Spring by the River

Китнисс выдохнула, выпуская стрелу. Стрела прорезала теплый летний воздух и попала прямиком в шею. Тетерев взмахнул крыльями раз, два, а затем затих. С расцветающей улыбкой она поднялась со своего места и подошла к добыче. Это была первая удачная охота за те два месяца, как она снова стала ходить в лес, но она не чувствовала себя такой счастливой, как думала. С одной стороны, она перестала дрожать, когда держала лук, из-за чего слишком часто промахивалась по мишеням, которые были больше рябчика, и теперь было гораздо легче не думать о том, что тело президента Койн упадет с балкона и ударится о землю с уродливым звуком, но кошмары не прекращались. Во сне она все еще горела. Во сне она видела, как Прим вспыхивает и превращается в пепел. Во сне она сбрасывала кожу, которую врачи пересадили ей, словно змее, и уползала жить в лес, подальше от цивилизации, подальше от воспоминаний о Двенадцатом, Голодных играх, Тринадцатом, Прим и Пите. Им пришлось оставить Пита в Капитолии. Врачи надеялись, что когда-нибудь он сможет навсегда избавиться от этого недуга, но, по словам матери, у Питы были сильные приступы, пока она восстанавливалась после взрыва. Хеймитч твердил то же самое, но у неё сложилось впечатление, что он многое умалчивал.. Хеймитч регулярно общался с Плутархом, и она знала, что он спрашивал о Пите — потому что Хеймитч действительно любил Пита и, пожалуй, всегда любил его в десять раз больше, чем Китнисс. Но факт, что Хеймитч никогда не сообщал никаких подробностей о прогрессе Пита, говорил о многом. В каком-то смысле было уместно, чтобы все закончилось трагедией. Китнисс была очень рада, что Капитолию и дистриктам больше нет дела до её личной жизни. Она стала персоной нон грата и была этому очень рада. После всего, что произошло, ей были необходимы только мир и покой. Ей не нужны были напоминания о великом романе, который дважды пережил Игры, но не смог пережить Восстание. Счастливой судьбы для Сойки-пересмешницы не будет, только позор в изгнании. Для её же супруга — только сломленный дух, бродящий по стерильным комнатам. Китнисс засунула тушу в сумку. На сегодня было достаточно. Она устала после того, как провела большую часть дня в лесу, а ведь ей еще предстояло пройти весь путь до Двенадцатого. Несмотря на то, что она больше не запиралась в доме, усталость настигала её гораздо быстрее, чем в прежние времена. Она по-прежнему спала до полудня, только вставала рано, чтобы поохотиться, чтобы хоть немного наладить быт, и иногда просыпалась от запаха вкусной еды Сальной Сэй, но отдых был ей необходим. После Игр она устала на целую жизнь вперёд, и смела предположить, что заслужила отдых, раз уж миру больше от неё ничего не нужно. Она была жива и избежала казни, потому что Хеймитч и Плутарх поручились за нее, потому что она была растерянной и травмированной молодой девушкой, которая чуть не сошла с ума, став свидетельницей смерти сестры. Конечно, миссис Эвердин не должна была потерять обеих своих дочерей в этой войне? Если раньше Китнисс зацикливалась на красоте окружающей ее природы, то теперь она её попросту игнорировала. Хорошо еще, что она перестала бояться возвращаться в Двенадцатый после того, как Тринадцатый отвёз её туда. Прогулки по руинам того, что когда-то было домом, мимо куч пепла и тел, некоторые из которых сгорели, а некоторые выжили, избежав огня, но не травм, впечатались в её сознание, как татуировка, но благодаря начавшимся после войны восстановительным работам она смогла почти полностью сосредоточиться на этом. Воспоминания никогда не уйдут, но после того, как на смену им пришло нечто гораздо худшее, они казались почти незначительными — хотя это и не должно было быть так. В конце концов, Прим была одним человеком, а в тот день погибло почти все из Двенадцатого. Но никто из них не был Прим. Восстановление Двенадцатого началось уже тогда, когда Китнисс приехала в Двенадцатый после