*
Звонкий смех сотрясает воздух, а с неба сыпятся редкие снежинки, что сразу таят, стоит им коснуться только раскрывшихся нежных бутонов. — Тише! А ну, успокойся! — взволнованно всплёскивает руками Сынмин. Он только-только вырастил первые весенние цветы, а их тут же норовит испортить неугомонный Хёнджин. Пусть его зимнее время прошло, но он так и не научился контролировать свои силы в полной мере, и иногда случаются некоторые погрешности, как лёгкий снегопад в начале марта. Его, Сынмина, марта! Ну ничего, скоро он окрепнет достаточно, чтобы не допустить чужого хозяйничества в своём времени года, а пока… — Да прекрати ты, переморозишь мне все растения! — Сынмин на грани отчаяния, а Хёнджин едва справляется с тем, чтобы взять себя в руки. — Прости-прости, — вытирает тот слёзы, проступившие от смеха. Он даже не помнит, что его так развеселило. — Чего ты так переживаешь? Это же цветы и трава, завянут — ты вырастишь новые. Сынмин на это лишь давится возмущением. Как можно так бесчувственно относиться к чужому труду! Он ведь взращивал их с такой любовью, это у Хёнджина зимой ничего не растёт и не цветёт, вот он и сам такой холодный и бесчувственный. Так Сынмин помнит их знакомство: с первого дня появления мира и времён года, когда они только учились управляться со своими силами, Хёнджин был ему неприятен. Гораздо ближе они сдружились с летним Ёнбоком, пусть иногда трудно справиться с его бесконечным потоком энергии. С осенним Минхо они держались порознь, пусть открытого конфликта у них нет, и их натянутые отношения сохранились сквозь века. Они совсем разные: Сынмин создаёт и взращивает, Ёнбок согревает его растения солнцем, а потом приходит Минхо, и всё вокруг увядает. Иногда Сынмину думается, что зима больше подходит Минхо. Он бы с холодным расчётом выбирал, сколько снега должно выпасть под новый год, чтобы люди могли добраться к семьям и не застрять в метели, а ни за что бы не допустил вышедшей из-под контроля вьюги. Хёнджин какой-то неправильный для зимы — озорной и импульсивный, и зачастую его перепады настроения заканчиваются убийственными морозами или затянувшейся пургой. За временами года приглядывает Чан, что приходит к ним каждый раз, когда очередной цикл заканчивается. Он долгое время учит их управляться с данными им силами, а также вводит ограничения — силы каждого в полной мере раскрываются только в отведённое ему время, и по истечении своего срока им необходимо передавать следующему кольцо. Тот, кто носит его, считается главным временем года, и обладает большей силой. Проходят года, они взрослеют, пусть их лица всегда юны, но нравы несколько меняются. Хёнджин, хоть и остаётся в глазах Сынмина непоседливым ребёнком, гораздо лучше управляется со своими обязанностями, и даже почти не получает выговоров от Чана по окончании года. А ещё намного уважительней относится к другим временам года, и больше не задевает Сынмина или Ёнбока неудачными шуточками. Проходят года, а Сынмин всё чаще задерживает взгляд на острых чертах Хёнджина, когда думает, что тот не видит. Видит. И ловит его взгляд своим, вынуждая каждый раз сбегать, будто пойманного за чем-то постыдным. Так нельзя, Сынмин не должен переживать из-за кого-то, кто Хёнджин, у него на нервной почве листья на деревьях жухнут, а Минхо не может удержаться от едких шуток, не пора ли им меняться местами. Так или иначе, Хёнджин сильно изменился, и теперь, когда каждое его появление не вызывает раздражение, в груди скребётся что-то незнакомое и тихо урчит, стоит Сынмину урвать немного внимания зимнего мальчика. Это странно, от незнакомого чувства хочется бежать, но оно с каждым годом расцветает всё ярче, и Сынмину с ним бороться не под силу. Его метания заканчиваются одним мартовским днём, когда земля ещё укрыта сугробами и даже не подозревает, что близится время пробуждения. Ритуал перехода времён года привычен и понятен, но почему-то приближение Хёнджина отзывается мелкой дрожью по телу. Они оказываются совсем