Литовский

После падения всё осталось неизменным и одновременно преобразилось до неузнаваемости. Вопросы об их с Ганнибалом нестандартных отношениях оставались открытыми, но не то чтобы ответы кого-то из них двоих волновали. Ганнибал любил Уилла до безумия, еще безумнее, чем был безумен сам. Хотя даже слово «любил» не было подходящим. Ганнибал дышал им, жил им, они были одинаковы, одинаково не могли существовать друг без друга. Доктор без преувеличений был готов убить за Грэма. Презирал любого кто прикасался к нему, смотрел с немой жгучей яростью, этим же ревностным собственническим взглядом заставлял отойти от его Уилла подальше и никогда впредь не попадаться на глаза. Готов был рвать глотки, вгрызаться в мышцы, выцарапывать глазницы. Разделывать тех, кто посмел подойти слишком близко, посмел посмотреть слишком косо. Ганнибал готовил бы из них изысканные блюда, названия которых Грэм абсолютно всегда моментально забывал. Лектер привязанность выражал по-своему. Уилл поначалу, интереса ради, даже пытался считать сколько раз за день Ганнибал обнюхает его. Он сбился в первый же час. К нему с поразительной регулярностью подходили сзади, талию обхватывали широкие ладони, и побрал бы черт эти музыкальные пальцы, из раза в раз доводящие до предела. Сухие губы вжимались в шею, Грэму нежно шептали что-то на родном литовском. И видит бог, Ганнибал знал насколько Уилл терял голову от его акцента, как от его голоса подкашивались колени, кадык нервно подрагивал, а низ живота тянуще сводило. Желание подтянуть литовский возникало не единожды. Как бы Ганнибал на него посмотрел, если бы Уилл ответил ему? Выучить незнакомый европейский язык на уровне свободного диалога ему казалось невыполнимой задачей. Он мог распознать по интонации, что примерно Ганнибал пытался сказать. А он наверняка говорил слишком нежные и слишком интимные вещи. Слишком личные для пресловутого английского языка. С другой стороны - диалог не был обязательным, достаточно было ответить и наблюдать за реакцией. Отлично подойдет самая клишированная фраза из трех слов, такая примитивная и такая важная. Грэм запомнил её. Вот Ганнибал вновь размеренным шагом подходит к Уиллу со спины, забирается пальцами под домашний растянутый свитер, поглаживая впалый живот и грудь, царапает кожу ногтями. Вгрызается зубами в шею, в меру грубо, как Уиллу нравится. Слизывает проступившие капли крови, задумчиво смотрит на след от собственного укуса, который впоследствии будет обрабатывать сам. Запускает ладонь в волосы обожаемого человека, свободной рукой прижимая того к себе, напрочь теряя голову от реакции тела напротив, которое уже с трудом держали собственные ноги и плохо слушались слегка подрагивающие руки. — Aš nužudysiu dėl tavęs, nugalėsiu Dievą dėl tavęs,— Ганнибал вполголоса говорил Уиллу в ухо — Aš priklausomas nuo tavęs, esu tavęs apsėstas, Vilai. Уилл, распознав примерный посыл и своё имя, громко выдохнул, зажмурил глаза, изо всех сил стараясь удержаться на ногах. Кажется, пора? — Aš.. — судорожный вдох — aš taip pat tave myliu. Ганнибал замер. Замерло, кажется, время. Уилл почти успел испугаться, когда Лектер резким движением развернул его к себе лицом и вжал в ближайшую стену. Ушибленный затылок Уилла абсолютно не волновал. Столкнувшись со взглядом напротив— Господи. Господи, как он смотрел. В животе скручивался узел от этого взгляда, Уилл был готов поспорить на всех своих собак — Ганнибал никогда и ни на кого не смотрел так. — Повтори это, — ему дышали в губы, чужое колено вжалось в пах, Грэм, кажется, заскулил — Повтори это для меня еще раз, Уилл. От человека напротив слышалось только громкое сбитое дыхание, Уилл неприкрыто застонал, когда чужое колено притерлось ближе. — Уилл.. — Aš tave myliu. Зрачки чужих глаз расширились, ладонь грубо оттянула волосы на затылке, в противовес контрастно нежному поцелую. Ганнибал целовался умело, осторожно проталкивал в рот язык, прикусывал и оттягивал нижнюю губу. Целовал так, как Уиллу нравится, так, как Уиллу было нужно. — Я убью, умру за тебя. Уилл знал. Ганнибал знал. Они любили, они оба это знали. Слова уже совсем не кстати. Грэм потянулся за поцелуем сам, удерживая зрительный контакт. Он упорно старался не съехать вниз по стене, Лектер подхватывал, удерживал, стискивая ладонями бедра. Уилл был громким, таким громким, как нравилось Ганнибалу. Он срывал голос, всхлипывал, прикрывал и закатывал глаза. И его звуки ловили чужие губы, его просили не сдерживаться и быть ещё, ещё громче. — Ганнибал, — голос надломился, на него вопрошающе устремилась пара карих глаз — Я не фарфоровая кукла, ты можешь быть грубее. Светлые брови дернулись вверх, добрые глаза недоверчиво и беспокойно сощурились. — Пожалуйста. Уилл обезоруживающе прикусил губу. Скользнув ладонью к чужому паху, дал понять, насколько сильно он не против. Ганнибал, кажется, зарычал. Уилл, кажется, не услышал. Голова в такие моменты работала плохо. Ночь обещала быть увлекательной, а литовский определенно того стоил.