первого и единственного дня, когда Койн навсегда завладела президентским креслом, и неуклонно продолжалось. Ни один другой дистрикте не понес такого ущерба или потерь в процентном соотношении, как Двенадцатый. Ни один другой дистрикт не был местом рождения Сойки-пересмешницы. Официально Деревня Победителей больше не была Деревней Победителей, а скорее просто другим районом дистрикта, пусть и с более причудливыми каменными домами, но для Китнисс не имело значения, переименуют ли её в «Квартал Примроуз». Для неё он всегда будет неразрывно связан с Играми, с Капитолием, со Сноу. Здесь она нашла белую розу, оставленную им в качестве предупреждения. Здесь она нашла глупого сорванца, решив, что он точно мертв. Единственным человеком, который постоянно жил здесь, был Хеймитч, Сальная Сэй делила своё время между этим местом и Шлаком, а остальные были людьми, которые ждали окончания ремонта, чтобы вернуться туда, где были их прежние дома. Китнисс не хотела возвращаться на прежнее место. Каким бы испорченным ни был дар, она предпочитала этот дом. Это была единственная хорошая вещь, что осталась после Игр. На мгновение она задумалась о том, чтобы навестить мать. Она запомнила номер, который дал ей Хеймитч, несмотря на то, что звонила матери всего один раз, когда они говорили о смерти Прим. Она не знала часов работы больницы, не хотела лишний раз беспокоить мать (она ведь ничего не могла поделать с проблемами Китнисс) и не желала, чтобы ее опекали. Сейчас у нее был только один человек, с которым ей было комфортно разговаривать, когда она чувствовала себя ужасно. Который знал, что такое часто случается с ней. И все же это был прогресс по сравнению с тем, что было пару месяцев назад, когда она чувствовала себя пустой, словно глиняная ваза. С Хеймитчем всегда была одна проблема, которую она осознала слишком рано: они были слишком похожи. Это объясняет, почему Хеймитч так сильно привязался к Питу, ведь Китнисс была слишком похожа на него. Но с тех пор, как Китнисс снова начала выползать из своей скорлупы, они вошли в привычный ритм. В тот вечер, когда Китнисс впервые вышла на улицу, он позвонил в дверь и прошел мимо неё, не сказав ни слова, только чтобы присесть на диван и сделать глубокий глоток из фляги, которую всё ещё носил с собой. Это был первый из многих случаев, когда Хеймитч и она участвовали в том, что Китнисс любила называть «тихим времяпровождением» — даже если оно не всегда было таким уж тихим. В конце концов, Хеймитч все равно был намного болтливее, чем она того бы хотела. Прежде чем отправиться к себе домой, она занесла рябчика к Сальной Сэй. Широко улыбнувшись, женщина взяла птицу. — Ты вернёшься в прежнюю форму гораздо быстрее, чем думаешь! — заверила она Китнисс. — Ты знаешь, как трудно охотиться на тетеревов? У них гораздо более чуткий слух, чем у индеек. По крайней мере, Гейл всегда мне так говорил. Китнисс пожала плечами. — Я знаю, — ответила она и поборола нарастающий дискомфорт при упоминании своего бывшего лучшего друга. Который, как бы она ни боролась с этим, потому что от этого становилось еще невыносимее, был хотя бы отчасти виноват в смерти Прим. Если бы Гейл и Бити не принимали таких решений и если бы Плутарх не дал им зеленый свет, возможно, Прим и все остальные, о ком Китнисс никогда не задумывалась, были бы сегодня живы. Может быть, тогда у неё не было бы окончательной причины убивать Койн, и она сидела бы сейчас в комнате управления, организовывая убийство внучки Сноу и других детей политиков Капитолия, чтобы все жители дистриктов видели, или наслаждалась тем, как они убивают друг друга. Ещё один раз им нужны были Игры, и тогда все было бы кончено. Нет. Это была ложь. Она бы все равно убила Койн, но, возможно, на следующий день ей предстояло получить пулю в затылок. Никаких оправданий насчет травмы после смерти близкого человека. Или, может быть, события у входа в Капитолий, освобождение ловушек и смерть