Ладно, большинство людей кричат в этот момент

Острые предметы детям не игрушки — это всем известно. А вот оставлять подростков с заряженными арбалетами одних — было самой ужасной ошибкой Директора. И если этим кадетам сказать, что они — худший класс в истории, они даже не будут это заявление оспаривать. А всё началось с того, что кому-то не понравилось стоять рядом с другим. И если личные перепалки с жуткими шутками были нормой, то то, что кадетов затянуло в спор о социальных классах, было выходящим из ряда вон. В итоге, причастными были каждый: и правый, и несогласный, и похуист. Тут уже не выбирали, кому надавать пизды — виноваты были все. И как только над головами пролетела первая стрела, началась реальная война. Тренировка меткости превратилась в проверку доспехов на прочность. С огромной скоростью мимо лиц проносились свистящие стрелы, острыми наконечниками впиваясь в стены и застревая в полу. На пол падали шлемы, срывались с креплений латы, но это было не намёком оставить распри, а лишь действие, подстегнувшее остальных совершать более серьёзные наступления. Кадеты начали кричать. Кого-то сбивали с ног другие ученики, по ним же дальше продолжали бежать, втаптывая упавших в кафель. Кричали те, кому пробили наручи, и свистящие стрелы окровавлевали одежду. — Бал, берегись! — рыцарь слышит сбоку истошный крик Голденлойна и не успевает глазом моргнуть, как мимо него пролетает арбалет, в последнюю секунду сбивая стрелу, готовую пронзить его череп насквозь. Не в силах отойти от шока, Болдхарт лишь кивком благодарит парня и тут же оборачивается, вновь обороняясь. И вовремя — ещё одна стрела пролетает у его носа, и Бал её успешно отбивает своим арбалетом. Всё происходит так быстро, что он не успевает опомниться, как Амброзиус вырастает перед ним стеной, а через секунду в голос кричит от боли и падает ему на руки. Болдхарт вмиг роняет оружие, ловя парня и аккуратно опуская того на пол. Голденлойна всего накрывает паника, когда он видит, что из правого бедра, чуть выше колена, где место не защищено бронёй, торчит одна из тех стрел. В глазах Амброзиуса таится страх и та боль, которую Баллистер хочет забрать себе. А потом он оборачивается и видит за собой Тодда с поднятым в руках арбалетом, и ему всё становится предельно ясно. Кажется, только сейчас все опомнились и вмиг прекратили свою тупую войну. Сколько жертв должно понести королевство, чтобы дети из разных семей перестали собачиться из-за своих родословных? Баллистер слышит пыхтение за спиной, оборачивается и видит, что Амброзиус отползает от него. Он не может оторвать взгляда от собственной раны, а его сил не хватает, чтобы сделать, как он хочет — подняться и убежать от сюда. Откуда взялось это иррациональное и несвойственное ему желание, он не знает. Он стонет сквозь зубы от боли, и это самое ужасное, что когда-либо слышал Болдхарт. Ему невыносимо видеть своего парня таким разбитым. Он опускается перед ним, желая помочь, но золотой рыцарь совсем не способствует этому, а лишь мешает своими резкими движениями. — Ты можешь успокоиться? — вымученно просит Баллистер, на что получает ещё одно недовольное шипение. — Это больно вообще-то! — едва ли не кричит ему в ответ Голденлойн, подтягивая ногу ближе к себе. Его бедро снова пронзает острой вспышкой боли, от чего тот в голос скулит, чуть ли не достигая ультразвука. По крайней мере, так казалось Балу, чьи уши заложило от его крика. «Глорет, за что мне такое счастье?» — устало думает Болдхарт. И хорошо, что не озвучил вслух — вид Амброзиуса ясно даёт понять, что тот не рад ничего слышать против. — Верю, — вздыхает он и перехватывает правое колено парня, фиксируя и не позволяя сдвинуться с места, — но ты так весь Институт на уши поднимешь, если продолжишь елозить. Кажется, подействовало, и Голденлойн перестал вырываться. Но его выдержки хватило только на пару секунд, и стоило Баллистеру придвинуться ближе, как тот снова задёргался. — Бал, — тяжело выдыхает он, внимательно следя за тем, как с предельной осторожностью его парень отыскивает на латах крепления набедренника и медленно, боясь причинить боль, снимает его с ноги, откидывая в сторону. — Что? — он поднимает взгляд на Амброзиуса и готов поверить, что, будь они в мультфильме, у того в глазах были бы сердечки. Ну или искорки, смотря, как воспринимать его пристальный и жадный взгляд. Баллистер усмехается своим мыслям и опускает голову, лишь бы больше не смотреть на парня. Возраст сыграет с ним злую шутку, он в этом уверен, но не может отрицать, что, в какой-то мере, это было даже приятно. Стараясь хоть как-то отвлечься, он прислушивается к окружению, пока его руки методично расправляют стёганку на чужом колене. Где-то в стороне слышен звон доспехов, чьи-то злые перешёптывания о тренировках и недовольные жалобы на весь мир. Что же, они сами виноваты, что устроили перестрелку в Институте. Чем они только думали, когда решили, что это неплохая идея решить коллективный срач — неизвестно. И кто первый достал оружие уже не выяснить, очевидно было, что по шапке получат все. Недолго он продержался не смотря на Амброзиуса. Баллистеру жизненно необходимо было вновь его видеть. Тот, не сводя глаз, всё это время наблюдал за каждым его