Ёлки, мандарины, уют

      Под угрозой позорного «увольнительного» Нечаева буквально швыряют в поезд и отправляют домой. Старшина топал ногами и плевался желтой слюной в ничего не выражающее, скучающее лицо Сергея, пока тот, скрестив руки на широкой груди, слушал тысяча и один довод, почему он поедет праздновать Новый год с семьей, а не здесь. Во-первых: его угрюмая рожа и слишком крутой нрав всех заебали, а во-вторых: семья, в отличие от многих «птенцов» и «сторожил» у майора была и с нетерпением ждала, когда солдат вернется в родную хату. Громов лично начертал и телеграмму и смс-ку Сеченову, что Сережу попутным ветром отправят в Москву. Уже полысевший, пропитанный порохом и оружейным маслом вояка чуть ли не со слезами на глазах просил академика задержать подопечного на подольше, ибо тот потихоньку слетает с катушек. Сережа зашит черными нитями вдоль и поперек. У Сережи вместо крови бесцветный витаминный раствор. Нечаев только клацает зубами, хлопает дверьми и грузится в болотный УАЗик. — Куда едем, шеф? — Петрович, усатый водитель, перевидавший и переживший около трех десятков дембелей, закуривает заморскую сигару прямо в салоне. В зеркало смотрит на притихшего пассажира. Он прекрасно знаком с неуемным Плутонием, и лишь одно могло утихомирить хоть ненадолго. — На вокзал. — Сергей хмурится, сплевывает на махровый ковер. Жидкость смешивается с густой грязью армейских сапог. — Меня ссылают домой.       Город наполнен предпраздничной суетой. Нечаев выгонит из вагона злой, как разбуженная овчарка. Он абстрагировался все эти часы как мог: наушники в уши, музыка на максимум. Но «Новый год к нам мчится» забивалась под кожу, царапала душу. Детишки, ехавшие с непомерно болтливыми и храпящими мамашами, навешали на Сергея шуршающую мишуру. Он стал ненавидеть купе больше, чем плацкарт. Ремень походной сумки давил на плечо: там вместе с пожитками бережно упакованный подарок. Для отца — всем остальным купит позднее. На перроне, ожидаемо, его никто не встречает. «Сынок, ты взрослый мальчик». Может, именно тридцать первого числа он хотел бы побыть ребенком. И, как раньше, усадить Катюшу на плечи, чтобы она повесила ярко-красную звезду на самую верхушку пушистой ёлки; как раньше: Штокхаузен бы нарядился в красное пальто, напялил бороду из ваты, и ударял посохом по макушке слишком ретивой ребятне, которая слишком рано лезла смотреть подарки. А сейчас все взрослые. Нечаев испортил отношения с кем только мог. Только все продолжал сторожить похорошевшую Катю, и сидеть у ног Сеченова, преданно заглядывая в рот. Так думали другие. На самом же деле это Дмитрий Сергеевич его чуть ли не наручниками к себе приковал, только бы отмороженный пацан не наворотил дел, за которые потом краснеть. Или чтобы не сдох ненароком. Потому что по стопам папани не пошел, нос воротил от науки, все ходил лет до десяти с солдатиками в наспех сшитой форме. А потом сам эту форму надел, отдал честь, и поминай, как звали.       Место, где вырос, как и страну, трепетно и душевно любил. Здесь прошли детство и юность, здесь под слоем пыли, на чердаке снесенной трехэтажки, где раньше он жил, похоронен его личный дневник. Когда места стало мало для четверых, еще тогда подающий надежды ученый перевез семью в шикарную новостройку, где будет простор для подростка и маленькой дочки. Что на ладно дышащую «халупу» на окраине стерли с лица земли вскоре после их отъезда, Сергей узнал только через пару лет.       