близко, зима встречается с весной, а их руки — друг с другом. Хёнджин неожиданно бережно поднимает его ладонь к лицу и надевает на указательный палец кольцо, после чего касается костяшек пальцев поцелуем. Его руки холодные, а губы и сорвавшееся с них дыхание — тёплые. Сынмин обмирает, мечтая, чтобы Хёнджин никогда больше не выпускал его руки из своих, и эта внезапно промелькнувшая мысль настораживает. Но все глупости выветриваются из головы, стоит Хёнджину поймать его взгляд и, не выпуская его ладони, приблизиться на шаг. — Ты такой красивый, — восторженно выдыхает Хёнджин и смотрит, как завороженный. Любуется. На него, Сынмина, никто так не смотрел, да и не должен был. Любовь — это для людей, им она ни к чему, но впервые хочется не бежать от незнакомой эмоции, а насладиться ей сполна. Мешает только смущение, что заставляет опустить взгляд, но Хёнджин кладёт ладонь на щёку и побуждает вновь посмотреть на себя. Их губы встречаются в первом, полном неловкости, прикосновении. Неуверенном, но полном невинных и чистых, как первый снег, чувств. Любовь должна быть светлой и понятной, как знание того, что днём светит Солнце, а ночью выходит Луна. Сынмин больше не боится своих чувств, а взращивает и оберегает, делясь с Хёнджином. В нём их много и хватит надолго. Теперь каждый год к их ритуалу перехода зимы в весну добавляется ещё одна обязательная часть в виде поцелуя, и от их чистой любви там, где тает снег, расцветают белые подснежники. Теперь это любимые цветы Хёнджина. Он всё горит идеей баловать Сынмина букетами, но тот ругается, чтобы его цветы не рвали попусту. Тогда Хёнджин вместо цветов дарит ему поцелуи, и Сынмин тает от его любви. Да, они совсем разные. Хёнджин — зима с перепадами температур и внезапными вьюгами, но звонким ребячьим смехом и детскими забавами: снежками, снеговиками и обязательным рисованием ангела на снегу. Сынмин — весна, первое цветение и возрождение природы, что также вселяет любовь в сердца людей. Нежный и трепетный, как лепесток розы. Однако это не мешает им быть рядом и рука об руку познавать любовь. С тех пор, как они вместе, весна не бывает засушливой или, наоборот, дождливой, и стоит снегу сойти, земля тут же покрывается зелёным ковром, а деревья вдыхают свежий воздух и тянут к солнцу свежие листья. У их любви есть и обратная сторона — стоит им поцеловаться зимой, так сразу идёт снег. И по идее, им должно быть стыдно за ту метель, что они устроили однажды, увлёкшись друг другом, но им многое сходит с рук. Ведь только Сынмин знает подход к раздосадованному Хёнджину и может предотвратить затяжную метель, и только Хёнджин не даёт весеннему мальчику печалиться, а листьям на деревьях вянуть весной. — Люблю тебя, — шепчет на ухо одним февральским утром Хёнджин, крепче прижимая Сынмина к себе. Признаётся и целует так же, как и делал это сотни раз до и будет тысячи раз после. Потому что их любовь не сменяется как времена года, не увядает вместе с осенней листвой. Она проста и понятна, как знание того, что в реках плавают рыбы, а по небу летают птицы. Сынмин цветёт для Хёнджина, а тот его бережёт от морозов и вьюг, и всё равно, что он и без того не чувствует холода. Только горячие поцелуи на губах. — Всё-всё, не увлекайся, — смеётся Сынмин и отстраняется до того, как с неба посыплется снег. — И я тебя люблю. Хёнджин остаётся довольным ответом и оставляет короткий поцелуй на кончике носа. Они было хотят продолжить свою утреннюю прогулку, как вдруг слышат со стороны леса, вдоль которого они шли, тихий плач. Сердце Сынмина тут же сжимается, и он жалобно смотрит на Хёнджина, что не менее взволнованно всматривается в деревья. — Давай проведаем, что случилось? — тянет Сынмин за рукав в сторону леса.*
