***
В голову резко приходят воспоминания о том, как ему было плохо и одиноко без искренности и понимания, он давился этими чувствами, жил, словно в вакууме, где никому нет дела ни до него, ни до его души. Но несмотря на все свои переживания, Владимир оставался свободным. Он мог писать что ему вздумается и выходить в центр на литературных вечерах, чтобы прочитать свои произведения. Он мог радоваться и находить что-то хорошее в окружающем его мире. Он мог заводить новые знакомства и показывать себя с до невозможности глупой стороны. Он мог оставаться собой, Владимиром Ленским с черной кудрявой головой, в которой покоилось множество мыслей и историй, что часто выплескивались чернильными буквами на желтоватые страницы. Его жизнь была чистая и спокойная, но печальная. Печаль заключалась в том, что ему не хватало себя, и он искал в каждом того, кто примет его, поймёт, придаст веру в себя и успокоит молодые метания из стороны в сторону. И тогда он нашёл. Нашёл неожиданно, случайно, встретившись в книжном магазине около русской стихотворной классики. Молочного цвета брюки дополнял черный фрак с выглаженным светлым воротником. Дополнением к идеальной фигуре были холодные глаза, которые он не сводил со страниц. – Мне тоже нравится эта книга, – с детской наивностью и беззаботной улыбкой проговорил младший. Онегин читал, а Ленский, как всегда, интересовался новым. Так он и обрёл пристанище для своей истерзанной и заблудшей души. В с лоском красивом, статном и такой педантичном проявлении.***
Сейчас же не осталось того былого принятия, чувств, когда хочется сидеть напротив друг друга в задушевных разговорах до того, пока очередная винная бутылка не опустеет, а свеча не догорит до подставки и не затухнет сама собой. Не осталось и взрывающих мозг эмоций, когда Ленский лежал у Онегина на груди, а тот гладил его по длинным черным волосам. И казалось, что абсолютно ничего не важно, что мир замирает и остаются лишь они, лежащие на мягком матрасе, вдыхающие запах друг друга. И все проблемы улетучивались мигом, когда они были рядом. Сейчас Онегин больше не вдохновлял, а только указывал на недостатки, из-за чего вера Ленского в себя и свой талант стремительно угасала. Но все же, он был уверен, что так и должно быть. Сейчас же его трясёт от рыданий, а вино не греет, а раздирает горло, трубка с табачным дымом томно не расслабляет, а душит дымом, от которого он с всхлипом закашливается. Он так сильно в нем нуждается. Невыносимо сильно. Его ломает на части от осознания, что все зависит от него. От его решения. Но он так сильно, чертовски сильно его любит. Он нужен ему как воздух, без которого не проживёшь больше тридцати секунд. Без него все вокруг заполняется углекислым газом и убивает. Но он понимает, что и с ним он умирает тоже, но медленно. Он часто боролся с зависимостями. От алкоголя, курения, азартных игр, тяги к признанию. Но борьба не была такой невыносимой, как та, которую он испытывал, борясь за него. За себя. Откладывает трубку, встаёт и начинает мерять шагами комнату. Раз, два, три, четыре, пять. И обратно, но уже быстрее. Босыми ногами, ступая по лакированным половицам. Раз, два, три, четыре. Резко замирает. Четыре. Он ещё никогда не боролся с собой так активно и намеренно, он ещё никогда не пытался задавить в себе все живое и чувствующее. Стук в дверь и его сердце перестаёт стучать. Оно больше не бьётся, ведь он точно знает, нутром чувствует, кто за дверью стоит. Он уже давно выучил этот стук. Два быстрых, после один длиннее. Он не верит себе, он боится, что не справится. Рукой тянется к ручке, ощущает холодный металл и замирает резко, как никогда. — Я знаю, что ты там, — этот голос, строгий и родной, заставляет все внутренности в клубок сжаться и не разжиматься никогда больше. Он несколько раз вздыхает, возвращая себе былую уверенность, что выгонит его и пошлёт туда, откуда явился. Это должен быть их последний разговор. Он его больше не примет, никогда его больше не примет. Медленно тянет железную ручку вниз, открывает, впуская тусклый свет из парадной в тёмную небольшую квартиру. Видит Онегина, и его тут же переполняет злость, ненависть и агрессия. Он его любил, но как он мог так, просто растоптать все мечты, поддакивать все это время, а в конце