Его, оказывается, ждали. Не с хлопушками, конечно, но взвзгнувшая сестра, увидевшая его на пороге, оглушительнее любых взрывов. — Серёжка! — Она налетает ураганом, запрыгивает на руки, будто ей снова десять. Клюет в щеку, трется, Сергей лишь отбивается, хрипло смеется и стягивает куртку. — Привет, блесточка. — Нечаев скользит взглядом по похорошевшей девушке. Отсутствовал он прилично, но Катя ни капли не изменилась. Только вытянулась в росте, балет двадцать четыре на семь не дает бедняге продыху, но она не жалуется. Что-то тараторит, пока Сережа затаскивает сумки с продуктами. В пакете «Пятерочка» стукаются друг о друга бутылки. — Товарищ майор. — Улыбка медленно сползает с лица, когда за спиной раздается акцент. Уже по-наитию закатывает глаза, медленно оборачивается, уже готовый к отчитываниям за то, что родился непутевым. Спесь застревает еще на вдохе: видеть немца с блестками в темных волосах, ярко-розовом, вырвиглазном фартуке и поварешкой в руке было так по-домашнему, что едкие комментарии испарились сами по себе. Михаэль, усмехнувшись, сам протянул руку, по-лисьи сощурившись. Сергей пожал крепко, удержался от объятий. На это лишь кивнули с пониманием. — Прошу за стол. Дима! — Шток тряхнул шевелюрой, отклонился назад, чтобы за углом обозревалась кухня. — Сергей приехал! Папа одет с иголочки, румян от уже пригубленного шампанского, стискивает сына и спрашивает о службе, тряся ладонь. Кивает маячившему у холодильника Захарову, уже предположив, кого еще увидит, но надеялся на более благоприятный исход. — А эти что тут делают? — Сводит брови на переносице, хмурится. Следит за беспечно сидящей на подоконнике Элеаноре, то и дело поправляющей лямку спадающего лифа; и за Петровым, по-щегольски распластавшимся на хозяйском диване. — Праздник, всё-таки, семейный, майор. Спасибо, фриц. Вместо тысячи слов.       Они беседуют за столом. Нечаев скучающе мотает ногой, вяло вклинивается в беседу. Радеонович и Дмитрий то и дело отходили либо поговорить по телефону, либо обсуждали новости робототехники и прочей лабуды. Филатова заплетала Кате косы, споря попутно с Элеанорой о какой-то политической дребедени. Журналист и врач в одной комнате — тушите свет. Виктор намывал использованную посуду, да почувствовав взгляд, вытянул руку с оттопыренным средним пальцем в сторону надоедливого майора. — Мудила. — Одними губами шепчет Нечаев в напряженную спину и зеркалит жест. Катьку расстраивать не хотелось, но они сами знают об их взаимоотношениях, поэтому жаловаться незачем. В голову ему прилетает мандарин. Все же, Катя заметила. Она с грохотом ставит бутылку водки, под нос сует крепко сжатый кулак и вежливо просит не портить праздник.       После курантов, чокнувшись бокалами и обменявшись поздравлениями, Сеченов объявляет, что они идут прогуляться, девчонки же едут дальше отмечать к друзьям. Сергей отказывается от гулянок почти сразу, ссылаясь на усталость после дороги и состояния нестояния. Крайний бокал был явно лишний; Петров рвется взять куртку, но Захаров перехватывает его в коридоре, что-то шепчет на ухо, и Виктор, оскалившись, всё же остается, громко сообщив, что следить за бухим Нечаевым не собирается. Их оставляют один на один, запирают на одной площади. — Все нормально будет, Дим. Прекрати додумывать за них, они уже не подростки. — Захаров видит нервозность товарища, накидывает на плечи меховое пальто, задерживает руку на плече дольше положенного. Сеченов трет переносицу, глубоко вдыхает. — Знаю. Им просто уже давно надо все решить. Новый год отличный повод.        