— Уже вернулась? Шустро ты. Юна едва успевает зайти за порог, как перед ней вырастает мачеха с тряпкой в руках. Та проходится оценивающим взглядом — вьющиеся волосы выбиваются из-под шапки, рукава куртки и перчатки потемнели от пропитавшей их воды, а щёки исцелованы утренним морозом. — Работа не мудрёная, — шмыгает носом Юна. — Как ты и просила, я заполнила дровник и принесла хворост. Отчитавшись, Юна уводит взгляд и сбрасывает перчатки, чтобы замёрзшими руками расстёгивать пуговицы. Единственное, чего хочется после долгой работы на морозе — так это улечься поближе к печи и позволить ласковому теплу себя убаюкать. Но она даже не успевает стянуть с плеч куртку, как Мачеха грубым рывком за подбородок заставляет её поднять голову и встретиться с грозным взглядом. — Думаешь, я поверю, что ты одна всего за четыре часа сходила до леса и обратно, так ещё и наколола дров? — Мачеха отталкивает Юну словно прокажённую, которой противно касаться. — Опять со своим дурным мальчишкой возилась? Он тебе и помог, да? — Перестань, я ведь не делала ничего плохого. — Ничего плохого, — передразнивает её Мачеха. — По селу давно разговоры ходят, какая ты у меня непутёвая. Сказки он тебе рассказывает. Знаем мы этих торговцев: сегодня тут — завтра там, и везде по девчушке. — Он не такой! — в сердцах вскрикивает Юна и шмыгает носом, сдерживая слёзы обиды. — Обещал вернуться ко мне — вернулся! Я его целых полгода ждала! И вновь ждать буду, ведь он любит меня! — Дурья твоя башка. Впрочем, подрастёшь и поймёшь, какую глупость творила. Слышала, какой наша Принцесса приказ издала? — Покуда мне? — Юна тем временем стягивает куртку. — Говорит, подснежников хочет. Посреди февраля, представь себе! Говорит, мол, устала от снега, так кто весенних цветов ей принесёт до конца месяца, будет золотом с ног до головы одарен. Так вот что, если любит тебя твой непутёвый, пускай найдёт для тебя подснежники, и я, так уж и быть, благословлю вас. Ступай к нему. — Я… — только и успевает вымолвить Юна, как Мачеха пихает ей в руки куртку и выставляет за порог. Февраль в этом году не такой холодный, однако ноги в промокших сапожках быстро замерзают. Юна едва успевает выйти за пределы деревни, прежде чем разрыдаться в голос. Несправедливо! Она всегда выполняет поручения Мачехи, какими бы сложными они не были, старается быть прилежной, но в ответ не получала ни слова благодарности. И всё равно, что не родная. Насколько она знает по слухам от соседей, Мачеха не может иметь детей. Они же и рассказали, что она не её настоящая мать. Пожалела шестилетнюю сироту, у которой вся родня сгорела в пожаре, и взяла в дом воспитывать. Да только полюбить не смогла. Так и выросла Юна в семнадцатилетнюю красавицу, не знавшую тепла и ласки, а год назад ещё влюбилась в сына торговца, когда те приезжали к ним на ярмарку. Так они и видятся мимолётом, стоит гружёным повозкам проезжать мимо их деревни, но она готова ждать. Ведь сердце её наивное, любовь чистая, а у юноши того озорные глаза и заразительный смех, а руки ласковые, объятия тёплые. Только мыслями о друге сердечном она согревается этой зимой. Но как бы сильно Юне не хотелось, поручение Мачехи невыполнимо. Не только потому что подснежники зимой не цветут, так ещё и торговцы, должно быть, уже отбыли в сторону города. Даже поплакаться некому на свою горькую судьбу. Юна уходит всё дальше от деревни в чащу, где усаживается на поваленное дерево и выплакивает непрекращающиеся слёзы. Её рыдания переходят в редкие всхлипы, когда она слышит треск ветки и обмирает, скованная страхом. — Я ведь говорил тебе быть аккуратнее. Кажется, ты напугал её, — слышится мужской голос. — Я был аккуратен! — вторит ему второй. В нескольких метрах от неё стоят двое мужчин в белых одеяниях, увлечённо споря, совершенно не думая, что на них сейчас кто-то смотрит. Они не вызывают страха, скорее, рождают интерес. — Кто вы? Незнакомцы замирают и переглядываются, прежде чем перевести удивлённые взгляды на девушку. — Ты видишь нас? — первым отлепляет язык от нёба Сынмин и походит ближе. — Конечно, также как и вы меня, — странно всё это. Пусть эти мужчины не выглядят опасно, Юна всё равно не может расслабиться в присутствии незнакомцев, и Сынмин, заметив её