Месаллы, Боггса, Финника и всех остальных сделали бы свое дело. Хеймитч нашел бы способ вытащить мою голову из петли, поняла Китнисс, и её губы дернулись от удовольствия. Конечно, нашёл бы. Она нашла его на кухне с флягой в руке и румянцем на щеках. Он поприветствовал её кивком, как всегда, и Китнисс кивнула в ответ. — Я тут подумал, — сказал Хеймитч, возясь с крышкой фляги. — Ага, — сказала Китнисс, садясь напротив него. С тех пор как они вернулись, Хеймитч в основном был таким же, как всегда. Он поздно ложился спать и пил. Он редко выходил из дома, а если и выходил, то только для того, чтобы сходить к ней. — Как насчет того, чтобы я присоединился к тебе на следующей охоте? — вопрос прозвучал так неожиданно, так не по-хеймитчевски, что Китнисс сначала не ответила. — Ого, так я действительно застал тебя врасплох, — он усмехнулся. — Ты не ходишь в лес, - спокойно ответила Китнисс. Он ни разу не выразил желания присоединиться к ней. Казалось, он только рад тому, что она вообще выбралась из дома. Но в последнее время он стал выбираться дома всё чаще. — Да. Поэтому я и собираюсь начать. — Мне не нужно, чтобы ты за мной присматривал. Хеймитч потёр переносицу. — Не волнуйся, я думаю, ты более чем способна. Я не собираюсь защищать тебя. Китнисс нахмурила брови. Она знала, что его учили обращаться с винтовкой, когда они были в Дистрикте 13, потому что все, кто был младше Койн, проходили базовую подготовку, но она понятия не имела, насколько он был хорошим стрелком. Она перевела взгляд на флягу в его руке: если он пойдет на охоту пьяным, то может оказаться скорее помехой, чем помощью. Хеймитч проследил за ее взглядом. Он усмехнулся. — О, милая, как будто я не знаю, — он отвинтил пробку и повертел флягу в руках. Несколько янтарных капель упали на стол. — Я говорил с твоей матерью. Есть методы, не такие жестокие, как в Тринадцатом. По кусочкам. Очевидно, то, через что я прошёл, может убить человека. Представь себе! Я пережил Игры, все последующие годы, Восстание, а потом отказ от алкоголя стал последней каплей. Что за хуёвая шутка. —И охота тебе поможет? — спросила Китнисс, хотя уже знала, что ему нужно: отвлечься, чтобы не вернуться к выпивке. — Охота. И ты, — он указал на неё. Значит, она должна была стать для Хеймитча отвлекающим маневром, средством, позволяющим навсегда избавиться от пьянства более приятным способом, чем раньше. Китнисс почувствовала, как ее лицо слегка порозовело, и отвела взгляд. — Значит, ты хочешь, чтобы я присматривала за тобой, дабы ты не напивался каждый вечер? Она вспомнила то короткое время после Игр, когда она начала пить с Хеймитчем. Ей хотелось заглушить боль, забыть о том, что она видела, но, очевидно, Китнисс это не нравилось так же сильно, как и Хеймитчу. Хеймитч щелкнул языком. — Да, смейся над стариком, сколько хочешь. О, подросток, нянчащийся с мужчиной сорока лет, — забавно, я знаю. Китнисс скрестила руки. — Я не это имела в виду. Я согласна. Её раздражало, что Хеймитч счёл её настолько незрелой. Их взгляды встретились. В темно-серых глазах Хеймитча все еще плескалась искорка, которая, по её мнению, была вызвана тем, что находилось во фляге до того, как она вернулась домой. — Спасибо, Китнисс. Это много значит. Он звучал слишком серьезно, чтобы ей понравиться. Жар на её щеках не утих, когда она отрывисто кивнула и больше ничего не сказала, да и зачем что-то говорить? Что еще можно было сказать? Пока они с Хеймитчем ели в тишине (еще одна привычка, которая прочно вошла в их жизнь — поначалу она думала, что он пришёл присмотреть за ней, убедиться, что она действительно ест и не морит себя голодом, но со временем поняла, что он хочет побыть в компании и, в свою очередь, составить компанию ей), она вспоминала те дни, когда пыталась прибегнуть к его методам заглушения боли, сразу после Игр, когда рана была еще свежа и ей снилась только Рута в её объятиях, в ся жизнь покинула её тело, свет её