солнечная сторона

Хонджун бежал, пока ноги не начало сводить судорогой, пока легкие не начало резать; тогда он упал в темную прелую листву, совершенно обессиленный. Маленький и несчастный, в уродливом костюме на Хэллоуин, глубоко в ночном лесу. Совершенно один. — Заблудился? — Чей-то голос позвал его из-за черного ствола. Блеснули яркие глаза. — Можно сказать и так, — Хонджун с трудом поднялся с земли, все еще задыхаясь от бега. — Понятия не имею, где я нахожусь. И даже успел забыть, от чего бежал. — А где бы ты хотел быть? — Силуэт вопрошающего выплыл из-за дерева. Он был совсем чуточку выше самого Хонджуна. Голос мелодичный и приятный. Страшно было самую малость — Хонджун списал это на остаточный адреналин после ночной пробежки. — Ну... Хонджун задумался о доме; о своей маленькой, но уютной комнате. К сожалению, в памяти сразу же всплыли все потайные коробки — вся самость Хонджуна, которую он не мог никому показать. Коробочная жизнь. Никому он был не нужен там, откуда сбежал — волею случая, но все же. Может, судьба действительно существует. Хонджуну всегда хотелось верить в чудеса. Может, это его шанс. — Где угодно, — честно признался он. — Но не здесь. И не дома. Было бы славно оказаться в каком-нибудь теплом месте. И отдохнуть, наверно. Не знаю. Я уже на все согласен. — А ты забавный, — голос засмеялся и приблизился. — Меня зовут Уен. Твое имя? — Ким Хонджун. — Пойдем, Ким Хонджун. Я отведу тебя на солнечную сторону. Хонджун наугад протянул руку навстречу Уену. Ладонь на мгновение коснулась чего-то пушистого и когтистого — тоже костюм на Хэллоуин, должно быть, — пока его пальцы не легли в крепкую человеческую руку. Уен держал его нежно, но надежно. До солнечной стороны дошли совсем быстро — Хонджун совершенно не заметил, как пролетело время. Уен заботливо вел его сквозь мрачную чащу и развлекал разговорами о всякой ерунде. Это оказалось на удивление приятно — еще никто не интересовался текстурой волос Хонджуна и его любимым временем суток. Уен подобрался совсем близко к его коробкам. Рассвет забрезжил яркой полосой за черными стволами, и лес мигом поредел. Их взору открылось бескрайнее поле, золотисто-пшеничное, с ярко-рыжими всполохами огромных тыкв на остывающей земле. Уен оказался обычным парнишкой возраста Хонджуна — но, боги, как же он был красив в сиянии солнечной стороны. Его открытая улыбка завораживала, а лисий прищур темных глаз притягивал к себе необъяснимым образом. Из его длинных волос торчали мягкие звериные ушки — Хонджун моргнул, и они тут же исчезли. — Пойдем воровать тыквы? Хонджун не смог сказать ничего вслух, лишь крепче сжал ладонь Уена в своей; и так началось их странное приключение на солнечной стороне. Тыквы впоследствии оказались живыми; они чуть не оставили их двоих навсегда в праздновании своего запоздалого Мабона; пришлось прятаться в пухлых стогах сена, все еще в дурацких хэллоуинских костюмах и держаться друг за друга до боли, сдерживая смех. Хватка у Уена была крепкая, но Хонджун отчего-то не испугался — ему наоборот было приятно. Еще никто не цеплялся за него так сильно. В карманах Уена пряталось бесконечное количество конфет и нескончаемый поток самых разных историй. В некоторые из них он втягивал Хонджуна добровольно-принудительно: на их пути встречались таверны с кошмарами, говорящие звери и зачарованные чайные кусты; куда бы они ни пошли, всюду звучали песни. Уен никогда не стеснялся брать на себя роль запевалы — его громкий и высокий голос с легкостью импровизировал на любую ситуацию. Хонджун готов был слушать его вечно, но у Уена на него были другие планы. Приходилось петь самому — Хонджун доставал полузабытые мелодии постыдного детства из своих потайных коробок после настойчивых просьб Уена. Только ради него. И было приятно быть услышанным и принятым; приятно видеть обожание в чужих глазах; быть самим собой. Лучше было только петь вместе с Уеном. Ночевали, где придется — в маленькой комнатке на чердаке таверны; в покоях старого замка, увитого плющом; на сдвинутых партах в звериной школе; в ворохе палой листвы, на крошечном острове посреди бесконечного лягушачьего озера. Неизменно вместе. Уен обнимал Хонджуна всеми конечностями, так, чтобы ему было тепло и уютно; обнимал его так крепко, что иногда Хонджун чувствовал густую шерсть; иногда Уен был очень рыжим, но Хонджун не придавал этому значения. Пушистые уши и хвост его костюма периодически то появлялись, то пропадали обратно; Уен был таким суетливым и быстрым, что Хонджун совершенно ничему не удивлялся. Он был жаден до всего, что связано с Хонджуном — его тела, его запаха, его смеха; он наглым образом без спроса совал свой длинный нос в его душевные коробки. Раскапывал слезы и боль. Поглощал их и топил Хонджуна в своих объятиях. Хонджун не придавал этому значения; ему все еще было приятно наконец-то быть самим собой. Приятно быть тем, в ком нуждаются; или хотя бы делают вид, что нуждаются. Хонджун был ему благодарен. Но он совершенно не видел сны, и это единственное, что тревожило его здесь, на солнечной стороне. Каждый раз, закрывая глаза, он провалился в душную и вязкую темноту; она словно забивалась шерстью в нос и уши. Ему ничего не снилось здесь. Он скучал по своим кристальным замкам, гигантским цветам и бесконечному синему небу. Его сны всегда были красочными и живыми; иногда они казались более реальными, чем его настоящая коробочная жизнь. Ему не хватало ощущения полета в пурпурных небесах. Ему не хватало своих огненных кораблей. Он вспомнил об этом совершенно случайно, когда заметил в высоком осеннем небе маленькую синюю птичку. Она была по-настоящему свободной; она была единственно свободной здесь. Когда она опустилась совсем низко, чтобы пропеть свою звонкую печальную трель для Хонджуна, Уен громко клацнул челюстями. Птичка исчезла, а изо рта Уена торчали лазурные перья. Одно из них он аккуратно обтер о свою штанину и ласково заправил Хонджуну в волосы. — Тебе идет синий цвет. Давай покрасим тебе волосы? Здесь неподалеку в роще живет целое семейство таких синих дурынд, которые только трепаться о пустом и умеют. Но придется повернуть назад. — А что дальше? — Хонджун указал перед собой. Там виднелась густая чаща; последняя листва давно облетела, и потому лес казался совсем черным и очень холодным. — Мы туда не пойдем? — Это конец солнечной стороны, — как-то снисходительно улыбнулся Уен. — Пространство и время, от которого ты хотел сбежать изо всех сил. — Больше не хочу, — расхрабрился Хонджун. Он вспомнил о всех своих коробках, которые когда-то принадлежали ему и только ему одному. Когда-то у него было что-то свое, личное. Раньше у него была даже любовь — безответная и колючая, но все же была. Сердце жалобно сжималось от этих воспоминаний, и это ощущалось очень настоящим. Очень непривычным после солнечной стороны. — Мне интересно увидеть начало темной стороны. Начало зимы. Нельзя же все время жить в красивой осени. Это противоречит законам природы. Сколько мы с тобой уже путешествуем? Месяц? Уже должен был лечь снег. Уен улыбнулся еще шире, обнажив белые зубы с застрявшими лазурными ошметками. Они показались прядями будущих волос Хонджуна; цвета, который так хотел видеть на нем Уен. Он еще крепче сжал ладонь Хонджуна в своей, и тот почувствовал холодное прикосновение когтей. Настоящих. Не хэллоуинскую бутафорию. Уен никогда не носил праздничных костюмов. Мягкие