страх, останавливается, не подходя совсем близко. — Мы тебя не обидим, — выставляет он ладони в примирительном жесте. — Что же заставило тебя плакать, дитя? Юна отводит взгляд, смущаясь своих эмоций. На щеках ещё не высохли дорожки слёз, и ей стыдно, что её застукали незнакомцы за порывом чувств. Отвечать на вопрос она тоже не спешит. — Я — Зима, — представляется Хёнджин и указывает на Сынмина. — А он — Весна, у нас нет причин обижать тебя. — Времена года? — хмыкает Юна, поглядывая недоверчиво то на одного, то на другого. — Глупости, такое только в сказках быть может. — Обычно мы скрыты от людского взора, — Хёнджин присаживается на корточки и смотрит снизу вверх. Юна робко улыбается ему, отпуская настороженность. — Но, видимо, твоя душа невообразима чиста, раз ты можешь видеть нас. Именно поэтому мы хотим помочь тебе. Расскажешь, что случилось? Юна сомневается. Она не сделала ничего такого за всю свою жизнь, чтобы получить возможность попасть в сказку. Её желания не могут претворяться в жизнь по щелчку пальца, ради их исполнений нужно усердно работать. Но Хёнджин смотрит так искренне, что ему хочется довериться. — Увы, помочь мне невозможно, — начинает она. — Мачеха отправила меня искать подснежники, да как я их найду? До весны они не расцветут. — Зачем ей подснежники зимой? — присаживается на другой конец поваленного дерева Сынмин. — Затем, что это указ Принцессы. Мачеха отправила за цветами, однако я знаю, что вернусь к вечеру ни с чем. Она иногда бывает суровой, но я знаю, что поворчит и успокоится. Только вот пообещала она мне, что если я принесу подснежники, то она благословит меня и моего возлюбленного, а без этого нам её доброго слова не видать. На последних словах Юна сдерживается, чтобы горько не разрыдаться, хотя, казалось бы, все слёзы уже выплаканы. Но мысль о милом режет ножом по сердцу. Не видать её любви одобрения. Хёнджин с Сынмином озадаченно переглядываются. Даже для них такое требование за гранью возможного. — Вот что мы тебе скажем — не печалься сильно и возвращайся домой, — поднимается на ноги Хёнджин. — Мы подумаем, как тебе помочь. Возвращайся завтра в это же место после полудня за подснежниками. В юном сердце загорается слабая надежда. Неужели ей правда помогут? Юна спешит поубавить пыл: вдруг над ней сейчас жестоко насмехаются? — Если вы правда сможете, то я буду безмерно вам благодарна, — она поочерёдно кланяется временам года, что рождает на губах Хёнджина улыбку, и он накидывает на плечи Юны свою белоснежную накидку, расшитую драгоценными камнями. Ткань тяжёлая, но приятно давит на плечи и окутывает теплом. Даже ногам становится сухо. Магия, не иначе. — Ступай домой и больше не мёрзни, — Сынмин берёт под руку Хёнджина и уводит из лесу. — Спасибо Вам! — кричит Юна вслед и спешит домой. На душе такая лёгкость, ну точно колдовство. Настроение не портит даже Мачеха, что, едва завидев падчерицу на пороге, хватается за сердце. Откуда она могла достать такое одеяние? Не иначе обокрала кого! — Милый подарил, — краснеет щеками Юна. — И подснежники он мне найдёт, вот увидишь.*
— Как ты себе представляешь подснежники в феврале? — нервно спрашивает Сынмин уже вечером, когда они укладываются отдохнуть на вытоптанной поляне вокруг костра. — Мне это не под силу в чужое время года. Хёнджин сам не свой: покусывает ноготь на большом пальце, а с неба сыплется мелкий снег. — Поторопился я с ответом, — тяжко вздыхает он. — Но мне так хотелось ей помочь! Если пообещал, то должен что-то придумать. Может, обратиться к Чану? — Чан будет против нарушения цикла. — Ты всегда такой серьёзный, — Хёнджин на грани отчаяния. Ему позарез нужны цветы до завтра. Он даже жмурится, прислушиваясь к силам внутри, и сжимает кулаки от того, с какими усилиями он взывает к ростам в земле, прося их пробиться. Он не знает, как работает сила Сынмина, но пытается сделать что-то осознанно. Старается, пока Сынмин не хватает его за плечи и не встряхивает, вынуждая открыть глаза. Никаких цветов, только