть у стены с бледным лицом и помятым видом. Из его засады слышно только то, что ключ в скважине проворачивается, а дверь распахивается с тихим скрипом. Он напрягает слух — и в какой-то момент ему начинает казаться, что он сейчас здесь позорно обоссыт и ковер, и торшер, и все на свете... Просто невероятно! Он в Питере, в чужой квартире сейчас нассыт на пол, пока ее владелец (а это уже практически факт) принимает гостей! Это же просто конец света, жизни и Вселенной. Еще и в коридоре Арсений с кем-то слащаво любезничает, так что Антон напрягает и слух, и все свое терпение. Он не уверен, что сможет вынести это испытание, но хотя бы слышит разговор через стену. — С Новым годом, Арсень, — раздается чей-то низкий, приятный голос с хрипотцой, и Антон сконфуживается, когда слышит звуки поцелуев. — Это тебе, милый. Я очень соскучился. — И тебя с Новым годом, Руслан, — чуть дрожащим, уже не таким громким и злым голосом произносит Арсений, шурша пакетом, который принимает в руки. — У меня тоже подарок есть, но он... В комнате, но сначала... — Отлично. — Этот кто-то неумолимо приближается, как и конфуз Антона, потому тот вскакивает с пола, и они встречаются нос к носу в дверях. — Это еще что?.. — Не что, а кто! — возмущенно плюется Антон, руля мимо него и врываясь в ванную комнату, которую узнает исключительно из-за расположения других комнат. Дверь туалета громко захлопывается, замок щелкает, и Руслан мгновенно хватается за ручку, чтобы ее открыть, но уже поздно — и он с вопросительно поднятыми бровями оборачивается к молчащему Арсению. Тот с траурным лицом садится на диван, где прежде лежал Антон, отпихивает от себя плед с осколками и ковыряется в пакете с подарком — прекрасные французские духи. Подумав, Арсений пшикает немного себе на запястье, вдыхает свежий запах и голову поднимает ровно под щелканье замка в двери уборной. В гостиную Антон вваливается, застегивая ремень, и Руслан ошарашенно смотрит на него своими темными глазами, стоя в пальто и ярко-зеленой шапке, смешно топорщащейся на затылке. Впервые Антон может его рассмотреть, потому делает это с желанием оценить угрозу — высокий, широкий в плечах, с мышцами, которые видны даже через пальто, с претензией на лице. И что вообще в нем можно найти? Никакой гомофобии, Антон тут вообще исключительно из-за замужних Эда и Егора, не соединившихся на праздник из-за идиотской ошибки, но этот Руслан действительно не выглядит так, чтобы орать «он!» на всю квартиру и бежать рысью открывать. Обычный мужик. — Это кто такой? — Я не знаю, — истерично смеется Арсений, ковыряя веревочку на подарочном пакете. — Какой-то мужик стоит с расстегнутым ремнем у тебя в квартире, а ты не знаешь?! — Это... — пытается начать Антон, но Руслан одаривает его убийственным взглядом, и тому хочется побыстрее куда-нибудь присесть. — Это какой-то незнакомый мужик! — восклицает Арсений, дергаясь к Руслану и заламывая пальцы. — Я пришел, а он тут уже был... У него совпадает адрес с моим! — У тебя в квартире валяется какой-то мужик, а ты не знаешь, кто это такой? Ясно, — говорит Руслан и начинает двигаться в сторону коридора. — Руслан! Руслан, ну подожди! Руслан, он живет по такому же адресу, только... — Только в Москве! — заканчивает Антон, хватая оба паспорта и пьяной походкой скользя к ним, и от него остаются смешные следы слякоти. — Вот... Москва, Московский проспект сорок семь, подъезд два, квартира тридцать один! — Москва! Вы за дурака меня не держите! — отмахивается Руслан, а потом цепляется за деталь и оборачивается к Антону, грозно пиля взглядом его лоб, как будто начитался тупых советов про доминировании в споре. — А почему у этого мужика твой паспорт? — Чтобы он увидел, что оказался в Петербурге, и выметался! — оправдывается на высоких тонах Арсений, хватаясь за руку Руслана и почти вися на ней всем своим весом. — А я должен быть в Москве! — А вы в Петербурге, алкаш! — Сами вы алкаш! — Прекратите! — восклицает Арсений, теснит Руслана подальше от Антона и своей спиной жмется к его груди, чтобы встать между ними и держать в поле зрения Антона. — Уходите отсюда! Уходите отсюда, ясно вам? — Да куда я пойду-то... — мямлит Антон, хлопая глазами и деловито листая паспорт Арсения, пока Руслан его не выхватывает. — Эу! — Как вы здесь оказались? — Оба молчат, и Руслан снова порывается уйти. — Мы с друзьями каждый год ходим в бар... — С легким шотом! — У нас есть свой, типа любимый, не наш, а так, любимый бар... И мы туда ходим перед Новым годом, выпиваем, отдыхаем, вот... И моему другу надо было лететь в Питер, — Арсений здесь автоматически исправляет на Петербург. — А прилетел я... У меня такой же адрес! — А вы что, не видите, что квартира другая, что фотографии чужие?! — горячится Руслан, отпихивая Арсения и напирая на Антона, который, судя по всему, скоро получит в лицо. — Что тут чужой человек живет?! Вы не видите?! — Да я после бара... — И как же вы долетели, как вы доехали сюда, если вы свою квартиру от чужой не можете отличить?! — Как-то доехал, — Антон жмет плечами, пихает Руслана в плечо на очередной напор и делает предусмотрительный шаг назад. — Вы тут не распускайте язык, а то я и навалять могу, ясно? Если я бухой, это не значит... — Да вы не просто бухой, вы алкаш! Обиженно сморщившись, Антон пятится, плюхается в кресло, вытягивает ноющие ноги, свой паспорт крутит в руках, как будто стремится себя занять, и замолкает, потому что это не его дело, не его ссора и не его истерящий мужик. Слава благоразумию, Антон бы и пьяный с таким не спал, а что там у этого странного питерского жителя квартиры на его адресе в голове — это Антон знать не хочет! — Ну посмотри, какой он несимпатичный... — вкрадчиво начинает Арсений, старающийся как-нибудь успокоить разозленного Руслана, который наверняка уверен в своей правоте. — Да! Вот именно! — Это спорный вопрос, — возникает-таки Антон, но захлопывается, как машинная дверь. — Этот тип так же противен мне, как и тебе! — обнимая руку Руслана и осторожно заглядывая ему в обычное лицо, Арсений пытливо убеждает его, но выглядит сомнительно и неуверенно. — Я сам испугался, когда увидел его! То есть, я не сразу увидел... — Это неудивительно! — Руслан, очевидно, сильно зол, потому что руки Арсения с себя снимает и свои на груди скрещивает. — Замолчи! Совершенно предсказуемо, что чужие мужики заводятся у тебя дома! Ты мог его вообще не замечать, действительно, у тебя же они как мебель! Валяется что-то, да и пусть! — Ну какая мебель! — с надрывом восклицает Арсений. — Какая мебель? Я вообще-то доктор, эу, вы? — Антон хочет и засвистеть, но вовремя замолкает, как, впрочем, и всегда, потому что Руслан психует, дергается и мчится к дверям из квартиры под вопли и уговоры почти плачущего Арсения. — Руслан! Давай не будем портить друг другу праздник! Пожалуйста! Какой-то забулдыга попал ко мне в квартиру, напугал... Нет, ты, конечно, можешь обижаться, но ты же взрослый умный человек, Рус! — А вошел он как?! В окно запрыгнул?! — Ключ у меня подошел, — бурчит из гостиной Антон, пялясь на разбитый графин и оценивая масштабы его пьянства. — Ключ у него подошел! — поддакивает Арсений, всплескивая руками, и ловит руки Руслана, которыми он старается обуть обувь. — Руслан, ну что ты! Руслан, ну я же не виноват! — Это все твоя безалаберность! — Ну какой вы тупой, — Антон смеется, но глаза предсказуемо закатывает. — Ключ у меня подошел! И адрес такой же! И вообще... Вы не врете? Это точно Питер? — Санкт-Петербург! — Санкт-Петербург! Бухать надо меньше! — Это, — Антон шмыгает носом прямо за спиной Руслана, и тот оборачивается, готовый уже вмазать ему за все хорошее и испорченный праздник, — а как отсюда в аэропорт-то попасть? — На автобусе или на метро с пересадками! Взяв Антона за грудки, Руслан выволакивает его на лестничную клетку под протесты Арсения, громко захлопывает дверь, прижимается к ней спиной и тем самым не дает Арсению и шанса поучаствовать в увлекательной беседе. У Антона на лице написано такое непонимание, что Руслану очень хочется парой пощечин привести его в чувство, но он уж слишком для этого воспитан, потому только пихает его в плечо — чтоб подальше был — и с вызовом начинает, испепеляя его ненавидящим взглядом темных глаз: — Ну что у вас было?! — Да я же все уже сказал, какой вы тупой! — удивляется совсем искренне Антон, но отвечает со всей ответственностью: — Мы с друзьями ходим в бар, выпиваем... А у моего друга тут у вас муж... — Где у нас?! — Да в Питере! — Антон удостоверяется в отсутствии вопросов, прочищает горло и продолжает: — Мы выпиваем, и вот мы поехали провожать этого друга... Ну мы, это я, Макар, точнее Илья, но он Макар, и Димка! И мы поехали провожать Эдика сюда, в Питер ваш! У него тут муж, он тут должен был отмечать, вот... Ну и по ошибке сюда я прилетел. — Вы что, чемодан? Как вы вообще в самолет сели?! — Да не знаю я! — Тут уже Антон не выносит позора, заключающегося в повторении истории этого ужасного вечера, и переводит тему: — А телефон у вас можно попросить? У меня вообще-то в Москве невеста! Ну, точнее, жена... Короче, Ира! Мне надо ей позвонить, а то я... — Еще чего! Катитесь к чертовой матери отсюда! — Руслан направляет его, пьяного, оттого легко ведомого и податливого, к лифту и врывается в квартиру, щелкая нижним внутренним замком, чтобы никакие чужие мужчины точно не ввалились посреди Нового года. Покивав от непонимания ситуации, Антон решает попросить мобильник у какого-нибудь первого встречного, спускается на очень знакомом лифте вниз, шаркает у ящиков, будто сравнивая со своим домом, а потом вываливается на мороз, руки в карманы куртки сует и тащится медленным шагом вдоль подъездов. Ну похожие же двери! Похожие даже дома! Особенно ночью! Особенно для человека, вожравшего столько алкоголя! Особенно в новогоднюю ночь! И вообще Антона только зря унижают там эти два питерских идиота, потому что это не его беда! И истерить нечего! Подумаете, мужик какой-то дома валяется! Адрес-то тот же, только московский... Зато в Питер попал по-человечески! Хотя вряд ли этот способ можно назвать человеческим и адекватным... А поезд-то для Демида где?!..