уши, которые Хонджун, забывшись, порой легонько почесывал ночами, были вполне себе настоящими — как и хвост. Таковым был его повседневный стиль, фриковатый и незабываемый; таким был Уен. Очевидно, не обычным парнишкой, и вряд ли человеком вообще. Хонджун никогда не сможет вытравить его из памяти. — Хонджун, милый, если мы покинем солнечную сторону, мне придется тебя съесть. Совсем как эту глупую птичку. Она тоже когда-то хотела сбежать. А мне тебя кушать вовсе не хочется. Я тебя люблю, Хонджун. Хонджуну вовсе не понравились его слова, это было неприятно, он вспомнил о том, что раньше терпеть не мог любого вида прикосновения. Он попытался вырвать свою руку из уеновой хватки, но не смог; почувствовал горячую кровь, стекающую по пальцам, свою собственную кровь от хищных уеновских когтей. И тут ему наконец-то стало по-настоящему страшно. Ему потребовалось все свое самообладание, потребовалось до дна распотрошить все свои коробки, чтобы перестать бесплодно дергаться и дрожащим голосом произнести: — Давай хотя бы посмотрим поближе. Я немного соскучился по зиме. Мы просто посмотрим, а потом пойдем к твоим синим дурындам, хорошо? Пожалуйста? Уен настороженно прищурился. Теперь в его лице не осталось и капли той открытой светлой улыбки, которая так нравилась Хонджуну — и казалось, будто в Уене не осталось совсем ничего, что Хонджун вообще знал о нем. Это не было поводом для беспокойства. Хонджун не уверен, осталось ли в нем самом что-нибудь от Хонджуна прежнего. Способен ли он теперь существовать, жить и что-то делать отдельно от Уена; вне солнечной стороны. — Обещаешь? — Обещаю, — тяжело сглотнул Хонджун. Он постарался сжать руку Уена в ответ, и поморщился, когда собственная кровь даже не подумала останавливаться. — Ну хорошо, — Уен преступно медленно двинулся в сторону черного леса. — Я тебе доверяю, Джун-и. Цени это, потому что ты один такой. Я старался сделать солнечную сторону местом для комфортной жизни, но пока что самое лучшее — ты — пришло извне. Я же знаю, как ты любишь поспать в тепле. И вкусно покушать мяса — я, кстати, тоже. И внимание — о, мы с тобой просто обожаем внимание. Мы с тобой так похожи. Скажи, я хорошо постарался? Тебе нравится солнечная сторона? — Д-да, — промямлил Хонджун. Он едва ли слушал опасную болтовню Уена — все его мысли были заняты судорожным обдумыванием побега. — Ты молодец, Уен-а. — Если бы ты знал, как тяжело было научить лягушек петь, — притворно вздохнул Уен. — Все «ква» да «ква», ни одной нормальной ноты. Я уже молчу про то, сколько времени заняло выращивание чайных плантаций. Кстати. Джун-и. Там были кошки. — Что? — Переспросил Хонджун. Он совершенно потерял нить мыслей Уена. — В тыквах. В день нашей встречи. Внутри тыкв были кошки. Терпеть не могу кошек. Пришлось их вот так спрятать, — поморщился Уен. — Ааа, — протянул Хонджун. — Понимаю. Он соврал, снова — кошки ему очень нравились. Но рядом с Уеном никогда нельзя было говорить правду и открывать свое бедное сердце — к сожалению, Хонджун понял это только тогда, когда было уже слишком поздно. Он молился, что еще не все потеряно. Что у него еще есть шанс вернуть самого себя. Уен держал его за руку так же, как в их первую встречу — нежно, но надежно. Но теперь их переплетенные пальцы были перемазаны в крови. Теперь эта надежность вселяла в него не спокойствие, а ужас. Черные, голые стволы деревьев, от которых веяло холодом, были уже совсем близко. Хонджун с жадностью смотрел на них и вдыхал стылый ветер. — Джун-и, — Уен разжал свою ладонь только для того, чтобы взять Хонджуна за подбородок и развернуть его лицо к себе. Чтобы он даже смотреть не мог на свою призрачную свободу. — Джун-и. Я тебя очень люблю. Правда. Я всегда говорю только правду. Ты самое драгоценное, что у меня есть. Я бы променял все богатства солнечной стороны лишь на тебя одного, — его рука скользнула в волосы Хонджуна, достала оттуда лазурное перо и заботливо засунула его в нагрудный карман рубашки Хонджуна — поближе к сердцу. — Скажи же что-нибудь, Джун-и, — взмолился Уен. И тогда Хонджун вновь увидел в Уене что-то знакомое, что-то близкое; что-то, что он ненароком успел полюбить. — Но ты же совсем меня не знаешь, — прошептал Хонджун. — Врунишка, — ласково усмехнулся Уен. — Ты принадлежишь солнечной стороне. Она знает все. Ты принадлежишь мне. Он поднес руку Хонджуна к своему лицу, словно намереваясь оставить на ней легкий поцелуй — о, как бы романтично это было! Если бы он в действительности сделал это, Хонджун бы не смог… он бы ничего не смог. Он бы навсегда остался на солнечной стороне. Он бы навсегда остался рядом с Уеном. Принадлежал бы ему целиком. Потому что Уен прав во всем — он ведь всегда говорит только правду. Он действительно любит Хонджуна. Вместо этого Уен укусил его безымянный палец, оставляя ему обручальное кольцо в виде шрама. Хонджун закричал. Резкий выброс адреналина вернул его израненный, но все еще трезво мыслящий рассудок — Хонджун что было сил оттолкнул Уена от себя, чтобы тот покатился вниз со склона, а сам бросился бежать в морозную чащу. За спиной он услышал полный боли вопль; его бедное сердце сжалось на секунду, но он не позволил себе даже замедлиться. Не когда спасение было так близко. Хонджун бежал, пока ноги не начало сводить судорогой, пока легкие не начало резать; тогда он лишь стиснул зубы и ускорился, совершенно обессиленный. Маленький и несчастный, в уродливом костюме на Хэллоуин, глубоко в ночном холодном лесу. Хотелось бы быть совершенно одному, но хруст палой листвы за спиной и угрожающее рычание избавляли его от любых иллюзий. Ему нельзя было сдаваться. Но его никто и не спрашивал — его никогда никто не спрашивал — Уен налетел на него меховой бестией, сбил с ног. Они покатились тесным клубком, стараясь побольнее пнуть или укусить друг друга; Хонджун уже было сдался, почувствовав тяжелое уеновское дыхание на своей шее, но на их пути повстречалось ледяное озеро. Хонджун быстро выскользнул из хватки застигнутого врасплох Уена и что было мочи поплыл вперед. Он старался не открывать глаз, когда они с Уеном кубарем катились по земле, чтобы не растерять последние остатки мужества, но в последний момент все-таки посмотрел на него. Хонджун четко увидел, как Уен тяжелым камнем пошел на дно удивительно глубокого озера. Это было мерзко, но он был этому рад. Он едва ли проковылял несколько десятков метров после того, как вылез из воды; перед тем, как его разбитое дрожью тело предало его и повалилось на землю; перед тем, как его трезво мыслящее и нещадно эксплуатируемый рассудок не предал его; но он успел услышать звуки полицейской сирены, успел увидеть свет фонарей. Хонджун с облегчением позволил своему сознанию скользнуть в благодатную тьму забвения. Он сделал это. Он наконец-то был свободен. Пришел в себя он уже в больнице. Веки казались каменными — Хонджуну пришлось потратить все силы, чтобы приподнять их, и начать контролировать свое дыхание. Его встретил слепящий больничный свет; привыкнув к нему, он смог различить обеспокоенные лица своей семьи, незнакомые — медсестер и, как ни странно, Сонхва. То самое лицо, которое ему когда-то так нравилось. Когда-то настолько давно, что ощущалось, будто в прошлой жизни. — Хонджун! Как ты? Что с тобой случилось? — Мать и Сонхва одновременно налетели на него с расспросами. Хонджун поморщился — женские голоса звучали слишком высоко и громко для