Сквозь кровь прожить

      Казалось, мы жители отсыревшего спичечного коробка, забытого в тугом ящике буфета. Потому и свечи горят вполсилы – воздух тяжел, влажен и почти на исходе. Если дышать в два раза реже, то проживешь в два раза дольше. Предельно простая арифметика. Мама с папой, наверное, оттого и на словах экономят. За каждое – минута жизни. Мне бы и самому полезно помолчать, но они же учили, что молчание – плохой тон. Чванство снимай, как шляпу на входе. Она лежит вместо мясного пирога на серебряном блюде посреди стола. Натужно сохраняет целостность хрустальный кувшин. Чуть звенит, предупреждает, что его выносливость на грани. Вода в нем насквозь мерзлая, с вертикальными тропками пузырьков, будто тонул кто-то крохотный.       Не помню, почему нельзя смотреть в зеркало. Зачем его устанавливать, тем более во всю стену, если все время нужно притворяться, что его не существует? Иногда краешком глаза вижу, что оно отражает не совсем то, что положено. Чтобы сказать точнее, придется нарушить запрет. Ясно одно: в нем все ярче, свободнее. Отблески по здешним стенам принадлежат живой воде в тамошнем кувшине. Оттуда же тянет теплым пирогом и слышны крохи разговора. Те люди либо дышат без страха, либо не дышат вовсе.       Мажу по тарелке брусничный соус и вслушиваюсь в потусторонний диалог (мой слух сложнее ограничить, чем зрение). Слышу свой вопрос: “Что с ними стало?”. О ком речь? Надо раньше начать подслушивать. Ничего, они начнут сначала. Это круговая запись. Замкнутая, как и все здесь. Все изменится только если кто-то внешний найдет наш коробок, встряхнет, заберет кого-нибудь… и буду я крохотной спичкой в большой руке. Все время заканчивается воздух. Зажгусь ли? Волосы мокрые, с них капает в тарелку. Разжижается соус. Хочу что-нибудь сказать, в прошлый раз выпустил только крупные пузыри и задохнулся. Меня выловили, утонувшую мушку, и усадили за стол. На сей раз воду пришлось заморозить. Так безопаснее. Горячий пирог заменили на шляпу, чтобы лед не растаял. А происхождение молчания со мной связано только кровно.       Вот, замкнулось.       – Что-нибудь стало известно про пропавших близнецов? – спрашиваю потусторонний я. Я же смотрю исподлобья на родителей. Если я слышу, то они тоже. По лицу отца бежит рябь отвращения, а мама чуть разворачивает голову. Что она ответит?       – Последней их видела продавщица местного ларька, – ответила “она” почти нараспев, не жалея воздуха на гласные. – Родители себе места не находят.       – Если бы я разом потерял двух сыновей, то иссох бы от горя, – в сердцах заявляет тот “папа”.       От удара по столу все звенит, по брусничному озеру в моей тарелке бегут рябые окружности.       – Я бы никогда так не сказал! – заявляет папа и задерживает дыхание, чтобы скомпенсировать растрату. В эту паузу умещается “Не сомневаюсь, Эндрю”. – Это дело не имеет отношения к Магической Британии.       – Имеет, – ровно отвечает моя мама, но продолжает другая. – Экспертиза подтвердила применение магии “в то время и в том месте”.       – Это погрешность измерения, – возражает папа. Видимо, это действительно его задевает, если он рискует жизнью, чтобы это сказать.       – Всем доподлинно известно, что беспалочковая магия оставляет совершенно такую же едва заметную ауру, – спорить с ним продолжает мамино отражение. Моя же, настоящая, утвердительно кивает.       – Известно, безусловно, но вы сотрудничаете с их полицией и неоправданно рискуете рассекретить нас всех, – хрипло отвечает папа, а “тот” замолкает навсегда.       Кто “вы”? Кроме нас троих (и еще троих) никого нет. “Рассекретить” кому? Наверное, он имеет в виду всех тех, кто давно остался за пределами нашего семейного пузыря. По привычке учитываются, пусть в этом давно нет смысла.       – Какую масштабную линейку приложить к делу, чтобы стало понятно, почему следует бросить все силы на поиск, а не на обсуждение, насколько это в принципе необходимо? – в один голос говорят мамы.       – Не нужно лепить из меня врага народа, – резко говорит папа и проводит рукой по горлу. Лучше молчите и дальше, иначе мы все умрём! Я же задохнусь вместе с вами!       – Мне лишь странно, что взрослые люди так боятся маловероятных последствий и с таким пренебрежениям относятся к действительно страшным событиям. Когда мы учились, был похожий случай…       – Те девочки попали в – как это у них называется? – автокатастрофу. Терпеть не могу эти машины, вечно не могут разъехаться.       Понятия не имею, что такое машины!       – И тоже близняшки, – мамин голос звенит в тон хрупкого стекла.       – Просто совпадение. Мало ли близнецов на свете?       В этой комнате у каждого как минимум по одному, папа! В озерце крови передо мной ещё один, а значит по ту сторону, в той тарелке, тоже. Мало ли? Была бы жива мамина сестра, то плюс один. Будь жив тот, о ком вы всегда-всегда молчите, то я бы точно сбился со счета. Кратное удвоение на каждом шагу. Краем глаза я замечаю какое-то движение. В зеркале… нельзя! И все же… машу самому себе? Это не по сценарию! Я не должен был заглядывать, но и “я” прежде не пытался привлечь к себе внимания! Или я успешно его “не замечал”... что теперь будет?       – Несчастные случаи, – хрипло добавляет папа. – Люди пропадают каждый день, и это не значит, что их кто-то обязательно похищает. Ты во всем видишь теории заговора.       Если прежде каждое сказанное родителями слово тотчас вызывало стойкое чувство ностальгии (повторение счищало с них ржавчину и патину), то эту фразу я слышу впервые. Кажется, мы все понимаем, что отныне беречься бесплодно. Этот разговор будет последним, мы не доживём до очередного обнуления!       – Это моя работа – видеть в кажущихся случайностях скрытые закономерности. – Теперь говорит только близкая мама. Шея напряжена, видны самые тонкие ниточки мышц. Глаза тусклые, она устала повторять одно и то же. Сейчас, сейчас-то зачем? Поссориться напоследок? Ее взгляд упирается в стык зеркала и пола. – Большинство преступников тупы и прозаичны, но некоторые – привести примеры? – успешно используют и погодные условия, и “несчастные случаи”, чтобы скрыть следы. Безнаказанность воспитывает вседозволенность…       Что-то определенно происходит по ту сторону. В нашем коробке скачут отсветы, становятся крупнее, ярче. Мама первая не выдерживает и прямо смотрит в зеркало, я же вижу отражение отражения в ее глазах. Кто-то подходит к стене. Он настоящий гигант. Полоток сдвинули – то крышка. Запрокидываю голову, и на стол сваливается вода (та же, что капала с моих волос) тушит свечи, опрокидывает канделябры, смывает блюда, тарелки, шляпу. Воды уже по колено, но мама с папой продолжают говорить, почти орать, но друг друга не слышат из-за шума. Я не могу пошевелиться по другой причине – израсходовал все силы в прошлый раз. Ну же, ищи способ выбраться! Подать знак, что мы живые? Мой писк не разберут. Умереть прежде, чем меня убьют – неужели это единственный выход? Только теперь я один сижу с сухой головой. Неужели я один выжил в прошлый раз? Тогда кто эти люди, за которых я так боюсь? Подсадные? Всякий раз новые? Комнату затопило, тарелка давно уплыла вправо. Я не могу умереть – кто иначе будет смотреть этот сон в следующий раз?! Сон! Какую прореху искать утопленнику? Думай головой, Питер, спаси себя сам! Всегда же получается!       …Упираясь лбом куда-то (в колени? в стол?), я не мог до конца поверить, что проснулся. Намеренно сдерживал лавину облегчения. Вдруг обрадуюсь слишком рано. Сначала нужно добрать доказательств, что все на самом деле закончилось. Я пробно пошевелил онемевшими пальцами и развернул голову. Свободный вдох и выдох – где бы я ни был (с этим пока рано разбираться), я жив и буду жив еще долго. Дольше минуты. Совершенно точно сон.       Да, хороший тон, надиктовывай факты. Сосредоточься… Мама с папой ругались из-за дела о пропаже близнецов, один из которых был первогодкой в Хогвартсе, а второй родился магглом. Пропали одновременно на зимних каникулах. Оказалось, они провалились под лед на Темзе. Маму привлекли как специалиста по делам магглорожденных. Близнецов искали полгода… как же снова тащит в сон. Нельзя поддаться, вспоминай! Что ещё? Я читал в газетах все, где упоминалось мамино имя, избегая прочего – вот такая литера-диета. Да, начитался, как близнецов вылавливали в реке, и ночью, так же как и сейчас, приснилось, будто это я утонул… нет, все сложнее. Я был не один. Видел себя умирающим через неровный, тотчас сросшийся надо мной лед. И я видел себя стоящим над тонущим собой с обратной стороны.       Папа часто рассказывал, посмеиваясь, каким трусишкой я был в детстве. Прибегал к ним каждую ночь, потому что боялся темноты и кошмаров. Я же отчетливо помню только его предложение перенести к ним мою кровать, на которое я, глупенький, согласился. Она, конечно, осталась в моей комнате. Бояться снов? Может, еще и пушистиков боишься? Мама меня понимала. Когда они разъехались по отдельным комнатам, вломиться к ней просто так я уже не мог. Почему? Разве бы она меня прогнала? “Прогонит или нет?”