предназначение

Яркий воскресный полдень заливает улицы тихого пригорода Сиднея густым солнечным светом, похожим на разведённый в воде кленовый сироп. Кристофер — Бан, но в душе — Робин, он верит в сказки и Санта-Клауса, любит жизнь и всё, что происходит вокруг. Это может показаться наивным и даже инфантильным, но ему всего четыре года, так что ему простительно. Кристофер, завязав отросшую чёлку резинкой надо лбом, едет на своём подсолнечно-жёлтом велике по узкой дорожке под пятнистой тенью деревьев, когда что-то с ним случается. Что-то непонятное, но такое завораживающее, что он, не раздумывая, останавливается, и дальше идёт пешком, уложив любимый велик на обочине. За невысокой изгородью соседского участка улыбчивая молодая женщина, почти такая же красивая, как его мама, сидит на корточках на газоне и ласковым голосом что-то говорит совсем крохотному малышу, который явно только учится ходить. Рядом бегает девочка лет трёх в ярком пёстром платье, и Кристофер любуется этим цветовым пятном на фоне яркого солнца. Картинка ему так нравится, что он забывает о приличиях, и просто глазеет на то, как маленький малыш в джинсовом комбинезончике делает свои первые шаги по короткой свежей траве. Малыш смеётся, словно от щекотки, и Кристофер улыбается, переминаясь с ноги на ногу, словно сам сейчас стоит босым рядом с этой семьёй. Ничем не примечательная картина — он видел множество малышей и до этого, и улыбчивых женщин, и девочек в цветных платьях тоже, — производит на него такое неизгладимое впечатление, что он приходит и на следующий день, и через день тоже, чтобы поглядеть. Почему-то очень греет детское наивное сердечко мысль о том, что не только его семья такая счастливая и солнечная, что и у других деток прекрасные родители и чудесные воспоминания, которые, даже если и сотрутся со временем, то обязательно останутся приятным тёплым шлейфом, тянущимся из самого детства. Да, Кристофер — очень серьёзный и вдумчивый ребёнок, в душе очень мудрый и понимающий очень много. От этого ему не очень-то легко сходиться со сверстниками, со взрослыми куда проще и приятнее. На пятый или шестой день наблюдений происходит вот что: малыш, уже осмелевший и пробующий бегать по траве, роняет свою ярко-зелёную бутылку с водой, и его мама, поднимая её, замечает зрителя. Но не сердится, и даже не отворачивается, а широко улыбается и приветливо машет рукой. — Привет, — говорит женщина мягким, нежным голосом, какой и должен быть у настоящей Мамы, — хочешь поиграть с нами? Девочка, видимо, сестричка малыша, выпрямляется и трогательно оправляет складки юбки и заправляет прядь волос за ухо. Кристоферу так всё это нравится, что он кивает, заходит на чужой участок и вежливо кланяется: — Меня зовут Кристофер Бан, Бан Чан. Мне четыре года, и я живу по соседству. Очень рад познакомиться. Женщина так же серьёзно улыбается, говорит, что её зовут Лина, а девочку — Рейчел, а потом произносит то, что в корне изменит всю жизнь маленького Кристофера, направив её в совершенно новое русло: — А это — крошка Феликс. Он пока ещё совсем малыш, поэтому, будет здорово, если ты о нём позаботишься. И то ли Кристофер раньше не приглядывался к младшим детям, то ли у этого Феликса оказываются действительно просто огромные глазища, которыми он смотрит на старшего мальчика, не отрываясь, несколько долгих секунд. — Привет, — говорит Кристофер, садясь на корточки и трогая нежную мягкую детскую щёчку, — я Кристофер, но ты можешь называть меня Крис. * Феликсу уже целых четыре года, он мастерски ездит на велике, который его родителям пришлось купить, потому что «хён не может постоянно возить меня на багажнике, я хочу с ним гоняться», и с великим трудом запоминает корейские слова. Крис, которому уже целых семь лет, в этом году поступил в школу, и теперь его истории становятся ещё интереснее и увлекательнее, — Феликс его слушает, раскрыв рот, и воображает, как будет здорово, когда он тоже пойдёт в школу и будет с обожаемым хёном на равных. Их родители давно подружились, как и их сёстры, и иначе быть просто не могло: эти двое в буквальном смысле не разлей вода, всегда вместе, что бы ни произошло. Мамы смеются, говоря, что Крис и Феликс как близнецы, только родились в разное время и у разных родителей. Крис всегда говорит, что Феликс как диснеевская принцесса — такой добрый, отзывчивый и сияет, как настоящее солнышко. К Феликсу тянутся все окрестные коты и соседские собаки, он совершенно никого не боится и со всеми хочет дружить, хоть и дружит понарошку: настоящий Друг у него только один, и это — точно-точно, чтоб мне провалиться, если обману, — навсегда. Крис рассказывает про чёрные дыры и колонии муравьёв, про торнадо и древние пирамиды, про историю Австралии и никак не поддающиеся окончания корейских слов, и Феликс не знает, будет ли ему в школе так уж интересно, ведь он всё уже знает от хёна. Крис умный и очень серьёзный, он хорошо учится и ответственно выполняет все домашние задания, пока Феликс валяется на его кровати и рассматривает картинки в комиксах. Наверное, он уже мог бы научиться читать, но буквы никак