Снежинки

Снег пошёл днём. Крупные снежинки сыпались тихо и густо, и Ричард останавливался возле каждого окна, не обращая никакого внимания ни на ледяные сквозняки, ни на замечания менторов. Свинцовые переплёты холодили пальцы — очень хотелось распахнуть окно и высунуться туда, под белые пушистые хлопья. Так легко было представить, что там снаружи не опостылевший унылый парк Лаик, а замковый огород с сугробами на месте грядок и аккуратно подвязанными кустами. Дома, должно быть, готовились к Изломной ночи — драили каждый угол замка, жилой и нежилой, пекли пироги, начищали подсвечники. Матушка сама проверяла каждый и сама же зажигала свечи — в высоких канделябрах, в витых тяжёлых люстрах, в еловых венках на каминных полках. Огоньки свечей дрожали и дробились в тёмных стёклах, превращая старый замок в непривычное, незнакомое место. Изломную ночь они всегда встречали вместе, как и положено каждой добропорядочной семье. Они и теперь её встретят вместе — матушка в высоком резном кресле с прямой спинкой, а вокруг Айрис, Дейдре и Эдит. Им принесут горячий мясной пирог, и запечёные яблоки, и особый изломный эль с хвойной горчинкой. А потом матушка встанет и прочитает молитву… Ричард видел это почти наяву, так живо, что перехватывало горло. В коридорах Лаик не пахло пирогами, никто не торопился зажигать свечи и развешивать венки и еловые гирлянды. Однако за обедом капитан Арамона с самым кислым выражением лица объявил, что вечером отец Герман отслужит праздничный молебен, а потом унарам — «милостью Его Величества Фердинанда» — дозволяется провести ночь в совместном бдении. Щедрость была неслыханная, но объяснялась довольно просто — сам капитан встречать Изломную ночь в компании «жеребят» не собирался. Сразу после обеда он вырядившись в лучший колет и новые штаны, покинул Лаик в неизвестном направлении. Ричард, замерший у очередного окна, видел, как лошадка капитана исчезает за пеленой снега, и к тоске прибавилась колкая злая зависть. После вечернего молебна в трапезной снова накрыли стол. По случаю праздника достали круг сыра и две тощие бараньи ноги — Арамона охотно обошёлся бы курицами, но даже он не посмел нарушить традиции. В Зимний Излом на столе должен быть кусок мяса, иначе быть дому пусту. Дрянные свечи чадили, пересушенная баранина застревала в горле, а сыр отдавал плесенью. Но Ричард заставил себя съесть по кусочку от каждого блюда. «Иначе быть дому пусту», — так приговаривала Нэн. Что бы ты ни делал в Долгую Ночь — делай всё, как положено, не мости дорогу Леворукому. И Ричард беззвучно произносил слова молитвы над каждым куском, еле шевеля губами, пользуясь тем, что оказался на дальнем краю стола, рядом с Приддом. Место напротив пустовало. И всё же его заметили. — Вы весьма неосмотрительны, — унар Валентин слегка подался в его сторону, делая вид, что подливает себе пива из кувшина. Голос его терялся в привычных звуках трапезы. — Мэтр Шабли наблюдает за вами. — Он хороший человек, — возмущенным шепотом отозвался Ричард. — И вы сейчас тоже говорите! — Наказание за шалость несоизмеримо легче. Глиняный кувшин стукнул о стол. Ричард покосился на соседа по столу, но красивое лицо унара Валентина хранило привычное невозмутимое выражение. А вот длинные прохладные пальцы под столом коснулись на мгновение его ноги и тут же исчезли. Ричард сглотнул. Унарские шалости были делом обыкновенным, но Ричард наблюдал их со стороны, слышал лишь намеки и шёпотки, которые прекращались, стоило лишь попытаться приблизиться. Неужели Валентин готов преступить запрет на общение… ради него? Или он что-то задумал, Придды ведь скользкие, всегда пытаются усидеть на двух стульях, Ричарда об этом предупреждали, он не должен… Пальцы вновь коснулись его ноги, постучали легконько, привлекая внимание. Ричард покосился на Валентина. Тот задумчиво терзал кусочек хлеба над пустой тарелкой, выкладывая из крошек какой-то узор. — Нас ждёт длинная ночь, господа унары, — раздался негромкий голос отца Германа. — Особенная ночь. И потому сегодня вам дозволено беседовать друг с другом на приличествующие темы. Унары взволнованно зашумели, заскрипели отодвигаемые скамейки. — А покидать пределы этих стен не дозволено, — сказал