январь, 14
Ханамаки устал таскаться по собеседованиям. Вот и решил рвануть в Турцию на последние деньги. Снова Токио — неоновый и чужой, будто город совсем не соскучился по Ханамаки. В какой момент всё пошло не так? Почему Ханамаки не получил никакого знака свыше, как это бывает в фильмах? Разбитая чашка или пересоленный суп; пятно на воротнике или смерть любимого персонажа в сериале; оторвавшаяся от рубашки пуговица или сломанный пылесос. Может, череда неудачных собеседований и является тем самым заветным знаком? Ханамаки не знает уже, что делать дальше в этой жизни. Она такая несуразная. Срочно нужно в другую. — Не замёрз? Подождал бы внутри, — Тендо забирает у Ханамаки чемоданы. — Ушивака точно не против того, что я у него поселюсь на ближайшие пару недель? Зима в этому году суровая: к минусовой температуре прибавился сильный ветер. Всё в снегу, который, кажется, даже ночью готов ослепить каждого, кто посмеет в него вглядеться. Неуютно, до каждой фаланги. — Хватит, — Тендо с силой захлопывает багажник старого ниссана. — Вакатоши только рад. — Честно? — Ханамаки поправляет сползший с плеча шарф, осторожно шагает до двери переднего сиденья. — Что-то я как-то… — Вместо арендной платы атакуй Вакатоши вниманием, — предлагает Тендо. — Пей свежевыжатый апельсиновый, которым он будет тебя угощать каждое утро. Может, повезёт, и вы посадите вместе огурцы. — Погода в самый раз, — бубнит Ханамаки, устраиваясь на переднем рядом с Тендо. Тот заводит мотор, но не торопится отъезжать. — Ещё советы? — Перестань называть его Ушивакой. Делай вид, будто не знаешь, кто такой этот Ойкава Тоору из Аргентины. — Ойкава Тоору родился и вырос в Мияги, — оскорбляется Ханамаки. — Понял, короче. Не ковырять старые раны. — Свежие тоже. Так, дальше. Дай подумать. — Мыслительный процесс у тебя никак не вяжется с вождением? Хочешь, я сяду за руль? — Ты какой-то ворчливый стал, — жалуется Тендо. — Что такое? — Ничего особенного. Я остался без работы, без денег, без квартиры. А, ещё мои кредитки передавали привет. — Скучаю по тем временам, когда ты просто существовал рядом и не пользовался мозгами, — Тендо, наконец, выезжает на трассу. — Семи должен быть в Брюсселе как раз в конце января, можешь переехать ко мне после этого. — Мне нужно что-то своё, — не соглашается Ханамаки. Вообще-то, следует прямо сейчас расцеловать Сатори руки за невероятную поддержку. Так уж получилось, что Ханамаки ценит в людях только поступки — и Тендо оказался именно тем, кто делает куда больше, чем говорит. А болтает он без умолку. Перспектива таскаться кругами от одного знакомого до другого совсем не прельщает. Свои жалкие сбережения Ханамаки планирует оставить хотя бы на продукты. Папа, конечно, поможет опять — будет ворчать, звать домой, отшучиваться, скандалить, в конце концов, но отправит деньги. Такой у них ритуал — старшему Ханамаки, скорее всего, легче призвать дьявола вместо собственного сына. Главное, он соглашается время от времени финансировать Такахиро. Хоть какая-то зона комфорта в этой жизни. О лучших родителях Ханамаки не мог мечтать — обеспечивают его, двадцатипятилетнего неудачника, не пугаются выбора Ханамаки, который в области сексуальных предпочтений пал на мужчин. Кудрявых и успешных, желательно. В качестве отличного примера можно привести Сакусу Киёми — просто тот, к огромному сожалению Ханамаки, давно уже занят. Ладно. Ханамаки остается надеяться, что до огурцов у них с Ушивакой так и не дойдёт. — Сегодня у Вакатоши гости, — предупреждает Тендо. — Куроо Тетсуро, патологоанатом по профессии и заноза в заднице по жизни. — Весело, — Ханамаки даже не пытается выдавить улыбку. Гостей ему не хватало. — Ещё кто-то? — Матсукава Иссей, — Тендо продолжает вещать. — Если ничего не путаю, инженер по контролю качества мобильных приложений в BitWallet. В целом, хороший парень. Мы не особо близки. — Как там у него по деньгам? Смогу пристроиться? — Кажется, он не по мальчикам, — смеётся Тендо. — Это легко исправить. Ханамаки, конечно, шутит. Ему бы просто пережить эту зиму, сейчас не до отношений. Уж тем более, не до того, чтобы добиваться кого-то или чего-то. Дорогу до Ушиваки Ханамаки не