его измученного организма. — Да так… Свалился через забор, искупался в ледяном озере, укусила лиса, — он махнул рукой с последним напоминанием о солнечной стороне. — А какое сегодня число…? — Первое ноября, — моргнула Сонхва и вдруг мягко улыбнулась. — Мы с тобой вместе были на кладбище вчера, а потом появились полицейские, все разбежались, и мы потеряли тебя из виду… Мне жаль, что так вышло, что я не уследила за тобой. Тем более, ты тогда мне хотел сообщить что-то важное. — Хотел, — расхрабрился Хонджун. — И сейчас все еще хочу. Правда, наверно, не прямо сейчас, а лучше будет как-нибудь потом, в школе. Голова болит, — он вновь поморщился и откинулся на подушки. Медсестры сразу же поспешили выгнать всех из палаты. Родители и Бомджун пошли оформлять какие-то документы, требующиеся для выписки из неотложки — Хонджун слышал, как они в коридоре убеждали весь медперсонал в том, что довезут младшенького до дома в целости и сохранности, будут беречь, как зеницу ока. Хонджун из прошлой жизни — Хонджун до солнечной стороны — наверняка бы грустно-язвительно усмехнулся на это. Хонджуну сейчас было совершенно плевать. Хотелось спать. Все проблемы вчерашнего дня казались детским лепетом. Он просто был рад, что весь кошмар закончился. Он просто был рад оказаться дома. Он видел сон про глубокий, долгожданный сон без сновидений. Он видел сон про себя в собственной кровати, окруженный своими родными коробками — где-то за окном, под светом кровавой луны, бороздили небесные просторы его огненные корабли и расцветали безумные формы кристаллических цветов. Затем ему приснился последний привет от солнечной стороны. Последний. Хонджун лежал под прохладным осенним солнцем; сено забивалось ему в лицо, но он все равно смеялся, потому что смеялся Уен напротив него; потому что внутри тыкв были кошки, а они только что копали могилы самим себе. Хонджун бросал монетку в старинный фонтан, потому что у Уена в карманах были только конфеты; Уен крепко держал его сзади, потому что не хотел расставаться с ним ни на мгновение. Хонджун пожимал скользкую лягушачью лапу; ему действительно было лестно и почетно познакомиться с таким впечатляющим басом; Уен где-то на периферии пытался выменять кларнет in A на свои конфеты; он еще не знал, что у Хонджуна нет с собой запасного мундштука. Уен улыбался ему. Уен держал его за руку. Уен говорил только чистую правду, о том, что любит Хонджуна; но солнечная сторона расцветала алым закатом на горизонте. Даже любви порою приходит конец, как и всему в этом смертном мире. Что уж говорить о чем-то другом. Хонджун во сне побрел прочь от Уена, не оборачиваясь. Хонджун в реальной жизни проснулся в своей постели вовремя. Он чувствовал себя достаточно хорошо для того, чтобы пойти сегодня в школу. Он чувствовал себя хорошо. Его сразу же окружили одноклассники — всем не терпелось узнать, чем же закончилось то судьбоносное путешествие на кладбище, и что же с ним приключилось. Хонджун усмехнулся. Его больше не брал мандраж перед толпой, и не казалось, что каждый человек его втайне ненавидит. Хонджун, наверно, больше уже ничего не боялся, а потому стал смело и без утайки рассказывать о солнечной стороне. Конечно же, ему никто не поверил — Хонджун бы и сам себе не поверил, — но все одноклассники были бесспорно впечатлены его талантом рассказывать истории. Хонджун и сам был впечатлен. Ребята расходиться не желали, и пришлось самостоятельно всех разогнать, чтобы подойти к Сонхва и поговорить. Еще совсем недавно Хонджун искренне считал, что был по уши влюблен в ее деликатную улыбку и заботливый характер. Она все еще ему нравилась, конечно. Но теперь Хонджун не был уверен уже в самом себе. Признаться ей, все-таки, стоило — хотя бы для того, чтобы окончательно перевернуть эту страницу жизни. — Сонхва, — тихонько позвал ее Хонджун. — Я хотел с тобой поговорить, — он глубоко вздохнул. — Ты мне нравишься, Сонхва. Давно. Я тогда еще хотел сказать, ну, ты помнишь. Давай встречаться? Сонхва вдруг грустно улыбнулась — грустно, но неимоверно красиво. Все, что делала Сонхва, было до одурения красиво. Даже не так печально становилось из-за того, что Хонджуна сейчас отошьют. — Мне очень жаль разбивать тебе сердце, Хонджун, но я вынуждена ответить отказом. Ты хороший человек, и мне бы очень хотелось с тобой дружить. Но не более. Что до встречаться… Мне нравится другой человек, — последнюю фразу она почти прошептала, потупив глаза в пол. — Это Сан? Тот тупой качок, капитан футбольной команды? — Откуда ты знаешь? — Сонхва округлила глаза. — Я просто внимательный, — отмахнулся Хонджун. Вот одна из главных причин его неуверенности в себе: Сонхва, смотрящая глазами-сердечками в сторону тупого качка. Хонджун, который в этой жизни никогда не сможет стать даже приблизительно на него похожим. — Он не тупой качок, — обиженным тоном добавила Сонхва. — Ну, то есть, этого у него не отнять, конечно, но он нравится мне не поэтому. Он очень заботливый и добрый. Настоящий джентльмен. Когда я только перевелась в эту школу, у меня было много проблем. Я даже не знала, где находится библиотека… Сан мне очень помог в их решении. Влюбленная в другого Сонхва оказалась на удивление одной из самых приятных картин в жизни Хонджуна. Внутри нее был стержень; был горячий пыл и решительность. С этим, должно быть, было очень приятно дружить. Хонджуну еще только предстоит узнать, но он уверен — Сонхва его не разочарует. Было обидно за себя только самую малость — это чувство настигло его уже вечером. Наверно, он действительно уже переболел; не исключено, что вся его влюбленность в Сонхва была наносным, подростковым. Хонджуну было чуточку грустно от того, что никто на него не посмотрит такими же влюбленными глазами, как Сонхва. Уже ночью он пошел относить грязные вещи в стирку; во время потрошения карманов из грязной рубашки выпало лазурное перо. — Чего задумался, мелкий? — Голос Бомджуна вывел Хонджуна из прострации. — С тобой все нормально? Ничего не болит? — Если только душа, — туманно откликнулся Хонджун. Лазоревый синий словно дрожал и переливался — настолько он был живым и ярким. Совершенно завораживал. — Случилось чего? — Участливо спросил Бомджун. — Девушка отшила, — вздохнул Хонджун. — Я в принципе этого и ожидал, но все равно. — Забей, — Бомджун махнул рукой. — Больно только первые несколько раз. Она просто тебя не стоила. У тебя еще столько пассий будет, ты ее потом даже не вспомнишь. Ты же мой братишка, как-никак. Ты подожди, скоро на тебя табелями вешаться будут. — Спасибо, — Хонджун не удержался от смешка. На старшего брата он всегда мог положиться. Другое дело, что он крайне редко эту опцию выбирал — свято был уверен в том, что никому до его проблем нет дела… Нужно почаще вспоминать о том, что рядом есть люди, которым ты не безразличен. — Бомджун. Покрасишь меня в синий? — Прямо сейчас? — Все, что он спросил. Хонджун правда обожал своего брата. — Подожди, перчатки найду только. Жизнь налаживалась. Удивительно, что для этого ей нужно было первоначально сломаться. Только когда Хонджун понял ценность жизни, он начал осознавать свое место в обществе. Свою семью. Своих новоявленных друзей. Свою ценность, как человеческого индивида, свои достижения и заслуги. Он выкинул все свои коробки, как только представилась свободная минута — большинство из них были практически полупустыми. Он подумывал продать кларнет и купить вместо