Валентин, почти не разжимая губ. — Ибо зло таится в ночи и поджидает заблудшие души. Он не двинулся с места, только поставил локти на стол и положил подбородок на переплетённые пальцы. Ричард опустил глаза на его тарелку — хлебные крошки там выстроились в ровную линию-стрелку, а самая крупная, как наконечник, нацелилась на двери трапезной. — Вы в это не верите? — А вы? Ричард пожал плечами. Нэн говорила, что в Долгую Ночь за стенами домов ждут тени умерших, ждут живых, чтобы заговорить с ними и увести за собой холодными тропами неведомо куда. Маленький Ричард каждый Излом пытался разглядеть за окном фигуру отца — вдруг он согласится поговорить? Он бы пошёл за ним куда угодно! — Хотите проверить? — предложил он неожиданно для самого себя. Полутемная трапезная показалась вдруг тесной и душной. — Не ожидал от вас склонности к подобным авантюрам. Не боитесь, что я соглашусь, а потом выдам вас наставникам? — Я верю, что вы Человек Чести, сударь. — Вы знаете меня недостаточно, чтобы делать столь смелые заявления, — Валентин расплёл пальцы и неожиданно посмотрел на Ричарда прямо. — И, что же, у вас есть план? Глаза его казались тёмными и совсем бездонными, тени резко очертили скулы и линию челюсти, и Валентин казался незнакомцем. Он и был незнакомцем — что Ричард знал о нём, кроме имени? — Двери трапезной не заперты, — сказал он, пугаясь собственного безрассудства. — Надо лишь выбрать удобный момент, когда наставники отвлекутся. — Нас хватятся. — Не сразу. Решат, что мы вышли по нужде. Рот Валентина дёрнулся — вероятно в благородном семействе Приддов о таких вещах вслух не упоминали. А потом он еле заметно кивнул. — Идите первым. Унар Арно, кажется, затевает очередной спор с унаром Эстебаном. Ричард поднялся из-за стола, внутренности скрутило от волнения. В голове всё перемешалось, мысли наскакивали одна на другую: «Нас заметят и накажут…», «Это глупая и недостойная выходка, ребяческая…», «Эр Август просил не привлекать внимания…», «Почему же Валентин согласился?». На ватных ногах Ричард приблизился к унарам, столпившимся вокруг спорщиков, обошёл по кругу, словно пытался найти место, где лучше видно происходящее. Суть спора от него ускользала, голоса сливались в равномерный гул, он лишь видел взмахи рук Арно и кривящиеся в усмешке губы Эстебана. На Ричарда никто не обращал внимания и, оказавшись за широкими спинами баронов Катершванц, удачно ставшими напротив двери, Ричард быстро шагнул к выходу, молясь, чтобы петли не скрипнули. Шум голосов и свет остались за тяжёлой дверью, коридор дохнул в лицо холодом и влагой. Ричард прислонился спиной к стене и выдохнул, а потом дёрнулся снова — в тёмную нишу, подальше от чадящего факела на стене. В этот момент ему вдруг стало отчётливо ясно, что Валентин не выйдет следом. Он, должно быть, сейчас посмеивается над его глупостью. Ричарду следует вернуться в зал и сделать вид, что он никуда не отлучался. И не доверять Валентину — он такой же Спрут, как его отец! И всё же Ричард медлил. Лестница была совсем рядом, у подножия смутно белели светлые плитки пола, а дальше зиял тёмный провал коридора. Где-то там была прихожая и выход наружу, к пушистому снегу, который завтра, наверняка, растает. Ричард шагнул вперёд и тут же отшатнулся обратно в тень, потому что дверь трапезной распахнулась, выпуская высокую фигуру в белой куртке. — Вы пришли! — Тише, — Валентин вскинул палец к губам. — Скорее. Они сбежали по лестнице и притаились внизу, потому что дверь трапезной открылась снова, послышался стук деревянных подошв и голоса — прислужники шли на кухню. Валентин прижимался к стене рядом, Ричард чувствовал тепло его тела рядом, уверенную хватку на своём запястье, горячее быстрое дыхание на кромке уха. Ему стало вдруг легко и весело, словно в детстве, когда они с Айрис сбегали от нудных уроков играть в снежки. И двор, и подъездная дорожка, и газоны парка — снаружи всё было белым-белым. Снег больше не валил стеной, и ветер стих, и крупные хлопья опускались медленно-медленно. Лаик возвышался за стеной мрачной громадой, впереди темнели деревья парка. Ричард замер на крыльце, вдыхая хрусткий морозный воздух. — Белый Излом в Олларии считается хорошей приметой, — сказал