не запоминаются, да и не хочется напрягаться, ведь слушать хёна куда интереснее, чем читать самому. Феликс не очень любит эту самую школу, потому что по несколько часов в день вынужден быть предоставлен сам себе, пока Крис узнаёт что-то новое и интересное. Конечно, потом он рассказывает, зовёт гонять на велике, угощает всякими вкусностями, рассуждает о будущем (тут Феликс всегда теряется и вообще ничего не понимает, потому что «будущее» для него концепция слишком трудная, но в этом самом будущем они по-прежнему вместе, значит, всё хорошо), но всё же школа ворует у него хёна, и кажется всё менее привлекательным местом. Крис всегда успокаивает, обещает, что ни с кем в классе не подружится (и держит слово), что без школы никак, ведь потом нужно поступать в университет (тот ещё непонятный опасный зверь), выбирать профессию и всё такое прочее. Феликс, конечно, смиряется, старательно рисует свои комиксы про двух мышат, Ёнбока и Чана, которые попадают в невероятные переделки, и каждый день приносит свои творения Крису, чтобы тот читал с улыбкой и искренне спрашивал, что же будет дальше. Собственное корейское имя Феликсу совсем не нравится, но что-то не оформившееся и непонятное в душе говорит, что называть мышат Феликсом и Крисом было бы как-то неправильно. А вот так — в самый раз. * Феликсу шесть, и он, в волнении поджимая губы и хмуря брови, впервые в жизни садится за парту, ощущая себя таким взрослым, даже взрослее папы. Учительница оказывается очень милой и весёлой, но задаёт слишком много вопросов, а ещё — требует постоянно что-то считать и читать, и это раздражает. А где же муравьиные колонии и квазары? Феликс старается быть очень серьёзным, но природное добродушие и дружелюбие побеждают, и он знакомится со всем классом, моментально завоёвывая всеобщую любовь… которая особо ему не нужна. Ведь главное — чтобы Крис с ним дружил. Не так, чтобы он был равнодушен к собственной популярности, просто она кажется ему логичной данностью, а не чем-то самоценным. Крис, как и прежде, остаётся рядом. На каждой перемене приходит в класс к младшему, помогает освоиться в школьных коридорах, водит за руку в столовую и библиотеку, а Феликс вовсе не стесняется такой опеки. Не удивительно, что вся школа свято верует в то, что они — родные братья, и всегда хвалят старшего за такую тёплую заботу о младшем. Но, помимо доброты и солнечности, Феликс ещё и плакса, такая плакса, что все девчонки могут обзавидоваться и признать себя бесчувственными кусками камня. Он может разрыдаться буквально на ровном месте, от чего угодно: злости, усталости, обиды, скуки, боли, красоты, доброты и даже просто так. Крис, конечно, на раз определяет причину плача, прекрасно зная, что именно в этот раз нужно сделать: утешить, насмешить, отстать, поругать или пообещать наказать обидчика. Иногда, если Феликс плачет слишком уж сильно, учителям приходится вызывать его хёна, чтобы помог унять слёзы, потому что ни на кого малыш больше не реагирует, если расстроен. Крис же всегда терпеливо является на зов, что-то тихо говорит Феликсу, и скоро тот уже вытирает щёки и виновато улыбается всем окружающим. Все это очень мило, но не все готовы вот так с пониманием принимать душевную ранимость Феликса Ли, поэтому его часто задирают и дразнят. «Плакса-вакса», «рёва-корова», «девчонка», «принцесска», «нюниус», — все эти слова к середине учебного года становятся почти привычными. Феликс действительно умеет прощать подобное, но постоять за себя выучиться никак не может. Как и врать Крису о том, что ничего плохого не произошло. Неизменно Кристофер, ведь ему уже целых девять, идёт разбираться с обидчиками и объяснять, что есть в мире те, кого обижать никак нельзя, даже если очень хочется. Сначала Крис действует только словами, но позже приходится начинать применять силу, потому что обидчики растут, а мозгов у них так и не прибавляется, обзывательства становятся обиднее, а Феликс остаётся всё таким же чувствительным. За драки Криса хорошенько ругают и требуют соответствовать статусу замечательного ученика, что для него очень важно, но мелкий куда важнее. Всегда Крис отвечает взрослым «я обещал его маме о нём позаботиться, поэтому, если вы хотите, чтобы я не дрался, научите их не обижать тех, кто слабее и не может дать сдачи». Единственный, кто гордится Крисом за эти драки — его родной отец, всегда говорящий, что иногда добро должно быть с кулаками, а данное обещание нужно держать. Если уж Феликс такая мямля, нужно его защищать всеми доступными способами. Поэтому Кристофер особо себя не корит за такое поведение. * — Хён, а что такое «пидор»? — спрашивает десятилетний Феликс Ли, медленно вышагивая в густых сумерках после тренировки по тхэквондо, когда они, как всегда вместе, возвращаются из школы домой. — Откуда ты взял это слово? — Одноклассники говорят, что я пидор, — грустно, но как всегда честно, говорит Феликс, так и не научившийся врать. — Потому что я всегда прячусь за твою спину, реву и люблю розовый цвет. Это что-то плохое, да? Крис молчит некоторое время, хмурит уже густые брови, а потом даже останавливается, чтобы