запоминает — Тендо даёт возможность немного поспать после перелёта, не пытается грузить разговорами. То ли город плывёт мимо них, то ли это они — в омуте из фонарей, из перебегающих на красный пешеходов, из закусочных со стертыми вывесками, из деревьев, которые в какой-то момент превращаются в океан и уносят Ханамаки к родителям, в детство на Окинаве. Ханамаки холодно. Он просыпается резко, хватая ртом воздух, как от панической атаки, которая не повторялась с июня. Будит его, оказывается, тяжелая ладонь Сатори, примостившаяся прямо на левой щеке. Ханамаки отбивается, массирует переносицу. — Приехали, значит, — хрипит он. — В таком виде тебе Матсукаву Иссея не покорить, — Тендо присвистывает. — Что там под курткой? Хотя бы не бабушкин вязаный свитер? — Он самый, — Ханамаки дёргается, тут же выпрыгивает из автомобиля. Ему бы добиться расположения Ушиваки. Кошелёк Матсукавы Иссея на настоящем этапе не играет значительной роли. Ушивака, любитель огородов, живёт почему-то на шестнадцатом этаже. Интересно, а растениям легко выживать на такой высоте? Ханамаки в этом смысле совершенно необразованный. Остается надеяться, что для Ушиваки такая глупость не станет решающим фактором. — Хорошая новостройка, — хвалит Тендо с призмы инженера-строителя. — Ты, кстати, что-нибудь привез из Турции? — Типа магнитов для холодильника? — Ханамаки выносит чемоданы из лифта. — Типа рахат-лукума, — подсказывает Тендо. — Из съедобного у меня с собой только турецкая пахлава. Для Ушиваки я её и покупал. — Для Вакатоши. — Ладно-ладно. Стучаться будем? Тендо почти уничтожает кнопку звонка, пока дверь, наконец, не отпирают. — Ханамаки Такахиро, — хитрый прищур, улыбка во все тридцать два. — Я тут гадал, как ты выглядишь. У Вакатоши даже нет твоей фотографии. Стоящий напротив неощутимо выше Ханамаки, на каких-то два-три сантиметра, наверное. Острые черты лица, спортивное телосложение, которое не скрывают даже свободные штаны и толстовка. Весьма привлекательный, просто не совсем того типажа, о котором Ханамаки стал бы мечтать. Почему-то со всеми Ханамаки знакомится именно под таким углом — расценивая нового человека в своей жизни как потенциального сексуального партнёра. Остаётся надеяться, что это не Матсукава Иссей. В целом, отдающая недиагностированным сумасшествием улыбка говорит о том, что на пороге стоит именно Куроо Тетсуро. — Пропустишь? — Тендо проталкивается в коридор с одним из чемоданов, жестом зовёт Ханамаки за собой. — Не обращай внимания, я предупреждал насчёт Куроо. — Снова заговоры, — Куроо театрально прячет лицо в ладонях. — Из-за Тендо ты теперь будешь думать, что я какой-нибудь клоун? — Нет-нет, слышал, ты собираешься возиться с мертвецами, — Ханамаки разувается, передает Куроо шарф и пуховик. — Когда-нибудь мы все окажемся на твоём столе. Квартира у Вакатоши большая и светлая: мебели мало, зато ожидаемо много растений. Чистота безупречная, даже стыдно сюда заселяться — Ханамаки, зная себя, обязательно что-нибудь запачкает. Тендо провожает Ханамаки в его будущее жилище — комната с выходом на балкон, встроенный шкаф на всю стену, односпальная кровать, белый икеевский стул. Ханамаки, если честно, жил бы в этой коробке до конца своих дней. Ради такого можно давиться свежевыжатым соком и сажать огурцы. Сам хозяин квартиры приходит чуть позже — с набитыми продуктами бумажными пакетами в обеих руках. Вакатоши такой же, каким Ханамаки видел его еще позапрошлой зимой — спокойный и неулыбчивый. — Может, тебя не берут на работу из-за цвета волос? А, ещё и бестактный. Точно. — Слушай, Вакатоши, Ханамаки весь год проходил с каштановой головой, — объясняет Тендо под звонкий хохот Куроо. — Да-а, в розовый я перекрасился в Стамбуле. Кстати, привет, — Ханамаки забирает у Вакатоши пакеты. Что-то подмывает назвать его Ушивакой по старой памяти. — Спасибо, что приютил. Обещаю не обременять тебя своим присутствием. — Я тоже, — неожиданное заявление от Вакатоши вводит в ступор не только Ханамаки. — Постараюсь не надоедать тебе. Сатори уже рассказывал про апельсиновый сок? — Угу, — теперь пришла очередь Ханамаки давиться смехом. — Я не против, честно-честно, только не каждый день. Ты бы