редкие снежинки сыпятся с неба. — А ты? — не сдается Хёнджин. — Сможешь? Попробуй, пожалуйста. Сынмин не уверен, однако не может отказать Хёнджину. Взывает к спящим силам, но внутри глухо. Бесполезно. Пока главенствует Хёнджин, ему запрещено колдовать, как бы он не старался. Но Хёнджин упёртый, не может сдаться просто так. И не страшно наказание за нарушение цикла — перед Чаном он как-нибудь объяснится. Потому он тянет ладонь Сынмина к лицу и, оставив на тыльной стороне поцелуй, одевает на указательный палец кольцо. — Ты с ума сошёл? — ошарашенно выдыхает Сынмин. Их лица оказываются так близко, что дыхание Хёнджина оседает на его губах. Лёгкая дрожь охватывает тело, но вовсе не из-за холода или предвкушения предстоящего поцелуя, а из-за страха. Он никогда не нарушал правила, всегда старался выполнять свои обязанности с любовью и старанием. То, что они сейчас делают осознанно, на грани преступления. — Постарайся, чтобы эта глупость не была даром, пожалуйста, хотя бы для меня. Вместо ответа Сынмин прикрывает глаза, отвечая на поцелуй. Он такой глупый и такой отчаянно влюблённый, но его греет мысль, что они поступают по совести, а не по правилам. Ведь в помощи людям нет ничего плохого. Внутри что-то неуверенно клокочет, просыпаясь ото сна, и Сынмин взывает вновь к своим силам, слыша слабый отклик. Они остраняются, но вокруг по-прежнему никакой зелени, только мелкий снег идёт. Хёнджин не смог себя сдерживать. — Я чувствую, что мои силы просыпаются, но… — Сынмин опускает взгляд. — Но они слишком слабы, чтобы что-то получилось. Прости. Хёнджин одаривает его нежным взглядом, коснувшись щеки. Его переполняет любовь, и так не хочется, чтобы Сынмин грустил из-за него. Они близки к успеху, просто… просто Сынмину нужен более яркий всплеск эмоций. — Всё хорошо, — Хёнджин прижимает его ближе и коротко целует в щёку. — Давай попробуем ещё? Сынмин кивает в ответ. В этот раз они не торопятся, Хёнджин трепетно сминает чужие губы, ласково царапая затылок. Сынмин млеет под нехитрыми ласками и совсем расслабляется, когда с его плеч скользит меховая накидка. Тело всё ещё прикрыто тонкой тканью рубахи, но через неё отчётливо ощущаются скользящие по плечам ладони. Поцелуи перемещаются на шею, и Сынмин тихо выдыхает, наклоняя голову для лучшего доступа. Губы неуверенно касаются ключицы, скользя по бархатной коже, и это ощущается так… хорошо. Хёнджин укладывает Сынмина на мягкий мех накидки и тянет с плеч рубаху. Им известно о человеческой близости, однако они ни разу не заходили дальше поцелуев. Им просто было хорошо рядом друг с другом, и физический контакт был приятным дополнением. Однако сейчас Хёнджин скользит взглядом по груди такого открытого перед ним Сынмина и не понимает, как не испытывал этой тяги раньше. Хочется быть ближе, узнать, насколько бархатна его кожа и красивы его стоны. Хочется занежить руками, чтобы он задыхался от восторга. Руки едва не дрожат от желания прикоснуться. Нет причин, чтобы отказывать себе в удовольствии кончиками пальцев провести по вмиг втянувшемуся животу вверх, к плечам, и также медленно проскользить обратно. Сынмин смущается заинтересованного взгляда и отворачивается, а Хёнджин тем временем тянет с него остатки одежды. — Всё хорошо, — склоняется Хёнджин и целует в уголок губ. — Ты очень красив, не стесняйся. Сынмин утягивает его в поцелуй и окончательно расслабляется, не думая о своей наготе как о чём-то постыдном. Руки Хёнджина заботливо оглаживают, щекочут рёбра, поцелуями он спускается ко впалому животу, наслаждаясь чувственными приглушенными стонами. Сынмин не ожидал, что его кожа чувствительна и жадна к прикосновениям настолько, что он не удерживает себя на месте и гнётся навстречу рукам. Хоть бы не отстранялся, не тогда, когда внутри разгорается незнакомый пожар. Хёнджин откровенно наслаждается реакцией Сынмина, изучает его тело и ищет более чувствительные точки, прикосновения к которым заставляют стоны срываться на жалостливые