сказать: — Это мерзкое слово, но обозначает оно то, что совершенно нормально, как я думаю. Нет ничего плохого в том, чтобы быть тем, кого так называют. Но слово просто ужасное. — Так что оно обозначает? Кристофер медлит снова. Он-то уже всё знает: и откуда дети берутся, и чем двое в спальне могут заниматься, и что это бывает не только между мальчиком и девочкой. А вот Феликс ещё маленький, его даже слово «поцелуй» смущает, но не ответить же нельзя, поэтому нужно подобрать слова правильно. — Оно значит… что какому-то мальчику нравятся другие мальчики… — Мне нравятся все, — растеряно отвечает крошка Феликс, и трогательно хлопает длинными ресницами, выгоревшими на кончиках. — Кроме тех, кто задирается. Крис тяжко вздыхает. — Ты знаешь, что такое «секс»? Феликс смешно краснеет и опускает глаза. Кажется, ему трудно дышать от смущения. — Фу, это противно и очень стыдно. — А вот и не стыдно вовсе! Даже если говорят обратное, Ликси, это вовсе не стыдно! То, что тебе это кажется противным, абсолютно нормально и даже хорошо, тебе же всего десять. Потом, возможно, ты передумаешь, и вот на этот случай запомни твёрдо — это не стыдно, не неприлично, не гадко и не мерзко. Но делать это надо с тем, кого любишь и кому доверяешь. Феликс краснеет сильнее и даже закрывает лицо руками. — Я люблю маму, папу, сестёр и тебя. Кошек и собак люблю ещё… Так мне что… ФУ! Ну фу! Какая гадость! Крис — явно не тот, кто может и должен заниматься секс просветом, и сейчас он чувствует себя неловко до ужаса. — Ладно, ладно. Действительно, ещё не время для таких разговоров. Будем считать, что то самое плохое слово, которое тебе сказали, означает «слабак, трус, тряпка и неженка». Думаю, они имели в виду что-то в этом роде. Приходится краснеть, но рассказать маме Феликса о том, что его интересует данный вопрос, и пусть она сама расскажет малышу, какие отношения бывают между людьми. На следующее утро Феликс задумчив и молчалив, он едва слушает учителей и даже не реагирует на обзывательства не в меру бойких одноклассников, а когда сидит в столовой с Крисом, делится тем, что рассказала ему мама: — Мне придётся встретить какую-то девчонку, — говорит он неуверенно, — полюбить её и целоваться. Мама говорит, что я скоро этого захочу, и тогда перестану так смущаться. И что «пидор» это про то, что некоторым мальчикам хочется целоваться с мальчиками… Это так странно, Крис! Неужели так бывает на самом деле? — Бывает по-всякому, Ликси-пикси. Но пока просто выкинь это из головы, раз тебе неприятно. Захочется чего-то подобного, там и поговорим. Когда встретишь свою девчонку, всё встанет на свои места. — Но… я не хочу ничего такого. Я хочу просто дружить с тобой. И Кристофер смеётся, совсем не обидно, а так ласково, что крошка Феликс действительно успокаивается. * На тринадцатом году жизни Феликс Ли, с трудом продираясь через школьную программу, всё такой же нежный и ранимый, знакомится с новым чувством. Ничего подобного он никогда не хотел, чувство злючее и колючее, оно мешает жить и нормально радоваться каждому дню, но избавиться от него никак не получается. Что-то новое, незнакомое и, кажется, мудрое внутри подсказывает, что этими мыслями и ощущениями не стоит делиться с родителями. Стоит ли делиться с Кристофером — как-то не понятно, и Феликс делается отрешённым и замедленным, всё время сверяясь с этим новым внутренним компасом. Всё дело в том, что Кристофер-таки встречает девчонку. Её зовут Кэтти, у неё белые длинные волосы, гладкие, как стекло, огромные кукольные глаза и розовый лак на ногтях. Она говорит миленьким голосом, очень хорошо учится и занимается черлидингом, поддерживает школьных спортсменов, и Крис говорит, что последнее соревнование по плаванью выиграл именно благодаря ей. Кэтти и правда очень милая, но почему-то она кажется Феликсу мерзким потусторонним демоном, пришедшим в этот мир, чтобы усыпить бдительность хёна, и, когда тот расслабится окончательно, выпустить свои ядовитые щупальца и его сожрать. Почитав немного в интернете, Феликс узнает, что чувство это называется «ревностью», и порядком удивляется его определению, ведь он никогда не ревновал маму к сёстрам, и Криса к его семье тоже, он знает, что для Криса нет друга лучше и важнее чем он… … Нет же? Ведь Крис любит его больше всех, верно?.. Уверенность в этом делается всё слабее с каждым днём, ведь Кристофер буквально цветёт, рассказывая, как она взяла его за руку, как называет его милым, как прижимается к нему, если чего-то испугается… Феликс, делаясь всё более мрачным и задумчивым, ради эксперимента, берёт Криса за руку. Тот не спорит, даже внимания не обращает на такой жест, но и расцветать не начинает. «Ты милый», — бурчит Феликс своим новым, ставшим низким и густым, голосом, и Кристофер отвечает «нет, ты», и смеётся. Но расцветать даже не собирается. Крис проводит с Феликсом меньше времени, то и дело отправляясь на какие-то там «свидания» с этим миловидным чудовищем, и Феликс впервые чувствует бессильную, колкую, щипкую ненависть к ни в чём не повинной девушке. — Ты такая красивая, — мычит Кристофер, встретив