Сергей не переносит закаты и рассветы. Задремав, забывает, что находится на одной площади с тем, кого недолюбливает. Кошмары после последних «вылазок» слишком прочно засели в мозгу, страх скребется под кожей. Он дергается от хлопков салютов, просыпается на минуту от собственного крика и вновь впадает в прерывистый сон; дергается когда его как шелудивого пса вжимают в диван за шкирку, горячая рука ложиться на спину и давит. — Угомонись. «Я здесь. Рядом» От рыжего ублюдка не пахнет спиртом, от него воняет духами Ларисы. Серега рычит раненным зверем, хочет забиться в угол. Но он слишком пьян. Ему холодно. А Петров слишком горячий. — Отъебись. — Сережа хочет влезть в драку, дергает за грудки Виктора на себя, чуть ли не сталкиваясь носами. — Ты нахера сюда вообще приперся? Нравится смотреть, как я опускаюсь. Че, думаешь, не знаю, что ты обо мне думаешь, золотой мальчик? — Я думаю, что ты слишком много выжрал и несешь бред. — Ты мне сам подливал. — Сергей щетиниться, только уши не поджимает. Действительно, бешеная, неуправляемая собака. — Привык, что перед тобой все на цырлах ходят, в жопу целуют? А ты попробуй меня убедить, что не только деньгами богат. Витя знал, что рядом с ним далеко не трепетная барышня, поэтому не разменивался на длительные ласки и уговоры. Слишком долго терпел все Нечаевские даебки и заскоки, чтобы теперь так просто отпустить. Поэтому бьет первым, грубо затыкает, оттаскивает в комнату, где сверкает разноцветными огнями гирлянда. Сергей обмякает, когда его валят на кровать. Он был готов к мордобою. Скулу до сих пор жжет. Был готов к словесному поносу. Но никак не к такому. — Ты чё? — В глазах стремительно тускнеет вся напыщенная бравада, сменяется пониманием и настороженностью. Петров следит, как судорожно ходит неприятельский кадык, когда кладет руку на чужой пах. В потемках его глаза сверкают нечеловеческим светом. — Попробую убедить, что заслужил все не только деньгами. — Думаешь, я не вижу, как ты смотришь, а? Не воспринимаешь всерьез, бегаешь, как малолетка. Знаешь, надо было давно тебя трахнуть, майор. Может, подобрее был бы. «Ко мне» Сергей смотрит затравлено, маслено, облизывает губы, пока Петров справляется с пряжкой ремня. В голове пусто, там роятся вопросы без ответов. Пользоваться случаем и состоянием неприятеля было низко и недостойно, но другого случая не предоставится. — Ты, псина, мне уже всю душу наизнанку вывернул, все нервы истрепал. — Голос предательски срывался, механически коверкался, пока Петров, дорвавшись, стаскивал с вяло сопротивляющегося солдафона одежду. Предлагают — бери и не возвращай. Вот и инженер брал жадно, словно боролся за последний лакомый кусок, который теперь весь его, без остатка. Сергей потерпит, не развалится. — Плевать, простишь меня или нет, но сейчас, сука… «Я на тебе отыграюсь. За все упущенные годы» Зафиксировать дрожащие руки над головой оказалось проще, чем думалось. П-3 замер, когда чужие пальцы провели по груди, поглаживая зажившие раны. Касания языка стерпеть не смог, каждый шрам горел огнем от влаги. Сквозь стиснутые зубы прорвался усталый стон. — Сволочь. — Сергей будто не знал его столько лет. Игнорировал все «звоночки». — Подожди… Дай, я… Вить, блять. Но Витя ждал слишком долго.       Нечаев редко называл его по имени. Пренебрежительное «Петров», оскорбительное «мудила» — звучали куда чаще. Когда они в детстве вместе выбирались куда-нибудь, вчетвером, сидеть на крыше и пить «Баварское», Сережа крутился вокруг, дергал то Ларису, то Катьку, мол «Смотри, какая птичка пролетела», зубы скалил во всю пасть, сверкал белизной. С Виктором он был более сдержан, разговаривал, но словно нехотя, из под палки. Девочки видели это более явно, и все больше сталкивали их лбами. — Вы как два барана. — Поджимала ярко накрашенные губы Филатова, уперев ручки в стройные бока. — Что за кошка между вами