gingerbread with chinese noodles

они спят на разложенном диване в гостиной, где пахнет дешёвыми благовониями и китайской лапшой. акааши чувствует каждую пружину стараго матраца и вжимается в батарею. в доме так холодно, что пришлось нацепить два свитера и шерстяные носки. мама куроо достала из кладовки пуховые одеяла и счастливая уехала на какой-то корпоратив. за стенкой ворочается сам куроо, жалуясь на хреновое загородное отопление. места здесь немного, слышно каждый вздох и скрип кровати. на кухне остался работать старенький телевизор, но все тщательно притворяются спящими. встать — значит выдать себя. негласное правило игры, в которую они не играют. бокуто валяется рядом. уже не спит, но акааши лучше не подавать виду, что он знает. влажные после душа волосы разметались по подушке совсем как по снегу. такие блестящие и мягкие. и, вообще-то, уже прилично отросшие, можно собрать в хвостик. у кейджи на руке как раз есть резинка с бабочкой — подарок от малявочной сестры хинаты. вот только откуда — вопрос, конечно, интересный. бокуто, как всегда, спит без футболки, но завернувшись в одеяло, как гусеница в кокон. от него сильно, очень сильно, пахнет пивом и шоколадкой с ежевикой. всё вместе. — не спится? у акааши ломит в рёбрах от его сонного шёпота. батарея уже просто прожигает спину, но до неё и дела нет. бокуто двигается ближе, утыкается куда-то в изгиб шеи, слегка мазнув губами по чувствительной коже, и обнимает поперёк талии. акааши думает, что воздух вышибает из лёгких, но пока ещё дышит. спать не хотелось от слова совсем. — новый год через два часа, — в ответ шепчет он и зарывается пальцами в непослушные волосы бокуто, слегка притягивая ещё ближе. один — один. становится очень тепло, если обниматься вот так. акааши чувствует осторожные прикосновения горячих рук на своих рёбрах; как те, почти невесомо, вырисовывают звёздочки и сердечки под двумя свитерами. это согревает. бокуто любит соединять родинки на его спине в маленькие созвездия или расчёсывать кудряшки, или держаться за руки, поглаживая костяшки большим пальцем. бокуто любит касания. акааши позволяет ему делать всё это. только ему. в комнате горит тёплым светом яркая гирлянда, делает янтарные глаза котаро ещё необычнее. с кухни доносится голос ведущего какого-то музыкального шоу, а на кресле рядом мурлычет чёрная кошка. куроо всё ворочается и, на самом деле, он просто пьян. цукишима отсыпается. как всегда. наверное, именно поэтому в конце концов он каждый раз остаётся самым трезвым. новый год через два часа. акааши кладёт ладонь на обнажённую грудь бокуто, чувствует, как быстро бьётся его сердце. от интимности этого жеста кружится голова. во всём виновато пиво, которое купил куроо. во всём виноват и сам куроо, потому что предложил встретить новый год у него. какой-то частью сознания акааши понимает, что никто здесь, на самом деле, не виноват, но руки бокуто (уже!) на бёдрах немного отвлекают. ну и ладно. куроо не привыкать. у кейджи горят щёки и немного дрожат руки. каждый раз как в первый. хочется пить. и есть. и вообще уже пора вставать, иначе они пропустят всё на свете. но. руки бокуто на его бёдрах. они всё ещё там. — можно я тебя поцелую? — спрашивает он едва слышно. — пожалуйста, кейджи. акааши кивает. какой бесполезный вопрос. бокуто приподнимается на локтях и целует в лоб мягко и трепетно, осторожно убрав волосы. следом оставляет быстрый поцелуй на кончике носа. в его взгляде из-под упавшей на глаза чёлки так много любви и нежности. и акааши так влюблён. он хочет признаться в этом, рассказать всё в который раз, но чувствует на своих губах другие, мягкие, такие родные. кейджи всё-таки приходится собрать волосы бокуто в маленький хвостик, потому что они мешают целоваться. куроо кидает в них подушку — тоже немножко мешает, — но, естестественно, из соседней комнаты она не долетает. цукишима проснулся. он громко матерится и сталкивает тецуро с кровати. это была его подушка. до нового года почти два часа. музыкальную программу переключили на какой-то старый фильм, но звук всё равно убавили. на кухне теплее всего. здесь закипает чайник, в духовке остывают пряничные человечки. куроо с бокуто поставили в угол искусственную ёлку, купленную на распродаже ещё перед рождеством. «для атмосферы!», — хором ответили они, когда кей спросил, на кой чёрт она нужна им здесь, в не особо-то просторной комнате. чёрную кошку не стали прогонять, просто взяли с собой, и теперь она тихонько сопела на коленях акааши. кейджи сидел, утопая в своём свитере с оленями, в самом уголке, и медленно потягивал безалкогольное пиво из баночки. акааши вообще не особо любит всю эту праздничную суету, к тому же куроо и бокуто попросили положиться на них. последний подходил каждые пять минут, чтобы поцеловать в макушку, погладить тэми (чёрную кошку) и пожаловаться на духоту в кухне. ну, теперь он хотя бы надел майку. — я бы сейчас и слона съел, вот серьёзно, — заявляет цукишима из прихожей, обувая тапочки с зайцами. — там, кстати, опять снегопад. кей приносит в дом запах