него электрогитару — оказывается, Сонхва втайне увлекалась тяжелым звучанием, замечательно пела и мечтала собрать группу. Хонджун все реже и реже вспоминал о солнечной стороне и об Уене. Его лицо всплывало в воспоминаниях уже не чаще раза в неделю. В груди при этом слегка сдавливало странной тоской, но Хонджун ни о чем не жалел. Это был ценный опыт. Отчасти именно для того, чтобы никогда не забывать о нем, Хонджун покрасил волосы в синий. Ему действительно чертовски шло, и он уже не мыслил себя без этого цвета. Не мыслил себя без солнечной стороны, с ее теплой и вечной осенью, с ее опасными загадками, которая осталась жить где-то глубоко в его памяти — и не более того. Так было ровно до того момента, когда к ним в класс не перевелся новенький — прямо под конец семестра и Рождество. Хонджуну совершенно не было до него дела, но. Но. Уен изменился. В школьной форме, коротко подстриженный, без ушей и хвоста, он казался совершенно другим человеком, но это совершенно точно был он. Призрак прошлого. Уен затравленным и безучастным взглядом обводил класс, пока не заметил Хонджуна. Только тогда его лицо прорезала слабая улыбка. Сколько же в ней было тоски и боли. Хонджун тогда едва уловил слова учительницы; теперь у Уена была фамилия Чон. Весь урок Хонджун занимался всем, кроме, собственно учебы. Он буравил взглядом спину Уена, и внутренне усмехался каждый раз, когда тот неуютно поводил плечами, видимо, чувствуя пристальное внимание к себе. В голове Хонджуна крутилась тысяча мыслей; он до сих пор, как наяву, мог в подробностях воссоздать лицо Уена, искаженное гримасой боли, когда тот камнем пошел ко дну ледяного озера. Внезапно вся жизнь, вся нормальность, все границы, которые Хонджун так тщательно выстраивал все это время по возвращении — все начало казаться лишь иллюзией и насмешкой судьбы. Уен, живой и здоровый, находился в одном с ним помещении, совершенно точно обычный человек. Еще и с фамилией. Хонджун почти сошел с ума к концу урока. Он жестко и бесцеремонно разогнал небольшую компанию, которая образовалась вокруг новенького за те несчастные секунды после звонка. — Что ты тут делаешь? — холодно спросил он, обращаясь к Уену. — Ты все-таки покрасился, — невпопад ответил тот, и снова улыбнулся своей новой улыбкой — почему-то она необъяснимым образом привлекала к нему людей. — Тебе идет. Я же всегда говорю только правду. — Отвечай, — надавил Хонджун. Он не был готов. Он не мог позволить призраку прошлого разрушить его жизнь — только не когда она начала едва налаживаться. Уена не должно быть здесь. — Долгая история, — Уен пожал плечами и неловко отвел взгляд. — Здесь есть какое-нибудь место, чтобы пообедать? Желательно подальше от чужих ушей. Хонджун без слов двинулся вперед, жестом предлагая Уену следовать за собой. В коридоре он наткнулся на обеспокоенный взгляд Сонхва, но в ответ лишь покачал головой — позже. Не сейчас. Остановившись ненадолго у автомата со снэками, Хонджун повел Уена дальше, на крышу. Небо было затянуто сизыми тучами. Стоял полный штиль — стылый воздух словно можно было потрогать. Ощутимо подмораживало, но это Хонджун счел плюсом — не придется проводить всю большую перемену в столь неприятной компании. — Рассказывай, — Хонджун уселся у перил. — Долгая история, как я и говорил, — Уен с жадностью вгрызся в свой шоколадный батончик. — Будешь? — Он сделал бесплодную попытку поделиться второй половиной. — Я не голоден. Я жду объяснений. — Такой требовательный, — вздохнул Уен со своей новоприобретенной улыбкой на устах. — Ты мне все еще нравишься. — Это твоя последняя попытка, — Хонджун заскрипел зубами и потер виски — голова нещадно болела от стресса. — Рассказывай по делу, а не компостируй мне мозг. — Ладно, — Уен вздохнул. — Но ты правда мне нравишься. Все, молчу! — Почему ты не утонул тогда? — Хонджуну пришлось взять лидерство над диалогом, в противном случае они бы так ни к чему и не пришли. — Я лис солнечной стороны. Лисы умеют плавать. Дура, — фыркнул Уен. — Правильно будет дурак, — на автомате поправил его Хонджун. — И что потом? — Ну, ничего особенного. Наглотался водички, с горем пополам куда-то выплыл. Было очень больно, так как я выплыл не на солнечную сторону. Ты знаешь это чувство фантомной боли? Когда болят лисьи уши и хвост, которых в обычном человеческом мире быть не может? — Даже не представляю, — кисло отозвался Хонджун, краем сознания отмечая явно небогатый запас лексики — три повтора практически подряд. — А мне пришлось это испытывать на протяжении нескольких часов, пока меня не нашли спасатели, — ответил Уен, явно входя во вкус. Что-что, а рассказывать истории он умел и любил. — Сначала я попал в больницу, а после — в приют, вроде бы. Никто не поверил, что я управитель и создатель собственного мира, — недовольно фыркнул тот. — Сказали что-то про ретро-какую-то амнезию и пост-травматическое что-то там. Много чего решили без моего участия вообще. В приюте я провел недолго — и на том спасибо, еда там была отвратительная. Меня забрала к себе домой одна пара. Они просят называть их мамой и папой, хотя я до сих пор не понимаю значение этих слов, — закончил Уен, грустно усмехаясь. — Мама и папа — это твои родители, — принялся объяснять Хонджун, не до конца осознавая всю уенову речь. — Чисто технически — это люди, которые подарили тебе эту жизнь. Но в более широком смысле — люди, что воспитали тебя и научили быть человеком. — У тебя тоже есть родители? Они тоже такие? Хонджун не смог ему ничего ответить, вместо этого просто пряча лицо в ладонях. Как вообще отвечать на подобное? Зачем Уен задает такие вопросы? Да, родители Хонджуна подарили ему жизнь. Да, его родители навешали на него кучу ожиданий, которые невозможно оправдать. Вся его жизнь вплоть до солнечной стороны была отчаянной попыткой выжить в мире успешных и талантливых людей, не являясь таковым. Но разве можно винить в этом родителей? Логично было с их стороны ожидать в своих наследниках кого-то, подобно им самим. Подобно Бомджуну. — Эй, Хонджун. Ты в порядке? — голос Уена донесся до него, как через толщу воды. Все еще не верилось. Солнечная сторона не была просто красивым сновидением, равно как и горячечным бредом. Она была реальна. Подтверждение этому прямо сейчас сидело рядом с Хонджуном. Он просто хотел обратно свою стабильность. Он просто хотел никогда больше не задумываться над сложными психологическими вопросами. Он хотел обратно своих друзей и знакомых, Сонхва, едких соседей и коробочной жизни. Он хотел обратно самого себя. Он не был уверен в том, насколько он является Хонджуном, и какая из версий Хонджуна более реальна. Уен продолжал болтать на фоне — что-то про родителей, про фантомную боль, про то, как он ничего не понял на уроке, про то, как сильно он любит Хонджуна. Хонджун не вслушивался. Верить Уену было себе дороже. Опомнился он только тогда, когда Уен шутливым жестом взял его за руку и легонько сомкнул зубы — аккурат поверх шрама на безымянном пальце, оставшемся еще с солнечной стороны. Хонджун резко дернулся, вырывая руку. — Не смей никогда так делать, — прошептал Хонджун. Он пришел в себя. Он дрожал от холода реальности; его потрясывало от страха и ужаса перед призраками прошлого. — Как скажешь, — Уен вновь улыбнулся. Хонджун искренне ненавидел эту его новоявленную улыбку. В какой момент она появилась — сразу после купания в ледяном озере, или же при первой