пробежала? — Ты. — Выпалил тогда Виктор, не успев вовремя прикусить язык. Да, сначала неприязнью служила ревность, ибо Сережа умел подобраться к любому. Хорош друг: там утешит, здесь приголубит, а то и совет даст, а то и в глаз. Лариса очень долго и громко смеялась, уверяла, что между ними и быть ничего не может: Сергей груб, ничего не понимает в чем-то возвышенном, носится с оружием и явно приучен ходить «налево». Другое дело Виктор: папаша ни в чем не отказывал, вот тебе новые гаджеты, вот тебе полная свобода. Отучился на инженера? Молодец, пригодишься; в театре играешь? Молодец, я к тебе на выступление приду, не один правда. Помнишь чету Сеченовых? Я с Димой поговорю, он Сергея притащит. Харитон смотрит так по-отечески, мудро. Помнит, как Виктор пришел однажды с рассеченной губой, как бесновался и зеркало в ванной разбил. «Предатель» - выплюнутое клеймо из-за жалобы по пустякам вызывало тошноту, хотелось драться до кровавых слюней. Сергей оказался ранимым, и обид так просто не прощал, но Витя был слишком гордым, и без проблем шел по головам, чтобы крепко встать на ноги. Не обломиться он об Нечаева.       Их стравливали как двух бойцовских собак, в ожидании пока одна либо разорвет другую, либо подчиниться. Последнее произошло сегодня, в новогоднюю ночь: ебаный Нечаев лежит перед ним вверх животом, открытый, беспомощный. Подкидывается, когда с него стаскивают штаны. Тяжелое, свистящее дыхание смешивается с уверенным, равномерным. Виктор спокоен и уверен в себе. — Стой… Давай поговорим. — От приоткрытого окна веет холодом. От Петрова веет им же. Сейчас он в глазах Нечаева — насильник. И это распаляет не хуже пожара. — Мы оба пожалеем завтра. Нижнее белье не щадят и отбрасывают куда-то вне поля зрения. — Я пожалею только о том, что ты еще можешь адекватно воспроизводить звуки. Еще говорить пытаешься. Поздно, Серег. Поздно. Договорился уже. — У Петрова окончательно течет чердак от осознания того, что бухой Нечаев ему не сумеет сломать что-нибудь в процессе. Пока подзаборная псина носилась по «горячим точкам», Виктор тоже не в ладоши хлопал. Записался в спортзал, начал следить за собой, да и танцы в театре давали не хилую физическую нагрузку. Но до измотанного тренажерами и ползаньем по вырытым траншеям еще далеко. — Подожди сказал. — Сергей отбрыкивается, ужом изворачивается. С завязанными руками бороться затруднительно, но Нечаев и не из таких ситуаций выходил сухим. Их потасовка выглядит детской возней, и становится чуть более «старше», когда Виктор понимает, чего добивается партнер, усевшись на колени и уставившись в одну точку, что ниже пояса. — Думаешь, справишься? — Петров нехорошо ухмыляется, вспоминаю, да решает исправить это недоразумение. — Я роту целую с утра на завтрак поднимал после коллективной попойки. — Его план крылся совершенно в другом: смутить, дезориентировать, избежать недопустимого. Но, видимо Виктор был решительно настроен провести новогодний вечер как ему хочется. — Ты меня недооцениваешь. Сергей явно имел ввиду другое, но сказанное в контексте ситуации вызывало лишь истерический смех. Виктор давится, и вместо конского ржача вырывается стон, когда наглый язык проходит по основанию члена. Нечаев глухо шипит, когда его хватают за отросшие волосы. Виктор не налегает, хотя вдалбливаться в исторгающий оскорбления рот хотелось до потери сознания. П-3 двигается неумело, пару раз забывает про зубы. А потом даже входит во вкус. Театрал забывается на пару минут, ослабляет захват и мягко перебирает чужие мягкие волосы, пока Сережа вытворяет что-то невообразимое. «Научился где-то, что-ли? Или…» — Или. — Насмешливо фыркает