***

Дверь с хлопком закрывается. Руслан сначала опирается на нее спиной, но быстро приходит в себя, отрывается, вешает верхнюю одежду в шкаф и проходит в гостиную мимо Арсения, словно тот виноват в том, что чужие мужчины с таких же, но московских адресов вваливаются в его квартиру под Новый год. Он садится за стол, стоящий празднично посреди гостиной, постукивает пальцами по мягкой выглаженной скатерти и, как только Арсений возникает сзади и опускает ладони ему на плечи, накрывает его пальцы своими. — Не ревнуй меня, — тихо просит Арсений, стыдливо склонивший голову и наблюдающий за тем, как Руслан нервно дышит и как его грудь то вздымается агрессивно, то опускается блаженно. — Руслан, ты же взрослый умный мужчина... Ты действительно считаешь, что я мог бы так поступить с тобой? Если бы я... Если бы что-то такое случилось, ты бы узнал первым, клянусь тебе. — Хорошо. — Если бы я пришел домой к тебе, а там какая-нибудь дама или парень, то я бы такой скандал учинил! — подбадривает его Арсений, находящий сейчас смысл не в оправданиях, а в успокоении. — Давай проводим старый год? — Иди ко мне, — проигнорировав последнюю реплику, Руслан со скрипом ножек стула разворачивается и усаживает Арсения на свои колени, обхватывая рукой талию и утыкаясь носом в шею, мелко-мелко целуя и поглаживая и без этого ровный воротник прекрасной изумрудной рубашки. — Ты безумно красивый в этом. Надеюсь, под одеждой все тоже очень красиво. — Конечно. — Как же мне хочется теперь тебя наказать за такой вечер. Арсений не успевает и рта открыть, потому что Руслан поднимается вместе с ним, подхватывает его удачнее на руках, сжимает ягодицы в больших ладонях и уносит его, обнимающего бедрами в ответ и целующего в макушку, в отлично знакомую спальню. Они целуются, опускаясь на застеленную покрывалом постель, и Арсений разводит колени под активными движениями чужой жадной руки, которая не упускает возможности сжать, стиснуть или пощекотать кожу. Руслан прикусывает хрящ его уха, напирая, нависая сверху, коленом давит на промежность, чувствуя, что Арсений уже напрягается и чаще начинает дышать. Только ему хочется расстегнуть на Арсении рубашку, а Арсений в ответ тянется к его брюкам, как в дверь звонят первый раз. Замирает исключительно Арсений, Руслан же шарит по его телу, трет через джинсы чужой член, вылизывает подставленную шею. И второй звонок, а затем стук, сбившийся сначала и закончившийся достаточно лаконично. — Если это тот придурок, я спущу его с лестницы! — рычит Руслан, отстраняясь, и за мгновение оказывается у двери в квартиру. — Кто? — Это я! — Глухо звучит из-за двери, и Арсений, вышедший вслед за Русланом из спальни и застывший посреди гостиной, неловко переминается с ноги на ногу. — Я у вас поезд забыл! И рюкзак! Арсений, только слыша это, шарит глазами по полу, понимающе поджимает губы, забирает сразу и то, и другое, выносит в коридор, намеревается отдать сам, как только Руслан отопрет и позволит получить хотя бы собственные вещи. Но по напряженной спине Руслана, по его играющим желвакам, по дергающемуся глазу ясно уже сейчас, что Антон получит этим поездом в глаз. Исключительно мудрость Арсения сохраняет Антону и лицо, и подарок — он отходит, качает головой, и Руслан не противостоит ему, открывает замок, и Антон вваливается внутрь, отряхиваясь от снега, топча слякотью, случайно наступая на ботинки Руслана, аккуратно отставленные к стене. — Извините, — бурчит ради звука Антон и руки протягивает к Арсению. — Вот! Это мое! Это я забыл! Там и деньги, и все такое... И подарок крестнику! То есть не моему, а крестнику моей девушки. Ой, то есть жены, блять. — Он отмахивается. — Уже неважно! Слушайте, а все-таки можно позвонить? Ире надо сказать, что я в Питере... — В Санкт-Петербурге, — поправляет один лишь Руслан, пока Арсений передает и пакет с коробкой, и рюкзак с вещами. — Нет, уходите и ищите дураков в другом месте. Вы не видите, что люди заняты? — Могли бы и поблагодарить, что не своим ключом открыл. — Своим?! — Ну, в смысле... — Все понятно. — Руслан! — Арсений уже менее активно его останавливает, скорее автоматически, для проформы дергается за ним, и Руслан все же прекращает новый порыв уйти. — Позвоните хоть американскому президенту и уходите. — Вот спасибо! — Антон выхватывает из его рук мобильник, засверкавший мгновенно, тыкает на знакомую иконку приложения, но тупо хлопает глазами на цифры и знаки. — А я номера-то не помню... — Вот и уходите! — Руслан, ну пусть он позвонит жене! Она-то волнуется. — А ты и беспокоиться за него собрался? — Руслан! — Дайте я вас расцелую, я сейчас вспомню номер! — уверяет Антон, подаваясь вперед, к Арсению, который мгновенно шарахается назад, но все равно из-за узости коридора сталкивается с Антоном грудью и касается его рук своими, тормозя его движение. — За идиота меня держите вдвоем! — без лишних слов Руслан обувается, не завязывая шнурков, хватает из шкафа пальто, шапку нахлобучивает на затылок, пихает Антона вбок под возмущающиеся вопли Арсения, который исключительно из-за остолбеневшего, но огромного Антона не может пройти; пресекает все попытки остановить его и вылетает из квартиры, отмахиваясь. — Счастливо оставаться! — Я щас его догоню! — опоминается Антон, бросая пакет и рюкзак, выскакивает пьяным хромым тигром из квартиры, скачет по лестнице вниз, чтобы не ждать лифт, падает на заледеневшей лестнице из подъезда, больно ударяясь задницей, но подскакивает и бежит за машиной Руслана по двору, размахивая руками и крича: — Руслан! Руслан! Я не знаю вашего отчества! Руслан, ну будьте вы мужиком! Он-то не виноват ни в чем! Это я, я с баром! Когда автомобиль Руслана, рыкнув шинами на повороте, скрывается за домами, Антон опирается на колени руками, откашливается, думает о том, как прекрасно будет наблевать посреди дороги, чтобы все замерзло прямо тут, но сдерживается, еле-еле доползает до подъезда — причем он ищет его не глазами, а мозгами, читая номера, потому что он понятия не имеет, как тут рассчитаны подъезды, — и в квартиру к Арсению заходит с опущенной головой, бормоча хрипло: — Он ездит быстрее, чем я бегаю. Простите. — Я вас ненавижу, — глухо звучит из гостиной, и Антон воспринимает это как призыв, потому разувается, раздевается, бросая куртку на пуф, откуда она сползает, и шаркает черными носками по полу, чтобы присесть на край уже прибранного дивана. — Вы сломали мне жизнь. — Простите. Но он вернется. Такие быстро отходят. Протрезвевший в конец и бегом, и холодом, Антон обращает все свое внимание на Арсения — тот кладет на стол руки, лежит на них, зажмурившись, ноги под сидушку поджимает тоскливо, всхлипывает даже что-то себе под нос. Жалко его. Все-таки ни в чем не виноват, хоть и поливал Антона водой из графина. В конце концов, это Руслан ебнутый, а Арсений и телефон дал, и вещи вынес, а не из окна вышвырнул, чтобы поезд стал самолетом. Нормальный пацан, которому Антон крупно поднасрал своим новогодним алкоголизмом. Хотя и Антон тут особенно не виноват! Кто знал, что его сунут в самолет вместо Эда? — У меня еще хуже положение, понимаете? Вы-то хоть дома, а я в Питере, черт знает где... А моя Ира — в Москве. Ну бред же! — Ага, — отзывается незаинтересованно Арсений из-под рук и упавших на его лицо волос. — Позвоните ей. Телефон на тумбочке. Поднявшись, Антон неловко потирает ладони, хочет поблагодарить его, но вовремя замолкает, чтобы не доводить еще больше благодушного человека, берется за его мобильник в красном чехольчике и возвращается к вспоминанию номера. Трудная задача, но начать надо с малого — и он, стоя над телефоном, на котором нет блокировки, повторяет про себя номер матери. Ей звонить он, конечно, не собирается, но память надо встряхнуть. И она встряхивается, но не совсем хорошо. По крайней мере, не так, как бы Антону хотелось. — Алло, Ирочка? Ира, я в Питере! Ира, не волнуйся! — сразу заряжает Антон виноватым голосом, почти что скулит, но лицо его изменяется, стоит трубке заговорить басом: — Какая я тебе Ирочка, пьянь?! Ты смотри на номер, какой набираешь, еблан! Арсений смеется так высоко и нежно, как будто звенят колокольчики. Голову он отнимает от рук, запрокидывает, хихикает, утирая слезы из уголков глаз, откидывается на спинку стула и звонко смеется, словно Мальвина из советского фильма. Мелодично, красиво, почти идеально. В этот момент Антону наплевать даже на остальные оскорбления от случайного абонента, потому что он залипает — рот открывает, ресницами хлопает, ладонь с телефоном опускает и стоит с вопросом во взгляде. Это сумасшествие или просто он выглядит настолько весело? — Ну одну цифру не помню! — восклицает Антон, решивший оправдаться. — Думайте, пока я добрый. И шампанское откройте. До Нового года две минуты. Антон осматривает стол — и думает, что Арсений трогается умом прямо здесь и сейчас. На столе нет ни намека на бутылку. — В холодильнике. Кивнув деловито, Антон уходит в кухню, шарится по холодильнику, подумав, что обязательно попросит у Арсения попозже крабовый салат, одиноко стоящий среди продуктов, но шампанское исправно приносит, садится за стол с противоположной от Арсения стороны и открывает бутылку. Впрочем, даже это неудачно. Вместо красивой струи в бокал получается налить на стол, и Арсений хихикает, как будто ему действительно уже безразлично все происходящее и уровень адекватности. — И тут пиздец, — комментирует Антон, но все же справляется с такой сложной задачей, разливает им шампанское в бокалы и один, улыбаясь, осторожно передает Арсению. Пальцами они цепляются, только Арсений мгновенно уходит от прикосновения, щелкает пультом от телевизора — и волшебным образом попадает на куранты, дав увидеть лишь лицо избранного в этом году президента. Хороша демократия, хоть лица разные раз в год разговаривают на фоне Кремля. Оба поднимаются со стульев, Антон делает крошечный шаг вперед и тянется к чужому бокалу своим, но вспоминает про самое важное в этой ситуации. — А как вас зовут? — Арсений, — смотря глаза-в-глаза, вздыхает Арсений и бокалом в нетерпении покачивает. — А вас? — Антон. — С Новым годом. — С Новым годом, Арсений. — И аккуратненько бьется своим бокалом о чужой, стоя уж совсем близко, едва ли не впритык.