свою девушку в коридоре. — У тебя волосы лохматые, — тут же вставляет Феликс и хмурит бровки. — И помада эта тебе совсем не идёт. Кэтти, кажется, обижается, и Крис принимается Феликса ругать, мол, тебе же было неприятно, когда тебя дразнили, так зачем ты сам дразнишься? — Потому что она дура, — прямодушно и искренне говорит Феликс, — совсем ничего не понимает, у неё в голове только поцелуйчики и платья. Зачем ты с ней дружишь? Крис обижается тоже, но, кажется, сам всё понимает про то, что Феликс чувствует, поэтому находит в себе силы говорить мягко: — Потому что она красивая и добрая. — Ты говоришь, что я тоже красивый и добрый. Тебе одного меня мало? — Не мало, Ликси-пикси, но это другое. Она — девушка. Последнее слово Кристофер произносит с каким-то особым значением, но Феликс не понимает. Точнее — просто не хочет понимать. — Ты обещал, что мы всегда будем вместе! Ты что, передумал? — Нет, конечно. Но я же не могу быть только с тобой, верно? В этот раз Феликс, чуть ли не впервые в жизни, сдерживает слёзы, и абсолютно точно впервые обзывает Криса придурком, и убегает от него к себе домой, вместо того, чтобы делать уроки вместе. Его маленький уютный мир рушится от этих слов, потому что не верно, совсем не верно, ошибка, код красный. Они должны быть всю жизнь вдвоём! Крис же обещал… * Четырнадцатый день рождения встречает Феликса Ли тяжёлой простудой, жаром и дикой слабостью. От обиды на всё сущее он ревёт, как в детстве, и подушка делается сырой и противной от слёз. Никто не приходит, ограничиваясь сообщениями с поздравлениями, обещанием отметить, как только простуда отступит, но это нисколько не примеряет с реальностью. Впрочем, к середине дня в комнату больного врывается Кристофер Бан, хотя мама Феликса заклинает его не заходить, чтобы не заразиться. — У меня крепкий иммунитет, Лина, не бойся, — отбивается тот, закрывая за собой дверь, и Феликс поспешно вытирает щёки. — Привет, малыш. Счастье внутри Феликса становится таким огромным, словно в него поместили воздушный шар, накаченный отборным гелием, и он, Феликс, вот-вот взлетит к потолку. — Я же болею. — Ну и что? Я же не мог оставить тебя одного в такой день? — Крис усаживается в изножье почти родной кровати, прямо поверх скомканного одеяла, и протягивает подарочный пакет. — С днём рождения, Ликси-пикси. В пакете оказывается самый крутой на свете набор лего Гарри Поттера, целый Хогвартс на миллион деталек, который Феликс так сильно хотел. От благодарности он подаётся вперёд и крепко обнимает любимого хёна, забыв о простуде и слабости, бормочет, как он счастлив, и что день рождения всё-таки удался. Крис смеётся, поёт именинную песенку, треплет по спутанным волосам, и остаётся до самого вечера. Мама приносит торт со свечками, хотя Феликс уже, вроде как, большой, но он ребёнок, который, наверное, навсегда таким останется, поэтому он с готовностью задувает огоньки, мысленно произнося «я хочу, чтобы мы с тобой всегда были вместе, хён!». Кристофер умеет Феликса рассмешить, в каком бы настроении он ни был, у него всегда есть добрая сотня захватывающих тем для разговоров, и одним своим присутствием (рядом с Феликсом, а не с этой мымрой белобрысой!) поселяет в доброе чувственное сердце мир и покой. И всё бы было хорошо, но после этого дня рождения на внутреннем компасе Феликса Ли появляется новое деление, и стрелка прочно застревает именно на нём, даже не колеблясь. Ещё вчера утром, проливая горючие слёзы в подушку, Феликс не знал ничего о любви, даже не подозревал, что она бывает разной и, уж тем более, какой-то «неправильной», а сейчас, давно проснувшись и слепо глядя в потолок, он понимает сразу всё. И про поцелуи, и про свидания, и даже про, — подумать страшно! — секс. И обидное, но раньше не понятное слово «пидор» предстаёт во всей своей многогранной красе перед внутренним взором. Правда оказывается разгромно ужасной и пугающе тоскливой: Феликс Ли отчаянно сильно, по-юношески разгромно, невыносимо сладко и так же грустно любит Кристофера Бана, любит его всем сердцем, всей кровью, каждой жилкой, мышцей, каплей крови и клеточкой юной наивной души, и любовь эта совсем не такая, как к родителям и сёстрам, кошкам и собакам. Совершенно особенная, словно с другой планеты, тонкая и нервная, удушающе тёплая Любовь. И да, говорить о ней точно не стоит. Никому. Никогда. Никогда нельзя признаться, что до боли в губах хочется его поцеловать. До спазмов в пальцах хочется держать его за руку, смотреть ему в глаза и знать, что он сам по-прежнему, как в детстве — его единственный важный человек. Потому что всё это неправильно и даже уродливо, потому что Кристофер нормальный, ему нравятся всякие хорошенькие девочки, а Феликс, выходит, и правда пидор. Эти осознания пугают и заставляют снова и снова плакать, но при Крисе смеяться и улыбаться так, что болят скулы. И понятно теперь, почему так бесила Кэтти, и почему теперь бесит Лиза, с которой Крис встречается в последние пару месяцев, и почему вовсе не было стыдно, когда Феликс специально пролил на её милое платье свой ванильный латте, даже не извинившись, ограничившись