выдать то, о чем Ленский и не мог додуматься даже в самом страшном сне. Он хотел быть с ним всегда, строил планы, теплил надежду, но вмиг все разрушилось и сгорело до пепла. Но он все равно его впускает, а сам уходит в комнату. Онегин идёт за ним, он подавлен, он понимает, что наговорил не то, переживает, но в глубине души знает, что Владимир его все равно простит и примет, как раньше. — Я сказал сгоряча, не подумал, но знай, что мне жаль. Правда. Прости. Ты мне нужен, — Евгений говорит в темноту, в спину Ленского, смотря в пол прямо перед собой. У младшего внутри закипает, он помнит, что такое уже было и не раз. Онегин снова притворяется и надевает маску переживания и страха его потерять. Все повторяется и в конце он его снова прощает, дальше циклично. Его надолго не хватает, он ему больше не верит. — Скажи мне хоть что-то, — Онегин не успокаивается, рычит, ему нужен ответ и как можно скорее. Он пришёл. Он тут. И ему хочется этот конфликт поскорее закончить. У Ленского все внутри переворачивается, он понимает, что Евгений специально пришёл, специально тогда, когда не прошло ещё достаточно времени, чтоб все обдумать, включить логику и взвесить все, что между ними было. Он знает, что тот делает по инерции: напортачил - извинился, ему это ничего не стоит. Он углы сглаживает умело и лаконично, с опытом. И Владимир это понимает лучше всех на свете, он злится, он точно уверен, что абсолютно ничего после их разговора не изменится. Ему надоело это до чёртиков, ему смотреть на Онегина противно. Все разы при виде его он чувствовал, как сердце подпрыгивало и билось о ребра, он хотел прижаться к нему настолько, чтобы эти самые ребра заскрипели, почувствовать его полностью. Сейчас же Ленский стоит на расстоянии двух метров и даже не поворачивается. — Вов, ну ты же знаешь, что вспылил. Ну куда я без тебя, я же без тебя не могу, ну знаешь же, — тихо и с поникшим видом тянет Онегин. С его уст это обращение всегда звучало так по - родному, только он мог называть его с особой нежностью и лаской. И пользовался он этим из раза в раз, успешней некуда. — Знаю, ты уже, скорее всего, меня видеть не хочешь, но если прогонишь, то я себе никогда не прощу, что все потерял из-за такой глупой специальной фразы. Я то всё равно хочу с тобой быть и готов на все. Но решать, конечно, тебе, — Онегин с громким и рваным выдохом разворачивается, но так медленно, с надеждой.***
Владимир помнит каждый подобный раз. Когда Евгений устраивал ему четырехчасовую эмоциональную порку за то, что тот не пришел на прием вовремя из-за внезапно начавшегося ливня, который пришлось пережидать под ближайшим козырьком дома. Помнит и то как Онегин выставил его виноватым в том, что он познакомился с группой молодых поэтов и привел их к себе домой, где они выпивали и вместе писали и отыгрывали шуточные сценки. Евгению это совсем не нравилось, он хотел, чтобы Ленский делился своими идеями и проводил все свое время только с ним. – Я чувствую, будто больше не нужен тебе. Ну конечно, тебе же просто со мной неинтересно. Я холоден и скуп на эмоции, я не такой как твои новые веселые друзья. Тебе больше не хочется делиться всем только со мной! А может там вообще есть кто-то получше меня? Кто тебе там понравился? – Онегин со злобой и разочарованием допытывал Ленского о его новой несуществующей пассии. После этих случаев Владимир старался всегда выходить пораньше с запасом времени на возможные недоразумения. С того дня он старался больше не заводить новые знакомства и уж тем более не приводить никого домой. Ведь он любил Евгения и боялся его потерять из-за такой глупости, которая не была для него столь важной, чтобы не отказаться.***
Ленский давно привык искать свое, согревающее и любящее, а терять для него всегда было пытке подобно. Он никогда не мог принимать серьезные и взвешенные решения, особенно такие, после которых его мир переворачивался и разбивался вдребезги, как стеклянная ваза, с острейшими осколками. Он привыкал быстро и влипчиво. Даже если периодами было больно, он пережидал, словно бурю в укрытии, и ждал, когда пройдёт и наступит самое светлое время. Он верил в цикличность, верил, что за любовью следует ненависть, за ненавистью - любовь. И верил, что так и должно быть.Главное стабильно.