встрече с его новыми родителями? Сколько времени ему потребовалось для того, чтобы довести искусство жалости до совершенства? Все происходящее сейчас чувствовалось так фальшиво, но оно было более, чем настоящим. От осознания этого Хонджуна замутило. — Не подходи ко мне. Даже не думай. Солнечная сторона в прошлом. Я не желаю иметь с тобой ничего общего, — обессиленно прошептал Хонджун. — Ты ничего не услышал, верно? — Я был так рад, что забыл твой льстивый голос. Я правда был счастлив. Но тебе обязательно было появиться и все испортить, — Хонджун тихо встал и побрел прочь. Скоро должен был прозвенеть звонок на следующий урок. — Я не специально, — сипло отозвался Уен. — Я не хотел сделать тебе больно. Его голос растворялся до абсолютной тишины, как Хонджун уходил все дальше и дальше. Отдельные обрывки речи Уена всплыли в памяти лишь вечером, где-то между ужином и обеспокоенными сообщениями Сонхва, все ли в порядке. Хонджун на автомате отбил ей, что все в норме, расскажет позже, перед тем, как погрузиться в воспоминания. На самом деле, Чон Уен — так звали его сейчас — мало изменился. Он все также смешливо щурился, активно жестикулировал и смотрел куда-то в пустоту. Хонджун совершенно не слышал его сегодня, но почему-то запомнил все до последнего слова. Как у него чесалась голова и ломило поясницу. Как он плакал, когда впервые увидел человеческую ванну. Как сильно ему не хотелось контактировать с нормальными людьми. Страшно болела голова. Еще сильнее ныл шрам вокруг безымянного пальца — там осталась рваная рана, которая заживала дольше всего. Хонджун в режиме реального времени наблюдал, как его жизнь разваливалась на кусочки, и не мог ничего поделать. Не мог сделать ничего, но внутренности скручивало абстрактной тошнотой. Не столько за себя — за Уена, который оказался жестоко вышвырнут в человеческий мир, не имея ни малейших понятий о том, как он работает. Как быть нормальным, обычным человеком, и не травмировать тех, кто тебя окружает. Хонджуну приснился до жути странный сон той ночью. Он лежал на собственной маленькой кровати, а рядом с ним лежал Уен. Тот был собой и не собой одновременно; он хмурился во сне. Хонджун не смел тронуть его и пальцем, лишь наблюдая на живом лице смену эмоций — от невыносимой грусти до полного обожания и до глубинного страха. Он не мог ничего поделать. Такого Уена, коротко обстриженного и почти человеческого; Уена, который разделил с ним опыт солнечной стороны — страшно хотелось то ли убить, то ли обнять покрепче. Хонджун не мог поделать ничего, кроме как наблюдать. В реальность происходящего не верилось ни на следующий день, ни на многие последующие. Уен быстро стал звездой класса — его талант рассказывать истории и познания солнечной стороны были куда обширнее, чем у Хонджуна. У него осталась только Сонхва. К сожалению, их совместный план по завоеванию сердца Сана оставался бесплодным, потому что Хонджун понятия не имел, как контактировать с подобным типом людей — добрыми и заботливыми. Сонхва не в счет; хотя с ней тоже получалось нормально общаться только через раз. — Долгая история, — поморщился Хонджун, когда она в очередной раз спросила, что у него за дела с их новеньким. Снова заболела голова от прямой цитаты чертового Чон Уена. — Я никуда не тороплюсь, — спокойно отозвалась Сонхва, поднося к губам свой стакан с чаем. Где-то вдалеке столовой, которую Хонджун благоразумно не стал показывать Уену в первый раз, раздавался его заливистый смех, которому вторило сразу несколько голосов. Перед тем, как таки ответить Сонхва, Хонджун почти убедил себя в том, что Уен нашел свою новую, нормальную жизнь; что он Уену больше не нужен и тот никогда о нем не вспомнит. — Помнишь все мои истории после Хэллоуина? Про солнечную сторону? Это не просто сказки. Это действительно произошло со мной. По его вине, — Хонджун ткнул пальцем себе за спину, в направлении высокого смеха, который все не думал умолкать. Странно было все это рассказывать его единственной и лучшей подруге, но, едва начав, он больше не мог остановиться. — Я правда хотел оставить это в прошлом. Поверить в то, что это все — просто кошмарный сон. Но вот он здесь, Чон Уен собственной персоной, продолжает отравлять мою жизнь. Иногда — слишком часто в последнее время — мне кажется, что во мне не осталось ничего, кроме того, что мне дал Уен. Что он хотел видеть во мне. Даже эта чертова прическа, — он раздраженно потянул себя за грязно-синюю прядь волос. — Мне кажется, тебе следует просто поговорить с ним, — спокойно ответила Сонхва. Ее взгляд лучился участием. — Возможно, ты многое себе надумываешь. Ты весьма тревожный человек. — Пробовал уже, — отмахнулся Хонджун. — Ничем хорошим это не закончилось. — Тогда следует еще раз попробовать. После тщательного размышления. Когда ты избавишься от всех своих предрассудков. В любом случае, — Сонхва деликатно коснулась его руки, — я всегда поддержу тебя, Хонджун. Не думай, что ты один против всего мира. Не один. Не думать. Получалось так себе. Возможно, всему виной был Hail to the Thief, в энный раз крутящийся на репите. Но, скорей всего, во всем был виноват Уен. Он всегда был виноват во всем. В том, что у Хонджуна больше не осталось друзей, кроме верной Сонхва. В том, что Хонджун написал итоговый тест по математике всего на 94 из ста баллов. В том, что каждый день после школы Хонджун просто запирался в своей комнате и бесконечно слушал Radiohead, утопая в воспоминаниях. Даже не о солнечной стороне, которая многое изменила в Хонджуне. В голове крутилась новая мимика Уена — все такая же выразительная, но куда более богатая на подтоны, которые вряд ли различал кто-то, кроме Хонджуна, который украдкой все не мог на него насмотреться. Хонджун был свято уверен в том, что никто из новых уеновых друзей не понимал его так, как он. Никто не понимал Хонджуна так, как Уен. Кажется, все это краткое время свободы Хонджун потратил лишь на то, чтобы больше ему понравиться. Покрасил волосы в его любимый цвет. Перестал стесняться своего голоса. Стал свободно шутить. Кто вообще мог подумать о том, что Уен солнечной стороны вновь появится в жизни Хонджуна? Сможет искренне гордиться им? Но Radiohead все-таки стоило выключить. Вся вторая половина альбома — особенно последняя песня — делала что-то очень нехорошее с Хонджуном. Тем более, время поджимало — его пригласили на рождественскую вечеринку. Следовало задуматься над костюмом — возможно, стащить у Бомджуна его уродливые зимние свитера. Хонджун даже не надеялся на то, что Уена там не будет — ну как же, он теперь звезда школы. Хонджун делал это не ради себя, и тем более не ради него. Ради Сонхва — он уже всеми правдами и неправдами пытался свести ее с Саном. До такой степени, что на личном опыте удостоверился в том, что за грудой мышц скрывается действительно доброе и благородное сердце. Как только его миссия на сегодня была выполнена: все знакомы поздорованы, съедены и выпиты кусок пиццы и стакан колы, Сонхва успешно отправлена ворковать с Саном, — взгляд Хонджуна сам собой намертво прилепился к Уену, который заливисто смеялся под сияющей елью. Хонджун бы не смог сказать, кто из них двоих сиял ярче. Он думал о том, что хотя бы мог перекрасить волосы. Хотя бы закопаться в учебу, вместо того, чтобы бездумно утопать в воспоминаниях. Сделать вид, что Уен стал ему абсолютно безразличен. Получается, ответить ему взаимностью, ведь