высокомерным и наигранным «упс». Кристофер, конечно, был недоволен. Нет, он был даже зол, и ругал по-настоящему, говорил «Но ты уже взрослый, Ёнбок, что за детский сад?!». Корейским именем Крис называл только, если сердился, и от этого Феликс ненавидел его ещё сильнее. — Она — тупая стерва, вот что, Чани, а ты даже и не видишь! А всё потому, что она классно целуется, да? Как ты можешь не замечать, что она с тобой только потому, что ты классный спортсмен? Она только с такими и встречалась, я же знаю! Какой же ты дурак, Чани, ну зачем она тебе? И тогда Кристофер впервые вспылил, ответил грубо: — Потому что я не могу всю жизнь с тобой нянчиться, Ёнбок, я хочу жить своей жизнью тоже! Это была неправда, сказанная сгоряча, но Феликс обиделся так сильно, что не разговаривал с любимым хёном несколько недель. * Крис заканчивает школу и всё чаще говорит о том, что хочет вернуться в Сеул. Нет, не так. Крису восемнадцать, и с ним случается Музыка. Самая настоящая, прекрасная музыка, которая поселяется в его голове и отнимает Криса и у Феликса, и у Лизы, и у всех остальных. Музыка заставляет Кристофера делаться молчаливым, он выучивается работать в мудрёных компьютерных программах, на первые заработанные деньги он покупает себе софт, синтезатор и микрофон, и всё время что-то записывает. Феликс слушает его песни и сходит с ума. Все они — про любовь, какую-то недостижимую и неуловимо грустную, про любовь и нежность, и Феликсу кажется, что автор забрался ему в голову и пишет именно про его чувства. Это сводит с ума. Кристофера всё меньше, у него Колледж Искусств, ноутбук и клавишные, опять какая-то девчонка, новые знакомые и музыка, музыка, музыка, музыка. Феликс в музыке ничерта не смыслит, но старательно учится петь по урокам с ютуба, собственный голос, глубокий, как Марианская впадина, кажется то уродливым и неказистым, то упоительно прекрасным, и на этих эмоциональных качелях всё сложнее удержаться и не упасть. Любовь к Крису не девается никуда. Феликс понимает всё твёрже, что любил его всегда, просто любовь росла вместе с ним, перерастала из детской в юношескую, пока не стала настоящей и взрослой, и, наверное, она уже не денется никуда, и в этом мутном коктейле из тоски и нежности придётся жить всю жизнь. С Крисом случается Музыка, он кажется в неё искренне влюблённым, и скоро девушкам перестаёт хватать места в его жизни. Это радует, но не так, чтобы очень, ведь чёртовы эти песни заполняют собой всё крисово естество. Он всё чаще говорит про Сеул, ведь там куда больше возможностей, и хорошо бы поторопиться, пока сам Крис юн и ещё может котироваться на и без него перегруженном талантами музыкальном рынке Кореи. Феликс боится этих разговоров, как кошка боится воды, и каждый день ждёт, что Крис скажет убийственное «я уезжаю». Пока не говорит, не уезжает, но и не рассказывает интересных историй, не проводит часы вместе в простой болтовне, и велики, наверное, уже покрылись метровым слоем пыли в гараже. И, наверное, стоит признать и смириться, что они оба просто выросли, не совсем такими, как мечталось в детстве, но разве самих себя отменишь? Наверное, стоит это признать, ведь Феликс — слабак и плакса, но что-то в нём не даёт сдаться, и ведёт его, тянет, как огромный магнит, заставляет надеяться и верить. Любовь его не девается никуда, и губы болят постоянно, Феликс спит, сцепив руки в тревожный замок, представляя, что это ладонь Кристофера сжимает его ладонь. Родители, конечно, замечают, что сын изменился, стал то замкнутым и мрачным, то натужно весёлым и шумным. Папа говорит, что это переходный возраст и всё пройдёт, но Феликс знает, что нет. Не пройдёт. — Я люблю тебя, Чани, — тихо говорит он каждую ночь, глядя в окошко мессенджера, где в их переписке значится одинокое «спокойной ночи». Крис опять занимается любовью со своей проклятой Музыкой и отвечает только заполошным «доброе утро» в шестом часу утра. * Феликс заканчивает школу с грехом пополам, давно перестав беспокоиться об оценках. Он знает, что поступит в тот же колледж, хотя явно не чувствует себе пристрастия к музыке. Какая уж тут страсть, когда сплошная ревность? Любовь, что не девается никуда, мешает жить и соображать нормально. Феликс зачем-то начинает красить ногти, использовать сладкие женские духи и учится подводить глаза. Крис всегда говорит «тебе очень идёт», но это всепоглощающее принятие только злит, очень хочется кричать ему прямо в лицо «так поцелуй меня, чёртов придурок!», но пока хватает самообладания просто улыбаться. Однажды ночью, когда не уснуть, а до вступительных всего пара недель, Феликс даёт слабину и звонит Кристоферу, чтобы… чтобы, наверное, просто услышать голос. Но тот трубку не берёт, и приторно ласковый женский голос просит оставить сообщение на автоответчик после звукового сигнала. «I know you're somewhere out there Somewhere far away I want you back, I want you back My neighbors think I'm crazy But they don't understand You're all I had, you're all I had At night, when the stars light up my room I sit by myself Talking to the moon Trying to get to you»* Феликс петь