***
Голова гудит, будто на ней кастрюля и кто-то ударил по ней чем-то тяжелым. Какой-то непонятный визг будит Донхёка и заставляет разлепить слипшиеся от слез глаза. Ресницы запутались и затвердели от соли, веки опухли, на неумытых щеках засохшие дорожки, отчего кожа стянулась. Губы болят — опухшие и покусанные. Который час? Сколько он спал? Спал ли вообще или тщетно пытался дозвониться до Марка до самого утра? В спальне, на их большой кровати лежит непонятный комок, даже не расстеливший постель и не попытавшийся спрятаться под одеялом от своих собственных мыслей. В горле сухо, глаза не открываются до конца, нос забит, и холодно ужасно: то ли воздух такой, то ли у Донхёка уже непонятная лихорадка. Он медленно поднимается на руках и прикрывает глаза, а потом просто смотрит меж своих рук на бордовый плед и сжимает его длинные мягкие ворсинки. И вспоминает. Все, что произошло вчера. Смотрит по сторонам, в комнате только он один, ни следа чужого хотя бы секундного присутствия. На что он надеялся? Что Марк вернется и ляжет рядом? И что они помирятся уже сегодня? Смешная история. Донхёк снова кривит дрожащие губы и хмурит брови, а глаза застилают слезы теперь уже досады и сожаления. Все трещит по швам, их отношения, их любовь, их улыбки, взгляды, поцелуи и совместно проведенные праздники. Его Марк, его любимый, нежный, добрый, смешной и очаровательный Марк сейчас, вероятно, ненавидит его? Где он вообще? Он не хочет видеть его, Донхёка? Вероятно. Ужасно, звучит ужасно, и грустно, и громко по ушам. А еще по ушам так же, как и при пробуждении, бьет противный скрипящий звук — это звонок в квартиру, Донхёк уже понял. Мысль о том, что это Марк, сразу мелькает и открывает второе дыхание, но затем бьет под дых, потому что у Марка всегда есть ключи. Да и Донхёк не помнит, чтобы кто-то из них вообще запирал дверь вчера. Донхёк встает (сползает) с кровати, сутулится сильно и носом тянет воздух. Плывет к двери и быстро тянет руку к ручке, когда к звону прибавляется еще и яростный стук. Честное слово, ему потом с соседями точно не объясниться. — Ну наконец-то! — Слегка недовольный голос его обладателя звучит еще громче, чем все, что было до него. — Ой, мой мальчик, да ты совсем плох. Донхек пару секунд стоит и медленно хлопает глазами, не понимая абсолютно, кто перед ним. Точнее, он понимает, кто это, но в голове не укладывается, как этот человек оказался здесь и сейчас на его пороге. — Ты уже кушал? — Спрашивает человек, заталкивая Донхёка внутрь и кидая на пол многочисленные пакеты и сумки. — Уже, вообще-то, почти шесть часов, — он подходит к Хеку и кладет ладошку на его влажную щеку, — мой маленький, — шепчет он и глядит жалостливо. — Тэн… Тэн-хён, — хрипит Донхёк почти бесшумно и смотрит своими огромными глазищами. — Почему… ты здесь? Таиланд же, Чикаго…. — Вот так, в последний момент решили, что в Корее привычнее, — Тэн проходит к кухне и резко останавливается у входа, — вы что, посуду тут били? — А, это… не били, просто Марк, — он захлебывается, когда произносит это имя, и в итоге не договаривает. — Эх, Марк, Марк, — говорит старший, доставая веник и совок. — Неси пакеты, я там кое-что вкусное принес. Они проводят на кухне какое-то время, и Тэн контролирует, чтобы Донхёк доел все, что ему положили. В холодильнике все еще стоят приготовленные на сегодняшнюю ночь некоторые закуски, и Донхёк уверен, что не притронется ни к одной из них. Он проведет этот Новый год в одиночестве, будучи помолвленным и вообще в отношениях. Просто отлично. А в отношениях ли он все еще?.. Время близится к полуночи, а Тэн, судя по всему, не собирается уходить: сидит-лежит на диване и выбирает фильм. Они посмотрели уже несколько, и Донхёк был уверен, что после последнего хен засобирается к своему мужу