***

Следующие полчаса они пытаются угадать номер Иры. Пять из вариантов не отвечают, остальные — посылают Антона пьяными голосами. Потом перезванивает несколько людей, пока они едят несчастный крабовый салат, вытребованный наглым Антоном из холодильника, и остается три варианта. Антон над этим телефоном почти колдует, каждый раз дергается, как черт, потому что звонок Иры — основа всех его желаний сейчас. Почему-то идея написать ей, быстро найдя в социальных сетях, Антону в голову не приходит, и он принимает очередной звонок, не глядя на экран, и орет в динамик как безумный: — Алло? Алло? Ира? — Антон отнимает от уха мобильник и виновато косится на жующего сыр Арсения. — Это был Руслан. — Что?... — Жевать он мгновенно перестает, через весь стол перегибается, выхватывает из его длиннющих окольцованных пальцев телефон и проверяет журнал звонков. — Господи, какой же вы еблан! Зачем вы, блять, принимаете чужие звонки? — Я думал, это Ира! — А я думал, что вы клумба, поэтому поливал вас! — огрызается Арсений, начиная что-то активно и невероятно быстро написывать, видимо, Руслану, но в своем глазу соринку не видит, а в чужом бревно отлично замечает, потому следующий звонок принимает без взгляда на номер или имя контакта. — Алло? — Это Ира!!! — вопит не своим голосом Антон, услышав ответ из динамиков, подскакивает на стуле, бьется коленями, дергает скатерть, опрокидывает на себя бокал с самого края стола, но мобильник выхватывает из расслабившихся пальцев Арсения и сразу срывается на сумбурщину: — Ира! Ира, это я! Я в Питере! С Новым годом, Ирочка! — Что ты там делаешь? — Ира, это случайность! — Я уже в больницы начала звонить, думала, что с тобой что-то случилось, а ты просто свалил от меня! — Ира, это просто невероятная история! Вот я же пошел в бар... — Невероятная история — это что я связалась с тобой и что ты увез поезд с собой в ебаный Питер! — Сама вы ебаная, — гундосит Арсений, не отлипая от своего бокала, который постоянно наполняет снова и снова шампанским. — Ты еще и с кем-то там! Шастун, да пошел ты! Можешь хоть жить в своем Питере! Ты о Питере больше со мной говорил, чем о нас! К любовнице укатил туда, да? Трус! Подлец! — Ира, я все могу объяснить! — Это уже в воздух, потому что звонок сброшен. — И что вы наделали? — Разрушил вашу жизнь, как вы — мою. И Петербург не ебаный. — И что я буду делать? — Искать другую невесту, — эгоистично жмет плечами Арсений, отправляя в рот дольку только почищенного мандарина, которым пахнет уже без сомнений на всю квартиру и лестничную клетку. — Легко говорить! Я все время искал! А вы ее отпугнули! — Пока что только вы отпугнули ее своим алкоголизмом, приведшим к поездке в Петербург. — Да что вы говорите! — Не надо орать на меня в моей же квартире. — Интересно, Арсений успокоительных успевает принять или смиряется с участью? — А что мне делать?! Могу только орать! Я в Питере, вы спугнули мою невесту, и она теперь думает, что я ебусь тут с кем-нибудь, а я тут вообще случайно оказался! — Ну так поебитесь с кем-нибудь. — И голову на Антона задирает, смотрит с вызовом, как будто сейчас зарядит молнией прямо в лоб. — Я лучше еще поем, — отказывается Антон, не говоря этого вслух, сует в рот общую ложку салата под недовольный вздох Арсения и дергается, когда в дверь звонят в который раз за этот вечер. — Это ваш Отелло безмозглый. — Уж не ваша ли это Ира, примчавшаяся вам голову отрывать! — язвит Арсений, вставая, и уходит отпирать дверь. — Это Руслан, прыгайте с балкона! Жуя крабовый салат, Антон снова слушает. Благо, теперь не хочет обоссаться на ковер, хотя отомстить так можно было бы, мол, неспециально, алкоголик же, вот и не контролирует себя совсем. Но улыбка с лица сползает, когда из коридора звучат новые голоса. Антону сразу хочется курить, желательно на улице, желательно выйдя не через дверь, как советует Арсений. — Арсений! Ну вот и мы! Ну где твой Руслан? — Руслан Викторович! Два голоса явно принадлежат мужчинам, и Антон еще больше напрягается. У одного такого нежнейшего на вид Арсения несколько ебырей? Еще и все три мужчины?! — Пацаны, давайте вы как-нибудь потом?.. Ну жили же как-то без этого?.. — пытается пресечь Арсений, но его вносит в гостиную ураганом двух мужчин: одного низкого, с кичкой вместо нормальной прически, а второго чуть повыше первого, но уже с более-менее приемлемой прической и адекватным лицом. — Это... Это мой Руслан. Видно, что он сразу жалеет о том, что брякает, не подумав, но сделать уже ничего нельзя. Извиняющийся вид Арсения не дает Антону ничего, он просто перестает жевать салат, поднимается скорее от хорошего воспитания и руки жмет подошедшим мужчинам. Лицо у Антона при этом максимально странное и ахеревшее, даже Арсений теряет весь свой запал язвительности и мнется за друзьями. — Руслан Викторович! Арсений, ну как можно было прятать такого человека столько времени? — активничает тот, что с кичкой, несмотря на то, что Антон стоит с отвалившейся челюстью и молчит как болван. — Он ведь специально прятал вас, вы же знали, да? Мы вот с Антохой заехали вас поздравить, чтобы увидеть его жениха-то! Прям пара Арсению! Он у нас такой хороший, такой умный! Дети его любят безумно! — Я тож... — он осекается, стоит Арсению, удачно расположившемуся за друзьями, замахать протестующе руками. — Тоже приятно с вами познакомиться. — Я Серега, — все-таки извещает тот, что с кичкой, и Антон кивает дурнем. — Ну столько про вас Арсений рассказывает! Мы вас, правда, по-другому представляли, но все-таки! Мы с ним давно дружим, поэтому обязаны были поглядеть на вас! — Да я его не знаю. — Антон Арсения сторонится, пресекая попытку влезть под собственную руку и поиграть в пару. — Реально впервые вижу! — Руслан, прекрати дурачиться! — Да пусть, пусть! Такой веселенький, а еще красивый! На этой реплике Арсений приподнимает бровь, точно не согласен, но молчит исключительно из-за желания не подмочить собственную репутацию, которая и без этого прекрасного вечера не видится ему сухой и чистой. Достаточно инцидентов, а тут еще и этот Антон-алкоголик, Руслан-истеричка, все в кучу! Еще и Сережа с Антоном приехали! Ну просто благодать для говна — Новый год! — Ну, выпьем и поедем дальше, а то нас там друзья ждут в машине! — Сережа потирает руки, самостоятельно находит в шкафу два бокала, словно отлично разбирается в нахождении предметов в этой квартире, разливает шампанское, раздает их и поднимает руку в знак тоста. — С Новым годом, с новым счастьем! Любите друг друга! Вы отличная пара! — Да я не Руслан, — продолжает протест Антон, но Арсений незаметно для друзей и великолепно ощутимо для Антона пихает его в бок, и они-таки выпивают. — Я правда не Руслан! Сережа смеется, что-то говоря другому Антону, и оба еще больше веселятся и добивают: — Горько! Горько! Давайте! — Да не Руслан я!!! — чуть ли не кричит Антон, несмотря на все попытки почти плачущего Арсения исправить ситуацию. — Не буду я с ним целоваться! Отстаньте! И пусть Антон выше, и пусть Арсений сейчас разлетится на осколки из-за распирающих его эмоций, все-таки Арсений находит в себе какие-никакие силы, за шею Антона обнимает, к себе направляет совсем ласково и прижимается к его губам своими. Первую секунду они тупят, не двигаясь, но в следующую Антон в разрез со своими словами прихватывает его нижнюю губу, посасывает, но отстраняется немедленно — из-за невольных зрителей их первого поцелуя. — И даже после этого я не Руслан! — Ладно, — отмахивается другой Антон, трепя Арсения, трущего губы, по плечу. — Нас там ждут. Если хотите, поехали с нами! Арсений отрицательно машет головой, и Сережа слегка обнимает его, а затем, переговариваясь с ним шепотом, уходит в коридор вместе с другим Антоном. Они еще о чем-то говорят, и Арсений активно жестикулирует, бросает убийственные взоры на Антона через плечо, фыркает намеренно громко, показушно лыбится друзьям и дверь захлопывает так зло, словно на косяке, как на гильотине, лежит Антон. — Как попугай! «Я не Руслан, я не Руслан»! Надо же быть таким пидорасом! — в возмущениях возвращается Арсений и садится на свое прежнее место, хватаясь за бокал. — Что я должен был сделать? Рассказать вашу увлекательную историю про ебучий игрушечный поезд, бар, Иру и всю эту лабуду? — А как настоящего Руслана вы покажете теперь? — А настоящего, наверное, уже не будет. — Он вздыхает, отворачивается к окну и замолкает страшным образом: с осуждением во взоре. Антон никогда не был, не есть и не будет гением, но обосраться так, как он, надо уметь, и он, нашедший возможность разрядить атмосферу шуткой, бросает: — С прошлого года нормально не ел. Есть у вас тут что-нибудь, кроме салата? — Пирог есть. — А что за пирог? — Мясной. — Интересно, — Антон быстро осваивается, потому на кухню уходит и там из духовки достает пирог с удовольствием и знанием дела. — Вкусно! Но мало мяса! — дает он отзыв, жуя кусочек прямо над остальным пирогом, из-за чего в крошках уже вся столешница. — Но вкусно! Да, я давно так не ел, а можно еще? Он кричит, надеясь дойти голосом до Арсения, но тот беззвучно приближается сзади и разрешает мычанием у него за спиной, вызывая испуг. Только Арсений не реагирует, молча полоскает два ненужных больше бокала и какую-то маленькую тарелочку, пялясь намеренно в водосток, словно ему не интересен Антон с его мясным пирогом. — А какой вы врач? — Я? — Антон мысленно лопатит прошлое, пытаясь понять, когда он признается в профессии, но вздыхает и отвечает, ничего не вспомнив: — Хирург. Тяжелая профессия. А вы учитель? — Учитель русского и литературы, — хмыкает Арсений. — Не видно? — Не очень. — По вам тоже. Как по мне, обычный алкоголик. — Да что вы говорите? — повторяется Антон, заканчивая со своим куском, и под внимательно-удивленным взглядом вытирает за собой столешницу, а противень возвращает в духовку вместе с пирогом. — Я такая же жертва, как и вы. — Но я к вам домой не заваливался! — Я правда считал, что вы ко мне завалились! Честно, не смотрел по сторонам, а тут!... Еще и квартиру мы новую купили, так я и не запомнил, свою старую сразу вспомнил, а эта не похожа, так что я давай вас гнать! А что? Уходите и все! — А я аж от возмущения задохнулся! Думаю, какой идиот, ввалился ко мне, решил ограбить и уснул? Ну бред же! — Бред! — поддакивает Антон, уже ближе к Арсению расположившись у раковины, якобы для того, чтобы сполоснуть руки. — А вы поливать меня