Предначертанное

Так недолог миг удачи, Чтоб напиться ночью всласть: Непреклонен к сердца плачу Истинный палач мой – власть. ©️       В прошлой жизни он был человеком с большой буквы — Историей. Ее отголоском, звучащим перезвоном резных колокольцев в расписных царских палатах. В прошлой жизни он имел власть, имел славу — отличную даже по меркам опричнины, даже в этом выделяясь средь прочих. Он был звездой. Прекрасной и ледянисто-ясной, морозной звездой поздней поры ноября, затмевающей все вокруг себя на многие мили. Он жил буйно и весело, полный любви, страха и боли; а сгорел за мгновение. И имя ему было Басманов. Он умер в монастыре, в земляной грязной темнице, разлученный со всем милым и радостным сердцу. Под конец жизни он был слаб здоровьем и утратил прежнюю красоту. Лицо его, некогда нежное и чистое, исхудало вконец, утратило мягкость и чистоту. Кудри — роскошь и боль его — были острижены. Но больше всего испортили облик глаза — огонь васильковый, сапфировый, что некогда был звёзд небесных чарующее. В последние месяцы жизни он уже был незряч, ел кое-как, а больше лежал ничком и все думал, и думал, и думал. Временами молился, но молитвы были вялыми и холодными, хуже постного супа и колодезной воды с ледяной горечью хмеля. Глаза загноились, а сердце сгнило давно уж, полное червями цепенения и посмертия. И наконец он умер, отмучавшись. Его схоронили. В разумении современников он был грешником, и должен был вечность страдать по делам своим, горя в огнях адовых. Этого не случилось. Только умерев раз, он познал, что нет ада и рая, но есть Пустота и есть Круг, ступив на который, можно прийти в мир иным существом. Он же был наказан по делам своим скитанием в вечности, что, по праву, можно было назвать огнем адовым. Душа его пребывала в агонии, беспокойная и неприкаянная, меж жизнью и полным забвением, в Пустоте. А потом он был помилован и вновь допущен на Круг. На том все и кончилось. Тем новый виток и начался. Федор Алексеевич Басманов-Плещеев умер ледяным ноябрем одна тысяча пятьсот семьдесят первого года, а родился четырьмястами двадцатью четырьмя годами позднее — и опять в ноябре, ледяном и промозглом. Его нарекли иным именем, дали новую жизнь. И он жил, ничего не зная о прошлом. И только глаза — василек-искуситель — смотрели на мир с детской мордашки так, как столетия назад смотрели глаза сына старшего воеводы-Басманова — Федора Алексеевича.