и, вообще-то, Рождество через какой-то час! И Донхёк точно не собирается задерживать Тэна у себя, лишая его возможности провести такой праздник с любимым человеком. — Хён? — Спрашивает он робко. Тэн кивает, показывая, что слушает. Донхёк мнется. — А ты… тебе не надо… ну, к Джонни-хену? — А ты выгоняешь меня? — Беззлобно возмущается тот и откладывает пульт, садится теперь нормально и смотрит на Донхёка. — Присядь. Младший послушно приземляется рядом с Тэном, но на расстоянии. Тогда тот сам подползает на коленках по мягкому матрасу и обнимает Донхёка за шею крепко-крепко. А потом руку кладет ему на затылок и гладит тихонько, приминает мягкие темные волосы. Вздыхает снисходительно. А у Хека глаза-бусины опять мокрые, и в них моря разливаются и через берега бегут, потому что Тэн плечом чувствует влагу. Мальчик зарывается носом ему в шею и всхлипывает все сильнее и сильнее, скулит и сжимает чужую футболку на спине. Конечно, Тэн все знал. И приехал поэтому тоже, Донхёк не сомневался. Но он решил держаться, чтобы еще больше проблем не доставлять, и потом, спокойно проводив хена, встретить Новый год в одиночестве, запивая слезы чем-нибудь крепким. Но вот теплый взгляд, участливая улыбка, крепкие теплые объятия — и державшееся цунами ломает хрупкую ограду. И понимание того, что Марк так и не позвонил, не написал и тем более не вернулся… ну, оно выжигает сердце. Тэн и Джонни правда были в Таиланде, но почти перед самым праздником улетели в Чикаго, потому что там атмосфера более новогодняя, да и Джонни домой хотелось сильно. Только слезли с чемоданов, упали на кровать, собрались спать, все же время позднее — звонок от Марка. Джонни поднимает трубку, а там его младший, злой и раздраженный, использовавший своего хена больше как личный дневник, чем как возможную помощь. Выпытав связную историю того, что случилось, Со хмурит брови и трет переносицу двумя пальцами. Тэн от любопытства уже весь вьется и подлезает прямо к самому телефону. От Марка слышится что-то вроде «…и я ушел, оставив его там одного…», и этого стало достаточно, чтобы таец заказал билеты в Корею на ближайший рейс. Джонни решение поддержал. Обязанности распределили без слов: Тэн — к Донхеку, Джонни — к Марку. Прямо как в студенческие годы, с ума сойти: именно Тэн и Джонни опекали этих двух зажигалок, помогали, давали советы постоянно и вытаскивали их из всех ссор. Точнее сказать, ссоры если и были, то такие незначительные, что Хек даже порой о них и не рассказывал. А здесь… Видимо, произошло что-то и правда серьезное, и у Тэна включился материнский инстинкт, который ни за что бы не позволил оставить его любимого ребенка в одиночестве на Рождество. Он верил в своего мужа, верил, что тот за руку поймает Марка на пути по неверной дорожке и направит на верную, которая приведет его обратно к его Донхеку, к его рукам, лицу и голосу, и что Марк поймет, как страшно ему потерять все это мигом из-за всплеска эмоций. Но времени оставалось катастрофически мало, и, быть может, Джонни не успеет. Тогда Тэн останется рядом с Донхеком, будет слушать его плач и вытирать его слезы. — Итак? — Мягко говорит Тэн, гладя и массируя кожу головы Донхёка через его густые волосы, пока сам мальчик лежит у него на коленках и старается без нового потока слез объяснить ситуацию. — Мы оба в тот вечер были очень… очень плохо настроены… на разговоры, — Ли говорит очень тихо, но Тэну все равно слышно. Он смотрит в красные стеклянные глаза и думает, сколько же этот ребенок успел выплакать за сутки. — Слово за слово и… я не хотел, хён, — он переводит пустой взгляд с потолка в глаза Тэну, а его личико снова кривится, как у ребенка, что вот-вот готов расплакаться, — я правда не хотел… Маленькие хрусталики снова катятся по коже и затекают в уши, чуть-чуть