уже снял с себя эту броню, будь как дома, — в такой ситуации остается только отшучиваться. Раскладывая продукты, Ханамаки почти забывает о толстом кошельке Матсукавы Иссея — как тот уже даёт о себе знать ритмичным стуком в дверь. Куроо спешит в прихожую, за ним же летит и Тендо. Разобрать, о чем это они там активно разглагольствуют, не получается. — Вот такая у меня теория конца света, — Куроо приносит очередную порцию пакетов с едой. — А ты как считаешь, Ханамаки? — Я до сих пор не задумывался над этим всерьёз, — признается Ханамаки и поднимает взгляд. Матсукава Иссей тоже не входил в список вещей, над которыми Ханамаки мог бы задумываться всерьёз. Ничто не предвещало беды — ни заманчивые россказни Сатори об успешном успехе инженера из BitWallet, ни констатация простого факта относительно его ориентации. Даже то, что Матсукава отлично сложен, и то, что в его непослушные кудри хочется обеими руками зарыться и не вылезать — ничто из этого не должно было превратиться для Ханамаки в чистой воды конец света. Вот она, его теория. Библейской пощёчиной. С таким человеком рядом Ханамаки готов забыть о существовании Сакусы Киёми. Вообще, хлебать апельсиновый сок предпочтительнее в компании этого смуглого грека. Кудри — тёмно-каштановым, пущенной наугад стрелой; лицо, обрамленное ими — насмешливое и суровое, что-то от бога прячется под ресницами; Ханамаки может только гадать. Он смотрит — теряется в каждой ворсинке синего свитера на Матсукаве, теряется в линии рта, в правильном подбородке, в страшной силе, которую в обществе принято называть красотой. По правилам крошечной вселенной, в которой Ханамаки иногда пропадает, даже воздух, которым Матсукава дышит, следовало бы превратить в вино. Всё, правда, больше по язычеству — пусть, Матсукаве с этой его улыбкой лезвием можно и пророком сделаться. Ханамаки попал, случай беспрецедентный, тюремное заключение ввиду обстоятельств только приветствуется. — А вот и Матсукава Иссей, — Куроо представляет новоприбывшего. — Наш Бахус. — Почему это? — Ханамаки кивает Матсукаве, продолжая перебирать апельсины. — Поставляю вино этим алкоголикам, — голос у Матсукавы низкий, цепляющий. — Ханамаки? — Он самый, — улыбка проигравшего. — Лицо у тебя знакомое, — Матсукава подходит к островку в центре студии, за которым Ханамаки с Вакатоши усердно перебирают морковь. — Мы не встречались? Даже как-то обидно, Ханамаки не спутал бы Матсукаву с другими; его лицо не может просто казаться знакомым — такое запоминаешь на жизнь вперед; каждый атом врезается в память несмываемой краской — и живи потом с этим, клейменный. Прямо сейчас Ханамаки не против телепортироваться в какой-нибудь лав-отель, прихватив с собой Матсукаву. — Не думаю, — Ханамаки справляется с морковью (и с порывом провалиться сквозь пол шестнадцатого этажа) и берется за авокадо. — Где ты учился? — Токийский технологический, выпустился девять лет назад, — сообщает Матсукава. — Васэда, управление бизнесом. Мне двадцать пять, — Ханамаки прикидывает в уме, сколько сейчас Матсукаве. — Получается, ты младше всех, — вмешивается Вакатоши, убирая со стола пустые пакеты. Спустя три бутылки красного полусладкого и доброй порции овощного салата Ханамаки собирает по крупицам информацию о новых знакомых. Выпивший Куроо всем своим видом доказывает, что роль патологоанатома подходит ему куда больше, чем трезвому Куроо. Под действием алкоголя Куроо становится замороженным, необщительным — ни следа от широкой улыбки и показного веселья. Ханамаки только успевает узнать, что Куроо сейчас в отношениях с какой-то невероятной красоты Алисой из страны чудес. У Матсукавы, напротив, развязывается язык. Ханамаки слушает и ловит себя на мысли, что жилось ему без всей этой информации намного проще. Оказывается, Матсукава — не какой-нибудь Ахиллес с соседней планеты, а обычный тридцатилетний японец, разведенный в придачу. Багажа из маленьких Иссеев за спиной у него нет, и на том спасибо. Ханамаки смешно от мысли, что Матсукава всё ещё светится голубым — понятно же, что он не по мальчикам. Было бы разумнее не питать никаких надежд на его счет. Больше досадно от очевидной истины, что наличие документа о разводе не делает Мастукаву менее желанным.январь, 25