стали! Я думаю, вот нахал, ввалился, поливает меня водой! А я пьяный, особенно там думать было нечем, потому и сопротивлялся не сильно! Арсений смеется, утыкаясь ему в плечо носом, и Антон этим пользуется удачно — воду в раковине выключает, ладони его влажные перехватывает, сжимает пальцы, на себя тянет, привлекая, и Арсений привлекается с удовольствием, глаза прикрывает, вверх подается, встав на цыпочки, и принимает поцелуй с совершенно спокойным и блаженным лицом. Обняв чужой пояс рукой, Антон вылизывает его рот, жадно сминая губы в поцелуе, и ощущает, как Арсений податливо расслабляет челюсти, запрокидывает голову и — кажется! — ахает в поцелуй. От удовольствия или шока — неясно. Ясно Антону одно — Арсению нравится. И он оттого продолжает, вжимает Арсения собой в столешницу, плечи стискивает пальцами, давя кольцами и оставляя крошечные следы от них на коже сквозь одежду, и они не могут оторваться друг от друга. Поцелуями Антон спускается по его лицу, жмется к шее, удовлетворенно мыча, и в первый раз толкается бедрами куда-то в живот Арсению, сипло дыша. Их прерывает очередной звонок в дверь. Как будто людям некуда больше идти, кроме квартиры тридцать один во втором подъезде на Московском проспекте сорок семь. — Ну просто проходной двор! — возмущается хрипло Антон, отстраняясь. — Кто-то еще должен был прийти? Пожав плечами совсем уж неуверенно, Арсений выныривает осторожно из пространства между Антоном и столешницей, закладывает руки в карманы отлично обтягивающих джинсов и выходит. Его шаги слышны очень хорошо, пусть он и едва-едва шелестит по полу и ковру, раскинувшемуся в гостиной. Снова щелкает замок, и Антон за несколько секунд добегает на цыпочках до стола, усаживается и, посчитавший себя уже полноправным гостем, начинает есть оставленный прежде крабовый салат. Но слушать он не перестает, как, впрочем, и весь вечер, длящийся, по ощущениям, целую вечность. В коридоре шуршит снимаемое пальто, мягко ставятся кем-то на коврик ботинки, а затем раздается уже хорошо знакомый Антону голос: — Арсений, прости, я погорячился... Совсем плохо себя повел. — Ничего, — отзывается Арсений совершенно другим голосом и возвращается в гостиную, хватаясь за включатель развешанной гирлянды и настраивая ее на спокойное мерцание, чтобы хоть какое-то новогоднее настроение сберечь теперь. — Я думал, ты уже не вернешься. — А этот что здесь делает? — Сейчас я никуда не уеду и не улечу, — не отрываясь от салата, недовольно делится Антон и исподлобья изучает вошедшего и вставшего посреди комнаты Руслана. — Не велика птица: в аэропорту бы переночевал! Еще и поужинали здесь, отлично, — дерзит Руслан, останавливаясь у соседнего от Антона стула и кладя на спинку ладони, чтобы сжать в порыве злости, конечно же, демонстрируемом Антону намеренно. — Неплохо устроились! — Присоединяйся к нам, пожалуйста, — Арсений просит совсем тихо, неуверенно, губы постоянно трогает, косясь на Антона, от Руслана шарахается, извинительно брови на лбу собирает и старается в глаза никому не глядеть, чтобы избежать неловкости и намеков, способных перевести всю эту ситуацию в горизонтальное положение — хоть в драку, хоть в секс. — К вам? — Не цепляйся к словам, Рус. Руслан не садится за стол, стул от себя отталкивает и начинает широкими шагами расхаживать по всей гостиной, словно меряет ее своими ногами, а не метром. Руки он закладывает за спину, брови хмурит грозно, и Антон, жующий салат по-прежнему жадно, успевает только головой за ним вертеть — так сказать, держит соперника в поле зрения. Иногда он отвлекается от этой беготни, кружащей голову, и на Арсения откровенно пялится. А тот стоит посреди собственной квартиры как бедный родственник, головы не поднимает, вновь ладони в карманы джинсов запускает и только большой палец оставляет поверх ткани, и по нему отлично видно, как дрожит весь Арсений, ощущающий себя, наверное, ужасно. Антон даже пытается понять его — не каждый Новый год люди изменяют своим вторым половинкам с первым встречным пьяным мужиком, который до этого заявлял права на красивую и наверняка дорогую питерскую квартиру. Но поддержать Арсения сейчас невозможно: будет только хуже. И Антон продолжает активно молотить челюстью, жуя салат, ложка за ложкой оказывающийся в его рту. — Поезжайте вы в аэропорт, вы что, не видите, что людям нужно поговорить с глазу на глаз?! — наконец взрывается Руслан, останавливаясь посреди гостиной, и Антон прыскает со смеху, зачем-то сравнив его рост с высотой елки, теперь блестящей шарами и дождиком. — Он еще и смеется! Пьяница! — Да хоть алкаш, я уже привык. — Такси стоит бешеных денег сейчас, Руслан, и приедет оно спустя пару часов, — осторожно противостоит Арсений, вдруг переставший кидаться требованиями катиться на все четыре стороны и весь сжавшийся, как беленький зайчик. — И улететь сейчас не получится. Пускай оста... — У вас уже что-то было, да?! Почему ты его защищаешь?! Какого-то пьяницу в своей квартире держишь! Незнакомого мужика! Странно, что еще не предложил ему услужливо потрахаться, это в твоем репертуаре! — Вы не только тупой, вы еще и уебок! — Оставив наконец салат, которого в тарелке остается совсем немного, Антон подскакивает со стула, к Руслану подходит немного плывущей походкой и в грудь его пихает, не зная, как ещё выразить ярость, скопившуюся в груди и рванувшую наружу из-за оскорблений Арсения. — Этот добрый человек меня накормил, напоил, дал позвонить невесте, точнее уже бывшей невесте, видимо!... А вы его оскорбляете! Арсений — прекрасный парень! Это замечательный мужчина, то есть человек! — Арс, уйми этого типа, иначе я ему врежу! — Руслан и Антон стоят практически вплотную, и первый все чаще хочет двинуться назад из-за бьющего в нос запаха алкоголя. — Да врежь, я тебе тоже въебу! Если ты любишь человека, ты должен ему доверять! А вы, как девчонка, сбежали, оскорбили его, оставили! Вы вообще ведете себя как свинья! — От алкоголика слышу! — Руслан отталкивает его от себя, саданув в плечо кулаком, и Арсений успевает только вскрикнуть, потому что Антон отпихивает его, подскочившего исправлять ситуацию и их разнимать, и бросается на Руслана, как тигрица — на защиту своего тигренка. — Да я его сейчас отделаю, как малолетку! — Извинись перед ним немедленно! Антон хочет схватиться за лацканы его пиджака, но из-за присутствующего в голове кружения упускает не только чужую одежду, но и удар себе куда-то в грудь. Слабый, скорее пихающий, но удар же! И он взбешивается еще больше, наваливается ростом на Руслана, и они пихаются так под мольбы Арсения, приправляя все оскорблениями и гневными замечаниями. Антону впервые за время в Петербурге крупно везет — он ловит секунду, когда Руслан находится после очередного пьяного тычка в ребро, обрушивается на него телом, сбивает с ног — и оба с грохотом и матами летят под елку, сбивая пару шаров, которые катятся по ковру и о носочки Арсения с нарисованными котятами стукаются, замирая. — Что вы делаете! Ну что вы делаете! Прекратите! — Он старается их разнять, тянет Антона за шиворот, но силы не хватает ни на что благостное, поэтому он просто кричит: — Перестаньте оба! Я вызову полицию! — Ах ты негодяй!... — ворчит Руслан, лежащий лицом в пол и заехавший головой почти что под ветки искусственной елки, и Антона с себя спихнуть не может. — Я еще покажу! — Встать сначала надо, — с удовлетворением замечает Антон, припирает его поясницу коленом и, кряхтя, поднимается, чтобы с грозным видом и помятым лицом водрузить на чужую спину так и не снятый ботинок, в которых он, кажется, оббегал всю Арсеньеву квартиру. — Ты побежденный, извиняйся быстро! — Антон! — Арсений за руку его тянет, умоляюще в глаза заглядывает, словно намерен если не уговорить, то расплакаться и этим манипулировать эмоциями Антона. — Отпусти Руслана, Антон! — Ах он уже Антон?! — Брыкающийся Руслан пытается стряхнуть с себя ногу, оставляющую след на черной ткани пиджака, но Антон под давлением Арсения таки тянет его за руку вверх якобы в попытке поднять ради каких-то очков в глазах Арсения, сейчас готового рыдать от происходящего. — Сломаешь мне руку, алкаш! — Сам сломаю — сам починю! Я врач! — Хуяч! — Руслан! — измученно стонет Арсений, закрывая лицо руками, и безжизненно валится в кресло. — Уходите оба! Вон! — И я? — корячащийся на коленях, обескураженно басит Руслан, и выражение лица у него смешнейшим образом меняется. — И я?! — И ты! Я же сказал, что оба! Оба! — А я что сделал? Это он драться полез! Куда я пойду? У меня тут нет никого больше!... — А это не мои проблемы уже, — не отнимая рук от лица, всхлипывает Арсений. — Арсений, может?.. — Уходите оба, а то я вызову полицию! Дергая друг друга за локти, пихаясь по-школьному, задевая намеренно ноги, оба вываливаются из гостиной в коридор, под обвинения одеваются, едва влезая в рукава одежды, и расшаркиваются у дверей, не желая уходить. — Прошу вас, — назло кривляется Антон, уступая. — Ну что вы! Ради Бога проходите! — Уж после вас! — Я не спешу, что вы, что вы! — Вон! — отчаянно кричит из гостиной Арсений, и в Антона летит рюкзак, выбивающий из него дух попаданием метко в грудь. — Оба! Антон жмет к себе рюкзак, морщит нос, отпирает замок самостоятельно, делая вид, что намеревается выйти первым, но выпихивает вперед Руслана, как только тот довольствуется своей мелкой победой. Саданувшись о стену подъезда, Руслан разворачивается, чтобы ответить Антону чем-нибудь, но тот уже вместе с рюкзаком вваливается в лифт и за капюшон пальто его внутрь за собой затягивает: если уходить, то вдвоем. Не намерен Антон оставлять Арсения с ним! И все! Из подъезда они выходят уже плечом к плечу — чтобы никто не был уступившим. Антон хочет поставить ему подножку, задержавшись позади, но Руслан слишком трезв, а сам Антон слишком пьян, как бы ни выветривался из него алкоголь. Они становятся у лавочки, осматриваются вокруг, и Руслан ловит его взгляд, за висящую лямку рюкзака тянет на себя и кулаком грозит перед самым лицом, шипя: — У вас же было что-то! Почему он тебя защищает?! — Он просто не еблан, как ты, — язвит Антон, выдергивая из его хватки рюкзак. — Вам в какую сторону? Руслан неопределенно машет налево, и Антон кивает. — Тогда мне туда, — И вправо кивает. — Нам не по пути! Насупившись, как замерзший воробей, Антон намеревается обойти дом, немного подождать и вернуться в теплую квартиру с накрытым столом, телевизором и туалетом. Он