улицы и сигарет. его всего облепили крупные снежинки, а щёки покраснели на морозе. тецуро помогает ему отряхнуть волосы и толстовку и суёт в руки пряник. за окном завывает ветер, перебивая свист чайника. телевизор мигает помехами — в плохую погоду такое случается постоянно. акааши надеется, что электричество не вырубит, а они сегодня смогут поесть. он делится пивом с цукки и забирает у него свою звёздную зажигалку. кей протирает стёкла очков рукавом, жуёт пряник, запивая химозной фигнёй (заткнись, куроо, это вкусно) и тоже гладит тэми. эту кошку любят все, она любит только спать. до нового года сорок минут. когда бокуто ставит перед каждым тарелку с острой лапшой, раскладывает пряничных человечков в кружок, произносит пламенную речь с поздравлениями и итогами прошедшего года, целует акааши и наконец усаживается за стол, на часах ровно полночь. все, раскрасневшиеся от алкоголя или тепла — акааши даже снял один свитер, — и довольные стучат рюмками и бокалами. куроо начинает шутить и что-то рассказывать. он, наверное, самый пьяный из них. сидит в своей полинявшей футболке с пикачу и липнет к цукишиме. у них парные браслеты из ракушек, украденные друг у друга спортивные штаны и сердечки в глазах. но бокуто и акааши уже устали от подколов на эту тему. сами такие же. в гостиной звонит телефон. — это ойкава!— кричит тецуро, прибегая на кухню и спотыкаясь о телефонный провод на пороге.  — да? алло? с новым годом, чувак! остальные дружненько переглядываются. ойкава не звонил даже по праздникам. этот парень любил больше заявляться без приглашения посреди ночи или кидать торт тебе в лицо (день рождения куроо был очень весёлым). бокуто передаёт приветы, качаясь на стуле, акааши придерживает его за локоть и закручивает спиральку из лапши, у цукки загадочная улыбка и безумный блеск в глазах. метель на улице всё не утихает, но здесь, в доме, очень тепло и спокойно. в кухне с мягким желтоватым светом с каждой стены таращатся изображения будды, календарики с котятами, вырезанные из журналов, по углам висят сухоцветы и какие-то листья. на холодильнике стикеры-напоминалки: покормить кошку, выключить телевизор из розетки перед сном, не забыть про пряники в духовке. тэми теперь вертится в ногах и точит когти о бедные ножки стульев. куроо болтает по телефону десять минут и, кажется, уже заканчивает. когда все снова собираются вместе за столом, начинается новый фильм и кейджи наливает чай. вот тогда, тогда-то цукишима и говорит: — давайте покрасим мне волосы? раковина медленно окрашивается в рыжий, а уже застывшая кое-где краска напоминает кровь. жутковато. у акааши покрасились руки, потому что перчатки они не нашли. у куроо покрасилось всё, и не надо здесь никакого «потому что». это просто куроо. а ведь ему всего лишь доверили тюбики краски. — столько хватит? — давай ещё немного. всё, хватит. цукишима согнулся в три погибели, чтобы достать до раковины и не запачкать толстовку. кейджи рядом, красит ему волосы и успевает пофлиртовать со своим парнем. куроо помогает («я моральная поддержка, ребят!»), перекидываясь шутками с парнем акааши. кстати о бокуто. — ты теперь будешь рыжим? как хината? — котаро сидит на бортике ванны, закинув одну ногу на другую, и уплетает солёный арахис. — надеюсь, нет, — отвечает цукишима и просит тецуро прочитать этикетку. — где ты её вообще взял? здесь всё на хинди... а вот, — куроо пропускает мимо ушей, что, вообще-то, это он купил краску на какой-то ярмарке, и продолжает: — ну, в общем, здесь какой-то красный оттенок. остальное уже на китайском. цукишима вздыхает. бокуто смеётся и пытается вспомнить культовых персонажей с красными волосами. акааши рисует остатками краски сердечко на ладони. на часах почти два. — блять, куроо, аккуратнее! ты мне под ноги льёшь. — ой, прости. так вот, гамора? бокуто вспоминает и мотает головой: — не, мимо. у неё розовые. через пару минут, когда цукишима смотрит на себя в зеркало с красно-рыжими волосами, у куроо и бокуто заканчиваются варианты. ему идёт, так говорят все. немного непривычно, немного ярко, но хорошо. чистые волосы сильно кудрявятся, и кей выглядит как-то... неформально. ему нравится — это главное. и куроо нравится. он предлагает в следущий раз всем что-нибудь проколоть. предложение это оставляют без комментариев. бокуто вытаскивает их на улицу, ловить снежинки ртом. снежинки безвкусные. приходится разбавлять ягодным чаем из термоса и всё теми же пряничными человечками. никто и не против. у акааши шапка с помпоном, снег на ресницах и руки бокуто на талии. «я греюсь!» — оправдывался котаро, залезая под зимнее пальто кейджи и обнимая. так, на самом деле, теплее. и снежинки кажутся вкуснее. акааши прячет замёрзший нос на плече бокуто; слушает его дыхание, бодрый голос, крепко обнимает в ответ и хочет кричать о своих чувствах. акааши целует бокуто долго и нежно, всё этим объясняя. они любят. — с новым годом, ребят!— куроо налетает на всех с объятиями и чуть не валится в сугроб. — хватит целоваться. цукишима бросает в него снежок. 1 января;;02:45;;