щекоча. Донхёк спешит вытереть дорожки под глазами, но первее это делает Тэн в очень невесомом и нежном жесте, легко кивая, побуждая продолжить. — Я видел, что он злился на что-то… и мне стало обидно, что из-за работы он такой… что он принес работу в дом, ко мне, хотя я… я просто хотел, чтобы он понял, что мне обидно, — последнюю фразу он шепчет, — я бы понял его, принял, все впитал бы и промолчал, пока он не успокоится, но… я не знаю, я сорвался на него, потому что… не знаю, почему я не замолчал… Он хочет закрыть лицо руками, и Тэн не препятствует. Бегло смотрит на наручные часы. До полуночи двадцать минут. Джонни успеет только в том случае, если они с Марком уже едут сюда сквозь пробки на дорогах. Со не отвечает, видимо, они с Ли все еще говорят. Таец закусывает губу: хоть бы успел! — Он никогда не уходил вот так, — говорит Донхёк, проплакавшись снова, — чтобы надолго. И он даже ночью не заходил, понимаешь? — Тэн кивает. — А если мы… если он… если он придет и скажет, что всё… что мы… — Он сам боится и сказанного, и того, что еще не сказал: прикрывает рот рукой, скручивается в комок, его трясет всего, и он плачет кашляющими звуками. Это настоящая истерика. Донхёк все сутки отгонял от себя эту мысль, старался не думать о расставании совсем, потому что… это просто невозможно… Они не могут закончить все вот так… — Тише, тише, — Тэн поднимает его за плечи и укладывает на свою грудь, гладя по спине, — такого не будет, ты слышишь? Точно не будет. Я тебе обещаю. Марк любит тебя больше всего на свете, он весь мир ради тебя убьет, он сделает все, что ты попросишь, просто… это такой этап, понимаешь? В отношениях такое случается: вам нужно пережить эту ссору, и дальше будет проще. Этот эксперимент нужен, — он говорит и чувствует, как Донхёк внимает каждому слову, ну, может, не каждому, потому что все еще плачет, но суть, надеется Тэн, улавливает, — вы оба начнете ценить ваши отношения намного сильнее, когда поймете, как плохо вам друг без друга. Вы станете взрослее, когда переступите этот этап, держась за руки. Это очень сложно, я знаю, мой маленький, но вы обязаны сохранить ваш мир. Все то, что вы создали и еще создадите в будущем вместе. Он чувствует, как дрожь на его груди потихоньку успокаивается, а с ней и Донхёк, и выдыхает, прислоняется щекой к темной голове и прикрывает глаза, водит пальцами по расслабившейся спине. — Что мне делать? — Тихо спрашивает Донхёк. Тэн кротко усмехается. — Сейчас только поспать. Ты очень устал. — Он не придет, да? К полуночи, — голос такой грустный, но полный надежд. Тэн поджимает губы. Десять минут. — Боюсь, что не успеет, милый, — правда звучит шепотом, — но он придет позже. Я тебе обещаю. Я побуду с тобой. — Я хочу загадать желание, — спустя минуту тишины говорит Донхёк. — Мне нужно для этого сжечь бумажку и выпить вместе с шампанским? — О, нет, никакого шампанского. Я скажу, когда настанет полночь, — конечно, Тэн знал содержание желания. И он мысленно молил Джонни, чтобы тот превратился в Санту или кого-нибудь, кто смог бы исполнить загаданное этим трогательным ребенком. До полуночи семь минут. Донхёк притих, хотя все еще периодически шмыгает носом. Тэн прикрывает глаза. В комнате темно, не работает ни одна из многочисленных гирлянд, и парень устало смотрит на силуэт большой елки посреди комнаты. Они с Джонни ничего не украшали и никак не готовились вообще, только с двух самолетов, состояние вареной морковки у обоих, и хочется просто утонуть в родных руках и самом родном запахе, уснуть в крепких объятиях и проснуться в них же. Он уже скучает по Джонни и не представляет, каково сейчас и Донхеку, и Марку. Потерянные дети. Оба знают, где кто находится, но ни до одного не дошло приехать к другому. Хотя, по словам Хека, он пытался позвонить Марку примерно пятьдесят раз. Тэн тут же начинает злиться на Ли старшего за его детское игнорирование, но быстро прогоняет эти мысли, отправляя этого ребенка в зону ответственности Джонни. Он всегда мог вдолбить в голову Марку что-либо куда лучше, чем Тэн. В прихожей слышится копошение, а потом хлопок двери. Донхёк подскакивает с груди Тэна и смотрит на него широко распахнутыми глазами и с приоткрытым ртом. А потом в темную гостиную заплывают две фигуры.***