за его спиной Валентин, бряцая чем-то. — А в Придде? — В Придде он всегда белый. Стукнуло кресало, на снег легли жёлтые отсветы. Валентин поднял фонарь выше. А Ричард и не заметил, когда тот успел его прихватить. — А вы меня упрекали в неосторожности, — сказал он, стараясь, чтобы не вышло обиженно. — Из трапезной нас не видно. Лицо Валентина оставалось в тени, и Ричард не мог разобрать его выражения. — Впрочем, вы правы. Мёртвые не любят ни огня, ни света, их дороги холодны. Зато голос он слышал прекрасно — ровный, уверенный, серьёзный, словно Спрут и впрямь собирался встречаться с мертвецами. — А вы… кого вы хотите увидеть? — и Ричарду не следовало о таком спрашивать, но удержаться было невозможно. Валентин поставил фонарь на широкие перила крыльца. Провел ладонью над ровным слоем снега, не тронув ни одной снежинки. Зря они не сообразили прихватить плащи и перчатки, подумал Ричард, глядя на его руку. В стёганой унарской куртке Ричарду было тепло, но холод уже начал покусывать щиколотки в чулках и кончики ушей. — Тот, кого я хочу увидеть, не придёт, — сказал Валентин тем же ровным тоном, когда Ричард уже перестал ждать ответа. — Вы не обязаны были отвечать, — торопливо отозвался он, сгорая от неловкости. — Я прошу прощения, если … — Вы вправе проявить любопытство, — Валентин всё-таки опустил ладонь и сгрёб снег горстью. — Признаю, я ввёл в вас в заблуждение, выманивая сюда. Ричард потянулся и тоже набрал снега, примял в ладони — влажный, тот сразу же слипся в плотный комок. — Это было моё предложение, если вы забыли. — Боюсь, я осознанно подталкивал вас к этой мысли. — Но зачем? — Вы, казалось, были не слишком воодушевлены возможностью провести Долгую ночь в трапезной со всеми вместе. Я тоже. Снежок в руках Валентина выглядел идеально ровным шаром, наподобие тех гипсовых, что ставили перед унарами на уроках рисования. — Я совсем вас не понимаю, — признался Ричард растерянно, снова думая о длинных пальцах, которые покраснели от холода. — Вы же обычно ни с кем не разговариваете… Валентин покачал снежок на ладони, провернул запястье, замахнулся и бросил. Идеальный снежный шар ударился о каменную стену под окном Арамоны. — В Васспарде сейчас читают олларианские молитвы во время Излома, — сказал Валентин, не глядя на Ричарда. — Но так было не всегда. На его тёмных волосах лежали снежинки, и казалось, что Ричард может рассмотреть каждую прозрачную веточку, стоит лишь шагнуть поближе. Он торопливо отвёл глаза и швырнул снежок, почти не целясь. Тот врезался в оконный переплёт, тёмные стёкла задребезжали, но выдержали. Сердце Ричарда замерло и обвалилось куда-то в пятки от неожиданности, а Валентин вдруг мягко тихо, как-то по-кошачьи, фыркнул и расхохотался. Вечно надменное, словно мраморное лицо его в один миг совершенно преобразилось, стало живее и оттого ещё прекраснее — а ведь Ричард был уверен, что человека, красивее Придда, на свете существовать не может. — Жаль, что не разбилось, — сказал Валентин сквозь смех, и Ричард немедленно слепил новый снежок. Они кидали снежки, целясь в окно ненавистного капитана, давясь хохотом и подначивая друг друга, как деревенские мальчишки. Влажный снег налипал на раму, на свинцовые перемычки, на стёкла, а те жалобно звенели, пока наконец одно не треснуло. Ричард от накатившего восторга хлопнул Валентина по плечу и немедленно получил ответный хлопок. — Нужно замести следы, — сказал раскрасневшийся и тяжело дышащий Валентин. Короткие волнистые волосы липли к потным вискам. — Снег заметёт, — махнул рукой Ричард. — Смотри, какое небо, к утру здесь будут сугробы. Никто и не подумает, что на крыльце кто-то был. А что до треснувшего стекла — это же Долгая Ночь. Злое веселье и восторг оседали внутри Ричарда медленно, как снежные хлопья, сменяясь каким-то непривычным, но смутно знакомым чувством. Ричард не мог его выразить словами, но и не поделиться тоже не мог, поэтому он он схватил Валентина за руку и сжал его ледяные влажные пальцы. Валентин замер — и Ричард тоже замер, осознав сразу и собственную недопустимую фамильярность, и собственную же глупость. Валентин, должно быть, окоченел совсем, и чулки у него промокли так же, как у Ричарда, и снег набился в туфли. — Мы должны вернуться сейчас же, — сказал он решительно, и улыбка Валентина пропала сразу же. — Вы, вероятно, правы, — ответил он прежним ровным тоном и потянул пальцы на себя, но Ричард их не выпустил, накрыл второй ладонью и бережно потёр. — Мы не можем вот так войти в трапезную, все сразу поймут. — Купальни, — негромко произнёс Валентин. — Там горячая вода в трубах, из подземных источников. Он больше не пытался отнять руку, но и глаз не поднимал. Пушистая снежинка зацепилась за длинные ресницы, и Ричарду мучительно захотелось её убрать. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение и пытаясь сосредоточиться на словах Валентина. Он никогда не задумывался, как устроены купальни Лаик, но в них всегда было теплее, чем в прилегающих коридорах и унарских комнатках. А ведь Арамона скупился и на дрова, объясняя это необходимостью приучать юнцов к холоду и прочим неудобствам будущих военных кампаний. В Изломную ночь в купальнях было пусто и тихо, лишь где-то еле слышно журчала вода. Фонарь Валентина выхватывал из мрака обрывками старое мутное зеркало, грубо сколоченные лавки, ряды труб на стене. Валентин был прав, здесь оказалось тепло, а одна из труб обжигала, стоило лишь дотронуться. Неловкость вернулась. Но теперь она была иного рода, заставляла их переглядываться то и дело и тут же торопливо отводить глаза. Уши Ричарда пылали не только от тепла, но и от неожиданного смущения. Его ладонь помнила пальцы Валентина, и остро хотелось вернуть это ощущение. Охватившее Ричарда тёмное, тягучее томление было ему хорошо знакомо и постыдно вдвойне, потому что на сей раз вызвано было не хорошенькой девицей, а товарищем, однокорытником. Валентин снял плотную куртку и сел на лавку, рядом с фонарём. Ричард сглотнул и чуть не зажмурился — мягкие золотые отсветы очертили линию подбородка, длинную шею и ярёмную ямку, к которой сходились ключицы. — Снимайте чулки, повесим их на трубы, — предложил Валентин, голос его был севшим и чуть хриплым. И Ричард укорил себя за недостойные мысли с новой силой — нужно думать, как согреться и избежать лихорадки, а он…! — Лучше бы в горячую ванну, — выпалил он, тоже снимая куртку. — Даже если мы сумеем наполнить лохани, — рассудительно заметил Валентин, поднимая глаза на Ричарда, и почему-то осёкся, облизнул губы, прежде чем продолжить. — Нам не слить воду без помощи слуг. — И пусть! Скажут, что и здесь развлекались духи. Снимать штаны под взглядом Валентина было невозможно, и Ричард отвернулся, молясь лишь о том, чтобы его твердеющую плоть скрыли их широкие складки. — У вас, Ричард, кажется, открылся вкус к шалостям. За спиной раздался скрип лавки и шорох. Ричард старался не думать о том, что делает Валентин, но получалось плохо. Губы пересохли, и хотелось тоже их облизать. — В шалостях нет ничего дурного, если они никому не вредят… И если наказывают недостойных и негодяев. Он всё же сел на лавку, чтобы распустить подвязки под коленом и расстегнуть манжет, чтобы вытянуть край чулок. Заправлять потом обратно будет неудобно, но Ричард был готов немного потерпеть. Но аккуратный Валентин штаны снял — краем глаза Ричард видел теперь стройные ноги и длинные пальцы, которые беззастенчиво скатывали по ним чулки, обнажая коленки, изящные икры и лодыжки. А фонарь, этот проклятый фонарь не оставлял в тени ничего! Против воли вспомнилось, как Валентин касался его в трапезной. А что, если он…? Нет! Это же невозможно. Или Придд совсем не такой, каким выглядит? А если и так, то что теперь делать? Ричард совершенно запутался в собственных мыслях и желаниях, хотелось то ли потребовать объяснений, то ли вскочить и убежать, забыв навсегда об этом вечере. О смехе Валентина, о пальцах в своей ладони, о снежинках в волосах и на длинных ресницах… — Ричард. Он вздрогнул, испуганно уставился на Валентина. — Чулки быстрее высохнут, если вы всё же их снимете, — та самая улыбка пряталась в подрагивающих уголках губ. — Я… Да. Сейчас, — он бросил снятый чулок на лавку и потянулся снять второй, но Валентин оказался быстрее. Он опустился на пол перед Ричардом и положил ладонь на обтянутое чулком колено. — Вы меня раздражаете. Ваша простота и порывистость, это сверкание