майор, с причмокиванием выпуская головку из рта. И смотрит из-под ресниц так по-блядски. Виктор даже забывает, что произнес мысли вслух. — Мне Элеанора много чего скидывает интересного. У нее специфичные вкусы. Не зря вы общаетесь иногда, я боюсь представить, что она могла бы насоветовать. Вместо ответа на плечи ему настойчиво давят, укладывают. — Роту он целую поднимал. — Виктор пристраивается между бедер, сначала входит пальцами, на пробу. Сергей дрожит, а Петров надеется, что это от возбуждения. — Да давай уже. Чего как с девственницей. — Сергей прячет лицо в подушку, но ему быть бревном отстраниться не дают, переворачивая обратно. Требовательные укусы на шее не ранят, больше ранит разрывающее чувство внутри. Торопиться в таком деле оказалось ошибочным, но кто Виктор такой, чтобы отказываться от приглашения. С каждым толчком Нечаев проигрывал, поэтому и оставалось что развести ноги пошире, прижиматься ближе, да подмахивать. И пробовать дышать в такт. — Ты оказывается та еще сучка, Серый. Расслабься. — Такого знакомого хотелось сгибать в самых извращенных позах, хотелось открыть ему целый мир ощущений. Простое изнасилование сошло на нет, доставить удовольствие млеющему от процесса Нечаеву стало целью. — Мог бы давно признаться, что нравится когда пожестче. — Пошел ты. — Мычит куда-то в плечо. Сережа голоден до прикосновений, с возрастом он стал слишком тактильным. Виктор был везде: снаружи, внутри нахуй. Грел, подчинял. Завтра останутся синяки: актеришка несчастный вцепился в него так, будто Нечаев спасательный круг в бушующем шторме. Или вот-вот сбежит. — Такой узкий… Сергунь, первый раз, что-ли? В армии не баловался с послушными мальчиками? — Лающий смешок только распаляет, Сережа мстительно кусается в ответ, и расцепляет хватку только когда тяжелая ладонь опускается на задницу, да сжимает. — Молча, нахуй. Что за мода пиздеть во время… Этого всего. — Витя заглядывает партнеру в лицо. Партнер замыленного взора не отводит, смотрит вызывающе, сально. Уши пылали смущением, возмущением и экстазом. «Не баловался» Сергей — пособник всего традиционного. На базе да, наблюдал парочки, которые ныкались по углам. Одних таких ночью в уборной словил, зашел поссать, да увидел голубков. Спешно извинился, откланялся и сбежал с покрасневшей от праведного гнева мордой. На него еще долго смотрели волком, пытались даже устроить «тёмную». Нечаев довольно доходчиво объяснил на кулаках, что ему абсолютно фиолетово, чем однополчане занимаются в свободное от строевых время. Главное, чтобы это не касалось его.       Целоваться с Сережой странно. Правильно. Губы у него сухие, обветренные постоянно меняющимся климатом, теперь же припухлые, манящие. Виктор изливается партнеру на живот, будто жалеет. Развязывает руки, откатывается в сторону, и бодро встает, натягивая наощупь найденные брюки. Ждет, что Нечаев подскочит следом и вцепится в горло. Но тот распластался по выпачканной постели, прикрыв глаза. Слишком затрахан как физически, так и морально, чтобы буянить. Хотя уже практически протрезвел, но виду не подает. Петров жмет плечами, как - то слишком заботливо вытирает тело партнера, не оставляет следов. Засосы куда красноречивы белых пятен. — Надо же, богатенький засранец не брезгует. — Сергея начинает это все забавлять, он мурлычет, растягивая гласные. Их отношения способны сдвинуться с мертвой точки. — В стирку закинь. Пока Виктор шатается по квартире, явно курит в форточку, у Сережи есть мгновения на подумать. Время приближалось к семи, скоро должны вернуться на ночевку остальные. А Сережа хотел побыть наедине. Насладиться залеченной душой.