. Появления этого “или” оказалось достаточно, чтобы даже не пытаться (как всегда, не без исключения). Уснул с ней, тринадцатилетний лоб, встал гораздо позднее нее и прислушивался, ушел ли папа в банк, чтобы он не поднял меня на смех. Компромиссом (с самим собой) стало укрываться ночью на маминой кухоньке и ждать ее там до утра. От кофе она точно не откажется. Я всегда боялся, что нам не о чем будет поговорить, но всякий раз она без труда подбирала темы, шутила, улыбалась. Я чувствовал, как сызнова сияло плотное ядро моего детства, и в его свете все преображалось, смягчалось. Рассветное солнце расставляло на стенах, потолке, столе световые пятна, лишенные срока годности. Мы вместе следили за их медленным скольжением, пока луч не ударял в блестящий бок медной турки. Тогда она бралась за приготовление кофе, и болтал уже я. Наедине с папой тоже было весело и легко. Благодаря ему мой словарный запас обогащался словечками с биржи. Он всегда говорил мне “авуар” вместо “аревуар”. Разведав, что оба в хорошем настроении, я сталкивал их вместе, но, как на Зельеварении при смешении двух индивидуально чистых и красивых эссенций я получал невнятную муть и неуд в журнал, они вдруг гасли, тухли и, что самое страшное, взрывались. В такие моменты я думал: “Вот бы я пропал, может, это бы их сплотило”. Если мое присутствие не помогает, то обратное должно сработать.       Весь абсурд в этом треклятом сне настоящий. Что мешало вместе найти выход из душной комнаты вместо того, чтобы воровать воздух друг у друга? Гораздо разумнее, конечно, высказаться ценой трех жизней. И ладно бы задохнулись! Внешние гиганты подсобили захлебнуться, а ведь и с ними бы мы справились, я знаю… поддаться соблазну, уснуть и переиграть? У меня получится гораздо быстрее осознать себя спящим, а значит всесильным. Всем тихо, разберемся потом! Сначала нужно спастись, выбраться – доверьтесь мне, я проведу. Нет выхода? Будет! Я помню, что потолок отодвигается… “Что за чушь ты несешь, Питер? Сиди и молчи.”       Сон отступал. Я этого и добивался, но теперь с сожалением глядел ему в след. Теперь в нем все навсегда останется так, как уже приснилось. Как же неудобно! Неужели я снова свалился с кровати? Не похоже на мою комнату, не помню, как в ней засыпал. Кажется, я сижу. Не за столом. Все-таки упираюсь в колени. Где я мог уснуть подобным образом? Я в нашей с Тео школьной спальне? Он тихо ходит где-то рядом, чтобы меня не потревожить. Лучше бы разбудил меня от этого кошмара, где из забавного только шляпа на блюде. Мы могли бы съесть эту hattes, как настоящий мясной пирог. Откуда взялись спички?..       Я рискнул приоткрыть глаза. Напольные плиты невнятного цвета (коричневый? серый?), глубокие полки и груда обгоревших книг. О нет, я хочу вечно пребывать в сонном полузабытье. От узнавания и кости крепнут, и глазам горячо. В ногах лежал очередной не прочитанный том воспоминаний Тео и коробок спичек (от разгадки источника образа стало хуже, а не лучше).       Он же сказал, что сам разберется со своей памятью – и где он? Очнется чистым и праведным, а я унесу в себе всю эту Хольмову грязь. Обещал, что сделает все сам! Вот пусть и разбирается дальше, а мне уже предельно надоело просматривать сцены, от которых ничего не останется. Зачем мне про них знать? Не хватило смелости рассказать, решил хоть напоследок исповедаться? Толку от этого? Если я вернусь из воспоминаний и спрошу с него какие-нибудь разъяснения, то он ничего не сможет ответить. Пальцем у виска покрутит и скажет что-то вроде: “Что за чушь ты несешь, Питер? Беги и молчи”. Вот именно, мне давно, давно пора! Выяснить, что случилось с мамой и папой и выбраться отсюда – в любом порядке!       Я не заметил, как оказался на ногах. Как ленивый волчок, я оборачивался вокруг собственной оси. Сколько можно? Застрял в чужом сознании, подчинился дирижеру, не зная нотной грамоты! Играй, играй на слух. Я ведь умею просыпаться, возвращаться в свое тело! Я сперва завалился, и только потом сделал шаг в сторону, второй, третий. Тео знает больше меня, если он с такой уверенностью говорил об их судьбе. Значит, где-то здесь, в библиотеке, хранится книга, где записан тот разговор. Он мог все неправильно истолковать и предположить худшее…       Что чувствуют дети, когда пропали родители? Будто кто услышал мой давешний запрос “пропасть, я, родители”, да потерял все подчинительные связи между словами, и мое желание исполнилось наизнанку. Тогда исполнится и новое желание – найтись и разобраться, наконец, со всеми недопониманиями! Уверен, что большинство из них уже потеряли силу, а с оставшимися мы справимся, когда будем в безопасности. Теперь я точно не проглочу язык. Вот бы только нужное мне воспоминание было как-то отмечено…       …но книжные ряды никак друг от друга не отличались. Я сворачивал, задвигал крайние книжки на каждой третьей полке, отмечая, что этот стеллаж уже проходил. Все знают, что в лабиринтах нужно оставлять метки, чтобы не плутать по одним и тем же коридорам. На мое счастье, я ни разу не увидел утопленной мною книжки. Не хожу кругами, значит, пора…       Я схватил первую попавшуюся книгу – пора начать хотя бы вслепую. На корешке едва заметно был оттеснен семейный герб – единорог. Тео говорил, что отец сообщил ему о моих родителях. Это вполне может оказаться нужная…       Я стиснул книжку с боков. Нет времени на страх и сомнения! Коротко выдохнул и рывком… не смог открыть. Дернул за обложку. Ничего. Упер в колено и попытался раздвинуть, как челюсти упрямого зверя. Так себя чувствовал Геракл в борьбе с немейским львом? Перебрал ногтем уголки страниц. Все настоящие, отдельные, но к прочтению недоступные. Я сунул ее подмышку и взял следующую. Все то же самое! Бросил, перебежал к другому стеллажу, схватил потрепанную книгу с хлябким переплетом. Ее точно не раз открывали! Но и она в моих руках была не более чем мудреным кирпичом. Нужно вернуться ко входу в библиотеку – как-нибудь! – ведь там я без проблем просматривал текст. Лучше бы вручил мне карту своего разума, Тео!       А точно ли я проснулся? Случались такие сны, в которых я с полной уверенностью нарекал себя бодрствующим. Они обладали общим свойством: после них я чувствовал себя одураченным, будто кто-то в самом деле определил себе в приоритеты водить меня за нос. Сейчас же я мог точно назвать имя обманщика! Все эти книжные анфилады были похожи на зеркальный портал, даже зеленили как в плюс, так и в минус бесконечности. Я все проверял, не попал ли я в зону более сговорчивых книг, но они, как одна, держали рот на замке. Радует хотя бы то, что от горелой секции я…       …не убежал. Свернув, я оказался напротив закутка с обгорелыми книгами. Они тлели плохо, упрямо: дымили скорее от возмущения, чем от умирания. Я развернулся на пятках. Нужно идти строго прямо, видимо, просто сделал круг (пусть это утверждение совершенно не соотносится с моими ощущениями; еще есть надежда, что обманулся). Я пролетал мимо книжных стеллажей и почти перешел на бег, когда увидел впереди другую стену. Не радуйся преждевременно! ...но если идти вдоль нее налево, то рано или поздно найду дверь, через которую сюда вошел. Только вот краем глаза я зацепил задвинутую вглубь книгу на третьей полке. Тошнота набежала на меня, как волны озера на ступени набережной по весне, чуть с нахлестом. Да выпусти же меня!       Я зацепился за полку, иначе бы рухнул. Теперь я понял, что означает “подкосились ноги”. Я в самом страшном из кошмаров – полностью мною неуправляемом. Этот баран не покажет дороги обратно, пока я не выполню договорные условия. Если вообще выпустит! Неужели я застрял здесь навечно? Есть ли здесь время? В каждой отдельно взятой книге безусловно, но за пределами корешков – где оно? Нет, об этом лучше вовсе не думать…       Я крепко зажмурился. Так, почему-то, всегда лучше соображается. Забудь, что ты не ментальный маг – Тео тоже совсем чуть-чуть поднатаскали. На моей стороне преимущество бывалого сновидца, неспроста и он упомянул это в разговоре перед Обливейтом. Во сне важно блуждать – прямой путь всегда ловушка. Это и к рассуждениям относится. Семантика значит меньше, чем розетка ассоциаций и ощущений. В сеть рыбака попадет все подряд, он потом выберет среди множества… Все, на что я всегда полагаюсь – чутье и зыбкая память о том, что я всегда просыпался. Да, все это не сон, потому что… какие отличия? Это тоже важно! Обычно во сне память подобна шумной соседке в смежной комнате: живёт отдельно, но если грохочет, то слышна, а если орёт, то при желании возможно разобрать, что именно. Здесь же мы с ней может общаться шёпотом, жестами… я и есть она. Я помню разговор с Тео, помню, как попал к нему. Могу проследить весь свой путь от первого запомнившегося солнечного дня. А будущее во сне – сосед в доме напротив, за которым можно осторожно поглядеть. Понятия не имею, что будет дальше! Нет, я свернул от какой-то идеи, стройной, тугой, как гитарная струна. Слышал ведь ее чистый голос… отличия? Память? Вот оно! Я, скажем осторожно, похож на бодрствующего больше, чем на спящего. Это снимает необходимость просыпаться. Отмечу, но я снова соскочил с какой-то центральной… узловой, единственно важной мысли.       Я распахнул глаза и уставился на стройный ряд книжек, на свои руки, вцепившиеся в полку. Все здесь Тео. Не только книги, но и пол, стены, воздух, законы и противозаконы. Единственно, что здесь не Тео – это я с багажом всех личных воспоминаний, ощущений и мыслей, доступных мне в полной мере. Определенные черты сновидения все же есть: гибкость пространства, волевое управление. Тео задает правила, но я могу (могу ведь?) ими же и воспользоваться, чтобы выбраться. Если стереть воспоминания, то для Тео все по-настоящему произошедшее перестанет существовать. Если переписать, то всякая ложь трансформируется в правду. Написанное на здешних бумажках – истина. Если я сам нарисую карту библиотеки и отмечу выход, то сыграю по его же правилам, как если бы ее создал он. Стоит хотя бы попытаться!       