it's the end of the party

Кори не желал возвращаться домой по ряду причин: а) он знатно отожранный, а он, вроде как, в завязке — так в журналах пишут, так ему велят говорить на интервью, в этом он находит свое утешение ровно тогда, когда ступает на одну грань с пиздецом; б) Скарлетт дома, она решила не уезжать к родителям, хотя, сучка, обещала, чуть ли не на кресте... в общем, потому что, видите ли, Кори такой долбоеб, учудит чего — ей разгребай; в) Гриффин попросту не заслуживает этого дерьма. Точка. Он распрощался с горе-женой холодно: Кори назвал ее овцой, Скарлетт начала истерить. Когда Кори сказал, что это его, ну в натуре уже, заебало, Скарлетт же ответила, чтобы он собирал манатки и пиздовал подобру-поздорову, она ему организовала встречу с его отцом, она ему сына родила, она его... она о нем... она с ним... а он — а он просто козел. Справедливости ради, поспешил Кори заметить уже у себя в голове, стоя около двери своего же дома со своими же манатками, хотя и не всеми, съебаться подобру-поздорову должна вообще Скарлетт, так как он по-прежнему кормилец в семье, в какое дерьмо бы ни влезал. Его дерьмо хотя бы в золото превращается, а на дерьмо Скарлетт молиться не стоит. Это чертова новогодняя ночь. Все сияет, глаза выжигает, все кричит и не заткнется — это только Кори одному хочется повиснуть. На собственных же кишках, если от них хоть что-то да осталось. Кое-как он все-таки набирает нужный номер. Точнее, ищет контакт. Да похуй. Главное, что по пьяни или по горячке сдуру не удалил этот самый контакт, иначе было бы неловко. Не то чтобы сейчас не неловко — сейчас пиздец, а не неловко, но в своем околокоматозе Кори может обратиться только к одному человеку на всем ебучем земном шаре. По традиции Джим поднимает трубку только с четвертого гудка, а Кори к этому моменту уже научен с затаенным дыханием и стиснутыми зубами эти самые гудки отсчитывать, а не с психом сбрасывать сразу же после второго: — Алло? — Джеймс изображает крайнюю незаинтересованность в поддержании диалога, демонстративно зевая, и Кори искренне не понимает, на что каждый раз этот мужик рассчитывает, но к делу переходит быстро и с расстановкой: — Пизда на мороз выставила, — это необязательно было вслух проговаривать, потому что Рут не тупой, знает, чем все это дело воняет. — Я тоже отлично себя чувствую, Кор, спасибо, мне этого не хватало, — но продолжает изображать обиженку, как же это, блядь, скучно. — Ты один? — конечно, один, но если Джим решил поиграть в игру «задень за живое», то кто такой, собственно, этот Кори, чтобы пасовать? — Твоя взяла, — как-то быстро Джим решил сдать назад — и это блядски скучно, но Кори не может долго дуться на товарища хотя бы потому, что товарищ гребет лопатой и свое, и тейлорово дерьмо; его ресурсы уже у критической отметки, там уже давно все красным горит, и Кори восполнением этих самых ресурсов уж точно не занимается. Поэтому он решает проявить милосердие, ослабить условную хватку у горла и так через раз дышащего Джеймса, который не упустит ни секунды любимого и одновременно ненавистного голоса: — Мальчик хорошо себя вел в этом году? — Сходи и убедись в этом сам, — Кори на миг закрыл глаза и очень живо представил, как губы Джима кривятся в усмешке, как он сам пожимает плечами, его язык тела такой предсказуемый, но за ним интересно наблюдать, и наблюдение это вдвое занимательно, когда оно происходит раз на раз, с глазу на глаз. Вдохновленный и ни разу не протрезвевший, Кори безумными глазами уставился на водилу первого же попавшегося такси, тот из растерянности лишних вопросов задавать не стал, особенно когда Кори трясущейся рукой протянул тому купюру в двадцать баксов. Деньги способны заткнуть любого, это вот воистину. Только Скарлетт, почему-то, не затыкается; Кори едва не с ложечки кормит ее золотом — она мало того не давится, она продолжает выебываться, притоптывать ногой и требовать еще. Еще. Еще и еще. Кори пулей летит из тачки, чуть не угождает по самые яйца в сугроб, но не сдается, пока не оказывается у заветной двери. Он колошматит по ней так, что в ушах звенит. Он от мороза раскраснелся, он пьян как черт, а в области паха уже зудит так, что деваться некуда. Когда хозяин-барин решил проигнорировать попытки Кори разъебать в потроха его дверь, то Кори не позволил себе растеряться или самую малость разъяриться — похлопал себя по щекам, мотнул башкой и выбежал наружу. Если Джим хочет шоу, он его получит. Настоящую