всхлипы. Хочется большего. Интересно, насколько хорошо он может сделать. Взгляд опускается к аккуратному члену, что уже прижимается к животу. Движимый интересом, Хёнджин проводит кончиками пальцев от основания, чуть потирая головку, и Сынмин распахивает губы в немом стоне, поджимая ноги. — Тш, — Хёнджин целует коленку и упокаивающе поглаживает бедро. — Это не стыдно. Тебе ведь хорошо? Сынмин кивает и расслабляется вновь, и в этот момент что-то внутри Хёнджина щёлкает и затапливает до краёв невиданной нежностью и любовью. Сынмин доверяет ему и его рукам, позволяет познакомить с доселе неизвестным удовольствием и борется с волнением. Потому что любит и знает, что Хёнджин позаботится о нём. И он хочет, так хочет подарить Сынмину всю любовь этого мира. Показать, что он, созданный замораживать всё вокруг, умеет дарить тепло и заботу. Его сердце также умеет трепетать от любой близости, да даже от робких взглядов из-под дрожащих ресниц. Сынмин дрожит, но теперь точно от возбуждения, что гуляет по телу. Хёнджин наклоняется и, придерживая член у основания, аккуратно накрывает губами головку, скользя по ней языком. Ощущения странные, но Сынмин срывается на первый звучный стон, и после этого останавливаться не хочется. Прикрыв глаза, Хёнджин опускается до середины, не может дальше, и перехватывает Сынмина под бёдра, когда тот хочет выгнуться. Кажется, что это попытка сбежать от незнакомых прикосновений, но нет, Сынмин успокаивается и опускает ладонь на затылок Хёнджина, ласково поглаживая. Его разрывает от эмоций, и он рад, что Хёнджину не видно внезапных слёз. Слишком много всего, но так приятно, что хочется зайти дальше. Губы плотно скользят вверх, чтобы вновь опуститься к середине, и Сынмин не сдерживает прерывистых стонов, чувствуя, что напряжение сгущается внизу живота. Хёнджин не торопится и не пытается взять глубже, действует аккуратно и помогает рукой. Сынмина хватает ненадолго — Хёнджин отрывается и скользит по основанию сжатой ладонью, доводя до разрядки. Хёнджин с неприкрытым восторгом следит за тем, как Сынмина прошибает удовольствием, как его тело наконец расслабляется, наполненное воздушной негой. А вокруг них прямо сквозь снег пробиваются травинки и бутоны ещё нераскрывшихся цветов. Подумать только — их любви так много, что её хватило для пробуждения природы. — Я так люблю тебя, — шепчет Хёнджин, когда ложится на бок и прижимает Сынмина к себе, поглаживая острые лопатки. Холода они не чувствуют, но почему-то сейчас кажется таким важным согреть и занежить его в объятиях. — Я тебя тоже, но это не отменяет того факта, что ты пользуешься своим влиянием для меня, вынуждая нарушать правила. Нажалуюсь на тебя на ежегодном собрании. Выходит совсем безобидно, что Хёнджин лишь посмеивается и прижимает крепче. — Скажу Чану, что рядом с тобой совсем теряю голову. И не вижу ничего страшного в том, что весна наступила на пару недель раньше. Кажется, до Сынмина только доходит. — Весна наступила…*
Юна бежит по расцветающим полям, прижимая к груди охапку подснежников. Снег ещё лежит тонкими покровами, но уже не может удержать молодой зелени, стремительно стремящейся к солнцу. Грудь на вздохе наполняется свежим морозным ароматом, и это так хорошо, так сказочно. Мачеха выходит за порог и хватается за сердце, наблюдая, как на глазах расцветает сад во дворе. Юна останавливается у порога, запыхавшаяся, и не может удержать счастливой улыбки. — Матушка, расцвели подснежники! — с этими словами она протягивает охапку цветов. Мачеха так и стоит ошарашенная, а в глазах собираются слёзы, которые она быстро смахивает. Это первый раз, когда к ней так обращаются. Впрочем, она быстро меняется в лице, нахмурившись. Юна, опешив, отшагивает назад и прижимает подснежники к груди. — Что за колдовство? Где достала? А ну, веди, показывай. — Их там больше нет, я все срезала, — тушуется Юна. — Ты велела принести подснежники, я принесла. Теперь ты… благословишь нас? — Ах вот оно что! Сначала накидка, теперь