шаркает по сугробам, думая, кусая губу, и осознает, что даже номера Иры не помнит уже — та неизвестная цифра так и остается неузнанной из-за дележки телефона, к тому же она забирает еще несколько, и пробелов у Антона теперь еще больше! Ну и дела, конечно. В бар сходил отлично — так, что теперь на морозе в Петербурге трясется, попрыгивая, пока обходит дом нового знакомого по кругу, лишь бы избавиться от надоедливого мужлана Руслана. Даже рифмуется! Руслан-мужлан! Неплохо! Надо так его обязательно назвать, если он сунет своей нос картошкой опять этой ночью! Посчитавший себя хитрецом года, Антон возвращается к подъезду, становится у дверей, чтобы сравнить ключи от домофонов, но подпрыгивает на месте от резкого и явно не счастливого выкрика сзади: — Вас же прогнали! — Нас обоих прогнали, — напоминает Антон, со сложным лицом роясь в рюкзаке. — Вы-то сюда нахера приперлись? — Что ж, постоим здесь, — Вопрос Руслан намеренно игнорирует. — Смотрите, чтобы в своем пальтишке не замерзли, я вас откачивать не буду. — Больно надо! — Смеется. — У самого-то вон ботиночки на тонкой подошве, поди замерзнете быстрее! — Ну уж они получше, чем ваше пальтишко несчастное. Так подхватите воспаление легких — и ага! — Что «ага»? — Летальный исход, — довольно крякает Антон, продолжая рыться в рюкзаке, затем замирает и счастливо ахает на всю улицу, так что на них озираются прогуливающиеся ради фейерверков и петард компании: — Ура!!!! Я паспорт забыл! Паспорт-то забыл! И поезд!! Поезд забыл!! Ира меня за поезд убьет!!! — Ваша Ира вас и с поездом убьет! — Руслан кидается за ним в только что открывшуюся дверь подъезда, едва не сбивая с ног какую-то девочку-подростка. — Один вы туда не пойдете! Я вас не пущу! — Да пожалуйста! Вдвоем они вваливаются в лифт, тряся кабину своими пиханиями, и трогаются вверх. Но замирают в резко случившейся темноте, и Руслан шарит рукой по стене, чтобы найти панель и вызвать им сюда лифтера, только бы не оставаться лишние минуты с Антоном. Но лифтеры не только не отвечают, но и отказываются в итоге принимать вызов, переставая быть на связи вовсе. Сидеть придется так хоть до второго числа, если кто-нибудь их не обнаружит в этой темнице и не притащит за шкирку лифтера. — О чем вы думаете? — подает голос Антон, шурша курткой о стену, о чистоте которой ему сложно судить в такой тьмище. — А? — О том, что такие, как вы, портят общество. Вы везде суете свои эмоции, руководствуетесь порывом! Это вредит обществу! Вы разрушаете семьи! Порыв — и вы готовы уничтожить то, что выстроено долгими трудами! Всего-то порыв! И вам наплевать на последствия, вы как ребенок бежите за воздушным шариком, а вас сносит на огромной скорости машина! Вот как вы себя ведете! Влезаете в чужие квартиры, рушите семьи! Вы неуправляемы, как бешеный слон! Никакого разума, никакой рациональности, один только импульс! — Весьма лестный отзыв. — Да за что же мне такое наказание?! — ревет Руслан, начиная нажимать на все кнопки панели разом, словно это имеет смысл. — А вы о чем думаете? — О салате. Я там его не доел... — О салате и я думаю. О другом. Но давайте откровенность за откровенность? — Пожалуйста! Вы живете по схеме! А какая может быть схема у любви, у чувств, у семьи? Ну какая схема? Это ваша слабость! Пусть вы трижды правы в своих рамках, но вы слабы этими же рамками, как верующие слабы тем, что не могут доказать существование Бога! Ясно вам? Лучше быть эмоциональным психом, чем сухарем-мужланом, понятно?

***

Вздыхая, Арсений ждет — он же отлично видел, что они вошли в подъезд, потому вслушивается в почему-то не ездящий привычно лифт. Наверное, не могут определиться с тем, кто первый войдет, или назло друг другу тащатся по лестнице с недовольными красными лицами. Только он хочет выйти на лестничную клетку и послушать это представление, как мобильник трезвонит — и он автоматически хватает его, принимает вызов и только затем видит неизвестный номер входящего вызова. — Антон? — Звучит заплаканный, мягчайший голос. — Это не Антон. Он звонил с моего телефона, Ира. — Откуда вы знаете мое имя? Дайте ему телефон! — Его нет. — Как нет? — Ушел. — Арсений мгновенно пугается своего расстроенного голоса и спешит закурить. — То есть, я его выгнал... — Вы его выгнали? Откуда? Он что, правда в Питере? — В Петербурге, — соглашается Арсений. — Он пошел с друзьями в бар... Это традиция. — Это я знаю! Что он делает в Питере? — Он тут случайно оказался, понимаете? У него есть друг, вот он должен был лететь сюда, а полетел Антон! Случайно! — И случайно оказался у вас? Вы кто? — Я Арсений. — Сколько вам лет? — Какая разница?! — чувствующий уже неловкость от собственного возраста, Арсений хочет смазаться с вопроса, но делает только хуже. — Вы женаты? Замужем? — Да, то есть почти, то есть нет, — путается Арсений, затягиваясь глубоко и тяжело. — Меня бросили. — Ах значит последний шанс! Как не стыдно! — Да нет же, нет!... Он живет по такому же адресу, как и я, только в Москве, понимаете? Я в Петербурге, а он — в Москве. Московский проспект сорок семь, подъезд два, этаж четвертый, квартира тридцать первая! — Вы еще и знаете его адрес! Как так можно?! Вас бросили, а вы ломаете чужую жизнь, семью! Мы должны были жениться в новом году! А вы увели его! — Да какой «увели»? Он что, бычок на веревочке?! — Ах вы и не отрицаете! — Послушайте, пожалуйста, Ирочка...

***

Если бы не тряхнувшийся и поехавший лифт, Антон бы получил в глаз — или сразу в челюсть. Двери распахиваются на их четвертом этаже, и Антон вылетает первым, скачет через лестничную клетку галопом и тихонечко заскакивает в квартиру, намереваясь захлопнуть оставленную открытой дверь и не дать Руслану войти следом. Тот, правда, перехватывает ручку и за Антоном входит, кинув на него осуждающий и недовольный всем и вся взгляд темных глаз, лежащих под тоненькими маленькими ресницами. Когда Антон, заснеженный, пачкающий пол слякотью, входит в гостиную и в панике находит глазами свой пакет с поездом для Демида, Арсений сидит у окна, курит и телефон у уха держит, хлопая своими прекраснейшими мягчайшими ресницами. Руслан, раздевшийся в который раз за вечер, заходит с опозданием и спешит пойти к Арсению — успокоить, извиниться, задобрить... Но тот взмахивает рукой, мол, «уходите оба», и без лишней эмоции на лице продолжает говорить по телефону: — Ира, пожалуйста, послушайте меня!... — Ира! — восклицает Антон, ломанувшись к Арсению. — Ира, он славный парень, не бросайте трубку! С кем не бывает!.. Ира, Ирочка, да я бы не стал, понимаете?.. Я вам, конечно, по-белому завидую, Ирочка, он у вас хороший! — Ах он хороший! — психует Руслан, бросаясь одеваться обратно, и Арсений за ним уже не бежит: устает. — Он полетел в Питер встречать Новый год с вами? — Слезливо звучит из динамиков, и Антон почти воет, прыгая вокруг Арсения, чтобы добраться до телефона, которым тот удачно вертит, не давая вырвать. — Вы хищник! В конце концов он бросит вас так же, как меня! Раздаются гудки. Яростно хлопает дверь из квартиры, из-за чего со стены падает картина, плюхаясь изображением к полу. Антон в ужасе застывает, продолжая тянуть ладонь к мобильнику, а Арсений кидает сигарету в пустую грязную тарелку из-под крабового салата. Она еще немного дымит, горчит, мешает воздух, но затухает — и Антон садится на свое прежнее место за столом, обхватывает голову руками и раскачивается, как психически больной. — Я сказал ей правду. Она, наверное, не поверила. — Спасибо, — мычит Антон в руки. — Простите. — Да ладно уже... Она все равно меня бросила бы. — Он голову поднимает, на Арсения упрямо уставляется и ковыряет скатерть на краю. — Я ей даже предложение особо делать не хотел... Ну надо же уже, а то все на уши садятся, мама постоянно спрашивает. А она намекнула, попросила, а я с дуру и предложил. Уж лучше так, чем развестись спустя полгода. — Ну да. — А ваш Руслан тоже, кажется, ушел навсегда, — с внешним сожалением и внутренним торжеством замечает Антон, вовсе не думающий о том, что эта тема будет больной для Арсения. — Он конченный, я сразу это понял. И вообще — мужлан. — Прекратите. Вы зачем пришли? — Я у вас поезд забыл... И паспорт! — оправдывается Антон, неловко осматриваясь и постоянно косясь на накрытый стол. — А можно что-нибудь еще у вас тут?... — Ешьте ради Бога. — Арсений поднимается налить себе шампанского в бокал, но бутылка оказывается пустой, он громко трахает ей об стол и указывает рукой на выход. — Уходите. Забирайте паспорт, поезд этот несчастный и уходите! — И поесть нельзя? — Забирайте с собой хоть весь стол, только уходите! — Отвернувшись от Антона, Арсений устремляет взгляд на елку, которая троится вместе с гирляндами из-за слез в его глазах, и руки на груди складывает, закрываясь. — Уходите, я прошу вас. Мне кажется, что вы тут навсегда остаться собрались. Помявшись, Антон поднимается. Паспорт ищет минут пять, сначала осматривая все вокруг, а потом уже решая перекладывать с места на место вещи. Сунув паспорт в карман, Антон водружает на пакет с коробкой свой рюкзак, поднимает всю эту конструкцию на руки, но уходить не торопится. Он молча смотрит на ровную, красивую спину Арсения, наблюдает за его дыханием, за его еле-еле слышными всхлипываниями, за прыгающими огоньками гирлянды. Стоит и смотрит, словно медом намазано. А Арсений берет и резко оборачивается к нему, не отнимая рук от груди. — Что вы стоите? — Ну пойду сейчас, — кивает Антон. — Идите, — Арсений делает один-единственный шаг к нему и застывает, словно этого достаточно для трех-четырех метров. — Счастливого пути. — Спасибо... За салат, за... — Не за что, — Глаза бегают: он задумывается. — Слушайте, — Арсений опускает руки, и они бесполезными ниточками виснут вдоль тела, — позвоните мне, ладно? Я номер вам дам. — Хорошо, я позвоню вам. Антон усмехается, пакет из рук выпускает, неаккуратно бросив на диван, прошедший за этот вечер и воду, и стекло, и ссоры, и все расстояние между собой и Арсением уничтожает за два широченных длинных шага. Талию его обвивает рукой, подается к лицу, упавшую прядь волос с лица убирает носом, притираясь, целует в лоб, вдыхает запах духов, подаренных Русланом, и не движется больше — дает выбрать. И Арсений выбирает — обе ладони ему на грудь кладет, на носочки встает и приоткрытые губы подставляет. — Я не могу найти повод остаться, — с сожалением выдыхает прямиком в губы Антон, жмется прикосновением на