Когда Марк проснулся, то первое, что он сделал, не открывая даже глаз — позвал Донхёка и провел рукой по второй половине кровати. А когда не нащупал ни капли тепла от солнечного тела, медленно открыл глаза. Медленно, потому что вспомнил, где он и почему он совершенно один на двуспальной кровати. Квартира его молодости. Сюда он водил Донхёка, когда они только познакомились, здесь они проводили время, будучи уже парой. Здесь мечтали о новом, просторном месте для их семьи. Марк перекатывается на спину и залипает в потолок. Встает, садится, грубо трет голову и лицо ладонями. Оглядывается: телефон ищет. И находит его — в углу под стулом, разбитым в мелкие куски. А прямо над ним и сиденьем стула, на стене, очень заметная вмятина, из-за которой Донхёк, если бы увидел, долго бы еще причитал… Донхёк. Родное имя пронзает сердце, и Марк снова падает на кровать, чуть даже ударяясь головой об изголовье, но он не чувствует боли никакой, кроме сжимающей тисками грудь тоски и сожаления. Он идиот. Полный кретин. Он, что, реально взял и ушел? Просто взял и… ушел? Он вспоминает, что прямо перед этим слышал звон посуды и в его глазах рябило от валявшихся на полу стекляшек. Хоть бы Донхёк не поранился! Он бежал за ним, собиравшимся уйти, к входной двери, Марк помнит это, и, о боже, хоть бы он не наступил на эти отвратительные куски его, Марка, треснувшего самообладания и не полоснул по своей медовой коже! Марк думает, что достаточно успел причинить ему боли словами, и едва ли она не была сильнее, чем от возможных порезов. Нужно ехать. Он винит себя, что не вернулся вчера сразу, хотя бы через десять минут после того, как ушел. Он уже даже забыл, почему они вообще поссорились, но помнил, что сорвался первым. Отвратительно, так нельзя. Он ушел, не поговорив и не разобравшись, что к чему. Просто ушел без слов, хлопнул дверью и даже не написал ничего. Зато телефон разбил бесповоротно. Страшно представить, сколько раз его мальчик звонил ему — а Марк знает, что он звонил, — и сколько раз успел подумать, что это конец. От понимания своей глупости Марку снова так стыдно, что он звонко бьет себя по лбу, трет глаза и подбородок. В давно забытой квартире часы встали, а телефон разбит, и Ли даже не знает, который час, за окном уже темно, но не достаточно темно для, положим, часа ночи. Очень поздний вечер, да, это больше похоже на правду. Марка осеняет — сегодня же Рождество! Это любимый праздник Донхёка, а Марк… а Марк вот так оставил его одного в большой пустой квартире, перед этим наговорив столько, что ни одна гирлянда и ни один бенгальский огонек не перекроют своим светом всех грязных слов. Еще и оставил его без связи с собой. Марк подрывается с кровати, путается в одеяле и почти падает, достает сигарету, поджигает ее трясущимися руками и выбегает в коридор в одних штанах, на ходу хватая футболку со стула. — Ну наконец-то ты встал, — слышится прямо с кухни. — Fuck! — Крепко выругивается Марк, подпрыгивая на месте, и таращится на сидящего в проходе на кухню Джонни с чашкой в руке. — Какого… — У тебя было незаперто, — спокойно отвечает старший и отпивает из чашки. — Нет, типа… что ты тут делаешь? В Корее, — Марк от неожиданности все еще не может натянуть на себя футболку и выглядит, как взъерошенный птенец. — В смысле «что я тут