новогоднюю сказку получит, в этом Кори ему гарантом выступит. Давно это было, думает он, когда ненарочно лапает чужие окна. Думает, хуй с ними: его все равно никто не увидит, стекла затянуты морозом так, что будь здоров. Он почувствовал себя ебаным Питером Паркером в данный момент; он тот самый дружелюбный сосед, которому просто приспичило. Этот дружелюбный сосед старается не во благо всех, а во благо себя. Кори всегда хотел попробовать себя в качестве сценариста, ему в голову постоянно лезет хуйня, но из этой хуйни можно сотворить такое, о чем другие бы даже не задумались. Но как бы то ни было к своей импровизированной Мэри Джейн (или все-таки Гвен Стейси?) он покорно дополз, и, заметив, что окно вот так удачно, будто бы именно для него, оказалось настежь, решил лишний раз обойтись без церемоний — ну, уебется и уебется, это уже на этапе его попыток вскарабкаться было достаточно эффектным появлением, запороть его уже не получится. Он ползком пробирается к своей добыче, которая оказалась к нему спиной: непринужденная такая, расслабленная, в одних лишь трусах и косяком меж пальцев. Пусть себе кумарит, думает Кори, пока позволяет своей внезапно обретшей разум клешне схватиться за то, за счет чего Джим, собственно, и является хорошим мальчиком — может, не в глазах Санты, но в глазах Кори уж точно. — И что ты делаешь? — и как же Кори обожает Джима за его своевременные реакции на то, что происходит с ним и вокруг него. — Пытаюсь раскрыть свой новогодний подарок, — Кори распаковывает одно и то же из года в год; говорят, это надоедает, вот это однообразие заебывает, но Кори не может жить без этого однообразия. Кори прижимается грудью к чужой спине, трется и не перестает надрачивать Джиму; то, чем он занимается сейчас, оно грязное и циничное, им крайне не хватает романтики, душевности, праздника... — Двенадцати еще нет, — логично подметил Джим, но Кори настолько увлекся рутовым плечом, а его пальцы — рутовым соском, что чихать хотел он на условности вроде неподходящего времени или на пургу подобного рода, которую Джим несет лишь потому, что строит из себя недотрогу, и все равно ведь: как бы ни строил, а Кори один хер его трогает. — Обещаю, ты кончишь ровно в двенадцать, — Кори прошептал это у самого уха, присосавшись к мочке, не обделяя своим вниманием и серьгу на нем. — Не будем терять ни минуты, м, хороший мальчик? Они действительно решили соблюдать этот регламент: теперь Джим вколачивался в Кори не иначе как марафонец, да и потом, ему редко что падало в таком роде, а тут на-те — прям на блюдечке все, причем блюдо это само к нему приползло, и не Джиму самому пришлось это блюдо уговаривать. И будем честны, само блюдо не очень охотно шло на уговоры вообще весь уходящий голос; оно предпочитало вести — вообще во всем, дело не только в регулярности обесчестивания рутова мужского начала. — Еби, блядь, я не хрустальный, давай, еби-и-и... — Кори так и заходился в своих «ебиебиебиебиебиебиеби», не забывая поглядывать краем глаза на часы — ебать его ебут, но вот проебать нужную минуту и нужный час нельзя, таково условие. — А я чем, по-твоему, занимаюсь? — Джим и вправду ебет, старается, может, Кори потреплет его по голове за хорошую работу, если его не начнет рвать прямо во время боя курантов или еще до него, пока достопочтенный дядька из Белого дома будет произносить свою речь. — Время, Джеймс, время, — Кори в очередной раз напоминает товарищу о необходимости следить за временем, тот закатывает глаза и повинуется. Нет, все равно ведет Кори. Пусть это он завтра хер усядется на жопу, он точно знает, что он у руля. И сам Джим тоже это знает. Кори не зря сегодня именно раком: таким образом он обеспечил хороший обзор на свой зад Джиму, а себе — а себе мог позволить залипнуть в телек, хрустнуть чипсами, которые Рут предварительно оставил на мини-столике, потыкать в кнопочки на пульте в поисках чего-то стоящего в сетке вещания многочисленных каналов. А еще ему просто не хочется, чтобы Джим смотрел на него. Смотрел прям в глаза. Потому что в ебаных глазах то и дело покалывает, картинка размывается, он содрогается не потому, что Джим чересчур старается, а потому, что по-другому больше не может. Влага просится наружу. Эта боль переплетается с болью, которой орошает его ни о чем ведающий Джим сзади. Сегодня Кори задом не просто к Джиму — сегодня он решил повернуться задом вообще ко всему остальному миру. Кори не пытается остановить слез: пусть льются, говорят, чем