Я заозирался по сторонам. Чистых форзацев и страниц завались, но все заперты. О, я еле сдержался, чтобы не засмеяться – есть книги, которые он от меня точно не защитит! Более того, он сам приведет меня к ним, куда бы я ни пошел. Быть может, я смогу придумать, как взломать его воспоминания касательно мамы с папой, если освоюсь…       Совсем не глядя, я пошел куда-то, а пришел, как и ожидал, к отмеченным булавками книгам. Подхватил шестой том, посвященный Хольму, взявшись за уголки обложки, развернул его переплетом кверху и развел руки, чтобы не допустить случайного прочтения – вдруг снова затянет? Книга без труда раскрылась, и я тотчас ее захлопнул. Ave, Питер! Осталось понять, чем можно начертить карту… обгоревшими спичками? Промучаюсь, конечно, но иного варианта нет. Я плюхнулся на пол, положил перед собой книгу, выдвинул коробок и высыпал на пол спички. Длинные, четырехгранные, несовершенные карандаши. Я чиркнул одной по боковой стороне, но снес с головки весь горючий слой. Это на радостях получилось слишком резко, нужно аккуратнее… Вторая спичка только коротко вспыхнула и переломилась. Третья не загорелась вовсе, хотя я почти стер весь шероховатый слой коробка. Четвертая загорелась, но тут же потухла. Вот зараза! Я слишком громко думал о своем гениальном плане? Испугался, Тео? Как мне теперь книжки спалить, если ты и огонь запретил? Попадись ты мне сейчас, я бы не постеснялся сказать тебе пару ласковых! Ничего, тут полно уже сгоревших спичек и страничного пепла, ты их прибрать не успел.       Я сгреб разбросанные спички в кучу и подтянул к себе прошлый, полуобгоревший, том воспоминаний. На что-то эта рождественская история еще сгодится. Мажущий пепел отлично подойдет для моих целей. Я осторожно перебросил обложку нетронутой книги, но форзац оказался плотно исписанным, а глаза против воли (зачем я вообще умею читать?!) зацепили “Косой переулок. Питер”.       Таким рывком вправляют суставы, правда, гуманные врачи об этом предупреждают. Перед глазами померкло или, наоборот, побелело – это прошло так быстро, что я не смог разобрать – все равно какая-то резвая ведьмочка успела в этот слепой момент задеть меня и разбить левую руку в дым. Я глядел на серые завитки того, что только что было мною… и не чувствовал отсутствия. Шарахнулся, чудом обогнул старика в цилиндре, прилип к витрине, прикрыв правой ладонью левое плечо. Бескровно, безболезненно и… безвозвратно? Нет! Я ее выдумаю! Опустившись на корточки, я закрыл глаза и представил, как беру загребаю левой рукой (сколько родинок было разбросано? три ведь?) снег и плотно-плотно сжимаю его пальцами и выжимаю из него воду. Должно жечься, должно быть больно!       Наверное, никогда прежде я не был рад боли. Я развернул голову и, сглатывая сердце, посмотрел на целую левую руку и капающую с пальцев талую воду. Что же случилось, когда через всего меня прошла служанка, тогда, в воспоминании с отцом Тео? Я не помню! Неужели я… исчез?       Звякнул колокольчик. Я узнал Тео с полушага, может, по стрелке на штанине. Откуда это он вышел? Я запрокинул голову. Надо мной раскачивался черный котелок, а за витринным стеклом через млечные отсветы виднелись полки с флакончиками, ложками и прочей дребеденью. Я оттолкнулся от коленок и резко встал, и Тео развернул голову, скользнул по мне взглядом (или показалось?) и шагнул на брусчатку со ступени.       – Привет, Пит, – сказал он и запустил руку в карман мантии, проталкивая что-то глубже, в самый уголок. – Какими судьбами?       Какими судьбами?! Твоими! Я еле успел увернуться от самого себя, счастливого и беззаботного олуха. Могу ли я разбиться, столкнувшись с собой? Проверять не стану. Тот я глянул на котелок, заглянул в витрину…       – Просто гуляю, надоело дома сидеть. А ты? Написал бы, что сюда собираешься.       – Это незапланированная вылазка. Отцу понадобились зелья.       – Ты же говорил, что он не приедет на зимние. Все-таки получилось? – я переступил с ноги на ногу. Слегка жали новые ботинки. Выполняли на заказ, неужели за месяц успел подрасти? Как хорошо, что пересекся с Тео! Хотел ему что-то сказать…       – Да, всего на неделю. – Он вдруг вцепился в рукав моего синего пальто и оттащил чуть в сторону, чтобы пропустить волшебника, выходящего из “Зельев Дж. Пиппина”. – Поэтому я вернусь в замок чуть пораньше, когда он уедет.       Не приехать бы и мне на пару дней раньше? Нет, он опять генеральную уборку устроит и под начало семестра возьмется за режим дня: ранний подъем, ранний отход ко сну. Я же сейчас просыпаюсь к обеду…       – Как его здоровье? – осторожно спросил я.       – Неплохо, если не считать ночного кашля. – Тео отвел глаза, и я понял, что лучше эту тему не развивать. – Я читал, что миссис Бекер привлекли к расследованию пропажи близнецов. Она что-нибудь про это рассказывала?       Тут уже меня ударили под дых. Вчерашний вечер хотелось бы стереть из памяти. Кусок в горло не лез, пока мама с папой ругались. Я потому опять допоздна досидел, что от голода уснуть не мог.       – Совсем немного, – неохотно ответил я. – Наверное, не больше того, что написано в газетах. Говорила, что сложно заниматься делом, когда коллеги в Министерстве этому пытаются воспрепятствовать, а это влияет на другие дела тоже… – я все это выдумал, но уверен, что это недалеко от правды.       – Магглорожденных и без этого сложно защищать. От закона в большей степени, чем по закону, – сказал Тео точь-в-точь как моя мама. – Придурки, – а это, она, наверное, всегда не озвучивала, но подразумевала.       – Ну, это правда может быть опасно. Родители тех детей могут своей полиции в порыве про Хогвартс рассказать, особенно, если есть подозрения, что волшебники к этому причастны…       – О статусе секретности они сейчас думают в последнюю очередь. Сболтнут – никто им не поверит. Разве бы ты беспокоился о такой ерунде, если бы у тебя кто-то пропал?       “Сложно даже вообразить”, – так я хотел сказать, но промолчал. Совсем не к месту об этом думать, а озвучивать не мною обдуманные тезисы почти жалко. Я и вчера не мог определиться, с кем я согласен больше: с мамой или с папой. С Тео обсуждать подобное лицемерно вдвойне. Что я скажу? Да, Тео, я тебя понимаю, но…? Но что? Понимаю ли? Вся проблема в том, что он знает, о чем говорит, а я – нет. Мои домашние ссоры не смертельны. Хорошо, что Тео умеет задавать такие вопросы, в которых содержится правильный ответ. Наверное, дело в “разве бы”.       Потому я только кивнул и снова обернулся на витрину. Отражение улицы преобладало над просвечиванием нутра магазина, будто торговля велась по обратной схеме: это я, Косой переулок и весь магический мир выставили на продажу, а там, за стеклом, настоящие люди договаривались о цене. Этого берите в подарок. Безделушка. Передарите, если надоест. Сам рад избавиться, только место занимает. В чем подвох? Бросьте, ничего подобного. У меня еще один есть в закромах, нужно только поискать…       – Мне еще нужно зайти в “Флориш и Блоттс”, – сказал Тео и смахнул с отворота моего пальто какую-то крошку. – Пойдешь со мной?       – Конечно пойду, – ответил я и отвернулся от себя.       – Ты, кстати, дочитал ту книгу?       – Какую? – спросил я со смешком и шагнул за ним, но собственный ответ резанул по уху, как фальшивая нота. Споткнулся, несильно ударился носом ботинка в стык перекошенных квадратов брусчатки, из-за чего жесткий задник проехался по стертой щиколотке. В такой обуви далеко не убежать, если придется.       – Ту, что я тебе одалживал.       – А-а… я застрял на середине. Написано сложно, я совсем запутался в действующих лицах. – Меня с первой страницы напугало количество имен и аллюзий, которые, наверное, понятны среднему магглу, но не мне. – Вряд ли что-то пойму.       – Разберешься, – сказал Тео и столкнулся со мной плечом, пропуская какую-то парочку, сильно занятую друг другом и потому слепую. – Не сомневаюсь.       Я улыбнулся, но не хотел. Мне хотелось спросить: “А если не разберусь? А если я вообще не хочу ее дочитывать, ты обидишься?”. Кто-то другой сбежал из дома от родителей, а я хотел, как никогда, вернуться к ним. Чуждый мне человек продолжал болтать с Тео о всякой ерунде, а я хотел остановить его и спросить, почему мы, собственно, обсуждаем мою встречу с Вейзи трехдневной давности, а не то, что Тео целовался с пидором-грязнокровкой под омелой? О чем бы я беспокоился, если бы кто-то пропал? О том, чтобы найти его любой ценой! Ты же должен это понимать, Тео! Я и сейчас не смог устоять перед тем, чтобы поговорить с тобой напрямую, потому что это желание проскакивает стадию осмысления. Но за что ты меня так мучаешь? Писать на форзацах почти подло! Ведешь меня в книжный магазин, как специально! Я туда, конечно, не пойду. И на Хольма мне глубоко плевать. Беда лишь в том, что на тебя мне не все равно. Я выберусь из воспоминаний и заберу тебя с собой, и ты сам расскажешь то, что я не успел узнать.       Я почувствовал изменения прежде, чем они на самом деле произошли. Такое помутнение я испытывал, когда висел на ветке дерева вниз головой и раскачивался, закрыв глаза. И без того мир перевернутый, так еще и колеблется – разве не весело? Совсем, совсем невесело! Пусть все вернется на круги своя и остановится хотя бы на минуту, иначе меня вырвет. Я узнал нашу школьную спальню по запаху, а свою кровать по предвкушению желанного отдыха. Я рухнул на нее, но матрац подо мной не подпрыгнул. Вот бы уснуть и хотя бы ненадолго приостановить эту карусель… Я прикрыл глаза, но не лишился зрения.       