Уен успел отлично освоиться в мире обычных людей, несмотря на то, что по сути являлся непонятной древней хтонью. Куда лучше, чем Хонджун, который был рожден обычным человеком. Когда Хонджун заметил на себе ответный взгляд, было уже слишком поздно. — В тебе явно больше, чем пара напитков, приемлемых для нашего возраста, — осторожно заметил Хонджун, когда Уен приблизился к нему. — Не равняй свой возраст с моим, — фыркнул Уен. — Отведи меня лучше на крышу. Я все еще вспоминаю о том единственном моменте наедине с тобой. Спорить не хотелось. Не хотелось портить никому рождественский вечер скандалами. Даже Уену. В доме, в котором проходила вечеринка, открытого входа на крышу не наблюдалось, поэтому Хонджун утащил Уена в одну из пустых комнат на втором этаже. Она тоже была празднично украшена — гирлянды давали достаточно света, чтобы не искать основной выключатель. — Доволен? — Спокойно спросил Хонджун. — Не очень, — отозвался Уен, падая на кровать — по всей видимости, они заняли чью-то спальню. — Знаешь, поначалу я обрадовался тому, что наконец-то оказался вне солнечной стороны. Так у меня была возможность вновь встретиться с тобой. Хонджун аккуратно присел на краешек кровати, на приемлемом расстоянии от Уена. Внутри что-то неимоверно зудело — почти как при прослушивании Hail to the Thief, только в сотню раз более интенсивно. Хонджун забрал у Уена его стакан с неподходящим для возраста напитком; недолго думая, он залпом осушил его и поморщился. — Но на этом все, — Уен неопределенно махнул рукой. — Ты был у меня прямо под носом. Ты сейчас у меня прямо под носом. Но ты не даешься. Запрещаешь даже подходить к тебе. Знаешь, людям нравиться верить во всякие глупости. Моя любимая: если любишь — отпусти. Если оно к тебе вернется, значит, оно принадлежит тебе навсегда. Не глупость разве? Зачем мне отпускать то, что принадлежит мне? Хонджун, скажи, разве мы плохо проводили время на солнечной стороне? — Не знаю, — рассеянно отозвался Хонджун. Не самая связная речь Уена здорово сбивала с толку и мешала осмыслить саму себя. — Я стараюсь не вспоминать об этом. — Постарайся вспомнить сейчас, — взмолился Уен, вместо того, чтобы спрашивать свои любимые неподходящие вопросы, вызывающие у Хонджуна экзистенциальный кризис. — Местами было весело. Очень, — скрепя сердце, признался Хонджун. — Например, когда герцог Эрл осознал, что его возлюбленная все это время жила в одном с ним замке. Или когда мы угодили в лягушачий круиз. Но вместе с этим было страшно. Непривычно. Некомфортно. Ты провоцировал меня на такое количество вещей, над которыми я никогда даже не задумывался. — И что в этом плохого, — зевнул Уен, переворачиваясь на бок, чтобы смотреть прямо на Хонджуна. — Сейчас ведь ты ведешь себя точно так же, хотя, как ты говоришь, даже не задумывался о подобном поведении раньше. И даже совестью не мучаешься. И вообще, странные у тебя какие-то претензии. Я же не говорю, что ты мне врал все это время. Такого удара Хонджун не выдержал — обернулся, чтобы встретить прямой взгляд Уена. Его глаза были большими и круглыми в сиянии рождественской гирлянды. Уен, видимо, искренне верил во все. Абсолютно во все. И в ложь Хонджуна, и в собственные чувства. — И после моего наглого вранья ты все еще смеешь говорить о том, что любишь меня? — Отчаянно отозвался Хонджун. Ему всегда было сложно различать собственные эмоции и то, как их видят окружающие, но в этот момент он был уверен, что улыбался точь-в-точь, как Уен. С затравленной тоской. Улыбкой, которую Хонджун так искренне ненавидел, но которая так точно отражала все, что он чувствовал — Да, — просто ответил Уен. Он нашарил ладонь Хонджуна и едва ощутимо сжал его пальцы. — Кусать не буду, не бойся. Мне больно, что для тебя наше время вместе оказалось лишь ложью, но для меня оно так невероятно ценно. Когда я увидел тебя настоящего — я надеюсь, что настоящего, — я лишь еще больше влюбился в тебя. — Мне больно, — вздохнул Хонджун. Голова начинала кружиться от выпитого, и снова болеть — это состояние стало для него привычным в последние дни. — Просто больно. От того, что ты рядом. Что ты продолжаешь красть мои коробки, хотя их больше не существует; продолжаешь красть мою самость. Почему бы тебе просто не исчезнуть, Чон Уен? — Как скажешь, — Уен криво усмехнулся. Он напоследок крепко сжал ладонь Хонджуна, прежде чем отпустить — хотелось верить, что навсегда. Уже выходя из комнаты, Хонджун услышал тихое: — И я... просто продолжаю отступать. Я продолжаю повиноваться, и стараюсь даже не смотреть в твою сторону. Как думаешь, почему? Хонджун постарался побыстрее выкинуть это из своей головы, полной тумана и боли. Он старался думать, что ему все послышалось. Он настолько смирился со своей бесконечной ложью; наверно, именно поэтому он и потерял самого себя. Уен был здесь не при чем. Рождественские каникулы прошли немногим лучше, чем конец семестра. Хонджун все так же продолжал разлагаться под Radiohead, иногда прерываясь на домашку и на кларнет — почему-то душа отчаянно тянулась к любой музыке, в попытке исцелить саму себя. Один раз он выбрался на каток с Сонхва и школьной компанией. Во время рождественской вечеринки Сонхва струсила в самый последний момент и так и не призналась Сану, поэтому им с Хонджуном пришлось заново придумывать планы по завоеванию этого доброго сердца, прячущегося за грудой мышц. Уен на катке был тоже — куда уж теперь без него, — но это уже не давило на мозги так, как раньше. Возможно потому, что они оба даже ни разу не посмотрели друг на друга. Возможно потому, что Хонджун снова переболел, и глупое подростковое наваждение начало растворяться вновь. Но лучше ему не становилось все равно. В первый же учебный день нового года классный руководитель подозвал Хонджуна к себе и попросил об одолжении. — Понимаешь, этот новенький… Чон Уен, он еле-еле сдал семестровые контрольные. Вернее, он их не сдал — учебной части пришлось войти в его ситуацию и нарисовать ему проходной балл. Но во второй раз мы так сделать уже не сможем. Вы, вроде, знакомы друг с другом. Хонджун, позанимайся с ним, пожалуйста. Всеми предметами, но в первую очередь гуманитарными. — Я могу отказаться? — Сразу в лоб спросил Хонджун. — Мы просто терпеть друг друга не можем. Я не буду с ним заниматься. — Хонджун, тебе нужен диплом с отличием? Если нет, то пожалуйста. Можешь отказаться. Хонджуну не оставалось ничего, кроме как молча стиснуть зубы. Всю свою жизнь он справедливо выбирал все, что угодно, кроме себя. Свою семью и ее высокие стандарты. Учебу. Личную жизнь подруги. Это уже стало стилем жизни. Он не мог предать все свои принципы в один момент; не мог предать свою семью, которая и так уже разочаровалась в нем. К Уену он подошел в тот же день. — Мне сказали, что ты дура. Нужно с тобой позаниматься, — без лишних слов сообщил Хонджун, добровольно приближаясь к его парте. Он чувствовал себя висельником, входящим на эшафот, который в качестве последних слов выбрал нагрубить собственному палачу. — Правильно будет дурак, — нахмурился Уен. — Почему ты не отказался? — Не твоего ума дело. Начнем сегодня же. Быстрее отмучаемся. — Приглашаешь к себе домой? — Игриво усмехнулся Уен. — Нет! — Хонджун ответил чересчур быстро и громко. — Никогда. Даже не мечтай. Можем пойти в ближайшее кафе, если не сможем найти свободный класс после занятий. Уен задумчиво пожевал губу. Хонджун старался