На одиннадцатый день совместной жизни с Ушиджимой Ханамаки начинает чувствовать себя его супругой. Такой трепетной заботы Ханамаки не получал даже от родителей: свежевыжатый апельсиновый сок через день, на обед салат из сезонных овощей и запеченный лосось, гладко выглаженное постельное белье на икеевском стуле, которое Ханамаки — на свое удивление — не ленится менять. Ещё огромное множество мелочей, в которых Ханамаки буквально тонет. На отношение Вакатоши грех жаловаться, но и злоупотреблять не хотелось бы. Январь — не самый счастливый месяц для Вакатоши: сезон расставания с фермой, теплицу он не особо жалует. Параллельно с любимым делом Вакатоши занимается переводами — с английского и немецкого. С финансами, кажется, всё в порядке. Быть женой такого чуткого парня — да, иногда бестолкового в своей манере общаться — замечательнейшая из перспектив. Ханамаки пользуется всеми прелестями брака с Ушиджимой, пусть и временного. В принципе, Ханамаки сам поставил дедлайн для выселения. Ушиджима ведет себя так, будто не против делить с Ханамаки быт до конца своих дней. Опять же — Ханамаки умеет быть благодарным и не станет пользоваться чужой добротой. За одиннадцать дней вместе Ушиджима замотивировал Ханамаки разослать резюме в несколько крупных компаний, нашлась и приличная съемная, которую Ханамаки осилит с божьей (февраль, 9
Ханамаки устал рассылать резюме. Что с ним не так? С последней работой не повезло — Ханамаки устроился в департамент управления человеческим капиталом по временному контракту, штатное место так и не открыли. Работал он хорошо, даже успел добиться повышения, в таком-то шатком положении. Плюсом ко всему — полгода готовился к экзамену для получения сертификации SHRM. Сдал — и решил тогда, что теперь-то ради него смогут хотя бы продлить контракт. Зря надеялся. В конце ноября пришлось уйти из компании. За декабрь Ханамаки успел побывать на шести собеседованиях — бэкграунд у него впечатляющий даже для двух лет, с тем, чтобы обратить на себя внимание, практически не бывает проблем. Но на каком-то моменте он всё-таки застревает, не проходит на следующий этап. Может, что-то не так не с ним, Ханамаки, а с корпоративной вселенной, в которую он по ошибке бросился. Ничего не поделаешь — будет стараться до тех пор, пока не найдет подходящее место. Ханамаки, конечно, в самом настоящем активном поиске, но не готов подаваться куда попало. Из новостей: Ханамаки доверился Матсукаве и перебрался в Тайто. Первая неделя без свежевыжатого апельсинового и запеченной рыбы далась нелегко. Трехкомнатная Ушиджимы ожидаемо затмевает однушку, которую Ханамаки отхватил по сниженной цене. Матсукава оказался порядочным арендодателем: ни разу не явился без предупреждения, согласился взять плату в следующем месяце, снабдил Ханамаки наспех купленными полотенцами, одеялом и постельным бельем, даже шлепанцы — и те достались с этикеткой. Девять дней — такой себе срок, конечно, чтобы справедливо судить, но Ханамаки ужасно доволен. Да, здесь не так просторно, как было у Вакатоши, пусть; зато свобода — можно теперь самому хозяйничать и не чувствовать себя виноватым за то, что пришлось напроситься сожителем к лучшему другу лучшего друга. Так и распался их с Вакатоши фиктивный брак. Ханамаки убирает из поля зрения ноутбук. На сегодня поиск окончен. Если продолжать в том же духе, придется остаться не только без нервных клеток, но и без компьютера, который в процессе так и хочется раздробить. Вот бы сейчас в Аргентину, к Ойкаве. Токио за последние месяцы стал чужим — Ханамаки потерял работу и закрылся в собственном мирке. Общение с бывшими коллегами плавно уменьшается до нуля, из близких остался только Сатори, которого приходится делить то с Вакаташи, то с Эйтой. Ханамаки включает TV, находит второй сезон «Магической битвы» и устраивается на диване с бутылкой колы и домашним цезарем, фактом приготовления которого очень-очень гордится. Вечер из Гето Сугуру и Нанами Кенто обещает быть идеальным. Стук в дверь отвлекает на первой же минуте просмотра. Ханамаки недовольно тащит себя к прихожей, смотрит в глазок — Куроо Тетсуро. Его