Тео, как говорил, вернулся в замок раньше меня по истечении срока, на который возвращался Нотт-старший. В первый день, впрочем, он вышел из комнаты дважды, и оба раза до кухни и обратно, но все, что взял (дважды по два яблока), бросил на тумбу и более к этому не притрагивался. Узнаю эти яблоки. Это я потом с поезда их жевал, потому что до обеда было еще четыре часа. Они только усугубили зудящий голод, и я лежал на кровати, проваливаясь в мягкий матрац, глядел в потолок и пытался отвлечься на свиданку с Банни. Последний семестр, когда она будет…       Я проснулся от громкого звука и резко сел. Тео уронил верхнюю книгу с верхушки той башни, что держал в руках. Взгромоздив ее на стол, он поднял том и кинул его на свою кровать, сдвинул остальные, но лишь оперся на груду локтями.       – Блин, я опять вырубился… – сказал я и провел рукой по лицу.       Тео ничего мне не ответил. Обиделся что ли?       – Тео?       Не услышал. Даже не шевельнулся. Я хлопнул по покрывалу, но оно не смялось. Потрясающе, я снова в воспоминаниях! Меня здесь никогда не было, никто в этот самый момент в прошлом не бил по кровати. Тео взял книги и свалил их на свою постель. Выгнал меня из библиотеки, чтобы я не нарисовал себе карту? Значит, могло сработать? Удачно одна из книг проехалась по остальным и осталась лежать на краю. Я дотянулся до нее и попытался отбросить обложку – мне всего-то нужен чистый форзац или нахзац. Я надавил на книгу, но пальцы в ней утонули. Теперь я и взять ее в руки не могу! Тео приставил подушку к изголовью, уселся и без труда раскрыл какой-то учебник. Издевательство. Он пробежался глазами по первой странице и взял другую. Так и читал от каждой по строчке от каждой, монотонно перекладывая эти проклятые учебники туда-сюда. Мне в первые в жизни надоело за ним следить, и я снова свалился, отвернулся…       …и проспал до следующего утра? Ничего не снилось. Порой я мечтал о способности перематывать время (например, на Травологии), но я не задумывался, что за это придется заплатить ощущением, будто меня в эти пропавшие часы… вообще не было. Тео стоял у двери, взявшись за ручку. Куда-то собрался? Я не пойду. Он открыл дверь и вышел в коридор, а я остался валяться. Наверное, он уже вышел из гостиной в подземелья… я слишком хорошо мог представить этот маршрут. Вспышки факелов, повороты, ямки, которые нужно переступить, чтобы не споткнуться. Отправился на завтрак? В комнате стало темнеть. Если в ней кто-то находился, то днем здесь было светло: сам воздух был зачарованным. По крайней мере, так я от кого-то слышал… не хочу лежать в темноте! Уж лучше за Тео ходить!       Я подошел к двери и понял, что теперь мне придется проходить сквозь нее. Свет все тускнел. Не хочу оставаться здесь в кромешной тьме! Я потянулся к ручке, когда дверь открылась, комната снова озарилась. Я еле успел отступить и пропустить Тео. Он подошел к тумбе, к столу, к кровати, раздвинул книжки и вытащил из-под них волшебную палочку. Неужели забыл? Как хорошо, что забыл! Валяй, показывай свои воспоминания. Я отныне буду наблюдать лишь затем, чтобы вывести их законы и найти лазейку, чтобы сбежать. Я увязался за ним, и мы вместе дошли до Большого зала.       Сонно клевали завтрак с десяток учеников. Крупный снег валил с потолка и таял на полпути. Тео застопорился в дверях и, не поднимая головы, прошелся вдоль стола и сел в самый конец, пропустил приветственный кивок профессора Слизнорта, дежурившего на каникулах. На тарелке возник щедро посыпанный черным перцем омлет, и Тео разделил его, ловко орудуя вилкой и ножом, на неравные кусочки, но вся мозаика так и осталась в пределах круглой рамки. Он заозирался по сторонам и хлопнул ладонью по скамье. Комара прибил? Нет, зима ведь… судя по растерянному взгляду, не нашел привычной книжки под рукой, и потому не может заточить взгляд в пределы сорока квадратных дюймов. Если бы я его не знал, то решил бы, что он самый растерянный человек на свете. Но рассеянный Тео – оксюморон.       Я догадался осмотреться. Мне казалось, что отныне я могу различить Хольма по всякому мельтешению – а он, обрезав патлы, снова спрятался в слепом пятне моего глаза. Вот причина всех аномалий. Оттого и Тео на себя не похож, а ведь Косом переулке ни тогда, ни сейчас, я не заметил за ним ничего странного. Ему попросту не повезло оказаться неподалеку от катастрофы. Жертвой кораблекрушения может стать и стоящий на пирсе сын рыбака – навеки к воде не подойдет, плакало семейное дело.       Хольм хохотал на пару с белобрысым когтевранцем. Насилу я вспомнил, что его зовут Торри Брут (или Терри Бут?). Он взмахнул палочкой и обрушил на Хольма сугроб. Тот подскочил и смахнул снег с плеч и волос, потряс капюшон, схватил со стола сливу, замахнулся, не бросил, снова засмеялся. Двойняшки Сара и Кэролайн, делившие с Тео стол, оглянулись на Хольма и Брута-Бута, зашептались и захихикали. Талли, один на весь Пуффендуй, прежде уплетал бутерброды, а теперь тоже обернулся на Хольма. Ну прямо Черное Солнце, светит всем одинаково, нет отбоя от спутников. Как ты, Тео, угодил в эту систему? Сойти с орбиты, пока не поздно!       Он будто внял моей мольбе – отодвинул тарелку, перекинул ногу через скамью, встал и, ни на кого не глядя, метеором вылетел в коридор, резко свернул и, мерно сбавляя шаг, доплелся до окна, налег на подоконник. Снежное цунами, бушевавшее у замка, поленилось подобрать волны, и те запечатали свой наплыв на стены, колонны и арки ярда – почти буквальное воплощение “море волнуется раз…”. Снова затошнило, а я ведь устойчив к укачиванию. Это у Тео на лицо все признаки морской болезни: выбеленный и вялый. Даже стоя чуть покачивался, баюкался. Может, его тошнит от Хольма? Тео достало бы ума не считать тот надрывный (почти нарывный) поцелуй знаковым и “серьезным”. Тот рот незадолго напрямую сообщил, что продается. В этот раз в уплату, видимо, взял чувство равновесия. А Тео отдохнул дома, встретился с отцом, погулял со мной – протрезвел. Теперь похмелье…       – Тео!       Я бы не постеснялся выпрыгнуть в окно, но Тео только коротко перевел дух и выпрямился – готов к Апокалипсису. Хольм подбежал к нему, согнулся, упёрся в коленки.       – Ну ты и мчишь, конечно. – Он глянул на Тео снизу вверх и улыбнулся. – Или осуществляешь процесс хождения в быстром темпе?       – Я… всегда так хожу.       – На первой космической скорости? – Хольм перевел дух и распрямился, утер мокрый лоб рукавом мантии. – Ты это видел? По мне так чистой воды предательство. Ладно хоть не за ворот, как вчера. Снег располагает озорничать, да?       – В этом году аномальная зима. Отец сказал, что почти как в Шамони.       – То есть он все-таки приехал? Круто!       – Нет, он… он сейчас там, в общем, в Шамони-Мон-Блан. Видел фотографию в газете. Я… как раз хотел написать ему, что добрался до Хогвартса.       – А-а… ты торопишься письмо отправить. – Хольм привалился плечом к стенке и выглянул на улицу. – Могу с тобой дойти до совятни. Опасно в одиночку по таким сугробам бродить. Утонешь. На днях провалился в овраг, благо, только по пояс. Ветер весь ландшафт сравнял.       – Тогда я, наверное, запрошу пересылку через каминную сеть.       – Что ж, разумно… хватило школе пропавших без вести учеников за последнюю неделю.       – Ты про того мальчика? Он ведь с Когтеврана?       – Ага. Про мальчиков. Денис и Коул Алдермастон. Меня и Аланнис допрашивали какие-то люди из Министерства. Мы особо с первокурсниками не общаемся, поэтому, наверное, ничего ценного не смогли рассказать. Знаю только, что у него пять жаб, их слышно через три стенки по ночам. Он их с собой увёз, тихо стало. Эти дядьки – авроры? – сказали не шарахаться по округе в одиночку, но я тако-ое нашел на берегу, не поверишь!       – Стоило прислушаться к словам авроров и…        – Господи, – Хольм засмеялся. – Да пусть похищают, сами же возврат оформят. Что теперь, носа из спальни не показывать? Тем более, если ты будешь со мной, то это будет соответствовать всем рекомендациям… Так вот! Уверен, тебе тоже понравится моя находка. Туда лучше на метле добраться. Правда, учитывая, как я летаю, найдут по весне, когда снег сойдет.       – И все-таки, не лучше ли подождать? Обещают потепление.       – Некогда ждать, смоет все к чертям. Жалею, что пришлось отложить. Против естественных циклов не попрешь… – Хольм поднес пальцы к губам и коротко прищемил нижнюю. – А если применил бы заклинание роста растений? Нет, вдруг нанес бы несовместимый с жизнью ущерб? В общем! – он тряхнул головой. – И тебя ждал. Ты со мной слетаешь?       – Ну… в общем-то… ладно. – Тео подхватил себя под локти и кивнул на белый двор. – О чем идет речь?       – А вот не скажу. – Он перекатился с носка на пятку. – Пока секрет. Мне интересно, узнаешь ли ты “их”, когда увидишь своими глазами.       – Это далеко? – спросил так, как обычно спрашивают “это больно?”.       Хольм покрутил кистью, мол, “ни то ни сё”, и обернулся. В коридоре все так же пусто.       – Если не хочешь, то так и скажи. Попрошу у Терри метлу или соблазню его идеей извалять меня в снегу, коль ему так сильно хочется. Может, даже слетает со мной, а то жаловался, что скукотища смертная.       – Нет.       – Что – нет?       Тео завел руки за спину. Хольм не видел, но я – да, с какой силой он их сцепил.       – Я просто пытаюсь понять, как лучше одеться и… не взять ли мою метлу, например. Кажется, я относил ее на общий склад. – Метла Тео лежала под моей кроватью. Со лгуном поведешься… – Там такой бардак обычно, что моментально ничего не найти.       – И еще письмо нужно отправить.       – Да. Написать и отправить.       – Тогда встретимся через час? Два? – Хольм отступил и начал постепенно отходить, ожидая ответа, но Тео промолчал. Тогда Хольм развернулся и зашагал прочь. – Найдутся еще дела – пришли лягушку! – громко добавил он и махнул рукой.       