больше проливаешь слез, тем меньше ссышь. Хитрая теория. К ней пришли явно не от большого ума. Одиннадцать часов пятьдесят восемь минут. Кори тычется мордой в диван, ему не стыдно за себя, ему не стыдно за утекающее песком прошлое, он сосредоточен на боли и на том, чтобы кончить в условленный срок... вместе... они все делают вместе, они — это про которых говорят, что они образуют тандем... Одиннадцать часов пятьдесят девять минут. Кори находит в себе силы на последнее, измученное «еби», Джим в ответ присасывается к излюбленному кандзи-символу на правой стороне шее, Кори порой даже кажется, что эта точка уже своей собственной жизнью живет, каждый раз утопая в жажде джимова к ней внимания. Ну вот сейчас... сейчас... Кори не прекращает считать. Двенадцать часов. — В меня давай, — скрипит Кори, у него сильно нет времени на то, чтобы охуеть от собственной то ли жадности, то ли отчаяния, то ли еще чего такого непонятного, о чем только предстоит поразмышлять в едва наступившем году. Джим впервые не спорит: действительно кончает прям вовнутрь, Кори продолжает толкаться в джимов кулак членом и одновременно со своим оргазмом пытается дожать чужой. До последней капли. Кори, видимо, слишком громко всхлипнул, потому что иначе Джим бы не сказал что-то вроде: — Сейчас вытащу, потерпи, пожалуйста... — не в этой боли дело, если бы только он знал. Тогда Джим, действительно осторожно выходя из раздолбанной тейлоровой дырки, начал выцеловывать и вылизывать все то, что под губы только лезло: всю спину обслюнявил, шею, уши, макушку... даже попытался залезть, собственно... — Охуел совсем? — Кори резко перевернулся, наконец явив свое лицо Джиму таким, какое оно есть — зареванное, красное, опухшее, пьяное, потерянное, жалкое, подберите еще больше самоуничижительных прилагательных, вы ни в одном не ошибетесь. Джим уставился на него. Просто уставился. И Кори процедил: — Ну? НУ? — вот почему он был к нему задом, все только из-за этого — из-за своевременных реакций Джима на происходящее конкретно с Кори и вокруг Кори, которые Кори так ненавидит. — Баранки гну, — остроумно пробурчал Джим. — Зачем, Кори? Кори силится признаться, хотя и смысла в том не видит: — Я больше так не могу, — теперь он попался, теперь можно не сдерживаться, год уже с самого порога оказался полным дном. Речь Мистера Президента они прослушали, да и хуй с ним, все равно ничего нового не говорит. Вместо этого Кори лежит с голым членом на полностью голом Джиме, голый же Джим перебирает волосы и слушает Кори, который говорит обо всем и одновременно ни о чем. — Мы даже толком не въебали за новый год-то, — Кори резко меняет тему, да и не зря — важная же ведь деталь. — Ты и без этого уже навъебывался настолько, что до следующего года точно хватит, — Джим не любит острить на тему тейлоровых пьянок, точнее, ему разонравилось это делать с тех пор, как одна из таких пьянок не побудила Кори совершить посадку с восьмого этажа на холодный асфальт. — Мог себе позволить, знаешь ли, — почти зло усмехается Кори, но жмется к Джеймсу доверчиво, потому что вопреки всему он такой один на весь земной шар, готовый принять Кори любым — даже псиной побитой, которой он является сейчас. — Я знаю, — Джим, на самом деле, знает чуть больше, чем нихуя, но Кори не винит его: мужик гребет лопатой, помните... — Ты был плохим мальчиком, вот что. — Ба говорит, время мое еще не пришло. Быть хорошим, — Кори вбирает носом воздух и чуть им же не давится, как же хорошо, что его нет дома, как хорошо, что рядом нет Скарлетт, она бы задушила его, она бы убила его, на нем и так живого места почти не осталось, ему каким-то боком уже есть чуть за тридцать — и он как-то дышит... Иной раз он все же открывает глаза на причину, по которой все это с ним происходит. — Поцелуешь? — Кори редко позволяет себе подобную роскошь в каких бы то ни было обстоятельствах, особенно в сексе, где это не решает вообще ничего. — Если настаиваешь, — Джим обхатывает ладонями лицо Кори, Кори лижет губу и сдается: — Еще как, — и вместе с этим губы касаются губ, это почти идеально, это, несомненно, охуенное ощущение, и не будь столько говна на этой самой душе, Кори мог бы насладиться этим в большей мере, но... — С новым годом, — обреченно дышит в чужие губы, слова в голове изначально были другие, но он знать не знал, как их сказать... Не то чтобы и нужно было. — С новым годом, — потому что даже Джим не постарался. Все как всегда. Ничего не меняется.