здесь не хватало. — Мы ведь не помешали, — Куроо вваливается в прихожую с прозрачным целлофановым пакетом, из которого заманчиво выглядывает несколько бутылок пива. — Вы? — Вакатоши поднимается, — сообщает Куроо, — с соковыжималкой. — Странно, что Матсукава не предупредил меня, — хмурится Ханамаки. — Насчёт чего? Он пока не знает, что мы здесь. Я тут раньше часто бывал, могу добраться с закрытыми глазами. Продолжай заниматься своими делами, просто выдели нам помещение. — Без проблем. Какое из помещений предпочитаешь в тридцати квадратах? — Давай не язвить, — Куроо протягивает Ханамаки пакет. — Меня ты бы мог выгнать, конечно, но сейчас я под защитой твоего благодетеля. — Скажешь Ушиджиме спасибо. — Я про Матсукаву, вообще-то. — Что ты… — Тридцать тысяч йен в Тайто? Не смеши меня. Вечер проходит довольно нудно — Ушиджима часами возится с апельсинами, Куроо только и делает, что вливает в себя бутылку за бутылкой. Кажется, он и вправду пришел просто ради уголочка, где можно напиться. Так себе компания, конечно, куда им до Гето Сугуру и Нанами Кенто. Ханамаки даже не притрагивается к салату — аппетит отбили. Ушиджиме за апельсиновый сок большое спасибо, само собой. Только вот Ханамаки мог обойтись и без этого — похоже, любая забота в конечном счете становится обременительной. К одиннадцати на пороге появляется Матсукава. — Прости, заработался, — протягивает Ханамаки плитку шоколада. — Хотел освободиться пораньше, чтобы вышвырнуть отсюда незваных гостей. — Буду жаловаться только на одного, — Ханамаки пытается улыбнуться. Матсукава недовольно морщится от распластавшегося по ковру Куроо. — Картина маслом, — Ханамаки останавливается рядом, скрестив руки. — Ему что, подкинули тело бывшей для экспертизы? — Всё не так плохо. Отвезу его домой, — Матсукава кое-как поднимает Куроо, который успевает свернуть с журнального столика две бутылки. Одна разбивается. — Кухня чистая, — если Вакатоши думает, что Ханамаки это как-то успокоит, то очень и очень зря. — Я провожу Тетсуро, мне по пути. — Ладно, Вакатоши, спасибо, — говорит Матсукава, дотащив Куроо до прихожей. — Я закончу с уборкой. Ханамаки с чувством нескрываемого облегчения запирает дверь. Выдох. — Не думал, что Куроо явится сюда, ещё и с Вакатоши. — Терпел только ради апельсинов, — Ханамаки снова обретает способность шутить. — Слушай, не нужно мне помогать. Ты на себя смотрел? — Плохо выгляжу? — Очень, — не врёт Ханамаки. — Тебе бы сейчас поспать не помешало. Каждый день работаешь допоздна? — Часто, — Матсукава всё-таки проходит в комнату, собирает крупные осколки в одну кучу. — Я привык, так что никаких проблем. Куроо очухается завтра, мы поговорим. Тебя здесь больше никто не побеспокоит, обещаю. — Ладно. Не думаешь, что мог бы брать с меня больше? — Почему? — Потому что однушки в Тайто снимают от пятидесяти тысяч. Скидка у тебя та ещё. — Ты просто встретил хорошего парня, — не скромничает Матсукава. — Если Куроо ещё раз попробует скормить тебе червяка, беги, Ханамаки. — Договорились. Оставайся на чай. — Я не собираюсь превращаться в ещё одного незваного гостя, — отмахивается Матсукава. — Хуже этот вечер уже не станет, — уверяет Ханамаки. — Не хочется отпускать тебя в таком состоянии. Разобравшись с битым стеклом, Ханамаки берётся заваривать чай. Он бы предложил Матсукаве остаться, будь здесь лишняя комната. Диван для двоих маловат. — Давай на кухне, — Матсукава устраивается за маленьким круглым столом. — Как тебе квартира? — Нормально, только если живешь один, — выносит вердикт Ханамаки, усаживаясь напротив. — Мы тут даже кота держали. В какой-то момент я перестал покупать одежду, потому что негде было её хранить. — Ты засыпаешь, — Ханамаки делает глоток, обдумывая план действий на ближайший час. — Останешься? — Не преувеличивай, я в порядке. Где собираешься меня укладывать? — На диване, конечно. — А сам? — Могу и ковром обойтись. — Сбиваешь цену? — А есть такой шанс? — Да живи здесь хоть просто так, честно. Я беру с тебя деньги, чтобы не смущать. — Какой поворот, — Ханамаки сцепляет пальцы замком. — И чем я заслужил твоё хорошее отношение? — Просто ты мне нравишься. — И ты мне. Чай допивают молча. Вот