глаз, шавки, преследующие её и Пита, галлюцинации и боль от укусов следопытов, раненая нога Пита и запах гнили от него. Крики Катона, стрела, впившаяся в его череп, как дар милосердия, трещина в черепе Мирты, Марвел, захлебывающийся своей кровью, лежащая на земле Лиса, с широко открытыми глазами, резня у Рога Изобилия. Тогда Хеймитч и его пьянство имели для неё такой смысл. Особенно после того, как она узнала, что Капитолий сделал с ним после Игр. Выжил бы он в Квартальной бойне, если бы Пита забрали? Она не могла ответить на этот вопрос, более того, её пугал возможный ответ. Конечно, Хеймитч был их наставником, но у Пита не было такого статуса. Он был просто коронованным победителем, и теперь ему предоставлялась прекрасная возможность сидеть дома и ждать, пока один из них — в худшем случае оба — жестоко погибнет от рук деятелей Капитолия. Капитолий наверняка болел бы за неё, Огненную Девушку, одну из половинок звёздных влюблённых. Не было ничего более трагичного, чем то, что они с Питом вопреки всему однажды остались на Арене, а потом её затянуло обратно. Никто и глазом не моргнул бы на Хеймитча или даже не озаботился бы его судьбой. Он был неудачником во плоти, его создал Сноу, и Хеймитч не стал бы прилагать усилий, чтобы вновь завоевать симпатии Капитолия. Он уже не был тем красивым юношей, что очаровывал на интервью более двадцати лет назад, и рядом с ним не было Пита, который мог бы задобрить его перед капитолийцами. Черт, у неё тоже не было Пита, которая мог бы расположить её к капитолийцам. Она могла представить, как команда Хеймитча и она сама отчаиваются из-за отсутствия у них обоих харизмы. — Ты поймала что-нибудь сегодня? — спросил Хеймитч. Он уже давно покончил со своей тарелкой, а Китнисс все копалась в тушёном мясе. Не «что», а «если». — А ты уверен, что тебе не будет скучно в лесу? — она ответила, не поднимая на него глаз, и услышала, как Хеймитч усмехнулся. — Я верю в твои способности, милая, правда верю. Из-за усталости в теле она вернулась в лес только через неделю. За это время она выходила из дома и гуляла по Деревне Победителей, но в остальном держалась особняком, разве что Хеймитч заглядывал к ней по вечерам и отпивал из своей фляги. Она заметила в нём перемену: по какой-то причине он казался более нервным, чем раньше, когда выпивка обычно успокаивала его. — Иногда я думаю, каково было бы, если бы он был здесь, — пробормотал Хеймитч, пытаясь сбалансировать рукоять своего ножа на ладони. Упоминание о Пите раздражало её, и в какой-то степени она знала, что Хеймитч это понимает. — Мы никогда не узнаем, — сказала Китнисс и посмотрела, как Хеймитч выпивает стакан воды, чтобы заглушить выпивку. Она была не в том настроении, чтобы зацикливаться на прошлом. Если Питу повезет, он поправится. Не было смысла тратить силы на сетования по поводу его состояния: если она сделает это, то словно прорвет плотину, которая непременно затопит её разум. На следующий день она вышла из дома сразу после восхода солнца и стучала в дверь Хеймитча до тех пор, пока он не открыл. — Какого черта? — поприветствовал он её, глядя на неё покрасневшими глазами, волосы были уложены набок, а на щеке всё ещё виднелись следы от подушки. — Я всегда встаю рано, — сказала Китнисс. Хеймитч зевнул. — Дай мне десять минут. Потом я начну одеваться. Пять. Семь. Шесть. Семь. Китнисс вздохнула. — Ладно, —согласилась она, но покачала головой, когда Хеймитч открыл перед ней дверь. Она не собиралась демонстрировать лень, сидя в его доме. Хеймитч закатил глаза (жест, который был для неё незрелым) и снова скрылся в доме. Восемь минут спустя он снова пришел к ней, выглядя уже не таким растрёпанным. Его нож был пристегнут к бедру, и на мгновение Китнисс представила, как он бросает его во время охоты. Забор, не позволяющий людям покидать Двенадцатый, был убран, и хотя она не часто сталкивалась с людьми, это случалось. Обычно она просто игнорировала их, но