несколько мгновений и не стремится торопиться. — А я не могу вести себя иначе, но тоже ищу повод вас остановить. — Тогда?... Мне стоит снять куртку и остаться? — И запереть дверь. Проходной двор же, — шепчет Арсений в поцелуй, подаваясь вперед, и они целуются, оглаживая друг другу лица, сталкиваясь носами, стукаясь зубами и спеша насладиться, пока еще тишина. — Закрой дверь, Антон. Вот оно — осознанное «ты»! Приятно — и Антон львом несется к двери, запирает ее, щелкая замком, скидывает прямиком на пол парку, разувается торопливо, заступая на задки, спотыкается на ходу о свой брошенный и скатившийся с коробки поезда рюкзак, но до Арсения добирается, обнимает его крепко, вжимая в себя резко и даже больно, и впивается в губы жадным, требовательным поцелуем. Он гладит его плечи, по груди скользит ниже, чтобы сквозь шелк рубашки зацепить соски, — и Арсений тихо ахает, роняя голову ему на плечо. Его невероятно хочется всюду целовать, и Антон жмется губами к его уху, мочку мягко обхватывает, на шею спускается, изгибаясь змеей ради этих прикосновений, и руками шарит по его спине, пояснице под тихие и довольные вдохи и выдохи, в которых он готов утонуть сейчас: так сильно его кроет и мажет с Арсения, которого еще несколько часов назад он ненавидел за «захват квартиры». Арсений его ладонь нащупывает, добирается с трудом до пальцев, сжимает их в попытке привлечь внимание, и удивительно, что Антон останавливается, отрывается от ласк, жмется лоб ко лбу и внимательно смотрит в глаза, выискивая там ответы на все волнующие его вопросы. И как бы хорош ни был Антон, Арсений не в том возрасте, чтобы с удовольствием трахаться стоя у стены: он за руку тянет его к дивану, стремится опуститься, но его останавливают контролирующим, мягким жестом — и он замирает. Замирает и наблюдает за тем, как Антон смахивает самые крошечные осколки с поверхности дивана, плед встряхивает торопливо, но чутко. Это Арсению прельщает, и он улыбается неловко, пока Антон, остающийся не самым трезвым, аккуратным образом готовит им диван — даже плед, вытряхнув по-идиотски на пол все мелкие, но жутко колющиеся осколки, расстилает и только после этих манипуляций Арсения туда подталкивает. Сам Антон не спешит, только склоняется к его лицу, согнувшись в три погибели, целует жадно, прихватывая нижнюю губу с пошлым, громким звуком, бедра его тискает огромными ладонями с окольцованными пальцами. Когда он хочет повалить Арсения и накрыть его собой, с края, грохоча, падает коробка с поездом — и Антон, махнув рукой, помогает Арсению расположиться параллельно дивану и сверху наваливается. Из груди Арсения вырывается вздох, он хватается за его плечи, видимо опасаясь, что его придавят, но на поцелуи активно отвечает и одну ногу закидывает Антону на поясницу, обласканную торопливыми, но нежными прикосновениями ладони. Сипя на ухо, Антон бедрами через одежду притирается, дергает собственный ремень из шлевок и отбрасывает на пол со стуком бляшки. Дерганный, торопящийся, Антон вылизывает ему шею, рубашку эту изумрудную шелковую на нем расстегивает — правда, делают они в итоге это в четыре руки, потому что у Антона, кажется, не хватит терпения — и обнажающиеся участки кожи поцелуями покрывает, словно конфету пробует. Джинсы с Арсения слетают жалко быстро, и он сам не успевает осознать, как приподнимает бедра, как позволяет себя раздевать, но удовольствие из ушей готово политься — сколько бы ни было в Антоне алкоголя, он нежничает, вылизывает всего Арсения, пусть и спешит. Если честно, Арсений и сам готов поспешить: у него еще с момента поцелуя на кухне внутри что-то горит и щекочет органы, вызывая эти психи и истерики. — Как тебе нравится?.. — на выдохе спрашивает Антон, прижимаясь ртом к его уху, и Арсений лезет снимать с него черную, где-то испачканную толстовку, не отвечая. — Арс? Как ты хочешь? — Пиджак, — хихикает Арсений, вытаскивая из-под себя оставленный там еще вечером в прошлом году и переживший за эти часы столько, сколько в магазине не переживал. — Еще мокрый. — Арс? — Антон настаивает, губами елозя по коже на переходе от шеи к плечу, оставляя мелкие красные пятнышки, и Арсений, видно, сдается: — По-разному. — А со мной как ты хочешь? Как ты любишь? Пьяный, оказавшийся на Новый год в чужом городе Антон выглядит здоровее Арсения, выпившего всего ничего и остающегося в своей квартире весь вечер. Чудо чудесное! — Как ты чувствуешь. — И целует, затыкая, убивая разговор. Антону-то самому сложно определиться — он еще не знает, что лучше: ласкать Арсения со спины, скользя везде ладонями, или сверху нависать, давая гореть в пламени. Пламя, время, семя — это что-то из набора слов, которые Антон вспоминает исключительно из-за того, что намеревается переспать с учителем русского и литературы. Благо, не со своим школьным... У него там была жуткая душная женщина, которой хотелось пожелать всю жизнь провести в таких условиях, какие она создает другим. А Арсений — хороший учитель. По крайней мере, Антон так считает, потому что все остальное в нем прекрасно. С помощью ладоней Арсения избавившись от собственных брюк, он сталкивает их с дивана пятками, толстовку скидывает куда-то вбок и снова лезет целоваться — и они целуются, играючи кусаясь, касаясь друг друга именно там, где нужно, и не отлипая ни на секунду. Только спустя время Антон, не снимая с него рубашки и оставляя ее красиво струиться не снятой с плеч вокруг бледноватого, в родинках тела, с разрешения взглядом запускает руку ему под аккуратные белые трусы, к крепчающему горячему члену прижимается пальцами, в узости белья проводит несколько раз от головки к основанию, размазывая предэякулят, и бедрами качает, мол, «я тоже хочу». Понявший сию же секунду Арсений спускает его белье до середины бедер, а дальше Антон выпутывается сам, одновременно с тем зачем-то (жарко ему, что ли?) снимая носки. Одежда там внизу у дивана, наверное, лежит одним большим комком, но безразлично все это — у обоих стоит, оба друг другу губы искусали до ссадин, должно уже все случиться, иначе зачем они тут? — Тебя когда-нибудь трахали между бедер? — пьяный, оттого решительный, спрашивает с ухмылкой Антон, и Арсений, покраснев ушами и щеками, мотает головой с отрицанием. — Хочешь попробовать? — Хочу. Только спиной. Довольный включением Арсения в их игру, Антон помогает ему перевернуться, трусы с него самостоятельно снимает — и уже сложно будет разгребать одежду у дивана, потому что это даже выглядит, скорее всего, сложно и лениво — и к бедру жмется членом, оставляя след естественной смазки на бледноватой, притягательной коже. Не менее сильно влечет спина, и Антон покрывает ее всю поцелуями, не давая Арсению и пикнуть насчет этого, родинки собирает языком, позвонки массирует совсем правильно (не зря, видно, врач), к ягодицам наконец жмется губами и небрезгливо лижет промежность, приподняв Арсения и понадеявшись, что тот не сложится там в обратную сторону, как телефон-книжка. С другой стороны, он-то врач: починит. — Смазка, — неизвестно откуда достав небольшой тюбик с ободранной этикеткой, Арсений сует его Антону, заведя руку за спину. Благодарно поцеловав в лопатку, Антон зажимает его руку сзади, осторожничает, ослабляя хватку, но Арсений хрипло выдыхает и стонет довольно, в спине эстетично прогибаясь. Так сказать, один такой прогиб — и Антон погиб. — Какой ты невероятно красивый, блять, Арсений... У меня сейчас крыша отлетит. Очень сексуальный ты. Я бы тебя из постели не выпускал. — Совсем предсказуемые признания, если учитывать степень опьянения, положение и бессонную ночь. Арсений не отвечает: не говорить же ему, что такое в его отношении звучит впервые! Он только благодарно что-то мямлит, задницу оттопыривает, красуясь, и Антон тискает ее обеими ладонями, пока тюбик смазки почему-то холодит ему поясницу. Не самое приятное — и он, качаясь, стряхивает его капризно на диван. — Ну-ну, хороший, не надо, — мурлычет на ухо Антон, проходясь вставшим членом между его привлекательных половинок, и Арсений вместо возмущений лишь стонет, подавшись назад, но не найдя никакого удовольствия в этом. — Надеюсь, что я не задавлю тебя. Жалко будет. — Не пизди уже, пожалуйста. — Хочешь меня? — Самодур, безусловно, самодур. — Хочу. Антону больше и не надо. Выдавив смазку на ладонь, он греет ее, смазывает член, трется о тугой, закрытый вход головкой, лишь немного надавливая, и скользит вниз, толкаясь между бедер. Благо, Арсений знающе — теория, одна теория! — бедра стискивает и приподнимает над пледом, чтобы Антону было комфортнее. — Еще. — И по бедру похлопывает, просовывая под Арсения одну руку, а второй опираясь у его головы. — Арсень, сожмись, пожалуйста еще. Да! Так хорошо!... Вот так, да, правильно!... Арсений спину гнет, стараясь произвести впечатление, но больше уже некуда, судя по тому, как остервенело Антон выцеловывает ему плечи и шею, как толкается между его стиснутых бедер, как постанывает хрипло на ухо, как правильно, с расчетом надрачивает ему, натирая большим пальцем головку. Возбуждение Антона он чувствует отменно, как будто свое, и ловит ритм его толчков, чтобы начать покачиваться вместе с ним. Ощущения, бесспорно, невероятные — Антон трахает его между бедер, задавая темп, а Арсений подстраивается, голову откидывает, стонет высоко, звонко, как смеялся часами ранее, и все сходится, как детали пазла. И картина самая прекрасная складывается теперь! Вот так детали пазла, оказывается, надо класть, а не иначе! — Пожалуйста, вот так, да-да-да, Антон, пожалуйста! — Арсе-е-ений, блять, — отзывается Антон, умудряясь склониться к его покрасневшему и вспотевшему лицу за поцелуями. Проскулив, Арсений кончает ему в ладонь, сжимаясь, выгибаясь аж до хруста где-то в спине, пальцами впивается в расстеленное под ним покрывало, оставляя крошечные следы, но не отключается, даже наоборот — под тихий, протяжный стон Антона он пихает руку себе между ног и ловит его член в кольцо пальцев. Несмотря на продолжающиеся фрикции, Арсений умудряется помочь Антону дойти до оргазма, к тому же бедра стискивает едва не до спазмов, и тот со стоном кончает ему на пальцы и немного на покрывало, а затем валится сверху. И теперь Арсений действительно успевает лишь пискнуть, оказываясь под ним и поворачивая голову вбок, чтобы умереть хотя бы в поцелуях. — Ты меня задавишь. — Ничего страшного. — Ну нихуя себе инициатива! — отзывается со смехом Арсений, но