бы понять, чем отличается «нравишься» Матсукавы от «нравишься» Ханамаки. Для признания всё необычайно легко. Идти напролом? Сперва бы прощупать почву. — А куда делся твой кот? — Бывшая забрала его, — Матсукава улыбается, накрывает морщинками у уголков губ. — Он не давал мне спать, я только рад от него избавиться. Ещё попортил всё в доме. Пришлось сделать ремонт и поменять мебель. — Ради аренды? — Нет, просто в какой-то момент появились деньги, — Матсукава встаёт из-за стола. — Я пойду, Ханамаки, поздно уже. Спасибо за чай. — Ты на машине? Матсукава кивает, проходит через комнату к коридору. Ханамаки плетётся за ним. — Подожди, — он задевает рукой выключатель. Полумрак тут же оседает на легких пеплом. — Я с тобой. Освещенный полоской света из коридора, Матсукава замирает, оборачивается. — Ты не со мной, — говорит он спокойно. — Доеду сам. Давай не спорить. — Хочу выбраться, — настаивает Ханамаки. — Я не собирался оставаться на чай сегодня. Не приходил сюда все эти десять дней, чтобы не сделать хуже. Ханамаки проглатывает ком, за секунду превратившийся в целого дикобраза. — Хуже? — О чём ты думаешь, когда говоришь, что я тебе тоже нравлюсь? — Ну, — Ханамаки трусит, — ты похож на очень хорошего человека. — А я имел в виду другое. Не уверен, что должен идти дальше. Сойдёмся на том, что я тоже считаю тебя очень хорошим человеком, вот и решил подбодрить дешёвой арендой. — Не могу уловить суть разговора, — признаётся Ханамаки. — Может, скажешь прямо? — Сказал уже. Ты мне нравишься. Дикобраз превращается в синего кита. Ханамаки бы поскользнуться и разбить черепную коробку. Происходящее как-то не вяжется с образом засыпающего на ходу Матсукавы, который в два счёта одним своим существованием приводит в действие теорию конца света. Почему рыба-клоун может спутать морской анемон с одноименным растением? Всё из-за внешнего сходства. Остаётся уповать на везение. — Тогда поцелуй меня, — говорит Ханамаки шёпотом. Наверное, легче ходить со вспоротым животом, чем просить о таких вещах. Матсукава уходит.март, 1
— Оригами? — Оригами, — Матсукава показывает Ханамаки сложенное из бумажного листа подобие птицы. — Ещё я умею собирать кубик Рубика. — Какой у тебя рекорд? — Минута с лишним. После того случая с несостоявшимся поцелуем Ханамаки видит Матсукаву впервые. Прятались друг от друга все три недели. Вот Матсукава сидит на потертой скамейке перед подъездом в собственную квартиру и колдует над оригами. Кажется, Матсукава из Ханамаки тоже смог бы сложить что угодно. Ханамаки сколько ни прокручивал в голове события того вечера, так и не смог понять, что произошло. Надо было, наверное, остановить его, попросить задержаться, чтобы поговорить. По-человечески. Матсукава целых два раза сказал, что Ханамаки ему нравится. Такое обычно не приходится толковать каким-то особенным образом. Двое взрослых людей, а ситуация получается подростковая. Будто Матсукава ни с кем раньше не встречался. Точно. Наверное, у него были только женщины. Странно, что Ханамаки не мог додуматься до этого раньше. Надо было ему просто увидеть Матсукаву ещё раз. Если всё именно так, Ханамаки готов постараться, пусть пока не совсем понятно, ради чего. — Холодно, — жалуется Ханамаки. — Давай поднимемся, выпьем чего-нибудь горяченького. — Последнее наше чаепитие закончилось не очень хорошо, — напоминает Матсукава. — Если честно, я пришел не для того, чтобы ты меня звал в гости. Поговорим в машине? — Как скажешь. — Спасибо, — Матсукава поднимается, передаёт Ханамаки бумажную птицу. — А ты откуда возвращаешься в таком виде? — Что не так с моим видом? Ханамаки, вообще-то, был на собеседовании. Серый брючный костюм, голубая рубашка, черное пальто. И шапка, скрывающая уже каштановую шевелюру. — Нарядился. — Так я, если помнишь, ищу работу, — Ханамаки стягивает шапку. — Волосы снова перекрасил. — Тебе идёт. — Правда? А где твоя машина? Матсукава достает из кармана ключи, и Ханамаки оборачивается на сигнал прямо позади себя. Новенькая тойота в матовом чёрном, колесные диски того же цвета. Ханамаки присвистывает. — Сколько зарабатываешь? — Тендо уже говорил, что ты собирался меня обокрасть, — Матсукава смеётся. — План