Why’d you only call me when you’re high?

Перед глазами расплывалась россыпь чужих веснушек, теплые мозолистые ладони приятно лежали на щеках, большой палец легонько-привычно поглаживал нечувствительную кожу шрама. Усталая улыбка рябит. Он пытается проморгаться, но мир продолжает качать. Руки Майка опускаются, слышится усталый вздох и его тянут вперед. Кровать встречает приятной прохладой и скрипом пружин, ноющих от его фривольного падения на матрас. Закрыв глаза, Нортон блаженно стонет от растекшейся по телу легкости. Хорошо. Голова абсолютна пуста и ему так хорошо. Нет переживаний, нет тревог, нет ни-че-го. Только бренная легкость и тепло присевшего рядом с ним Майка. — Почему ты приходишь ко мне только когда пьян? Потому что так легче. Потому что так он не беспокоится о чужих взглядах. Потому что так он не думает о том, что недостоин всего этого. — Разве только когда пьян? Мы же каждый день видимся. Щелбан по лбу. — Ты понимаешь о чем я. Хотел бы не понимать. Хотел бы и дальше не думать и просто жить этим мгновением, когда их руки соприкасаются и пальцы жжет огнём. Тянется ближе к нему, к тёплому, принимающему, позволяющему зарыться в объятиях и втянуть носом запах пороха и мела. Его бомбы? Похоже успел после матчей снова закрыться в комнате, ставшей своеобразной лабораторией, где он химичит и периодически что-то взрывает. В воздухе витает странный химозный запах и вон, у стены на обоях пятно гари, после неудачного эксперимента. А может и удачного. Мортон любит взрывы и, что иронично, ненавидит огонь. В этом они даже похожи. — Давай просто полежим вот так? Майк не отвечает, со вздохом стискивает объятия, прижимая Нортона к своей груди. Порох, мел, немного пота после тяжелого дня. Умиротворение растекается по телу. Жмется ближе, приподнимаясь вжимается носом в теплую шею, впитывая запах в себя, вызывая смешок у Мортона. — Не пытайся меня задобрить, от этого разговора ты так просто не уйдешь, Кэмпбелл. — Даже не пытался. — Ага, я вижу. — Я просто засну на тебе и все разговоры сами отложатся на потом. Разве не гениально? Майк легонько бодает его лбом по лбу, спускается ниже, что б их лица были на одном уровне, и заглядывает в глаза так пристально, словно эти голубые ледышки смотрят прямо в Нортонову душу. — Расскажи мне. Нортон сводит густые брови, смотрит почти жалобно, немо просит не ворошить нутро. Ледышки беспристрастны, ворошат его глубины, мутят воду, елозя по кое-как улегшимся на ее дне песком недосказанностей и страхов. Мортон умеет смотреть так, что весь алкоголь разом выветривается, оставляя мучительную трезвость. Жмурится, отводит черные глаза к потолку, будто молча молясь богу, то ли о спасении, то ли о силах на признание, потом глядит прямо на тонкие губы, застывшие в неизменной улыбке, сейчас больше требовательной и натянутой, нежели веселой. Нет, замять разговор поцелуем тоже не вариант. Майк не оставит, если что-то взбрело ему в голову — он не успокоится пока не добьется своего. — Я боюсь этого счастья, — слова приходится выталкивать, они застревают в горле, под пристальным изучающим взглядом хочется съежится, — не привык ко всему этому. К спокойствию. К… любви. К чужому теплу и тому, что мы можем вот так просто… быть вместе, — Мортон не отвечает, только еще раз ласково проводит шершавой ладонью по изувеченной коже и продолжает смотреть пристально-пристально, выжимая досуха, насильно заставляя раскрыть душу, — Майк, я… боюсь что в один день это всё просто закончится, просочится сквозь пальцы как песок. Я ведь не достоин… Не высказанное «тебя» остается висеть между ними в тишине, пока Майк наконец не отрывает шершавые ладони от чужого лица, что бы сесть на кровати и окинуть мужчину неодобрительным взглядом, словно учительница глядит на разбившего окно ребенка. — Дурак ты, Нортон. Я люблю тебя и этого достаточно. Всё так просто для Майка, но вместе с тем тяжело для сознания Нортона. Тяжело принимать чужую любовь, когда вырос толком её не зная, терпя чужие насмешки и каждый день мучаясь от снедающей пустоты в собственной душе. Акробат совсем иной — жаждал любви яркой и делал всё, что бы её получать, был любим, любил других, не смотря на холодное дно глаз. Он как солнце. Ярок, незабываем. Ослепляет. Кэмпбеллу хочется зажмуриться и вдобавок вжаться лицом в ладони, лишь бы не ослепнуть, но он молча выдерживает чужой укор и послушно не отводит взгляд. Улыбается уголками губ, совсем слабо. — Я тоже люблю тебя. Щелбан. — Так не бойся этого, дуралей. Смех Нортона заглушается губами Мортона и, не смотря на то, что Кэмпбелл упорно продолжает смеяться, Майк старательно целует его, но вскоре сдается, снова схватив грубое лицо в не менее грубые ладони и начав осыпать порхающими по всему лицу поцелуйчиками, от чего смех только громче. Становится так хорошо-хорошо. И Майк снова лег рядом, и обнимает-прижимает к груди, зарывшись лицом в черные волосы. — Если еще раз придешь ко мне пьяным, я заеду этой самой бутылкой тебе по физиономии. Из Нортона вырывается смешок облегчения, он наконец делает грудью полный вдох и глядит на Майка ласково-ласково. — Я это учту.