Поэтому объединить оба своих страха и принять решение, после которого он Онегина окончательно потеряет. Самостоятельно его из своей жизни выбросить, чтоб корить и сжирать себя безустанно. Такого он допустить не мог. Если бы он попозже пришёл, не сейчас, то тогда бы точно смог. Наверное смог. А сейчас он хочет с ним поговорить и все прояснить, ведь раньше после их разговоров все налаживалось. — Подожди, — Ленский подходит сзади и кладёт руку Евгению на плечо. — Ты правда так не думаешь? Правда хочешь со мной дальше двигаться? Вместе? Онегин поворачивается лицом к лицу к младшему, берет его нежно за руку и в глаза ему пристально нежно вглядывается, выискивая подтверждение, что стена пала и пришло время все налаживать. — Правда, Вов. Такой я дурак, ты прости меня. Мы же с тобой одно целое, куда ты, туда и я. Помнишь же, обсуждали, — сплетает их пальцы и виновато с лёгкой радостью шепчет. Ленский ему, конечно, верит, прижимается крепко и носом в шею тычется. — Я думал, что больше тебе не нужен, что ты мной поигрался и бросил, что ты со мной ничего дальше строить не будешь, что ты меня больше не любишь, — на последнем у младшего голос срывается и со всхлипом он жмется в Онегина ещё сильнее, капая стекающими слезами ему на пальто. Ленский его любит, как бы он не злился и временами не ненавидел, он любит. Он ему верит, он его за все простит, даже за то, за что не стоило бы. — Ну ты чего себе такое выдумал, — Онегин сжимает Владимира в крепких объятиях, гладит его по волосам и успокаивающе на ухо шепчет, что никуда не уйдёт, никогда не бросит. За двадцать минут, что они стоят неподвижно, прижимая к себе друг друга, Онегин уже все, что мог Ленскому сказал. Порядка ста раз повторил, что любит его сильнее всех на свете и раз сорок, – что вспылил и своей жизни без него не видит. Вся ненависть и злость Владимира успела горячими слезами вылиться и впитаться в мягкий черный кашемир. — Вов, может присядем? — у Онегина уже ноги затекли стоять. — На диване удобнее, — с мягкой улыбкой предлагает Евгений. Ленский его из объятий так и не выпускает, уж очень сильно он его потерять боится. В такой слипшейся позе они медленно пятятся к потертому коричневому дивану и наконец приземляются. Онегин нажимает на включатель лампы, пуская немного света в темноту. У Владимира лицо красное и от слез опухшее. Волосы растрепанные, а несколько прядей прилипли к мокрым щекам. Его все ещё трясёт от резкого эмоционального спада. Он только обратил внимание на образ Онегина. Под чёрным пальто белая строго-классическая рубашка, слегка помявшаяся на груди от их соприкосновения. Темно-коричневые брюки со стрелками и такого же оттенка лакированные туфли. У Евгения лицо светлое, напряженное и уверенное, обрамленное идеальной причёской. Такой, каким Ленский его всегда привык видеть. Онегин кладёт ему руку на колено, от чего младший резко поворачивается и впивается в него глазами. — Жень, а ты у меня на ночь останешься? Ну хоть сегодня? — умоляюще просит Владимир, будто и не думал часом раньше, что видеть больше его не хочет и не зарекался, что никогда его, как раньше, не примет.***
Онегин никогда не оставался на ночь. Он всегда говорил, что ему душно в маленькой старой квартирке. И душно ему не внешне, а внутренне. — У тебя тут моей огромной душе даже раскрыться негде, — Онегин лежит на раскладном диване, подложив руки под голову. Рядом раскрасневшийся и мокрый от пота Ленский пытается восстановить дыхание после того, как его в тот самый диван активно вдалбливали. Так же рьяно, как они за пять минут до того момента ругались из-за чего-то. Ленский уже перестал запоминать и считать их ссоры чем-то необычным. — Да ещё и все такое потертое, чего