всё ещё в силе? — За что он меня так быстро продал? — Ханамаки прячет птицу во внутреннем кармане пальто. — Пока не решил, как действовать дальше. Многое зависит от тебя. — Хочу ли я остаться без гроша? — Знаю, хочешь. Главное, чтобы ты был готов к этому. — Да-а, ты понимаешь, в чём проблема, — Матсукава садится за руль, и Ханамаки устраивается рядом. — Что скажешь? — Хочу, чтобы мы оба постарались быть честными. Кто начнёт? — Без разницы, но давай отъедем. Матсукава крутится по кварталам, пока, наконец, не выезжает на трассу, ведущую к телебашне. Его молчание Ханамаки принимает за знак объясняться первым. — Подожди-подожди, сегодня пятница, — часы в салоне показывают 14:37. — Ты не должен быть на работе? — Отпуск, — Матсукава хмурится. — Сегодня мой день рождения, кстати. Можешь поздравить. — Я без подарка, о таком нужно заранее предупреждать, — жалуется Ханамаки. — Тридцать один? — Да. Хочешь отметить? Я взял для тебя клубничных пирожных, заберешь потом. — А свечи? — Ханамаки, я боюсь к тебе подниматься, потому что там, дома, сделаю всё, чтобы тебя поцеловать. Матсукава решил стартовать сам. Ханамаки не понимает, как можно говорить такие вещи и следить за дорогой. Их ждёт катастрофа. Во всех смыслах. Пора забирать эстафету. — Попробуй где-нибудь припарковаться, — просит Ханамаки. — Я не собираюсь никуда выходить, поговорим в машине, как ты и просил. Меня дорога отвлекает. — Это я за рулём, — напоминает Матсукава. — Думаешь, врежусь во что-нибудь после твоего ответа? — Я тебя хотел поцеловать ещё тогда, у Вакатоши, когда ты явился в том ужасном синем свитере. — Да ты себя не видел, — Матсукава всё-таки сворачивает, находит место у тротуара одного из кварталов и паркует машину. — Что скажешь? — Ты встречался только с женщинами? — Да, — Матсукава массирует лоб, закрывает глаза. — Не хотелось превращать тебя в подопытного кролика. Думал немного разобраться в себе, потом уже приходить с каким-нибудь результатом. — Что решил? — Хочу попробовать, — теперь он смотрит на Ханамаки внимательно. — Очень. — Значит, никаких гарантий? — Даже если поведу тебя расписываться, ничего не смогу обещать. Будто Матсукава при всем желании мог бы уговорить Ханамаки на брак. Будто это считается чем-то обыденным для Японии. Будто отношения достаточно задокументировать. Матсукава явно рассматривал вариант, что ему не захочется продолжения. Обижаться на такое не стоит — наоборот, было бы странно получить от Матсукавы клятву достать с неба все звезды. Ханамаки и сам не решится на какой-нибудь громкий поступок. Ему бы просто касаться щекой щеки; стягивать с Матсукавы уродливые свитера; смотреть, как тот медленно водит, думая о чём-то своём; собирать кубик Рубика или копить подаренные Матсукавой оригами. Матсукава — теорией конца света, улыбкой Джоконды в момент распада на «ты» и «я», Окинавой и бродячими псами, бегающими по берегу; всем, что было утрачено и всё ещё должно случиться; млечным путем, в котором от человечества одна лишь вера в собственное величие; ладонями, запотевшими от волнения, свежевыжатым апельсиновым по утрам, рассветами на балконе крошечной съемной; сигаретами, к которым подмывает вернуться, искусством от нуля до постмодернизма, мрамором изваянных рук; просьбой остаться ради одного-единственного поцелуя. Ханамаки кажется, что сомнение Матсукавы вот-вот начнет передаваться воздушно-капельным. — Так, — Матсукава копается в бардачке, — где же они… — Кольца? Мы так быстро перешли на новый уровень? — Ханамаки не в восторге от собственных попыток шутить, но не находит ничего другого. — Дай мне время. — Я про сигареты. — Не курю. Сходи купи, раз так приспичило. — Не хочу, — Матсукава расслабляется, протягивает Ханамаки руку. — Боюсь, что уйду, и тогда ты исчезнешь. — Забыл, что я тоже заинтересованная сторона? — Ханамаки касается своей ладонью его ладони, всё походит на какое-то неловкое рукопожатие. — Думаю, я хотел бы поцеловать тебя, даже если мы обречены на провал. — Договорились, — Матсукава всё ещё держит Ханамаки, осторожно проводит большим пальцем по часовой. — Если начнем встречаться, переедешь ко мне? — Вот так сразу? А конфетно-букетный? — Оригами