сегодня надеялась, что лес будет пустым, хотя и не могла представить, что Хеймитч ни с того ни с сего заведет разговор. Они здесь охотились, а не заводили друзей. Её шаги были легче, чем у Хеймитча, когда они продирались сквозь заросли, но он, по крайней мере, молчал. По крайней мере, четыре глаза видят больше, чем два, а Хеймитч был на удивление бдителен. — Мы охотимся за чем-то большим или маленьким? — спросил он, когда они присели за кустом. Голос его был тихим шепотом, и он не смотрел на неё, а увлечённо следил за деревьями. Она давно не видела оленей. Возможно, присутствие других охотников отпугивало их, когда раньше лишь немногие осмеливались выходить за ограду. — Тетерев, — ответила она и приложила палец к губам, хотя он молчал. Они оказались рядом друг с другом, почти слишком близко, и ей показалось, что она чувствует запах Хеймитча — точнее, отсутствие запаха виски. Она так привыкла к нему, что его отсутствие отвлекало её. Это было не так уж далеко от того места, где она подстрелила тетерева на прошлой неделе. Было бы логично, если бы их здесь было больше. Свет падал между ветвями, освещая любую потенциальную добычу. В ожидании они почти не двигались, и если она ожидала, что Хеймитч начнет нервничать и проявлять нетерпение, то этого не произошло. Он был сосредоточен, как и она; отвлекался от всех бед мира, в котором страдал, как и она во время охоты. В ожидании они не разговаривали, и Китнисс сразу вспомнились часы, проведенные в лесу с Гейлом, — они трудились, как слаженный механизм, идеальные напарники в охоте. Оставшиеся воспоминания о старом друге обжигали её, а присутствие Хеймитча одновременно успокаивало и усиливало их. Она вспомнила запись интервью из его игр, молодого человека с темными и седыми волосами, мальчика из Шлака, такого же, как Гейл. Как и она. Появление стаи перепелов, шуршащих в подлеске, заставило её вспомнить, зачем она здесь. Она выругалась про себя. Маленькие и быстрые цели. Но у неё был талант охотиться на белок, так что не было причин беспокоиться о птицах меньше индейки, или? Полная тишина вокруг, означавшая, что Хеймитч затаил дыхание и ждет, когда она сделает шаг, что он ждет от неё каких-то действий, означала, что у неё есть повод для беспокойства, на который в обычной ситуации ей было бы наплевать. Стрела уже была в её руке, и она не стала поднимать лишнего шума. Это была не арена, но Китнисс все равно чувствовала себя так, словно находилась в центре представления, которое она сама себе навязала, а Хеймитч — единственный зритель, не сводящий с неё глаз. Она наполовину ожидала, что он одарит её своей типичной витиеватой ухмылкой, которая без слов говорила: «Покажи мне лучшее, на что ты способна». И она так и сделала. Она натянула стрелу и прицелилась. Сфокусировалась на самом крупном перепеле в четырехстах футах от них. Выдохнула. Отпустила. Стрела пронзила теплый летний воздух и ушла в пустоту. Перепёлка и её стая взволнованно зачирикали, захлопали крыльями, в панике разбежались и исчезли. Хеймитч вздохнул. В его серых глазах читалось искреннее сочувствие, когда он протянул руку, чтобы коснуться её плеча. — В следующий раз, милая, я уверен в этом. А затем он наклонился и поцеловал её в щеку. Китнисс замерла на месте, словно по её телу прошёл электрический ток, когда его губы, сухие и потрескавшиеся, коснулись ее лица. Она вспомнила, как в последний раз целовалась с кем-то в лесу — целую вечность, целую жизнь назад. Она даже не была уверена, была ли это действительно она или кто-то другой, кто влез ей под кожу после первых Игр и управлял ею, словно воздушным. Но всё было примерно так же, как и сейчас: она делала это потому, что ей так хотелось, и не задумывалась о возможных последствиях. Но сейчас все было иначе: она вдруг оказалась здесь, жаждала, надеялась, что Хеймитч будет смелым, дерзким, как Гейл, и у неё появится шанс попробовать его как следует, без привкуса виски на губах.