вообще не смотреть на него, но взгляд сам собой стремился сфокусироваться на собеседнике. Хонджун чувствовал себя последним предателем. Предавал он самого себя, разумеется. Вся ситуация казалась абсолютно неправильной, противоестественной, но она действительно происходила в реальности. Хонджун действительно стоял и разговаривал с Уеном — частично по собственной воле. — Можем пойти ко мне домой. Тут недалеко. Мама обрадуется, если я приведу друзей в гости. — Мы с тобой не друзья, — моментально отбил Хонджун. — Я делаю это не по собственному желанию, — он совершил последнюю попытку оправдаться перед своей ноющей совестью. Уен наконец-то посмотрел на него. Оказывается, все это время — буквально все, еще с той рождественской вечеринки, — Уен не удостоил Хонджуна ни единым взглядом. Лучше бы он продолжал это делать. Глаза Уена были, как две черные дыры. Хонджун не мог перестать в них смотреть. Они все еще напоминали Хонджуну о свежевспаханных полях солнечной стороны. — Стоит говорить о том, как ты меня ранишь, или сам догадаешься? — Осипшим голосом произнес Уен. — Ты принес мне куда больше боли, — холодно отозвался Хонджун, махнув рукой со шрамированным пальцем. После занятий Хонджун на автомате собрал рюкзак, оделся и вышел из здания школы. Снежило. Уен безмолвной тенью следовал за ним. На улице он вышел вперед, указывая дорогу. Все-таки к нему домой. Как бы не хотелось сохранить ту хрупкую тишину во время снегопада, это не представлялось возможным. Уен честно старался молчать первое время, не бросая ни единого взгляда в сторону Хонджуна, без слов подстраивая шаг под его походку, но надолго его не хватило. Он начал говорить о какой-то ерунде: о погоде, о своих родителях, о тренировках футбольного клуба. Хонджун, как обычно, не слушал, слишком увлеченный смотрением себе под ноги, но следующие слова вырвались из него сами собой: — И ты еще ни разу не приглашал Сана и Есана к себе в гости? Да. Так вышло, что Уен сразу же подружился с капитаном и вице-капитаном футбольного клуба, ходячими машинами для убийств. В одного из которых была влюблена лучшая и единственная подруга Хонджуна. Могла ли вселенная сыграть еще более злую шутку, чем эта? Вряд ли. — Нет, — просто ответил Уен. — Они хорошие ребята, правда. Я очень рад, что они приняли меня в компанию и в команду. Просто… Не знаю. Наверное, мы с ними еще не на таком уровне общения. Хонджун лишь хмыкнул. Уен буквально проводил рядом с ними все время в школе. О каком таком «уровне общения» вообще может идти речь? Краем глаза он заметил, как уголки губ Уена едва опустились. Он решил не придавать этому значения; хотя это очень сильно напомнило ему о солнечной стороне. О собственной невнимательности. Идти было действительно недалеко — Хонджун даже не успел замерзнуть или заскучать. Мать Уена приняла их с распростертыми объятиями: горячо поприветствовала, предложила чай и снэков, пообещала не мешать. Хонджун лишь успел с ней поздороваться и поблагодарить за гостеприимство. У себя дома — неизвестно, насколько Уен считал это место своим домом — Уен изменился. Его широкий рот сразу же растянулся в добродушной улыбке, а глаза вновь начали смешливо щуриться. Хонджун даже не задумывался, как давно он не видел такого открытого проявления эмоций у Уена. У себя дома тот не был ни неловким новеньким в команде футболистов, ни тем более лисом солнечной стороны. Он был кем-то другим. Хонджун не мог поделать ничего, кроме как внимательно ловить каждое новое его проявление. Наверно, это тоже невольно стало делом принципа — разгадать загадку по имени Чон Уен. Хонджун неплохо справлялся с этим еще с солнечной стороны, но теперь ставки были существенно повышены. На первый взгляд комната Уена казалась совершенно обычной: футбольная форма на стуле, учебники на столе, заправленная кровать; плакаты музыкальных групп на стенах и большая пробковая доска на пол стены с целями на позапрошлый год. Зная Чон Уена, это была комната психопата. Ладно, нестиранная форма и раскрытые учебники были действительно его имуществом — тот, оказывается, был тем еще неряхой, — но вот все остальное явно осталось после кого-то другого. Учитель не соврал — у Уена действительно были проблемы. Просто гигантские. Если в математике, физике и других технических предметах он понимал что-то на интуитивном, возможно, уровне, то в языках и литературе тот был полнейшим нулем. Хонджун убил целый час на то, чтобы объяснить ему базовые правила орфографии и синтаксиса. — Ты слушаешь The Cure? — Голова Хонджуна настолько вскипела от перенапряжения, что тот не удержался от неловкого вопроса, едва его взгляд коснулся чего-то, помимо учебников. — Кого? — Переспросил Уен. — Если ты про плакаты, то они уже висели здесь, когда я пришел сюда. — Понятно, — вздохнул Хонджун. — Тебе так нормально? Ты вообще знаешь, почему тебя усыновили? — Он вновь не смог промолчать. Уен для него все еще был лисом солнечной стороны, тем, кто оставил ему множество шрамов. Но одновременно с этим, в этой комнате психопата, полной чужих плакатов, он был обычным человеком. Который играл в футбол, имел проблемы с учебой и стеснялся звать друзей в гости. Человеком, которого Хонджун не хотел, но мог понять. Не мог не понять. — Да, — Уен пожал плечами. Вот так все просто было в его мире. Просто да. Он не нуждался в рудиментарной жалости Хонджуна. — А ты тоже их слушаешь? — Спросил Уен. — Тебе они нравятся? — Слышал пару песен, — отозвался Хонджун. — Я больше фанат Radiohead, — честно признался он. — Я послушаю, — честно пообещал Уен. Хонджун на это даже не надеялся. Он скорее надеялся, что этого не произойдет. Жизнь пустыми надеждами была очень похожа на прошлую коробочную жизнь Хонджуна. Он не хотел к этому возвращаться, хотя это было так легко и так привычно. Уен оказался на удивление способным. Уже на следующий день он щелкал треклятый синтаксис, как орешки, и больше не делал глупых ошибок в написании слов и их расположении в предложении. Чего стоило только то, что он умудрился самостоятельно припомнить Хонджуну его же буквоедство спустя практически месяц в случае с «дурой». У поганца была феноменальная память. Хонджун решил сразу же перейти к остальным предметам, но столкнулся с высоченной стеной абсолютного непонимания. — Ну и зачем мне это нужно? — Истерил Уен. Он вскочил из-за стола и начал нервно нарезать круги по комнате. — Почему люди не могли придумать чего-то более полезного? Зачем мне запоминать случайные сочетания четырех цифр? У нас на солнечной стороне вообще понятия времени нет, — он обиженно фыркнул. — Я могу понять важность математики. Даже этого твоего синтаксиса. Но смысла учить деяния и годы жизни давно умерших людей? Уен раздраженно пнул воздух. Сразу же после он обессиленно плюхнулся на пол возле кровати, словно кто-то мигом выкачал из него всю энергию, обычно бьющую ключом. Хонджун лишь тяжело вздохнул. Он не подписывался на подобное. Он, конечно, понимал, сколько нервотрепки ему придется вынести с этим добровольно-принудительным репетиторством, к тому же бесплатным, но это было уже слишком. Стоил ли диплом с отличием всего этого? Хонджун думал, что да. Он думал, что сможет вытерпеть общество Чон Уена — неплохо справлялся с этим еще на солнечной стороне. Стоило ли говорить, что Хонджун переоценил себя? Уен все продолжал жить где-то в мире Хонджуна — шрамом на его руке и на сердце, призраком прошлого, странным