и клубничные пирожные никак не подойдут под эту категорию? — Дело не в одном только действии, а в его периодическом повторении, скорее. — Усложняешь, — теперь Матсукава расслабляет руку, и Ханамаки убирает свою, чуть дрожащую и вспотевшую. — Что я должен сказать? — Обещай не давить, — просит Матсукава совершенно неожиданно. — Не считаю себя хорошим партнером в целом, но стараться я буду. Ты не должен меня терпеть, если что-то пойдет не так, не жду никаких жертв, понятно? — Понятно. Не давать тебе фору? — Да, пусть всё получается само собой, только прошу… — Не давить, — перебивает Ханамаки. — Разве я тебя чем-то напрягал? — Нет, вообще, — Матсукава выходит из машины, сильно хлопнув дверью. Ханамаки тоже выбирается, с совершенно противоположной осторожностью. — Всё в порядке. — С тобой? Не сомневаюсь, — Ханамаки усмехается, указывая на машину. — А вот с ней я бы обращался поласковее. — Переживет. Мы, кстати, в нескольких кварталах от моего дома. — Ну, поехали. Только если угостишь свежевыжатым апельсиновым. Матсукава будто этого и ждал с момента их встречи. Водит он осторожно, а Ханамаки всё равно чувствует, будто машина трясется в такт рвущемуся из груди сердца. Если так посмотреть, Матсукава только и делал, что бегал от Ханамаки на протяжении последнего месяца. Правда, он не очень старался — настоящий побег исключал из себя заселение в собственную квартиру объекта, представляющего потенциальную угрозу. Получается, Матсукава не особо рассчитывал на развитие событий под таким углом, но и терять Ханамаки из поля зрения не собирался. Матсукава въезжает в подземную парковку, добирается до нужного места. Ханамаки выскальзывает из машины следом, проходит за ним до лифта. — Я оставил шапку, — вдруг вспоминает он. — Ничего, — Матсукава нажимает на девятку. — Всё равно я тебя потом провожу. — Слушай, у меня тут назрел кое-какой вопрос. Ты сказал, что встречался только… — Даже не собираюсь обсуждать это здесь, — Матсукава смеётся в кулак. — Ты нормальный? — Твоя жизнь настолько интересна окружающим, что в лифте установили прослушку? — Ханамаки плетётся за Матсукавой до двери. — Я не в том состоянии, чтобы объяснять тебе, что такое личная жизнь и соседское любопытство, — Матсукава такой веселый, что это начинает бесить. Будто не он ещё полчаса назад ломал собственную машину. — Ладно, расслабься. Расслабишься тут, на пороге шикарной квартиры столь же шикарного Матсукавы. Ханамаки, хоть и приодетый в костюм от Ted Baker, подаренный отцом в прошлом году, чувствует себя очень и очень бедным. Над ремонтом явно поработал дизайнер — лофт в одной из его лучших реализаций. Сочетание серого с чёрным почему-то не давит, наоборот — здесь уютно, по-своему. Может, всё дело в деталях из дерева и диванных подушках кирпичного цвета. Может, всё дело в стоящем посреди кухни-студии Матсукавы в том самом уродливом синем свитере, которого хочется крепко обнять, захлестнуть собой, чтобы он о собственном существовании не вспоминал. Может, всё дело в самом Ханамаки, который, наконец, понимает, что оттягивать неизбежное смешно и бессмысленно. — За таким кошельком грех не поохотиться, — Ханамаки падает в мягкое кресло возле дивана, любуется видом города с панорамного окна. — Можно мне больше не искать работу? — Если тебя устраивает такой расклад, никаких проблем, — Матсукава подходит к Ханамаки, нависает над ним и целует в лоб. — О чём ты хотел спросить? — Потом, — просит Ханамаки и тянет Матсукаву на себя, чтобы поцеловать. Целует — жаждой блуждающего в пустынях, забытой планетой из скопления астероидов, которую ждёт распад; зарывается пальцами в кудри, гладит обе щеки, дрожит — беспочвенным страхом, что касание губ способно их разделить. — Слушай, — Ханамаки отталкивает Матсукаву, чтобы встать и снова в него вцепиться. — Я сделаю всё, чтобы тебе не пришлось жалеть. — Могу жалеть только о том, что ушёл в ту ночь, — Матсукава обнимает Ханамаки нежно, будто боясь спугнуть. — Прости, я уже не верю, что выпущу тебя отсюда. Ханамаки страшно хочется переспать с Матсукавой сегодня же. Вот он, тотальный конец всего света без всяких теорий. Вот он, их с Матсукавой старт без финишной прямой.