делаю»? Это ты позвонил мне вчера, наорал по телефону, сказал, что вы с Донхеком поссорились… — Донхёк, — словно вспоминает Марк, — хен, мне нужно срочно… ехать, срочно, к Донхеку, — он тараторит, пока бегает по квартире и пытается засунуть в кроссовок голую ногу без носка, — давай потом поговорим?.. — Стоять. Марк, остановись. Ты не поедешь никуда, по крайней мере сейчас. — Dude, я серьезно, я не шучу, мне срочно надо, потому что он там один, и я должен вернуться к нему… holy shit I'm a fucking bastard… — Он не один, — спокойно отвечает Джонни, снова отпивая, — с ним Тэн. А ты, как вижу, сделал работу за меня и сам убедил себя в том, что тебе правда нужно к Донхеку. Это отлично. Значит мы просто будем сидеть и ждать, пока Тэн не напишет, что тебе можно являться. Ли хлопает глазами и пытается собрать сказанное в связный для себя текст. Сигарета осталась где-то в пепельнице в комнате, а сам он выглядит смешно с одним кроссовком в руке, и Джонни прыскает от смеха. — Ты что, не помнишь, как позвонил мне? Серьезно? Из-за этого мы с Тэном прискакали в Корею, как бешеные, причем сразу после самолета из Таиланда! — Тянет Со, театрально закатывая глаза и строя из себя великого мученика. Марк все так же непонимающе пялится на него. — Я?.. — Короче, — Джонни ставит чашку на стол, — рассказывай мне все, у тебя буквально час. Потом нам нужно будет вернуться. — Почему не сейчас? Со оборачивается и кидает на своего младшего строгий взгляд, цокая. — Потому что Пон проводит терапию твоему возлюбленному. Он должен успокоить его перед вашим разговором, иначе разговора не получится. — Терапию?.. блять, что я сделал… — Марк зарывается руками в свои волосы, но Джонни треплет его по голове и заставляет сесть. — Все будет нормально. Я боялся, что ты включишь упрямого барана и будешь дуться на Донхёка, но… ты так вырос, Марк, — Джонни наигранно стирает несуществующую слезинку. — Как я могу… — Бормочет Ли. — Это моя вина. Полностью. — Ммм, не думаю, — мурлычет Со, — вы оба просто сорвались. Просто устали от всего и, к несчастью, вылили это друг на друга. Но да, тебе нужно было оставить работу на работе. Марк молчит, кусая губы. Джонни говорит сухие факты, как и всегда. Он смотрит на младшего искоса, выбирая степень давления. Решив, что не будет его мучить, раз тот сам раскаялся, он только подбадривающе улыбается и еще раз ерошит чужие волосы. — Не кисни, все будет хорошо. Если вы сможете перетерпеть это, то останетесь даже в плюсе. Так бывает в отношениях. Просто будь сильным и веди за собой Донхёка. — У вас было такое? С Тэном-хеном… Вы ведь вместе уже столько лет… Джонни поджимает губы в улыбке и ловит растерянные заплаканные глаза (с ума сойти, Марк тоже плакал). — Конечно, было. Ты знаешь, что Пон и не в гневе может быть тем еще колючкой, но когда мы ссорились… у нас не оставалось посуды. Я серьезно! Как только мы мирились, то сразу ехали за новыми тарелками. Как оказалось, бить посуду — лучший способ релакса для него… Марк сначала кротко улыбается, а потом снова мрачнеет. Опять загрузился, думает Джонни и готовится к более серьезным вопросам. — А ты уходил когда-нибудь? Посреди ссоры… просто обрывая все попытки к разговору?.. Взгляд Марка пытает Джонни своими ожиданием и требовательностью. — Нет, такого не было. Но, — спешит успокоить в пару секунд побледневшего Марка Джонни, — Марк, услышь меня сейчас. Это потому что мы с тобой разные, понимаешь? Твой характер не похож на мой, твой темперамент не похож на мой. Ты не расположен к разговорам так, как расположен к ним я, ты переносишь гнев не так, как я. И это нормально. Лицо Марка не шибко меняется от этих слов: остается таким же напряженным и полным вины. — То, что ты делаешь, как я — это любишь свою вторую половинку. Так же сильно