толково так и не выучился, да и лёжа на боку во все ноты не попадёшь, но эта песня значит для него слишком много, и уже так много-много месяцев отчаянно хотелось спеть для него именно эти строчки. Кристофер, конечно, не отвечает на это сообщение, а может даже не слушает. Утром он приходит в дом Феликса на завтрак, как всё ещё иногда делает, выглядит сонным и помятым, но болезненно бодрым и возбуждённым. — Сеул, — говорит он отчаянно краснеющему Феликсу. — Теперь пора, понимаешь? Нельзя больше ждать. Я познакомился с ребятами оттуда, с двумя классными парнями, они тоже пишут музыку, и мы сочиняем вместе, но по сети это совсем неудобно. Феликс, недавно красневший, теперь бледнеет и обречённо думает «вот всё и закончилось», а его родители наперебой начинают подбадривать Криса и обещать, что у того всё получится. Феликс вымучивает улыбку с огромным трудом, но Крис вдруг вспоминает о том, как они близки, чувствует всё самым сердцем, поэтому улыбается шире и говорит ласково, как в детстве: — Ну ты чего так волнуешься? Мы через неделю улетаем. Я подкопил денег, и уже нашёл квартиру… — Кто — «мы»? — Как — кто? Ты и я, конечно. За неделю ты точно успеешь собраться, я думаю. Слушай, в Сеуле куча возможностей, Ликси-пикси, и ты точно найдёшь то, чем захочешь заниматься, и квартиру я нашёл такую, что нам на двоих точно хватит места, так что начинай паковать вещи, хорошо? Я куплю билеты, не переживай, мне родители на первое время дадут денег… Кажется, родители что-то говорят про то, что не готовы расставаться с сыном, что это слишком внезапно и вообще, стоило бы сначала обсудить, но Феликс не слышит их слов, у него кружится голова и сердце стучит в висках от счастья. Не оставит! Не забыл их дружбы, не покинет, они уедут вместе! Забыв об осторожности, своих страхах и тоске, Феликс срывается с места и обнимает Криса сильно-сильно, просто широко солнечно улыбаясь. На прощание, стоя в аэропорту, его всегда улыбчивая мама скажет «я всегда знала, что ты удерёшь с хёном хоть на край света. Кажется, я родила тебя именно для него. Не забывай писать и звонить, сыночек», и Феликс будет реветь в голос, но улыбаться так и не перестанет. * Хван Хёнджину тоже девятнадцать, и он такой красивый, что у Феликса сердечко болит. Очень красивый, очень глупый и наивный, очень добрый и странный — Феликс сходится с ним легко-легко. Корейский он так и не выучил толком, но Хёнджин говорит странно и о странном, поэтому языкового барьера между ними так и не появляется. Феликс чувствует себя очень странно, понимая, что, кажется, дружит с кем-то, кроме Криса, и дружит по-настоящему. Те двое, что побудили Криса переехать, тоже оказываются отличными ребятами, оба. И выбрать, кто ему нравится больше — шебутной и строгий Джисон, или добрый и до скрежета зубовного миленький Чанбини-хён, — Феликс просто не может. Сеул встречает их, как родных, Феликс чувствует себя дома, особенно, потому что с Крисом он теперь неразлучен, и дома, и в студии, и на совместных с этими тремя ужинах. Корейцы очень странные, непривычные и завораживающие. У них множество дурацких правил общения и поведения, но вот накрашенные глаза и цветные ногти их совсем не удивляют, и Феликс чувствует себя спокойнее таким, каков он есть. Хёнджин существо непонятное и очень прямолинейное, он, кажется, понимает про крошку Феликса всё и сразу. Наверное, именно поэтому Феликс не отнекивается в ответ на вопросы «Кристофер твой знает, как ты в него влюблён?», и просто отрицательно мотает головой. Становится немного легче от того, что хоть перед кем-то можно не изображать из себя черт те что, не притворяться, не прикрываться уже набившим оскомину «мы как братья с ним». Хёнджин странный, он странно живёт свою странную жизнь, и с ним так удивительно хорошо и безопасно, что Феликс наконец чувствует покой и умиротворение, и даже иногда уходит к дружочку ночевать, оставив Кристофера без присмотра (но заботливо оставив ему тысячу записок о том, где завтрак, как его разогреть, и когда он вернётся). Хёнджин показывает Феликсу новый дивный мир. Во-первых, он показывает, что собой быть не только можно, но и нужно. У него есть парень, и оба этого не скрывают хотя бы среди своих (и никто не называет его «пидором», что удивительно), он знает толк в хорошем вине и текиле, он может сутками молчать, заперевшись в своей комнате, а потом носиться как угорелый и делать восхитительные милые глупости. Хёнджин настолько не боится себя, что при свидетелях (пусть и немногих) откровенно называет Чонина «заюш» или «коть» и требует поцелуйчиков (Феликс пристально наблюдает, и Крис не морщится от этого зрелища), красит волосы и глаза, надевает женскую одежду от известных брендов, а на негативные комментарии спокойно отвечает матом, и тут же забывает. А через пару-тройку месяцев Хёнджин-таки уговаривает Феликса сходить к фотографу, сделать портфолио и отправить его в модельное агентство, где он сам работает уже несколько лет. Феликс в успех особо не верит, поэтому искренне удивляется своему первому в жизни контракту, сразу на приличную сумму. Любовь его не девается