Тео кивнул, когда Хольм уже скрылся за поворотом. Молодец, снова ввязался в какую-то авантюру.       Мы спустились в спальню. Он провалялся все это время на кровати, изредка поглядывая на торчащее из-под моей кровати древко метлы. К перу не притронулся, зато просидел еще полчаса над пустым пергаментом, загибая уголки. Получился вытянутый ромб, который можно было с натяжкой назвать упрощенной лягушкой, к прыжку, впрочем, совсем не способной. Неужели все-таки одумался? Не надо Хольма уведомлять и придумывать для него отговорки. По мне, он понял, что ты не хочешь с ним идти. Уязвило, как быстро он придумал альтернативу? Прописал бы хоть невидимыми чернилами между строк свои настоящие мысли, Тео!       Короткая часовая навернула два полных круга, и он резко встал, открыл шкаф, бросил на кровать свитер, шерстяные носки и зимнюю мантию. Только не это. Убрал свитер, достал другой, еще более теплый. Порывшись на моей полке, нашел греющее белье, которое я надевал на зимние тренировки. Положил обратно, задвинул в самую глубь. А летные перчатки все же взял. Запасные тоже. Я не собираюсь идти с тобой к Хольму! Я обернулся на свой стол – необычайно пустой, потому что после зачетов я торопился поскорее избавиться от улик обучения. Вот зачем я прибрался? Может, все-таки получится начертить карту здесь? Запрет на книги мог мигрировать сюда из библиотеки, но если я найду какой-нибудь пергамент… Из сна невозможно вынести что-то в своих руках, но если я вмешаюсь в воспоминание, то это отразится на тех страницах в библиотеке? Не верю, что нет разницы между “я есть” и “меня нет”!       Я подбежал к столу. Пыль бы протереть не помешало, и вот тот фантик под столом тоже надо подобрать. Тео прошел мимо меня, присел, смял обертку, раздражающе зашуршавшую, и кинул в мусорное ведро. Ни одной бумажонки на виду! Та недоделанная лягушка сойдет? Я метнулся к его столу, но Тео стоял ближе и успел убрать ее в верхний ящик. Я, как ни пытался, не мог его открыть. Почему я не полтергейст? И даже не призрак, в противном случае сработал бы отпугивающий амулет над дверью. По звуку я понял, что Тео снова упал на кровать. Он лежал, накрыв голову подушкой. Значит, голова разболелась. Может, все-таки никуда не пойдем? Я до Тео сейчас, наедине, не могу достучаться, а если снова появится Хольм, то пиши пропало. Все равно что пытаться отвлечь сладкоежку от профитролей пресным хлебом. Тео, я очень старался подобрать цензурное сравнение! А тебе все равно. Вот выберусь и обязательно нарисую на полях в твоих книжонках кое-что…       Я подошел к двери и запрокинул голову. Кто-то из студентов прошлых поколений догадался повесить талисман, чтобы Кровавый барон не совался в спальню. Ни разу не рассматривал, что это за штука. Облезлый ловец снов! Сны от злых духов он точно не защищал, но какая-то магия в нем все-таки есть, если барон так ни разу к нам не вломился. В конце концов, я волшебник или нет?! Даже Люмос не смог зажечь… прямо как Хольм! Ну нет, магический артефакт должен как-то отозваться на меня!       Я встал на носочки и хотел опереться на дверь, но ладонь прошла ее насквозь. Как к этому привыкнуть?! Начинаю понимать того призрака-утопленника, который завис у двери, ожидая, что Тео ему откроет. Я чуть подпрыгнул, но не дотянулся. Сбить бы эту штуку. Я здесь, здесь, Тео! Обрати на меня внимание, испугайся – что угодно! Потрясающе, скоро стану не лучше Пивза. Я прыгнул выше и махнул рукой. Может, промахнулся? Невозможно. Единственно уцелевшее голубое перышко колыхнулось или мне показалось? Еще раз! Все-таки показалось. Полный провал. Даже ловец снов оказался сильнее меня. Всем на меня по барабану: зачарованному светлому воздуху, ловцу снов, книжкам, покрывалу и матрацу, ящику, двери и более всего, конечно…       Я обернулся на Тео. Будто перестраховавшись, он намеренно отгородился от любого случайного шума. Хватит меня бойкотировать! Если не позволил даже спички зажечь, значит, слышишь меня.       Я шагнул к нему и вскрикнул от резкой боли: что-то ужалило меня в ладонь. Краем глаза я успел зацепить яркую синюю искру. Откуда?.. Сорвалась с кончика его волшебной палочки, лежавшей на тумбе. Тео, кажется, не услышал ее тихого треска в этот момент. Неужели… В библиотеке моя магия не работала, но это палочка Тео, в конце концов! Я снова глянул на него – лежит ничком, ничего не видит, ничего не слышит. Я поднес руку к палочке (даже если снова будет кусаться, плевать), и она чуть покатилась, отталкиваясь от меня. Реагирует! Я схватил ее, готовый к шипучему уколу, но его не случилось. Послушная, она лежала в моей руке как родная. Я едва не запрыгал от радости, усилием сдержался. Вот и лазейка! Хоть сто перьев зачарую, нарисуют мне сотню карт библиотеки! И снова ave, Питер! Нужно сначала опробовать ее, наколдовать что-нибудь простенькое… хотя бы наполнить водой вот этот хрустальный бокал. Тео всегда пьет, как не в себя, когда голова болит. Маленькая услуга за большую возможность. Я направил палочку на сосуд, шепнул заклинание, и вода ударилась к толстую стенку, подвернулась, сошлась, запузырилась, колыхнулась. Достаточно, иначе перебежит через край. Прохладная и безвкусная – то, что нужно. Не поможет, конечно, но… хотя бы так. Временное отвлечение уже спасение, а если захлебнуться прямо сейчас, то не нужно будет решать и решаться. Одинаково ужасно, если снова поцеловаться и если не поцеловаться больше никогда. Если, если, если… удивительно ритмичное слово. Точно, точно, точно – отвечали тихие стрелки часов. Опоздание уже критичное. И почему не построили гостиную поближе к выходу из подземелий? После тьмы снег до боли слепит глаза, не навернуться бы на ступеньках, а до моста так далеко – и хорошо, и плохо, можно тысячу раз передумать. Вдвоем тоже легко пропасть. Кто так усердно топтал тропинку до моста? Популярное место встречи. Подними голову и увидишь, ждет или нет. Если нет, то снова опаздывает или уже сгинул в одиночку? Час или два? Он ответа так и не дождался, но точно понял, что “два”.       Он стоял в тени под первой балкой моста, припав виском к старой метле. Так легко одет, кошмар. Обернулся на скрип снега под ногами и махнул рукой, хотя бы она в перчатке…       – Ты давно ждешь? Прости, не вписался по времени.       – Не, – ответил он и улыбнулся, опрокинув взгляд под ноги и ковырнув снег носком ботинка. Взметнуло, как морскую пену. – Пришлось долго уговаривать Терри одолжить метлу. Получилось только под залог.       – Кажется, у нее древко с расселиной.       – И еще ее заносит на поворотах!       – Я думаю, – о, лучше не договаривать, – моя метла выдержит двоих. – Провал.       – Тогда точно не смогу отделаться от ощущения, что я тебя эксплуатирую. Под присмотром как-нибудь управлюсь.       – Я же сам предложил.       – Ну… а с этой что делать?       – Оставь ее тут, потом заберем.       – Мне Терри башку оторвет. Припрятать надо…       Он заозирался по сторонам, присел в подножии сугроба, уронил метлу и пропихнул её в снег древком вперёд, на что-то нашло (на камень? куст? что там, под снегом? по весне узнаем), и с усилием задвинул под углом, торчать остались самые кончики прутьев. На них посыпалось с четырёх рук.       – Лишь бы потом найти. Ух. – Он стянул перчатки и обил их о каменную опору крыши над кривым мостом. – Командуй. Мне спереди сесть или сзади? Можно сзади?       – Лучше спереди. Тем более я не знаю, куда лететь. Будешь показывать мне дорогу.       Он кивнул, взял метлу и перекинул через нее ногу. Так выглядят дети, когда учатся перелазить через забор – сосредоточенно и чуть удивленно, что это в принципе возможно. Должен же давно привыкнуть… но у самого получилось не ловчее. Какой он ненормально жаркий. Только что выпрыгнул из огня прямо в зимнюю форму, да и пахнет горелой бумагой и нагретыми летними травами.       – Готов?       – Нет, – со смешком ответил он.       Как можно ориентироваться, когда вокруг однородное снежное поле? Он все вертел головой, пришлось зажимать его с боков локтями, чтобы не свалился, и почему-то каждый раз получалось сдавить его сильнее, будто он уменьшался – горит и тает как свеча. Пусть вечно будет поглощен задачей удержаться на метле и полуслепым поиском чего-то одному ему известного, лишь бы не начинал говорить “по делу”, по ужасному делу, по кошмарному делу. Но вот он указал на полуразрушенную сторожевую башню в окружении черных голых зарослей и первым спрыгнул на обесснеженный пятачок земли – это ветер постарался, снес все вниз по склону. Нам же не придется по нему спускаться?.. а он уже утонул по колено и пошел в сторону озера. Ступать по следам менее сложно, но все так же холодно. В мире глупостей промокшие ноги не редкость.       Далеко идти не пришлось. Он остановился у серого валуна, стянул перчатки и разворошил сугроб руками. В теплице тоже, наверное, пренебрегает защищать руки.       – Подойди поближе!       Видно только голую нишу под самым камнем, нужно наклониться и заглянуть через плечо. Пришлось вслепую ставить ногу, потому что его мантия скрыла протоптанный путь. Неудачно, завалился, будто вчера стоять научился! Он обернулся и ухватился за край свитера, удержал.       – Обопрись на меня, а то ничего не увидишь. Тут иначе не развернуться. Давай! Смотри!       – Да, хорошо…       Тоже хотелось снять перчатку, но даже через нее ощущался жар промеж лопаток. На плечо было бы удобнее, может? Уже не переменить, а то подумает, что его бестактно лапают. Лучше так, чем никак. Лучше никак, чем как-нибудь. Выстраивается ряд строгих неравенств.       