Антон таки с него поднимается, садится, полностью обнаженный, на диване и в себя приходит. — Хочешь покурить? — Хочу. Только сначала... Первым делом он натягивает штаны, и Арсений, если честно, не уверен в том, что под ними оказываются трусы. Потом он идет до стенки, на которой в пьяном угаре хотел видеть зеркало, влезает в открытую полку и фотографию Руслана опрокидывает. Затем, подумав, снова хватает ее и надрывает под недовольный — чего уже возмущаться, если Руслан-то здесь уже не котируется, раз Арсений обнаженный сидит на диване после страстного секса с Антоном? — возглас подскочившего и укутавшегося в покрывало Арсения. — Какие мелкие кусочки! Ах какая жалость! — Ты придурок! — Арсений хочет схватить хотя бы те жалкие обрывки, но Антон в три шага достигает окна и вышвыривает их наружу, в сугробы. — Зачем? — Он тут больше не нужен. Тем более я тут голый. — И что теперь? — А что — ничего? — Тебе откуда знать! — обиженно мычит в губу Арсений и, запахнувшись окончательно в покрывало, уходит молчаливо и загруженно в ванную. Антон даже думает пойти за ним, но замок межкомнатной двери щелкает: путь перекрыт. Он находит собственные сигареты в рюкзаке, усаживается у окна, как бабушка, рассказывающая сказки, курит с пафосным видом. И Антон, конечно, не великолепно подкаченный поджарый мужчина, скорее он даже тощий, но представляет себя он примерно так. Удовлетворенный, курящий, красивый мужчина. Неплохая такая картина. Арсению можно позавидовать. Впрочем, только в этом — и то вряд ли. Потому что Арсений возвращается, одетый уже в мягчайший темно-синий халат до колен, и Антон сразу начинает: — Знаешь, ты сделал меня другим человеком. — Антон затягивается и дым внутрь квартиры выдыхает, как будто они на съемках кино. — Мама в детстве мне коленки и лоб заклеивала пластырями постоянно, потому что меня пиздили за гаражами. Потом в школе тюфяком называли, потому что по мне, видите ли, ездят все, кому не лень! Даже друзья! Однажды я даже корешу из школы уступил девушку, которая мне вообще-то целых три года нравилась! Я сам себя таким считал! — Удивительно. — Арсений садится возле него на край стола, закуривает свои сигареты, ждавшие его на подоконнике, и улыбается, стоит Антону накрыть его коленку ладонью в ласковом жесте. — Мне, на самом деле, тоже так казалось. — А теперь я другой! — Какой? Наглый? — Смелый! — отмахивается Антон, закатывая в шутку глаза. — И решительный, и развязный, и... — Сексуальный? — Это я такой был сразу. — Не знаю, не знаю, — хихикает Арсений, играя бровями. — Когда я пришел домой, ты совсем несексуально лежал на моем диване и дрых как алкоголик. Тогда мне тебя уж весьма сильно не хотелось. — Это не считается! Попробуй сам упиться так, я посмотрю, какой ты будешь! — Антон аккуратно в знак примирения целует его коленку и продолжает, изящно стряхивая пепел сигареты в крышку, имитирующую пепельницу. — Но вообще это ты пробудил во мне эту силу... Она, знаешь, дремала, спала там где-то, а тут ты — и здорово! И вот, честное слово, Антон едва тянется к Арсению, чтобы забраться под халат и поцеловать живот ласково и нежно, без намека, как во входную дверь опять трезвонят! Причем настырно! А потом начинают тарабанить как будто толпой! — С лестницы спущу, если это твой Руслан! — возмущается Антон, сигарету тушит о крышку-пепельницу, подскакивает и с обнаженной грудью идет в коридор, словно не думая о последствиях того, что Руслан увидит его в таком виде в квартире то ли нынешнего, то ли бывшего. — Вам кого? — Воля здесь живет?! — весело кричит девчонка с ярким макияжем, прической-взрывом на голове и хлопушкой в руках, а позади нее танцует еще десяток таких ряженых, лыбящихся до ушей и ждущих команды. — Арс, как твоя фамилия? — всунувшись обратно в квартиру, уточняет Антон со сложным лицом. — Попов. А что? — Нет, вы ошиблись. — И дверь захлопывает перед носом этой девчушки, чтобы вернуться к Арсению. — Ну и говнистая у тебя фамилия. — Да что ты говоришь! У самого-то какая? — Шастун. Арсений смеется, запрокидывая голову, и Антон пользуется моментом, обвивает рукой его талию — удобно это, когда Арсений на столе! — и целует под подбородком. Неторопливо, мелко, чутко. И главное — под звенящий смех Арсения. — Впервые слышу такую фамилию. — А ты радио, что ли, придумал? — умничает Антон, и оба сыпятся мгновенно, когда встречаются взглядами. — Это, кстати, не твой этот лох Руслан был. Какие-то циркачи. — Никакой он не лох, — уже менее обиженно бурчит Арсений, прижавшись к его шее лицом и скрывая тем самым непонимание и полное смущение. — Не говори так, а то я спущу тебя с лестницы первым. — А где он? — Антон озирается, отстранившись, и Арсений злится, опускаемый из холодной кастрюли в горячую. — Эй, Руслан? Есть тут такие? Нету никаких Русланов, только ты и я. К тому же десять минут назад ты был очень рад этому. — Это низко, — И отворачивается к окну, чтобы наблюдать далекие фейерверки. — Низко, Антон. Почему ты вообще вмешиваешься в мою жизнь? Ты мне вообще-то последний шанс оборвал! Может, я умру одиноким из-за тебя! — Уж поверь, не умрешь. Тем более я тоже, знаешь, не в плюсе. Меня Ира бросит после такого. — Она уже тебя, долбоеба, бросила, — ехидничает, удовлетворенный уровнем собственной язвительности, Арсений и сигарету тушит. — Когда ты вообще собираешься улетать? Или вон, Сапсан, сел — и поехал. Думаю, билет себе как-нибудь найдешь. В конце концов, у тебя свой поезд есть, в него загрузишься — и вали в Москву. Весь Новый год мне испортил. — Еще скажи, что это было плохо. Арсений молчит, гордо поджав губы. Антон же, пожав плечами, опять варварским способом влезает за стеклянную панель шкафа, достает оттуда низкую пузатую бутылку виски и одну рюмку — исключительно для себя любимого — и наливает себе, без спроса откупорив. Арсений от такой наглости аж воздухом давится и глаза в орбитах еле-еле удерживает! Мало того что испортил жизнь, так еще и виски за бешеные деньги пьет без спросу! — Ты бандит. — Мгм, — опрокидывая в себя виски, соглашается Антон. — Ты варвар! — Конечно. — Ты алкоголик! — О да, — довольничает Антон, наливая себе еще рюмочку, и перед тем как выпить без тоста, взмахивает ей, словно мысленно чего-то себе желает. — Ты обалдуй!.. — Конечно, как скажешь, Арсень. Откровенно говоря, Арсений плохо за ним следит, только жалуется в окно, потому пугается, когда Антон напирает всем телом, заставляя усесться на столе уже основательно, и затыкает его поцелуем. В общем, Арсений не против, но... Никаких, наверное, «но» уже не будет. Арсений слишком рад тому, что Антон ощущает его настроение, как свое, и порывы отслеживает невероятно умело. Даже сейчас не бедро гладит, а за ушком щекочет, успокаивая, и Арсений млеет, довольный, сверкающий глазами, дышащий чаще от накатывающих чувств. И снова в дверь звонят. — Уже такое ощущение, что за нами следят и нарочно отвлекают!.. — Антон отстраняется, жмется к щеке Арсения носом и переходит на шепот: — Нас нет дома. Мы ушли. Если нас нет, то и звонить скоро перестанут. — Кто бы ни был, не откроем. Арсений ластится, гладя его чуть взмокшие кудри ладонями и пропуская колечки прядей, похожие на кольца, сквозь свои пальцы. Настоящий цесаревич — в кольцах, число которых сам не знает. — Странные люди, — шепчет спустя минуту звонков Арсений. — Если мы дома и не открываем, значит мы не хотим их видеть. — Хулиганство! — Невоспитанность! — улыбаясь, добивает Арсений и все же спускается со стола, потеснив Антона. — Придется отпереть. — Назло не откроем! Не пущу, — обхватив его пояс рукой, Антон целует его лицо отрывистыми прикосновениями и от стола не отпускает, буквально придавив к нему. — Стой, они уйдут... Уйдут, и мы с тобой нормально поуж... позавтракаем, займемся утренним сексом. — А до этого какой был? — Арсений хихикает, уже почти согласный не открывать. — Ночной! — Открывай! Я видел у тебя свет, Арсений! — безумно пьяно басит за дверью Руслан, и Арсений превращается за мгновение из мягкой нежной кошечки в напрягшегося и готового к атаке тигренка, у которого глаза на мокром месте. — Открывай! Эу! — Он выломает дверь, —с сожалением шепчет Арсений, снимает с себя ласкающие Антоновы руки, выбирается из хватки и тенью мчится в коридор. Спасибо хоть времени немного есть, и Антон всовывается обратно в толстовку, заталкивает валяющуюся на полу одежду Арсения под диван, прикрывает это творение пакетом с коробкой поезда, неловко трет шею и, подумав, все-таки выходит в коридор. Только про свой вид — взъерошенный, помятый — не думает вообще и к плечу Арсения жмется своим, молчаливо поддерживая, пока Руслан пытается в пьяном угаре разуться и не рухнуть рыбкой на коридорный коврик. Получается хреново, он расправляется и довольно крякает: — О! И ты тут еще! Ну и дела!... — В ванную он бредет потерянно, но смело, и они оба шагают за ним, смотря глазами по пять рублей за каждым его размазанным, как масло по бутерброду, движением. — А это я дверь ломал! С Новым годом, ребята! О-о, как у вас на лицах написано, что вы в ах-хере! Бывает! — Я первый раз вижу тебя таким, — Арсению почему-то стыдно безумно, кожа, получившая свою часть поцелуев Антона, жжется под халатом, и он старается сильнее в него кутаться, точно это может помочь избавиться от угрызений совести. — А я как раз в первый раз в таком состоянии! — И лыбится, как душевно больной, шапку швыряет на закрытую крышку унитаза и на нее же следом плюхается, эхая тяжело. — Шел по улице, думал, какая же ты сволочь, Арсений, но добрые люди — не перевелись еще такие! — приютили, подогрели, обобрали... — Руслан от противоречивости мотает головой и чужой шарф с шеи стягивает, пьяно шаря глазами по полу, на котором красуется сухой коврик с крабиками. — Нет, не то... Подобрали, обогрели — во! А жизнь ведь полна неожиданностей! Арсений, есть у нас, ах, пардоньте, у тебя с этим чужим мужиком дома что-нибудь съестное? Не ядовитое, а то ты готовить вообще не умеешь... — Очень вкусно все. Я ел! — вступается Антон, чуть ли не грудь выпячивая колесом от гордости. — Разве можно запланировать счастье? Э-э, москвич, как тебя там? Антоха? Так вот, Антоха, ты прав... Такого счастья не бывает! В нас умер дух авантюризма! Мы перестали делать большие хорошие глупости! — На этой фразе Антон и Арсений переглядываются и смущенно отводят глаза, понимая, что они-то как раз на диване таких больших хороших глупостей и