никуда и делается всё сильней, с каждым днём, всё больше, как злокачественная опухоль на всём естестве. * Кристоферу двадцать три, и сейчас он впервые слышит Феликса настолько уставшим, опустошённым и по-настоящему взрослым. Это открытие его пугает и порядком смущает, но сейчас Феликс куда важней, потому что, кажется, ему действительно паршиво. Пьяный голос Феликса произносит из динамика телефона уставшее «забери меня… забери меня отсюда», и Крис только просит скинуть геолокацию. Кристофер сам не пьёт вовсе, но Феликса не воспитывает и не запрещает, тем более, что тот до такого состояния ещё не допивался никогда. Очередная модная тусовка в очередном модном месте не вызывает совершенно никакого восторга, но Феликсу нравится блистать в лучах собственной славы. Наверное, не выпусти Крис с ребятами пару месяцев назад уже второй полноформатник, захвативший все чарты, его бы вряд ли сюда пустили, но альбом есть, поэтому его пропускают с широкими улыбками. Феликс Ли находится на балконе, со стаканом виски в руках. Он стоит, оперевшись локтями на ограду, и грустно смотрит в пустоту коричневого ночного неба. Крис медлит пару секунд, вдруг вспоминая того годовалого малыша, которого встретил, — чёрт возьми! — девятнадцать лет назад, и любуется тем, каким он вырос: светлые-светлые волосы крупными завитками обрамляют усталое, но от этого не менее красивое лицо, длинная тонкая шея увешана массивными украшениями, а яркие красивые веснушки не скрыты слоем тонального средства. Феликс действительно ужасно красивый, такой… не похожий ни на кого, что не залюбоваться невозможно. Но всё же ему нужна помощь, именно его, Криса помощь, поэтому он подходит и осторожно встаёт рядом. — Привет, малыш. — Привет, Крис. Ты… прости, что тебя дёрнул. И снова Феликс звучит устало и взросло, так неподходяще его юному лицу, привыкшим дурашливо улыбаться губам. — Ничего, мне не трудно. Поехали? Феликс садится в машину, которую искренне считает своей, пристёгивается и откидывает голову назад, закрывая глаза. — Почему ты приехал? — Потому что ты попросил. — Почему каждый раз ты приезжаешь, когда бы я ни попросил? — Потому что… потому что я обещал твоей маме о тебе заботиться. — Только поэтому?.. Впрочем, не важно. Давай выпьем? Крис аккуратно трогает с места и вздыхает: — Кажется, ты уже прилично выпил. — Давай выпьем ещё? Я хочу напиться так, чтобы вырубило нахрен. Этот парень, признаться, Крису не знаком, и «малышом» его называть язык не поворачивается, но он не спорит и, как всегда, не говорит лишнего. Сейчас они настолько вдвоём, словно всего мира просто не существует. Давненько это было в последний раз, даже страшно вспомнить. — Я заскочу в магазин у дома. Что тебе взять? — Плевать. Феликс пьёт только дорогое и вкусненькое, всегда придирчиво выбирает, а сейчас ему всё равно, что пить, и, видимо, дела его и правда плохи. Крис берёт две бутылки белого сухого (единственное, что он сам может выпить хоть сколько-то), и крепко держит за руку, помогая вусмерть пьяному Феликсу добраться до квартиры. — Спасибо, что забрал, — тихо говорит он своему бокалу, и Крис грустит, усаживаясь рядом на потрёпанный, доставшийся от предыдущих жильцов диван. Деньги-то есть, чтобы заменить мебель, просто нет желания и времени. И вдруг Крис понимает всё-всё (совсем не «всё», но основное) своим чутким сердцем. — Ликси… ты… влюблён, да? Феликс смотрит тоже взросло и тоже устало, так обречённо и грустно, что у Криса мурашки. Его всегда солнечный, весёлый дурачок, искренний светлый мальчик сейчас смотрит прошедшим войну стариком, и Крис понимает, что проебался очень сильно и, кажется, довольно давно. Из-за пелены собственной сбывшейся мечты пропустил что-то настолько важное, как разбитое сердце любимого малыша. — О, прости, Ликс, я… я должен был быть рядом всё это время… Паршиво, да? И Феликс только кивает, опрокидывая в себя бокал залпом, как стопку текилы. Крис наливает ему ещё, долго подбирает слова. — Хочешь рассказать мне? Феликс кивает медленно, чтобы не закружилась голова, но так и не открывает глаз. — Но не расскажу. Я не могу, прости. Это больно ранит, ведь раньше Ликс рассказывал ему всё-всё, не скрывал ничего, ни единого чувства. А сейчас… А сейчас Крис, видимо, слишком отдалился. — Хёнджини знает? — Да. — Тогда я рад, что ты не один в этом. Молчат. Феликс тяжело дышит, словно хочет расплакаться, но взрослые не плачут, особенно, из-за несчастной любви. Тогда Крис придвигается ближе, обнимает, как раньше, прижимает к своей груди. И Феликс Ли льнёт к нему так, словно это не просто место в объятьях, а истинное предназначение. — Неужели она тебя не любит? Да, Феликс сказал, что не расскажет, но Крис не может не попытаться. И ответ его удивляет: — Поклянись, — просит Феликс, уже не так взросло, уже немного слезливо, — клянись мне всем, что между нами было, нашей дружбой и твоим обещанием моей маме. Клянись, Крис, что не отречёшься от меня, если я расскажу тебе. — Боже, словно я и без клятв мог бы… В смысле, я клянусь, Ликси-пикси, конечно, я клянусь, что не отрекусь от тебя, и даже не захочу