В обледеневшем полукруге что-то посверкивало. В самом центре лежали битые прозрачные елочные игрушки, нет, это скорлупа…       – Не может быть! Гласии? Ледяные змеи?       – Бинго! – он протянул руку к кладке, но не коснулся. – Знал, что ты оценишь. Они уже вылупились и расползлись.       – Они же почти вымерли полвека назад. А здесь их…       – Девять! Девять яиц было, представляешь? Плюс два подразумеваемых родителя, если, конечно, это не партеногенетическое потомство. Плюс один-два! Я сначала тоже глазам не поверил, думал, что перепутал или, скажем, это вовсе обман зрения или что угодно еще. Признаюсь, я одно все-таки взял и посмотрел на просвет, удачно, что день был солнечный: они живые! Скорлупа выглядела толстой, а на деле тонкая-претонкая.       – Вау… Как ты их вообще нашел?       – Гулял и нашел. Заглядываю везде, летняя привычка в зимнюю пору. И не зря! Тогда и снега было поменьше. Там дальше, прямо под камнем, куча сброшенной чешуи! Я хотел ее тотчас забрать, но не стал, вдруг спугну? Теперь нестрашно, гнездо отслужило. И крупные чешуйки вот. – Он подковырнул пальцем ту посверкивающую штучку, которую можно было принять за конфетти, передал. Страшно взять, вдруг растает или переломится. Плотная, жесткая, больше на рыбью похожа. – Я видел их в продаже однажды. Сотня галеонов за одну! Наконец, разбогатею!       – Если продавать, то только через чёрный рынок.       – Шучу, Тео. Никому ни за что. Только тебе! – Нужно срочно перебить. – Если бы я Терри показал, он бы меня совсем не понял, пока я не назвал бы их фактическую стоимость, а ты…       – Взрослых особей ты не видел?       – К счастью, нет. И надеюсь, что не увижу. Пишут, что они жутко агрессивные. Еще бы, вымирающему положено…       – Тогда давай побыстрее соберем немного чешуй и сброшенную кожу. Вон, там вижу.       – Отойди чуть-чуть, я залезу.       Он лег в снег и принялся колупать отдельные чешуинки, ссыпал в подставленную ладонь, вытянул тонкую кожу из-под камня, перевернулся на спину и затолкал ее в карман. Из него же достал шкатулку, как фокусник, который тотчас из сырого ингредиента получил нечто новое и применимое, минуя стадию трансфигурации. Стеклянная? Он собрал скорлупки, четверть ото всех, следуя строгому правилу травника “Будь жадным в меру”.       – На, подержи…       Он защелкнул крышку и передал, удерживая четырьмя пальцами донышко и большим прижимая сверху большим. Почувствовал бы это мимолетное прикосновение кончиками пальцев, если бы снял перчатки. Как на зло, у них укрепленные подушечки, чтобы рука не соскальзывала во время полета.       – Какая легкая. Ты наложил на нее чары? – Он обернулся и, кажется, не понял вопроса. – Я про шкатулку.       – Нет, – снисходительно улыбнулся, – она из пластика, сама по себе такая. Легкая и прочная.       Даже неясно, как задать новый вопрос. Стекло – обожжённый песок, глина – горная порода, металл – он везде металл…       – Что такое “пластик”?       – Ох. – Он продолжал ворошить снег и водить по острому краю разбитой скорлупы. – Что-то вроде очень-очень-очень мелкой кольчуги из еще более крохотных звеньев. Раньше этот контейнер был газом, потом порошком, и теперь…       – В нем хранится сокровище. Удивительно… – Гласии – подумать только! Если решит их продать и его поймают, то заведут дело за контрабанду и браконьерство. И на его пособника тоже. – А что ты собираешься делать с чешуей и скорлупой?       – Их можно использовать для приготовления заживляющей мази. – Он поднялся, интенсивно потер руки и пару раз на них подул. – От бадьяна и других штучек невыносимо жжет, а крупица чешуинки или скорлупки способна этот эффект нейтрализовать. Да и сама регенерация намного лучше идет. Пишут, что шрамов совсем не остается. До конца жизни этих запасов хватит. Если не украдут, конечно…       – Давай вернемся к башне, вдруг гласии где-то рядом. Почуяли, например, что кто-то разворошил гнездо.       – И правда. – Он пытался надеть промокшие перчатки, а они растягивались и застревали. – И еще…       Если снять с себя перчатки, то они будут нагретые. Откажется – едва выносимо, но неудивительно. Примет – что тогда? И только потому что нет альтернативы в других сухих? Совсем странно предлагать две пары: одну “с руки” и другую сухую и холодную.       – Тео?       Он снова заглядывал в глаза – и почему так сложно стало это выдерживать? Все прослушал!       – Я вспомнил, что у меня есть запасная пара.       – Пара чего?       – Перчаток. – Что же он говорил? Кое-кто совсем из ума выжил. – Возьми, пожалуйста. Еще в замок возвращаться. Иначе точно обморозишься… – а ну соберись! Они в правом кармане, а не в левом. – Если боишься, что ингридиенты украдут, то я могу взять на сохранение. В моих вещах никто не копается.        – У меня есть тайники разной степени надежности. – Безразличность. – Но мне правда будет спокойнее, если большая часть полежит у тебя какое-то время. – Милость. – А за перчатки отдельное спасибо. – Учтивость.       Взбираться по склону оказалось еще сложнее – при спуске он не казался таким крутым. Взмок, стало еще и промозгло. Его молчание – затишье перед бурей. Близка сложнейшая операция – прощание. В худшем случае можно взять метлу и улететь куда-нибудь, насколько хватит сил. Сперва отряхнуть штанины от снега… а он сразу подошел к метле. Теперь бежать только на своих двоих. Откровенный бред.        – Коль выбрались, может, долетим до леса? – предложил он, отдышавшись. – Осенью так и не погуляли. Там меньше снега, чем здесь, да и тропы нахоженные. А начнется учеба – снова погрязнем в делах да заданиях. До того, кажется, надо…       Поговорить? Нет. Нет. Нет. Без того все ясно! “Слушай, Тео, мы оба были немного не в себе, поддались влиянию момента, и получилось так себе, понимаешь?” Срочно перебить!        – Ты это слышишь? Будто водопад сваливается.       Он замолк и нахмурился. К лицу прилил жар, будто соврал и специально его перебил – пусть так и задумывал – но то лишь удачное-неудачное стечение обстоятельств. Как это объяснить?        – Не слышу… может, у тебя кровь в ушах шумит? Или голова болит?       – Наверное, мерещится. Все… в порядке. – Но такое бывает перед особо сильными головными болями. – В лесу зимой опаснее, чем летом. Приближения дементора не заметим.       – То есть остается только вернуться в замок?       Он заметно померк, опустил глаза, как тогда, при первой встрече: в замке Талли. Талли, которого не было на рождественской “вечеринке” для чистокровных, потому что он предпочел... и это он вынуждает с собой… неужели они вместе провели все каникулы? Терри-Терри-Терри, лишь бы не упоминать другого, действительно значимого – наверное – имени. И не к кому сбежать. “Тебя ждал”. Неужели правда ждал? Даже если вся эта вылазка, чтобы временно скрыться от Талли, то разве не жестоко отказывать в убежище?       – Можно долететь до Хогсмида. – Там можно составить такую богатую на отвлечения программу, что разговора “давай останемся друзьями” никогда не дойдет. – До него напрямик отсюда даже ближе, чем до замка.       – В Хогсмид… ну, хорошо. Знал бы я, взял бы с собой деньги и угостил бы тебя сливочным пивом.       – У меня есть с собой немного. – Нельзя допустить растраты его денег, иначе будет вынужден зарабатывать новые. – Об этом не переживай.       – Только у тебя в долгах еще не бывал.       – Это ничего не стоит в сравнении с тем, что ты поделился со мной чешуйками “исчезнувшего” вида. – Не работает! Что его так обидело? – Или угостишь в следующий раз.       – Пусть так.       Он снова сел спереди. Хмурое молчание ничуть не лучше. Сбил, но теперь снова придется тянуть из него хоть одно живое слово. Чем занимался на каникулах? Гулял. А по правде? Страшно представить. Упирается, врет, что его все устраивает – признаться в обратном означает принять безвыходность своего положения. Нет, нельзя спрашивать напрямую, иначе претворит в жизнь идею сбежать из школы. Заявить на Талли? Кто его родители? Нет, пострадает снова самый уязвимый, а вступиться открыто невозможно. Что же делать? Нужно было посадить его позади, вдруг он теперь думает, что его и сейчас пытаются облапать под каким-то предлогом? У него родинка под самым ухом… и так разглядывать граничит с преступлением. Неужели не подобрать ни одной темы для разговора? Озеро… промерзло только у берега. Целиком всего однажды. Магглорожденные нацепили на ноги ботинки с лезвиями и катались по неровным кочкам льда.       – Как называется обувь, которую используют, чтобы кататься по льду?       – Коньки.       – Ты умеешь?       – Два шага и носом в лед. – Пора придумывать новый вопрос… – Лиззи хорошо умеет, но ее рассказы про перерезанные пальцы не то чтобы вдохновляют научиться. Страшилки рассказывает, как всегда. Вряд ли это осуществимо, лезвие ведь тупое. Мне кажется, название Черному озеру придумали зимой. Громадный зрачок яблока Земли. О! Ты видел?       – Видел – что?       – Вон там, на десять часов! Кажется, русалка. Спинной плавник… – Водную гладь разрезало синим зазубренным лезвием, тотчас пропавшим. – А сейчас?       – Да, увидел.       – Я однажды общался с одной, – сказал он, выпрямился и чуть повернул голову.       Расстояние до губ не десять дюймов, а полтора миллиона, потому что нужно обогнуть планету. Вот это отвечает ощущениям.       – Они же скрипят, а не разговаривают.       – Нужно окунуться с головой, чтобы услышать мермиш. Какие-то слова я даже понимал. Они больше поют, чем говорят. Пытался добыть жабросли, чтобы не выныривать каждую минуту. Они когда-то росли в теплицах, нашел в журналах записи. Лахнан сама их притащила, а я попросил еще экземпляр для разведения.       – Слышал, однажды утащили ученика на самое дно. Его не удалось спасти. Они не особо жалуют волшебников, особенно чистокровных. Постоянно пачкают водорослями наше окно в гостиной.       – Их оскорбляет звание “полулюди”. Они к волшебникам никакого отношения не имеют. Я это и сам проверил.       – Что ты имеешь в виду?       – У нас состоялся культурный обмен. И еще какой-то, как бы это назвать... У них волосы слагаются из маленьких чешуек, в этом мы похожи. Правда, рыбья чешуя родственна нашим зубам, а не волосам. Кожа тоже другая, плотная, скользкая. В который раз убеждаюсь, что конвергенция всем правит. Вряд ли они произошли от рыб или от людей. Вот бы Робу рассказать, да не поверит.       – Обмен? То есть… Она тебя тоже… изучала?       – Больше всего, ей, конечно, были интересны мои ноги и то, что между ними. Ай, мы падаем?       – Нет, все под контролем. И когда это было?       – В прошлом году, в апреле. Вода еще ледяная была, простыл потом, но мне одной ночи достаточно для выздоровления. Кровь кипятится, все проходит. Может, это и была Лахнан? Она одна поднимается.       – А ты один топишься.       – Да, нашли друг друга. Встретились на границе миров. Как я и думал, оплодотворение у них тоже внутреннее. Продвинутые создания. И ясли есть, и детские сады, и школы. Города, политика, королева Муркус.       Он, к счастью, продолжил рассказывать что-то про окрестности и подводности, где что растет, кто где водится. Хотелось приложиться щекой к плечу, так бы и направлять метлу было гораздо проще и не пришлось бы так напрягать спину, чтобы придерживаться проклятого тактичного промежутка. На обратном пути нужно сесть впереди, пусть цепляется, чтобы не свалиться… причем тут гриндилоу? Да, опасные твари. Щекотки боятся?       Приземлились под табличкой о нелетной зоне. Здесь же была стоянка для метел.       – В самый раз выпить что-нибудь теплое, – сказал он и глянул аккурат в сторону “Трех метел”. – За распитие чая или сливочного пива нас не отругают. Тем более – сейчас каникулы!       – Разве у тебя нет разрешения на свободное посещение?       – Кто ж знал, что волшебники так легко выявляют поддельные подписи… у меня есть схема. Простая, но эффективная. Главное не попадаться учителям, а остальным наплевать. Мадам Розмерте точно.       Показалось, снова огрели “Стандартным учебником Заклинаний” по спине. И дух выбило, и толкнуло вперед, за ним, по извилистым улицам Хогсмида. Крыши домов, подсвеченные желтыми лампочками, складывались в непрерывные остроугольные зигзаги. Между домами были натыканы елки, осыпанные холодными парящими свечами и красными шарами. Он подобрал темную ветку и положил на подоконник, улыбнулся глазеющей белой кошке по ту сторону окна. Срочно, срочно что-то сказать! Остался один поворот…       – Здесь недалеко “Шапка-невидимка”. Может, зайдём?       Он обернулся. Шарф спал с плеча и повис вдоль спины.       – В магазин одежды?       Да, обитающий там продавец не позволит нам остаться наедине.       – Да… – теперь нужно назвать приемлемую причину!       – Ладно, – быстро согласился он и спрятал руки в рукава мантии. – Как скажешь. Когда звякнул колокольчик, к двери сразу подскочил Августин Хилл. Говорят, каждый день он ходит в новом костюме и никогда не повторяется. Сегодня в вишневом пиджаке с золотыми пуговицами и жёлтых штанах со стрелками. Пошло. Вся его наружность вызывала одно лишь раздражение, но даже это гораздо проще перетерпеть, чем что-то вроде “это, если честно, был худший поцелуй в моей жизни, уж лучше с Оливером”.       – Добрый день, добрый день. – Он потёр руки, как большая муха. – Что ищете, молодые люди?       – Пока присматриваемся. – Без тщательного подбора точно не обойтись, из десяти девять – дешевки. – Если что-нибудь выберем, то обратимся.       Лучше уйти в другой угол – быть на виду, но не под лупой. То, что нужно. К шубам, свитерам, шарфам, шапкам. Августин скис и ушел за прилавок, водрузил на него кучу вещей и начал демонстративно их встряхивать и складывать.        – Как только в магических магазинах умещается столько вещей? – Ален задрал голову к потолку и крутанулся на месте. – Нет, правда, а что ты ищешь?       – Новый свитер. – Первое, что в голову пришло. И не себе. – В замке сейчас очень холодно.       Он покивал, взял какую-то шапку, та изогнулась и обхватила его предплечье. Поспешно положив ее на полку, вздохнул и сел на ступеньку винтовой лестницы. Как же непривычно видеть его с такой длиной волос… и все равно симпатично. Свитера! Точно не яркие. Синий неплох, но, наверное, уже приелась символика. Ему бы подошел этот серый с косами, и швы хорошие, и шерсть мягкая. Мой джемпер на него хорошо сел осенью, но для верности, конечно, неплохо было бы… вон в той примерочной в углу с бардовыми плотными шторами.       – О! – он встал и пошел в ее сторону, задел плечом тяжелое полотно, лже-позолоченные кольца зазвенели о карниз. – Джинсы как у меня. Ну точно, Lonsdale London.       – Владелец магглорожденный. Он часто закупает вещи в маггловских магазинах и накручивает ценник, хотя знает, что их покупают в основном школьники.       – Или не покупают.       Он перевернул ценник и усмехнулся уголком губ. За каникулы от той болячки не осталось и следа, теперь палец прижимать не придется. Пройдоха-Августин как раз шуршит журналами и стучит вешалками, не заметит, не услышит, если я легонько толкну Алена в примерочную. Если все-таки что-то поймет, то, уверен, сделает вид, что ничего не происходит. Пит, в конце концов, тепло о нем отзывается (Пит?..). Согласится ли Ален примерить что-нибудь? Да, нужно хотя бы для прикрытия (прикрытия чего?) взять пару свитеров – этот черный и серый все-таки тоже, вдруг уступит, вдруг какой-то из них понравится? Знание размера открывает возможность подобрать что-то заведомо маленькое, чтобы село чуть в обтяжку и снимать было тяжело. “Давай помогу”. И, пока он стягивает рукава, чуть стесняясь, наверное, положить руки на горячие плечи, не обжечься бы, и попытать “удачу” еще раз, а то в прошлый и первый все так быстро закончилось, так безбожно много времени ушло на смирение с “началом”, на накопление смелости… разомкнуть и… искра кольнула пальцы. Я одернул руку не от боли, а от вспышки. О чем я только думаю?! Какое стыдобище! Ни за что никогда никому ни о ком! Как возможно, чтобы, например, Питер… или все остальные… что я… и Алену нельзя в первую очередь! А он раздвинул свитера (когда успел подойти?), без интереса пощупал какой-то серый (почему все серые?), сказал что-то (ничего не слышно, но по губам ясно “Выбрал что-нибудь?”). Все эти низменные желания теперь не закончатся до конца жизни (джокером побьют любой козырной довод разума!). Талли стал ему невыносим ровно по тем же причинам, по которым совершенно справедливо ненавидеть меня (да кого ты вообще взял в сравнение?!). И в Рождество он вынужденно поддался (он и начал), чтобы не обидеть (чтобы вовлечь во все это гнусное), а мне стоило держать себя в руках (уносить ноги).       – Метнусь в «Тимофиллы и поганки», – сказал он и сдвинул вешалки.       – Я почти закончил. – Просто возьму несколько! И сказал-то почти хрипло, острой болью пронзило горло. – Давай вместе сходим. – Пожалуйста!       – Да ерунда, Беатриса мне задолжала. Натаскал ей кучу заунывников. – Он просочился мимо. – Скоро вернусь.       Остановить? Оставить. Снова зазвенел колокольчик, и вот он уже промелькнул за мутным окном – черное на белом. Это полный провал. Это счастье, что он самоустранился. Перекинув через руку тройку свитеров, почти не глядя, вернулся к стойке. Хилл сидел в кресле, закинув ногу на ногу и листал какой-то журнал, обиженно глянул поверх него, закрыл, отложил и вернулся за стойку, нацепив по пути вежливую улыбочку, что бутоньерку к пиджаку. Сам пиджак, кстати, довольно неплох…       – Так, так… – Августин призвал взмахом палочки пухлый журнал. – Ох уж эти времена, пришлось цены поднимать. Сами понимаете.       У торгаша любые времена годятся для накрутки. Помню, как он скинул мне порядочно, когда мы разболтались. Он из тех, кто страшно любит подбирать для других – досконально помнит место всякой вещички, вверх дном все перевернет при надобности. Майкл однажды от него вернулся с такими баулами, что пришлось применять чары левитации. Тот малиновый плащ, кажется, тоже отсюда…       – Сколько с меня?       – Каждый по пять галеонов. – Он покачал головой. Самому стыдно назвать “пятнадцать” сразу. Вполне справедливая цена. – Отличная шерсть, альпака и, простите, пушистик. Стирка исключительно…       На столешницу ровными стопками упали золотые монеты.       – Упаковать в подарочную упаковку или в обычную?       – В обычную. – Сколько можно? Без шансов догнать, если он обманул и убежал в противоположную сторону от “Тимофилл и поганок”. – И быстрее. Нет, без упаковки. Пакет. Я сам положу.       – Нужно сложить и…       – Я уже за них заплатил. Пакет у вас бесплатный. Заберите вешалки, а дальше я разберусь. – Вычел бы галеон за каждое дополнительно сказанное слово и вышел бы в ноль. Как же больно… и поделом.       – Я все-таки сложу. Это моя работа.       И он расстелил первый свитер на столе, поправил, наложил рукава друг на дружку… Ален точно не вернется, где он – неизвестно. Оставил меня по заслугам. За трусость и гнусные фантазии, за желание получить от него все то же самое, что и другие извращенцы. Шило на мыло. Через оконные и дверные щели с улицы надуло звонкий мальчишеский смех, и от одной тональной схожести все внутри поднялось, закололо, особо сильно почему-то слева. Сердце не на месте. Родные руки совсем чужие. Милаха Августин бесит до першения в горле, а от мысли о Хольме мурашки по коже. Здесь совпало, но колючесть на языке от шипучей карамели все-таки отличается от глотания бенгальских огней.       – Держите.       Августин протянул бумажный пакет. Тоска запретила двинуться, но вот пакет оказался в руках, сорвалось неискреннее вежливое “спасибо”. Страх гнал в темноту и тепло, но глаза ослепила морозная белизна. В отчаянии мы сошлись. Тео остановился посреди улицы и упер взгляд в обледеневшую брусчатку, когда мне хотелось запрокинуть голову в густо облачное небо. Тихо похрустывало то слева, то справа, будто кто ходил мимо. И правда, на островах снега оставались частичные отпечатки разноузорных подошв и каблуков невидимых жителей Хогсмида. Не может быть такого… где все? Куда все пропали?! Почему я больше не чувствую Тео?       Легкое и беглое прикосновение к плечу вернуло следам владельцев. За угол завернул старик в изношенных башмаках, мимо прошагала женщина в красных сапогах, за ней еле поспевал, спотыкаясь, мальчишка в побитых ботинках. Прямо перед Тео остановился Хольм в рыхло зашнурованных берцах. Узел на правом почти развязался и свисал до треснувшей сбоку толстой подошвы. Расселина глубокая, треугольная. От стрелок на штанинах осталась только некоторый намек, а ткань на коленках неравномерно взбухла: вечно он сидит, притянув левую ногу к груди. Возможно, это не его штаны вовсе, великоваты. С кем-то перепутал? Взял с рук? Карман мантии что-то оттягивало. Какой-то новый секрет. По кусочку серой жилетки можно восстановить, что она вся в мелких катышках. А это что? Сиреневатые, с коричневым, крохотные трубочки. Засушенные цветки лаванды? На шарфе завивались зацепленные где-то петельки. Всего две. К нему же прицепился еще один бутон. Из-за самой кромки, примыкающей к белой шее, желтила верхушка синяка. Нет, ответить на взгляд пока невозможно. Волосы… снова этот вихор над ухом, который пропустили ножницы.       – Прибарахлился? – спросил он и кивнул на пакет.       – Дела у Хилла идут не очень. Продает едва не даром.       Это меня снова замутило или у него голова кругом? Это я хочу стереть Хольма с лица Земли или Тео напоминает мне о необходимости уничтожить его? Горячо от ненависти или Тео сгорает от стыда? Я угадывал цвет спрятанной в кулаке пешки. Страшнее всего то, что раскройся эта неведомая рука – мы назовем противоположные цвета и оба не соврем.       – По ценникам не особо заметно…       – Это он от отчаяния, я сторговался. В плохие времена спрос на одежду падает в первую очередь. Я взял тебе свитер. Или два. Мне нужен всего один, но я не смог выбрать.       Ложь в каждом втором предложении! (Возьми, не упрямься…) – почти унизительно! Невыносимо чувствовать этот легкий наклон к Хольму при передачке, почти взятке, а от озноба влюбленности, дурноты сомнений и раздражения желания – не моих, не моих, не моих! – хотелось счесать кожу, отвернуться, убежать. Но тело, не мое, даже не “прошлое” мое, действовало согласно чужой воле. Глаза все смотрели на Хольма, разыгрывающего смущение, а левое сердце ему наивно верило (все-таки вернулся, как обещал).       – Тео…       – Можешь считать это подарком на Рождество, – сказал он, и колючая волна смущения (Рождество! Сам первым произнес запрещенное слово!) шевельнула волосы на затылке, в него же дыхнул холодный ветер. Падать в снег при лихорадке – на любителя!       – Я так не могу, понимаешь, в одностороннем порядке…       Тео снова кинуло из жара в холод, а любое переходное состояние – окно возможности для меня, наконец, сбежать. Казалось, я прыгаю на ступень набирающего ход поезда, почти промахиваюсь, но – удача! – успеваю зацепиться за поручень и подтянуться, когда меня схватили за шкирку. Нет, я больше не хочу! Пусти меня! Травись и опохмеляйся Хольмом без меня! Мирись, борись, стыдись – что угодно! Но мой противник был заведомо сильнее. Он дернул меня назад. Шеи и правого уха коснулось тихое, сказанное на выдохе, “прошу”. Я едва не разжал руки, но теперь меня толкнули вперед, и я…       …сразу понял, где очнулся. Швырнул книгу, вскочил, пошатнулся, провел пальцами по горлу, похлопал по ногам, проверил плечо, расчесал щеку, протер глаза, вцепился в волосы – все одновременно. В грудь бы залез, не будь это смертельно. Хотелось стряхнуть щекотку с шеи, но руки безвольно повисли прежде, чем я подумал, что сделать этого не в силах. Это в библиотеке землетрясение или меня так колотит? Эвакуационного выхода все равно не найду. Единственное, что мне остается, это по горячим следам восстановить, что случилось, но…       Я проиграл. Самонадеянно влез в борьбу с тем, кто здесь пишет законы и вершит суд. Приговором за бунт была назначена… смерть?       Я ее даже не заметил.       Однажды мне приснилось, что я умер, но все было наоборот: осталась только глухая темнота и я в ней, чуть более плотное скопление воли, которую больше не к чему приложить. Сейчас случилось обратное – осталось все, меня не стало. Несправедливо сказать, что я чувствовал Тео как самого себя, потому что… потому что меня на самом деле больше не было. Из-за этого ментальная магия запрещена? Умрешь и не заметишь?       И кто бы заметил? Если я сгину в воспоминаниях, то никто не выловит меня ни живым, ни мертвым, как из какой-нибудь реки. Но почему я все еще… жив? Бабушка часто повторяла, что человек живет до тех пор, пока о нем помнят другие.       Это Тео вспомнил обо мне. Назвав имя, выдернул из забвения, как тянут за ниточку утонувшую в подушечке иголку. Затянул меня в воспоминание и вытолкнул из него же. Жалко стало меня убивать? Я должен быть за это благодарен, Тео? Вернул мне меня, потому что иначе некому избавиться от книжек? Правда не можешь уничтожить их сам? Рука не поднимается их спалить, вот простой ответ. Я тебе… нужен. Дурак, которого можно сломить единственным словом. Я проиграл в еще большей степени самому себе.       Я оглянулся на отброшенную книгу. Что-то мне подсказывало, что она лежала ровно теми страницами в пол, на которых я остановился. Сопротивление бесполезно. Сопротивление смертельно. Очередной ультиматум. Как мне от тебя защищаться, Тео, если я вновь стану непослушным? Как этот глагол возник рядом с твоим именем? Подружиться с Тео. Помочь Тео. Понять Тео. Узнать Тео. Опять останусь без ответа! Даже если выберусь отсюда, ты со мной не пойдешь. Может, ты тоже от меня защищался? Закрыл все остальные книги, затушил меня, как коптящую свечку, да и спички детям не игрушка. Но мне всего лишь так страшно вообразить, что я останусь один, а ты… у тебя же наверняка есть план? Зачем ты остаешься? Зачем стирать эти воспоминания и клеймить меня предателем? Я не помню внятного ответа! Да, нельзя бросить папу, поэтому тропа одна, военная, но ее сторожат менталисты, которые прошерстят память на наличие неправильных идей и тайных помыслов. За тот разговор с Хольмом… нет, я не хочу об этом думать. Да и за самого Хольма могут… неравнодушие к грязнокровкам поощряется, но… не такое. А если Хольма поймают и узнают о связи с тобой? Кто тебя – тебя! – защитит, Тео? Кого ты можешь об этом…       Ты меня об этом попросил. “Я с этими воспоминаниями обречен” переводится как “Помоги мне, Питер”. Я и тогда согласился после “прошу тебя”. “Прошу, Питер, не тяни”.       Краем уха я услышал тихий, тихий стук и замер. Это часы. Я их узнал – те самые, что я сломал на первом курсе, чуть жужжащие, но звук странный… ток-кот, ров-вор, сон-нос. Отсчитывают против часовой? Может, те внешние, в его комнате, преломляются в это нечто? Всегда ненавидел тренировки с обратным отсчетом, и об этом ты тоже прекрасно осведомлен. Гулкий грозный гом разлетелся по библиотеке. Пробили к неясно чему относящую половину. Если мое обращение к тебе имеет хотя бы какой-то смысл, знай – мне никогда не было так страшно, как сейчас.       Я снова глянул на груду обгоревших книг. В конце концов, убивать Хольма в памяти Тео почти приятно. А это что?..       Рядом с местом, где я сидел, лежала еще одна книга. Присмотревшись, я понял, что это та самая, с гербом. Не помню, чтобы я ее сюда приносил. Если это очередная ловушка, Тео, клянусь… да ничего я не могу. Я подобрал томик с пола и открыл наугад. Словарь? Зачем мне словарь?.. ладить, лгать, леденеть, летать, лезть, лечить, ловить, любить, любоваться. Перелистнул. Равняться, радовать, разбаловать, разболтать, разбудить, разведать, развеселить, разгневать, разговаривать, разграничить, разделить, раздражать, раззадорить, разобраться, разыскать, ранить, раскрыть, рассказать, расслышать, рассматривать, рассмешить, рассориться, расспрашивать, расстроить, рассчитывать, растормошить, ребячиться, ревновать, резвиться, решиться, рисковать, ругать…       Я закрыл книжку и положил ее на опустевшую полку. Это удар ниже пояса. Так нельзя, Тео. Еще и под гербом своей семьи… а как иначе? Нужно пройтись. Знаю, что надо спешить, знаю, но я очень хочу…       Я бестолково ходил по коридорам, потому что больше в них не заблужусь: меня выведут куда нужно. Как сомнамбула, я переходил от шкафа к шкафу, уже полностью утвердившись, что выполню его просьбу, осталось только нагулять смелости и чуть-чуть отсрочить новое погружение. Свернув, я оказался в том месте, где оставлял метки. Нужно вернуть к первоначальному виду. Я зацепился за верхний край корешка утопленной книжки, подтянул на место. И еще немного на себя. Взял в руки, снова перебрал уголки страниц. Никаких пометок на обложке не оказалось, снизу торчал кончик ляссе. Я взялся за него, и книга поддалась, открылась. Пустые страницы. Я перекинул на начало. Тоже пусто. У книги было только название: “Завтра”.