действием, кажется, не отдавая себе отчёта, как он сложно при этом выглядит. И Болдхарту очень хочется узнать, что же сейчас в его голове. Он подползает чуть ближе к нему и, немного сгибая в колене, опускает его ногу себе на бедра. Так-то лучше, думает он, когда ему стало легче рассматривать рану парня. Но не успел он даже прикоснуться, чтобы, наконец, избавить того от стрелы и как следует перевязать повреждение, как Амброзиус выхватывает ногу и отползает назад. А в глазах его неведанный страх. — Верни на место! — отчеканивает Баллистер, но парень только больше отдаляется от него. Болдхарт думает, что тот в ту же секунду бы убежал, если б мог. Амброзиус смотрит на него умоляющими глазами и руками за спиной ищет опору. — Н-не надо, пожалуйста, — просит он. Баллистер замечает, как дыхание парня тяжелеет, а его грудная клетка всё чаще и резче поднимается, словно Голденлойн задыхается и не может насытиться кислородом. Что-то обдумывая в своей голове, Болдхарт прекращает попытки его останавливать и складывает потянувшиеся было к парню руки на своих коленях. Он пытается что-то анализировать и приходит к выводу, что этот парень скоро сведёт его с ума. Но ему кажется, что он догадался, что волнует Амброзиуса. В голове созревает план, и от мысли о нём на лице непроизвольно появляется довольная ухмылка. Он понял, как усмирить своего зверя. Баллистер проводит пятернёй по волосам и, не вставая, движется к парню. Тот пытается увильнуть, глазами ища пути отступления, но Болдхарт не даёт ему времени опомниться и обхватывает руками его колени, мгновенно фиксируя на месте. Амброзиус, наконец-таки, поднимает взгляд и встречается с хитрыми глазами своего парня. Но тот быстро прячет их за дрожащими ресницами, чуть наклоняет голову в бок и приближается всё ближе и ближе, пока Амброзиус не начинает чувствовать его дыхание на своей щеке. И тогда ему срывает крышу. Голденлойн касается губ парня своими, затягивая его в поцелуй. И если поначалу он был осторожным и предупредительным, то как только Баллистер дал ему зелёный свет, опустив своё колено ему на левое бедро и приблизившись вплотную так, что их доспехи негромко прозвенели от соприкосновения, Амброзиус вмиг забыл о боли и о том, что они не одни в помещении. Он целовал Бала так жадно, словно тот растворится, если остановиться. Он сминал его губы, срывая с них тихие стоны, проводил кончиком языка по чужому нёбу, зная, как тому это нравится. Сердцу вмиг стало тесно в клетке, и оно так быстро билось, будто желало её пробить. Они оба чувствовали этот внутренний жар, окутавший их тела, и даже Бал, чьим решением было расслабить партнёра, едва не потерял над собой контроль. Он чувствовал, что Амброзиуса пробирает дрожь и всё его тело сводит от желания, когда тот приподнялся от пола и прижался к нему грудью. И как только Баллистер ощутил знакомые руки на затылке и спине, он понял, что победил. Его план был прост и от этого гениален. Он не удержался от лёгкой усмешки. И хоть отпускать Амброзиуса было сложно, Болдхарт разорвал поцелуй, коротко чмокнул парня в щёку и отстранился. Он не смог сдержать смех, когда увидел каким недовольным и шутливо обиженным сделалось лицо парня. Но вскоре он тоже улыбнулся и даже смущённо опустил голову. — Ну что, успокоился, Амби? — самодовольно спросил Баллистер, едва только успел выровнять дыхание. А сердце его так и продолжало бешено стучать. В ответ Голденлойн удостоил его негромким угуканьем, а когда поднял взгляд в его глазах можно было увидеть игривые искры. Это был их личный момент… Упс, они забыли, что они были не одни… — Фу-у-у! — где-то сбоку раздался мерзкий брезгливый голос Тодда, весь сквозящий нескрываемым отвращением. И Баллистер от него уже честно устал. Подавив в себе измученный вздох и желание прописать леща, он медленно развернулся, криво улыбнувшись. — Что, Тодд, тоже хочешь, чтоб тебя поцеловали? Ну так иди сюда! — для убедительности Болдхарт даже начал подниматься. — Глорет, избавь меня от этого! — пренебрежительно выкрикнул Суреблейд и сморщился так, словно ему дерьмо в обед подмешали. Ну серьёзно! Закатив с этого глаза, готовый даже лишиться зрения, чтоб только не видеть этого рыцаря, Баллистер вернулся обратно и наткнулся на ошарашенный взгляд Голденлойна. Кажется, им двоим вскоре понадобятся успокоительные. — Расслабься, золотой мальчик, я люблю только тебя. Болдхарт без промедлений принялся за осмотр раны Амброзиуса. Она по-прежнему кровоточила, но вид раненого создавал ощущение, словно тот её не замечал. А может и наоборот, она и есть причина его затуманенного взгляда. Вытащив из отдела доспехов кинжал и отодвинув край нагрудника, Баллистер разрезал низ собственной поддоспешной стёганки, достаточно плотной, чтобы сойти за жгут. Отработанными и слаженными действиями он перевязал кровоток у раны, а позже вынул стрелу из чужого бедра. Не будь они такими глупыми, они могли бы обратиться в больницу, и там всё сделали бы как надо. Но нет, их класс решил пересраться, когда Директор покинула тренировочный зал. А может это и к лучшему. И чтобы не попасться ей на глаза, коллективным решением было разойтись по своим кадетским комнатам. И сегодня их больше никто не трогал. Ну, а завтра пизды получили все.