этого. — Точно? — Точно. Феликс молчит долго-долго, потом нехотя выныривает из объятий, чтобы снова взять свой бокал и исповедаться ему: — Это… он. Крис понятливо кивает, не поняв, в чём суть драмы. Потом, конечно, спохватывается, выпрямляет спину: — Он… ты влюблён в парня? И думал, что я плохо к этому отнесусь? Ликси, малыш, я тебе всегда говорил, что в любви не может быть ничего стыдного. Какая разница? Если любишь, то любишь, и плевать, кого, лишь бы этот кто-то делал тебя счастливым. Но он не делает, да? — Он не знает. — Это Хёнджини, да? Феликс на это предположение вскидывается и словно невольно улыбается: — Ты дурак? Нет, конечно, он же моя лучшая подружка. И у него есть Йени. Словно наличие пассии может избавить от чувств. Феликс всё же такой ребёнок. — Я просто спросил. Почему он не знает? Думаешь, не ответит взаимностью? — Он натурал. — О… Ох, детка… детка, мне очень жаль. Хоть я и не верю в натуралов, если честно. Я уверен, что все люди по базе бисексуальны. А ты такой… — Перестань. Молчат. Феликс смотрит в бокал, Крис — на Феликса. Его невозможные белые локоны обрамляют грустное лицо, как нимб. — Ты бы хотел ему сказать? — Больше всего в жизни. — Тогда скажи? Что ты теряешь? — Всё теряю. Крис и сам понимает, что чудес не бывает, но поддержать очень хочет, и старательно ищет слова, но Феликс вдруг говорит: — Вот ты. Ты бы как отреагировал, если бы я сказал, что люблю тебя? Бум. Взрываются сверхмассивные, точнёхонько надо головой трезвого Кристофера Бана, и ему кажется, что это он тут смертельно пьян. Его тишину Феликс оценивает на свой лад, допивает вино и обнимает себя за коленки, прячет в них лицо. — Вот видишь? Нельзя признаваться. И Крис думает одно, а говорит правду, гладит по сгорбленной спине нежно, как в детстве: — Я был бы на седьмом небе от счастья, если бы меня любил самый прекрасный мальчик во вселенной, Ликси-пикси. Феликс выдыхает так, словно ему очень-очень больно, словно в нём дырка размером с кулак, но поворачивает голову и смотрит прямо в глаза. — Я люблю тебя всю жизнь. Я любил тебя с первого дня, как узнал, хотя мне был всего год. Я любил тебя, и любовь моя росла вместе со мной. Помнишь тот день, когда мне исполнилось четырнадцать? — Ты болел, а я пришёл тебя рассмешить, — тихо говорит Крис, и верно опьяневший от свалившихся на него откровений. — С того дня я так хочу тебя поцеловать. Шесть чёртовых лет я хочу тебя поцеловать, Кристофер-хён. — Не «хёнкай», пожалуйста. Феликс выдыхает короткий смешок: «хён» от него, это то же самое, что «Ёнбок» от самого Криса. — Мне так страшно, что я сейчас погибну. — Ты поэтому так ненавидел моих девушек? — Ты выбирал идиоток, которые тебя не ценят. Такой хороший, такой трогательный ребёнок, всё ещё ребёнок, пусть он хоть трижды пьянющая топ-модель. — Я выбирал любых, кто соглашался быть со мной, лишь бы не думать о тебе. — Зачем? — Затем, что тебе был год, Феликс. Тебе был год, ты толком не говорил ещё и ходил с трудом, а я влюбился по уши, и сразу знал, что это навсегда. Но я обещал твоей маме заботиться о тебе, и вряд ли она бы оценила… — Крис? — Вот я и хотел… и да, никакой я не натурал. И девчонки мне те вовсе не нравились, и… и я чуть с ума не сошёл, когда слушал, как ты поёшь Talking to the Moon. — И ты меня сейчас поцелуешь, да? — Нет. Феликс замирает на середине движения, уже готовый снова юркнуть в объятья, и слёзы из него брызжут, как в мультике. — О боже, — Крис даже по лбу себе даёт и сам тянет к себе. — Нет, потому что ты так хотел сам, ведь правда? Ты хотел меня поцеловать, и я тоже хотел тебя, но я уступлю. — Я не умею. — Это не сложно. — Я никогда не целовался. Для Криса этого оказывается очень, очень много и приходится зажмуриться, чтобы — господь! — самому не разреветься. — Меня ждал?.. — Ждал. Знал, что в жизни никогда не поцелуюсь, и не узнаю, что такое «заниматься любовью», но я бы никогда не смог ни с кем, кроме тебя, Чани. Феликс пьян, его губы на вкус как вино, он и правда не умеет целоваться и весь дрожит, но он старается так трогательно, прижимаясь всем тощим лёгоньким телом. Наверное, было бы здорово, если бы они оба друг у друга были первыми, но есть, как есть, и, в конце концов, Феликс у Криса первый мальчишка и первая Любовь. Единственная. — Хочешь, — тихо говорит Крис, совершенно теряясь в этой невозможной реальности, — я научу по-взрослому целоваться? Приоткрой рот немного. Щекотка, щипкая и сладкая, как пузырьки в шампанском, пробегается по всему телу, когда нежный юркий язычок касается губ, и Феликс трогательно вздрагивает всем телом, потому что ему тоже щекотно внутри. — Я люблю тебя. Это звучит одновременно, как в глупом кино со счастливым концом. Бесконечно долгом кино длиной в девятнадцать лет, с самым счастливым концом, который растянется на всю жизнь. OWARI * Я знаю, что ты где-то там где-то далеко. я хочу, чтобы ты вернулся, я хочу чтобы ты вернулся. мои соседи считают меня безумным, но они не понимают: ты всё, что у меня есть, ты всё, что у меня есть. ночью, когда звёзды светят в моей комнате я сижу один и говорю с луной стараюсь до тебя добраться.