глазами, нежелание видеть реальное положение вещей, эта ваша самоуверенность, — Валентин говорил негромко и серьёзно, но руки его распускали узел подвязки. — Вы раздражаете и не должны быть таким… Ричарду следовало возмутиться, потребовать извинений, но он оказался способен лишь на шёпот: — Таким? — Таким, — Валентин снова облизал губы и отложил подвязку прочь. — Незыблемым. Это притягивает. Как путников притягивает кров и тепло очага. И пока Ричард пытался осознать смысл его слов, Валентин ловко просунул пальцы под манжет штанины и вытянул край чулка. Подушечки пальцев мазнули по коже на внутренней стороне бедра, и этого мимолетного прикосновения было достаточно, чтобы все мысли и сомнения покинули голову Ричарда окончательно. Он зажмурился, подался вперёд и наощупь ткнулся губами куда-то в щёку. Валентин поймал его подбородок и удержал на месте — и Ричард уже решил, что его сейчас оттолкнут, но тут его его рот накрыли чужие губы. Ричард всё ещё чувствовал и жёсткость лавки, и съехавший на щиколотку сырой чулок, и помнил, что они в Лаик, в тёмной пустой купальне, но всё это отодвинулось, перестало иметь значение. Потому что поцелуй оказался не простым соприкосновением губ, как он думал раньше. Потому что Валентин откуда-то знал, как надо, и язык у него был юркий, а рот горячий и сладкий — как печёные изломные яблоки. Ричард сполз с лавки на пол, так целоваться было удобнее, а ещё удобнее оказалось обхватить Валентина руками, пристроить руки на изгибе лопаток, поймать в ладонь затылок, прижаться тесно-тесно. Валентин потянул его за собой вверх, вставая, и Ричард покорно последовал за ним — чтобы прижать к стене, потереться бедром о бедро, о такой же плотный бугорок в чужом паху. Он не знал, что делать дальше, но плоть требовала удовлетворения, жаркого тепла чужого тела. А слов, чтобы спросить, не было. Ричард боялся, что стоит лишь оторваться от Валентина, взглянуть ему в глаза, признать, что именно происходит здесь с ними — и всё разом закончится. Он молчал, и Валентин молчал тоже, лишь дышал рвано, уткнувшись лбом в потное плечо, и притирался также отчаянно, до искр под сомкнутыми веками. Слои грубой ткани раздражали, и Ричард сунул руку под рубаху Валентина, нащупал его член сквозь бельё, сжал — и тот вдруг вздрогнул, ухватился за плечи до боли. — Прости, — испуганно выпалил Ричард, коря себя за жадность и глупость и пытаясь отодвинуться, но Валентин не позволил. — Расстегни, — сказал он резко, и не дожидаясь, пока Ричард сообразит, сам полез руками в его штаны, освобождая член, обхватывая его вместе со своим. Это было слишком. Одно движения Валентина оказалось достаточно, чтобы Ричард излился. Удовольствие ошеломило до подкашивающихся коленей, со стоном он упёрся рукой в стену, зажмурился — а когда пришёл в себя, Валентин уже вытирал руки о подол рубахи, прислонившись спиной к стене. Тени прятали выражение его лица, и Ричард осторожно потянулся к нему, нерешительно положил ладонь на плечо, не зная, что положено говорить. — Утром вы, вероятно, об этом пожалеете, — Валентин повёл плечом, сбрасывая его руку. — Если вы сочтёте произошедшее поводом для поединка, я к вашим услугам, разумеется, после Фабианова дня. — Нет! — возмущение опалило грудь. — Ты… вы мне нравитесь, Валентин, и не говорите, что это всё ничего не значит! Ричард придвинулся теснее снова, не позволяя Валентину вывернуться и ускользнуть, но тот и не пытался, лишь упёрся ладонями в рёбра, не позволяя прижаться. И еле слышно усмехнулся, но Ричард тут же представил неуловимую его улыбку, которая прячется в уголках губ. — Вы совершенно не обязаны теперь на мне жениться. — Дело не в обязанности, — горячо сказал Ричард. — Я просто этого хочу, и не передумаю, что бы вы там ни говорили! — Жениться хотите? Позвольте узнать, как вы себе это представляете? — улыбка больше не пряталась, она явно звенела в голосе Валентина, и Ричард рассмеялся в ответ, а потом поцеловал его опять так, как хотелось. Ему было опять весело и страшно. Где-то капала вода, потрескивал фитиль в фонаре, немели припухшие губы. И время словно замерло, не было ни вчера, ни завтра, одна только бесконечная Изломная ночь и тихо падающие на Лаик снежинки.