и неописуемо крепко, до мурашек и всего такого. И ты должен уметь в конце концов приходить к правильному решению, исходя из особенностей твоего поведения и силы твоей любви к твоему жениху. — Я просто хочу поехать к нему, — шепчет Марк, опуская голову. Он не плачет только потому, что Джонни здесь, сидит смотрит на него добрым отцовским взглядом и душой за него болеет. Ему стыдно, что он дернул занятого человека прямо перед самим праздником, не дав ему возможность провести эту ночь с его любимым. Стыдно, что не смог в свои-то годы решить эту проблему самостоятельно. Хотелось поскорее все закончить и, наконец, прикоснуться к самой теплой карамельной коже на свете, пустить по ней миллионы мурашек и поцеловать каждый ее сантиметр в тысячный раз.***
В прихожей слышится копошение, а потом хлопок двери. Донхёк подскакивает с груди Тэна и смотрит на него широко распахнутыми глазами и с приоткрытым ртом. А потом в темную гостиную заплывают две фигуры. — К вам можно? — Тихо говорит Джонни и проходит к дивану, по пути ойкая, потому что ударился ногой о ножку. Габариты, все же, нешуточные. — Рождество через семь… шесть минут, — произносит он, и Тэн кивает, а потом жестом заставляет его замолчать. Тот весьма охотно повинуется. Марк медленно подходит к дивану и присаживается на корточки прямо там, где находится лицо застывшего Донхёка. Он заглядывает в его глаза и невесомо берет в руки холодные пальчики, чуть сжимая их. — Поговорим? — Спрашивает он тихо и мягко, волнуется ужасно, что ему откажут, но, конечно, этого не происходит, и младший неуверенно кивает, встает на ноги, еще раз вытирает уже сухие глаза и берет протянутую Марком руку. Марк выводит их из комнаты, и пара скрывается за поворотом в комнату. Тэн облегченно выдыхает и трет глаза, когда чувствует на спине и плечах большие теплые руки, а на лбу — губы. — Господи, я думал, мое сердце разорвется, — громкий шепот. — Серьезно, я раз пять чуть сам не заплакал. Зачем Донхёк такой ранимый? — Он искренний ребенок, потому и принимает все близко к сердцу, — спокойным голосом отвечает Джонни, и Тэну резко хочется спать. Он устраивает голову на чужих ключицах. — Все было терпимо до момента, как он начал говорить, что они, вероятно, расстались, и что Марк бросил его, — таец хмурится и выдыхает громко, — ты бы видел, Енхо… ты бы видел, как он трясся и плакал. Джонни сжимает его крепче и снова целует в лоб. — Ты сделал огромную работу, моя любовь. Ему нужна была твоя поддержка. Ты самый лучший, знаешь? — Конечно, — усталый смешок в ответ. — Но еще один такой раз я не переживу. — Больше не будет, я уверен. Тебе стоило бы взглянуть на Марка, чтобы понять, что он осознал свою ошибку целиком и полностью. Я почти на лету остановил его, когда он собирался мчаться сюда, взъерошенный и сонный за рулем. Так что, я думаю, все наладится. — Ладно, хорошо, — сдается Тэн, стараясь откинуть переживания. — Ты голоден? — Вообще-то, — Со смотрит на часы, — до полуночи три минуты. Накроем стол? — Может, нам надо уехать? — Еще чего, — смеётся Джонни и ведет носом и губами по светлым волосам своего мужа, — пусть выделяют нам место и ведут себя прилично. Это плата. — Такой ты мелочный, Джонни Со, — шутливо говорит Тэн. — Все для комфорта моего любимого человека, — парирует тот и, чмокая Тэна в голову, тянет его на кухню.***