наделали сполна. — Эх! Арсений, какая же уебищная у тебя ванная! Ну кто, кто, скажи мне, в здравом уме, — он наклоняется, гулко стукается лбом о борт ванны, но успешно хватает с пола коврик и машет им, как флагом, — такое кладет на пол? Ну какие крабики? Принеси мне выпить! Слышал? — Еще чего, — огрызается Арсений, и Руслан, гортанно простонав, встает со всеми усилиями с унитаза, подваливается к ванне и сует голову в нее, под кран, из которого мгновенно включает себе воду. — Отличная водичка! — Руслан долго не думает, перекидывает — ну каков гимнаст! Все пьяные — гимнасты! — ногу через борт и вваливается внутрь с хохотом, хватая шланг и начиная поливать себя с ног до головы из него, как из лейки — морковку. — Не смотрите! Я стесняюсь! — Пальто испортишь, Руслан! — Не мелочись уже! И вообще молчите, ясно? — он направляет себе в рот струи, глотает жадно и по лицу размазывает воду, шмыгая носом и промаргиваясь, но в чувство не приходит. — О, тепленькая пошла... В Новый год человек отправляется в бар, такая традиция уж... Там он надирается как скотина, но да ладно, в честь женитьбы, это в его пользу!.. Тьфу ты. — Он отплевывается от воды, но поливать себя не перестает и над головой упорно держит ходящий ходуном в его слабых от опьянения руках шланг. — Потом его Буратиной кладут в самолет, и он в-ж-ж-ж! Попадает в другой город! Руслан хватается за первый попавшийся бутылек, выдавливает себе на ладонь так много светло-розового геля, что течет между пальцев и капает на пальто, растирает по вымокшей ткани остатки и хватает с маленькой аккуратной полочки мочалку — видимо, свою, потому что Арсений хотя бы не кривится. — Потрите мне спинку, пожалуйста? Не хотите? Ну как хотите! — Руслан бросает мочалку в сторону унитаза, но попадает в стену и прыскает со смеху, наконец выключает воду и продолжает: — В этом прекрасном городе Петербурге ему подворачивается другая любовь, про московскую он, естественно, забывает! Нравы! Обзаводится новой, питерской, потому что человек он высоких моральных устоев! Не обижайтесь! Это же правда, а на правду нельзя обижаться... Пусть и на горькую! Арсений, вот за такой коротюсенький срок старое разрушить можно, — Он, проморгавшись, смотрит прямиком Арсению, стоящему в дверях, в глаза, — а создать новое — очень трудно! Нельзя! Конец новогодней ночи... Завтра наступит похмелье, пустота... Мда!.. И ведь самое интересное! Самое интересное и важное! Вы ведь оба знаете, что я прав! Эх! Руслан, несмотря на льющуюся с него воду, вылезает из ванной, хлюпает ботинками, шапку — единственный сухой элемент одежды — на голову нахлобучивает, мимо них, застывших в шоке, проплывает в коридор, и Арсений бросается за ним через мгновение. Благо, пьяного остановить еще легче, чем желающего остаться. По крайней мере, он так считает. — Куда ты? Ты простудишься! — Оставь меня, — отмахивается Руслан и чуть не заезжает в бок подскочившему Антону. — Прошу вас! На улице мороз! Вы заболеете и... И летальный исход! — Антон честно ловит его руки, но Руслан выворачивается и хлюпает до двери, жуя губу и что-то цокая себе под нос перед тем, как завершить историю: — Может, я хочу простудиться и умереть! Толкнув незапертую дверь, Руслан достаточно ровной походкой выбирается из квартиры, по стеночке доходит до лифта, кнопку жмет с третьей попытки, а дальше дверь хлопает прямиком перед носом обескураженного, смущенного и напряженного всем телом Арсения. Оказавшийся рядом, Антон прикладывается лбом к прохладной стене и закрывает глаза. — Он сказал все то, что мы друг другу не решаемся сказать, — шепчет разочарованно Арсений и припадает к плечу Антона щекой, чтобы тот его обнял. — А если нас спросят соседи, почему он такой вышел от нас? — Мы скажем, что он мокрый от слез.

***

— Утро уже, — тихо замечает Антон, поглаживая лежащего на его коленях Арсения по волосам. — Тебе пора. Ему действительно пора. Они даже собрали все его вещи по квартире, проверили тщательно рюкзак и билет на Сапсан распечатали, благо, принтер у Арсения имеется. А теперь ждут чего-то, не способные отпустить друг друга. Арсений кидает взгляд на часы, вздыхает тоскливо, отстраняется холодно и пересиливает себя невероятно — какой он силы теперь, если отпускает Антона, зная, что выданные друг другу номера и страницы в интернете навсегда забудутся уже вечером? Или не забудутся? Или только спустя годы сотрутся? На дорожку они, не обсуждая это, сидят на этом диване, пережившим многое за эту новогоднюю ночь. Поднимается Антон первым, трет шею смущенно, проверяет в мобильнике Арсения вызванное такси, кивает неуверенно и выдыхает: — Такси уже ждет. — Хорошо. — Арсений уходит вместе с ним к дверям, руки на груди собирает, блокируя, видимо, эмоции, наблюдает за ним, одевающимся и обувающимся, и напоследок целует в губы, подавшись вперед и улегшись на шуршащую ткань его парки. — Поезд не забудь. — Точно! — Антон хватает коробку в пакете с пуфа, шмыгает носом, считая своим долгом скрыть тоску, и целует Арсения в лоб. — Ну?... Пока?.. — Пока. Оглядев Арсения в попытках найти ту самую причину остаться, Антон ее не нащупывает, выходит спокойным, трезвым шагом из квартиры, у лифта разрешает себе заплакать и слышит чужой всхлип даже сквозь закрывающиеся двери лифта и запирающиеся двери Арсеньевой квартиры, в которой он за ночь прожил целую яркую жизнь. Такую огромную, насыщенную жизнь — с Русланом, с друзьями Сергеем и Антоном, с крабовым салатом, с дурацким этим поездом, который Антон таскает за собой как балласт, как чемодан без ручки, с сумбурным, но невероятным сексом, с пьяным душем упившегося Руслана. Такую жизнь смело можно менять на всю ту, что Антон проживает в Воронеже и Москве с раннего детства до тридцать первого декабря прошлого года. Он плачет, пока идет до такси, пока сует эту идиотскую коробку на соседнюю часть кресел внутри маленькой и неудобной машины, пока к стеклу виском жмется, и водитель ни о чем его не спрашивает, молчит, понимающие взоры бросает через зеркало и едет по маршруту. И Петербург — мечта Антона, самая настоящая мечта — теперь раздражает до сжимающихся кулаков. Ему ненавистны все эти дома, эти автомобили. Все он здесь ненавидит сейчас, потому что надо возвращаться в Москву, к Ире, которая его и не ждет, потому что нужно оставлять здесь эту огромную жизнь вместе с Арсением, к которому он намертво прикипает меньше чем за сутки. И Петербург-то не виноват! — Сколько с меня? — хрипит, шмыгая носом и стирая сопли кулаком, Антон. — Заплачено за поездку, — жмет плечами водитель, и Антон с пустым лицом вываливается из автомобиля, хлопает дверью, чертыхается из-за забытого поезда и лезет внутрь снова, чтобы забрать эту махину и потащить обратно в Москву на другом, только большом поезде. Пройдя беглый осмотр и нахмурившись на смех охранников, увидевших игрушечную железную дорогу, Антон плетется по территории, входит в здание вокзала, заваливается устало на неудобные сиденья и глаза закрывает, прижимая к себе и рюкзак, и коробку. Плакать не прекращает, только, кажется, больше делает это, потому что думает про Арсения, видит его улыбку и глаза за закрытыми веками. Оттого он заставляет себя открыть глаза, встать и насильно тащит себя смотреть сувениры и автоматы с кофе или шоколадками. До прибытия поезда еще двадцать две минуты, и он околачивается по вокзалу, зная, что на перроне вовсе сойдет с ума. Хочет купить кофе — не находит мелочи. Пытается заговорить с песиком на поводке у какой-то женщины — он облаивает его собачьим матом. К стендам про историю здания подходит — ничего не видит, потому что из-за слез все плывет и троится. Диктор объявляет номер перрона, путь, что-то добавляет про вещи, которые все забывают на стульях второпях, и снова начинает играть тупейшая музыка, которая должна успокаивать, но только бесит. Антон пропускает мимо ушей все, что ему и сотням других посетителей вокзала сказано и, не желая лишний раз читать распечатанный Арсением билет, ждет еще одного объявления. Даже думает пойти покурить и вернуться, но почему-то остается — у него вообще-то хорошая интуиция. Очень хорошая, видимо. Только диктор снова начинает свою шарманку про перрон, путь и вещи, как где-то сзади опять заливается тот самый песик, прыгая на поводке, другая женщина кого-то просит не бегать по вокзалу и посылает в пешее эротическое, кажется, всех вокруг, а потом Антона оглушает криком. — Антон! — Арсений влетает в его спину всем телом, хватается за его локти, размазывает по лицу слезы и, как только Антон выпускает с грохотом из рук коробку поезда и оборачивается, лезет в его объятия. — Можно я как-нибудь с тобой поеду? Можно? Антон, хочешь, я туда с тобой поеду? Я хочу! Захлебываясь почему-то еще больше в слезах, Антон глотает ртом воздух, гладит его плечи, слезы стирает нежнейшим жестом с щек и скул и жмет к себе торопливо, надорвано, словно Арсения сейчас могут от него оторвать. Коробка мешается между ними, и Антон пихает ее в сторону, вмазывается весь в Арсения и, придерживая его подбородок тремя пальцами, целует в соленые от слез губы. Арсений всхлипывает в поцелуй, смешивает их слезы на Антоновом лице поглаживаниями и прикосновениями, собственное лицо обтирает об Антонову парку, часто и быстро шмыгает носом, глаза трет, и Антон почти смеется, сцеловывая с его кожи остающиеся слезинки. Раскрасневшийся, вспотевший от бега, с опухшими веками и алым носом, Арсений прячет свое лицо в чужой шее, волосами прикрыться старается от прохожих, и Антон успокаивающе гладит его по спине, несмотря на продолжающиеся объявления путей, перронов и вещей. Они снова целуются, и это солено и горько, но они не могут прекратить. — У тебя нет билета, — на полном серьезе всхлипывает Антон, оглаживая его уши и заправляя за них мягкие прядки, пахнущие вкусным шампунем. — Я куплю. — Мы взяли последний для меня. — Видно, что он теперь шутит, сбрасывая напряжение, но Арсению вообще не смешно. — Скажу, что я чемодан. — У тебя нет ничего с собой. — Я все куплю там. — Арсений поднимает на него голову, брови трагично надламывая, и губы его гладит большим пальцем. — Поехали? — Домой. — Антон прижимает его к себе рывком, заставляя склонить голову к плечу. — К тебе. Я не поеду в Москву — не хочу. Ты покажешь мне Петербург? — Покажу, — уже со смехом всхлипывает Арсений, утираясь о его парку, и ласково тянется за поцелуем, который получает как само собой разумеющееся.