только это ложе стоит, чувствую как мне пружина в спину впивается, шелохнуться боюсь, не дай Бог проткнет, — проводит рукой по ткани и аккуратно двигается. Владимир ему ничего не говорит, он просто наслаждается моментом. У него душа поёт, пусть Женя что угодно ворчит. Ему главное, что он рядом, а с остальным он смирится. Онегин встаёт и доходит до туалетного столика с слегка потемневшим зеркалом. Деревянные половицы под его весом в нескольких местах предательски поскрипывают, от чего он морщится. — Вов, ну я же говорил тебе, чтоб ты тот гребень специальный купил, — Евгений шарит по полочкам. — И как я теперь так пойду, у меня волосы всклочены. Вечно у тебя нет ничего для меня, а ты даже этого менять не хочешь, — захлопывает дверцу одну за другой и направляется к своей одежде, ровно сложенной на стуле около столика. — Да куплю я, Жень, прости. Это же не так важно, — Ленский виновато протягивает, привстав с удобного места. — Важно, — отрезает Онегин, попутно заправляя рубашку и застегивая ремень темно-коричневых брюк. Выходит в коридор, обувается и надевает тёмное пальто, от вида которого Ленскому всегда становится грустно. Это знак, что Онегин сейчас уйдёт, либо же пришёл, но скоро все равно покинет его и его дом. — Я тебя люблю, Жень. Было очень хорошо, — Владимир встаёт с дивана и остаётся в комнате, где минут десять назад протяжно стонал и охал, а ему закрывали рот ладонью, – чтоб потише. На это Онегин только угукнул, но на Ленского даже не обернулся. Раздался шумный хлопок дверью. Он исчез. Но Владимир знает, что еще вернётся. Обязательно.***
— Вов, все как-то неожиданно получилось, даже не знаю, — Онегин мнется, — В общем, мне уехать надо, сегодня с парнями дела обсудить нужно, — прерывается, специально, чтоб Ленский успевал переварить поэтапно. — А завтра утром я на пару дней в Подмосковье съезжу, проветриться в одиночестве и сил набраться, — смотрит ему в глаза, которые быстро наполняются грустью. — Ты только не обижайся, так лучше будет. — Я думал ты со мной останешься, ты же сказал, что ты со мной, вместе, — Ленский на самом деле даже не надеется, что Онегин останется. Ему просто грустно, и эта тоска в нем разливается и прорастает, как в плодородной почве. Владимир кладёт руку на его медленно и замирает, заглядывая в глаза. — Не могу, сам же знаешь. Нельзя попросту слов на ветер бросать, а действиями словам противоречить. Ждут меня. — Евгений быстро чмокает его в губы и ободряюще приобнимает, вызывая лёгкую полуулыбку Онегин встает и направляется к двери, не оглядываясь. — Только смотри без глупостей, чтоб мне потом не приходилось за тебя краснеть, как тогда, после литературного вечера, когда ты дурил весь вечер, а потом вообще притащил в дом неизвестную группу людей, чем думал только, — Онегин с нарастающим отвращением сквозь зубы это наставление проговаривает. Злится. — Я знаю, Жень, не буду, — очень тихо отзывается Владимир. — Ты только возвращайся поскорее. Я люблю тебя, — ещё тише, почти шёпотом дополняет. Дверь захлопывается, и Ленский остаётся один в той же холодной комнате с пошарпанными зелеными обоями , освещенной лишь светом лампы. Закрывает распахнутое окно. Подходит к шкафу и наливает пару сантиметров виски в граненый стакан, как успокоительное. Берет с пола трубку и садится на раскладной диван. Он Онегина конечно любит, вдыхая с каждым разом вместе с табачным дымом из трубки пары углекислого газа, которыми пропитаны их отношения. Но если такое ещё раз повторится, то он уж точно его больше не примет и взашей из своей квартиры и сердца вытолкнет. Он в этом уверен.Нельзя попросту слов на ветер бросать, а действиями словам противоречить — и это к ним обоим относится.