Марк ведет Донхёка не в спальню, а в свой кабинет. Заводит и, пока Хек закрывает дверь, опирается поясницей на стол, почти садится на него. Марк оглядывается и улыбается крошечно: его генератор праздничного настроения и тут постарался и украсил даже эту строгую рабочую комнату, вероятно, пока Марк был на работе или спал. Он включает стоящий рядом светильник в виде маленькой елочки, и становится хоть как-то светло (включать свет не хочется). Старший переводит взгляд на Донхёка и даже в полумраке замечает, как у того дрожат пальцы, которые он сейчас активно царапает ногтями от волнения, и как юноша не смотрит ему в глаза. Он стоит сильно далеко от Марка, у самой двери, и не решается подойти ближе, мнется на месте. — Babe, — шепчет Марк, — иди сюда. Хек неуверенно ступает по ковру и все также не смотрит на Марка даже мельком, только себе под ноги. Останавливается между чуть разведенных ног старшего, но не вплотную. Теперь его колотит более ощутимо. Он боится, что Марк сейчас скажет, что им надо расстаться. В противоположность этому он чувствует слишком родной парфюм, из-за запаха которого хочется прижаться к Марку всем телом и существовать отныне только так, у него под боком. Потому что без Марка Донхеку нельзя, это просто невозможно ни в каких вселенных и мирах. Марк тем временем осторожно берет все еще холодные пальчики в свои руки, тоже похолодевшие, и гладит большими пальцами тыльную сторону ладошек, как будто размазывая по коже карамель. А потом подносит его руки к губам и целует каждую костяшку, и его губы горячие, в отличие от рук. Помолвочное кольцо на смуглом пальчике сверкает, отражая тусклый свет светильника, и Марк смотрит на него внимательно. Опускает руки. — Прости меня, пожалуйста, Хёк, — голос тихий и хриплый, и Марку, наконец, удается поймать сожалеющий взгляд напротив, и он видит, какие эти глазки заплаканные и грустные, и он может увидеть сотни передуманных плохих мыслей в них. — Я люблю тебя больше, чем что-либо на этом свете, my love, и мне очень жаль, что я повел себя так… я не должен был оставлять тебя, я без тебя не- Он не договаривает, потому что Донхёк вешается ему на шею, теперь уже врезаясь телом в тело, да так сильно, что Марк отшатывается назад и одной рукой опирается на стол, а второй обхватывает талию Хёка со спины. А затем подключает и вторую руку, зарывается носом в изгиб шеи и плеча и прижимает его к себе так крепко, что у того вырывается краткий вдох. — I'm sorry you feel that way, — Марк целует в шею без какого-либо подтекста, пока Донхек машет головой в отрицании. Он ставит локти Марку на плечи и чуть отстраняется, убирает его челку со лба и устраивает ладошки на его щеках, внимательно смотря в глаза. — Я тоже виноват, — сглатывает, — просто… давай постараемся, чтобы без ссор, ладно? — Молчит несколько секунд, но старший видит, что он еще не все сказал. — Мне было очень тоскливо без тебя. Марк гладит его по спине снова, прижимает ближе и целует, докуда достает. Потом смотрит побитым щенком, но все же улыбается немного, потому что Донхек, наконец, выдохнул все страшные мысли и снова слабо светится очарованием и жизнью. Он первый немного наклоняется к Марку, потому что все еще чуть выше из-за их позы, и медленно, нежно целует. Марк наклоняет голову в сторону, чтобы было удобнее, и в его движениях губ сквозит сожаление. Донхек спешит стереть его мелкими медленными чмоками и сказать ими же, что теперь все хорошо. Их импульсивное примирение состоялось. — Молодежь! Полночь уже наступила, вы в курсе? — Слышится громкий голос в наступившей интимной тишине. Оба они вздрагивают, потому что уже забыли, что не одни в квартире; Марк поближе прижимает к себе Донхёка. — Джонни сейчас съест холодильник! — Предупреждает Тэн, и сразу же слышится смех, визг и мольбы прекратить щекотку. Донхек беззвучно смеётся, и в уголках глаз выступают маленькие капельки радости. Марк смотрит на своего мальчика с самым глупым влюбленным лицом и думает, что это было самое богатое на эмоции Рождество. — Я люблю тебя, — выдает он. Донхек смотрит на него, а Марк думает, что это Солнце посреди полумрака и в ночи решило дать ему шанс и оставило на губах теплый поцелуй. — Я люблю тебя тоже.