подснежники. Мальчишка твой колдун? Отвечай! — Не колдун он! Щёку обжигает пощёчина. Юна накрывает ладонью место удара и сдерживается, чтобы не заплакать. Неужели за всё, что она сделала, она заслуживает этого? Она ни разу не обманывала Мачеху, всегда была прилежной и послушной. Но никогда не была достаточно хорошей, чтобы заслужить немного любви. — Некогда мне с тобой сейчас разбираться — подснежники завянут. Но как вернусь, то обязательно добьюсь правды, и очень надеюсь, что ты передумаешь меня обманывать. Мачеха собирается в спешке, однако не забывает накинуть свой лучший платок и туфли вместо сапог. Как-никак она собирается на прием к Принцессе, нужно соответствовать! Юна молчаливо укладывает подснежники в корзину, за всё время ни разу не подняв голову. На плечи давит осуждение, не хочется сталкиваться с недовольным взглядом. Мачеха задерживается на пороге, а так хочется, чтобы она поскорей ушла. И не видела душащие цепкими пальцами слёзы. — Ужин можешь не готовить, куплю что-нибудь на базаре. Её голос смягчается, перед уходом даже проводит ладонью по волосам, но рука её совсем не ласковая — мозолистая, тяжёлая. Не созданная, чтобы дарить любовь. Стоит двери захлопнуться, как Юна уходит в свою комнату и садится на кровать, изредка утирая текущие градом слёзы. Хочется остановиться, не жалеть себя, но она ничего не может поделать. Родители учили быть смиренной, Мачеха ругала за непослушание, а соседи укоризненно качали головой, когда слышали рассказы о непутёвой Падчерице. Юна всю жизнь была скромна, не просила больше положенного. Разве что сердце просило тепла и ласки. Но оно такое, строптивой, не поддаётся уговорам. Стекло в окне сотрясает тихий стук, от которого Юна вздрагивает. Страшно, она ведь ещё и одна в доме — кто мог заявиться в гости. Крадучись подойдя к окну, она заглядывает во двор и на радостях срывается к двери. — Чонин! — она с разбегу бросается в объятия и тут же сжимает крепче, боясь, что ей снится самый сладкий сон. — Ты плакала, что случилось? — юноша ласково перебирает волосы, однако в его голосе сквозит беспокойство. Юна неохотно отстраняется, чтобы взглянуть в глаза, но плечи сжимает крепко. — Ничего такого, просто Мачеха. Но она не дома, нас не увидят. Чонин ласково улыбается ей, смотрит со всей нежностью, что в нём таится и не умещается, и целует в макушку. А после присаживается на колени и берет ладони Юны в свои, отчего та начинает переживать. — Я знаю, что прошу многого, но я пришёл не просто так. Мой отец собирается отправиться на юга, и мы долго не вернёмся в эти земли… — Как же так… — казалось, что все слёзы уже выплаканы, но вот внутри всё сжимается от приближающейся паники. Её любовь, единственная радость в жизни, собирается покинуть её? — На югах хорошо, там всегда зелено и тепло. Но без тебя мне будет пусто и холодно, и я просил отца об одном: чтобы ты поехала с нами. Конечно, такое путешествие не из лёгких, да и не каждому подойдёт жизнь в дороге, но могу ли я просить тебя отправиться со мной? — Ты шутишь? Секундная радость сменяется страхом. А как же Мачеха? Будет ли она грустить по ней или забудет быстро? Юну учили быть послушной и смиренной, хорошей дочерью для неродной Матери. А её строптивое сердце выбирает свободу. — Я согласна. Лицо Чонина озаряет счастье, он тут же вскакивает на ноги, чтобы крепче прижать к себе Юну. — Тогда поспешим же! Мы отправляемся через два часа. Ничего не бери: всё, что понадобится, я куплю тебе в ближайшем городе. Юна на секунду смущается его энтузиазма, однако, когда Чонин крепко берёт её под руку и уводит за собой, все волнения и печали остаются позади, в хижине на окраине деревни, где всегда царит уныние и печаль. А они бегут бегут через зеленеющие поля туда, где всегда лето и тепло. Туда, где их любовь будет расцветать с каждым годом всё сильней, как цветы весной. А подснежники превращаются в колючки, отчего вся королевская свита взрывается хохотом, стоит Мачехе откинуть с корзины платок.