одноклассником, — но Хонджун успел почти позабыть, кто же такой Чон Уен на самом деле. Насколько он невыносим. — Умоляю, заткнись хоть на минуту, — проворчал Хонджун. Рядом с Уеном головная боль возвращалась с новой силой. — Я словно вновь первый день на солнечной стороне. Уен действительно замолчал ненадолго — Хонджун словно услышал, как тот с усилием проглотил все свое нытье, вот-вот норовившее выплеснуться наружу. — А где бы ты хотел быть? — неуверенным, сиплым голосом спросил Уен. Чувство дежавю сдавило виски до невозможности. — Где угодно. Но здесь. И уж точно не у меня дома, — прошептал в ответ Хонджун, закрывая глаза. В их жалких, маленьких жизнях смысла было не больше, чем в деяниях давно умерших людей из учебника истории. Их маленькие, глупые жизни просто бездумно цитировали сами себя, бесплодно стремясь вернуться в момент невозвратимого, краткого счастья. — Я знаю одно место, — неловко начал Уен, прокашлявшись. — Наверно, это единственное место в городе, которое я знаю. Сан и Есан показали. — Главное, чтобы это было не футбольное поле, или очередное кладбище, — хмыкнул Хонджун. Даже если бы место Уена оказалось школьной спортивной площадкой, заваленной снегом, Хонджун бы все равно не отказался от прогулки — настолько было тяжело находиться в комнате мертвеца. Делить ее с Чон Уеном. Снега на месте оказалось предостаточно, но на высоком холме на окраине города действительно дышалось легче, чем в помещении. Наверное, отчасти потому, что снаружи расстилался потрясающий закат — по-зимнему приглушенный, но все еще довольно насыщенный. Очень легко было перестать травить себе душу и не смотреть на Уена. Здесь все еще можно было играть в футбол при желании, однако. — Санни и Есан приходят сюда, когда им нужно о чем-то подумать, — рассеянно сказал Уен. — Не знал, что они умеют думать, — Хонджун не смог сдержаться от подколки в сторону его друзей. Уен лишь тихонечко прыснул. — Но здесь действительно тихо. И спокойно, — добавил Хонджун. — В такие моменты порой задумываешься, что все мертвецы со страниц учебника истории были такими же простыми людьми. Возможно, они также смотрели на закаты и размышляли о чем-то своем. Кто знает, может, и на изучение нашей жизни будущие школьники будут жаловаться через несколько лет. Хонджун вполголоса стал рассказывать все биографии знаменитых людей, которые только мог вспомнить. Уен молча его слушал и не перебивал. Только тогда, когда язык Хонджуна уже начал заплетаться от холода, тот предложил разойтись. — Хонджун. Спасибо тебе за сегодня, — Уен остановил его, чтобы внимательно посмотреть прямо в глаза. — Мне сложно быть человеком, но я очень этого хочу. Спасибо, что помогаешь мне с этим. Что не ставишь на мне крест. Хонджун хотел было возразить — не что-то конкретное, просто сказать слово против, хотя бы из вредности — но слов не нашлось. Наверно, во всем был виноват свежий вечерний воздух; глупые подростковые размышления о судьбе и о юности. Уен не стал провожать его до дома — Хонджун бы в любом случае не позволил, — но он долго смотрел ему вслед своими темными бездонными глазами. Хонджуну не нужно было оборачиваться, чтобы быть уверенным в этом. Если бы прочь уходил Уен, Хонджун бы точно так же провожал его взглядом. Лис солнечной стороны никогда бы не стал так себя вести. Он не терпел отказа. Он бы даже не спрашивал Хонджуна, где бы тот хотел оказаться — первая встреча не в счет. Что уж говорить про слова благодарности. Лис солнечной стороны никогда бы не захотел стать человеком. Хонджун словно совсем не знал Уена, но все еще чувствовал себя маленьким и крошечным в его хищных лапах. — Я тебя совсем не знаю, — однажды он не вытерпел и пожаловался на это вслух. Все менялось слишком быстро. Уен очевидно обладал феноменальными способностями, и вовсе не нуждался в репетиторстве Хонджуна. Он запоминал все с первого раза и навсегда. Хонджун не понимал, почему продолжал ходить к нему домой, пить чай его матери и пялиться на плакаты чужих любимых музыкальных групп. Пробковая доска опустела. В ее центре висел чистый белый лист без единой надписи. Хонджун понятия не имел, что это была за цель, и зачем Уен это сделал. — Я словно нахожусь в комнате психопата. И продолжаю приходить сюда каждые будни. Зачем я это делаю? Ты же во мне совсем не нуждаешься. Я вовсе тебя не знаю, — вздохнул Хонджун. Утомленный литературой, Уен уже несколько минут лежал на кровати. Хонджун, не вытерпев одиночества стола психически нездорового, уселся на пол возле кровати. — Ты ошибаешься, — спокойно ответил Уен, не поднимая головы. — Я бы еще что добавил, но ты не желаешь слышать это из моих уст. Я вовсе не не нуждаюсь в тебе. — Знать бы еще, кто ты такой, — Хонджун откинул голову на матрас. — Что ты имеешь в виду? — Ты ведешь себя не так, как я себе представляю. Конечно, если шокировать меня каждый раз не является твоей целью. Не знаю, — Хонджун вновь вздохнул. — Я не могу забыть лиса солнечной стороны. Не могу забыть его хищную натуру и острые клыки. Но ты не выпускаешь их слишком долго, и это меня пугает в какой-то степени. Я боюсь расслабиться и получить удар в самый неподходящий момент. — Забудь про лиса, — гримаса Уена была слышна даже в его голосе. — Это давно в прошлом. — В смысле? — Нахмурился Хонджун. Шрам на его пальце все еще был более, чем реален. Мало того — иногда он все еще болел. Не исключено, что это была та самая фантомная боль, на которую когда-то жаловался Уен. — В прямом, — Уен перевернулся на бок, чтобы смотреть на макушку Хонджуна. — Вся моя сила пропала, стоило мне выйти за пределы солнечной стороны. Я даже не знаю, существует ли солнечная сторона до сих пор. Не исключено, что без своего создателя она давным-давно зачахла. В общем, больше никаких манипуляций сознанием. Никакой лисьей формы и хищной натуры. Живу обычную жизнь обычного школьника, — Уен нервно облизнулся. Голова Хонджуна словно сама собой поворачивалась все больше и больше в сторону Уена. Тот все продолжал лежать на кровати, но теперь делал это более нервно — почти свернувшись в клубок, он быстро говорил и не отрывал внимательного взгляда от Хонджуна. — Я настоящий. Тот, кого ты видишь перед собой прямо сейчас. Да, когда-то у меня была сила, власть и крутые шмотки. Наверно, это все еще со мной, просто спит где-то глубоко внутри. Знаешь, не так-то просто найти в человеческих магазинах одежду, привычную еще с солнечной стороны. В любом случае, я — это я. Я в принципе не могу быть кем-то другим, кроме самого себя. Я люблю смеяться и подшучивать над окружающими. Я могу внимательно слушать. Мне не безразлично то, что происходит вокруг меня. Я вообще эмпат. — И ты всегда говоришь только правду, — с трудом прошептал Хонджун. Во рту все пересохло. — Да. Я никогда не врал тебе, Хонджун. Я никогда не врал никому в своей жизни. — Ты все еще меня любишь? — А ты сам как думаешь? — грустно усмехнулся Уен. Он потянулся к Хонджуну. Его рука на невыносимо долгие несколько секунд зависла над его макушкой, прежде чем невесомо коснуться, приглаживая торчащие волоски. — Я вообще не могу ни о чем думать, — Хонджун спрятал лицо в ладонях. — Литература достала даже меня. Как вспомню о том, что выбрал сдавать ее на выпускных экзаменах, так хочется оторвать свою дурную голову. — Ну, с этим я мог бы помочь, — легкомысленно откликнулся Уен. — Подожди, что? У нас будут экзамены? Ты будешь сдавать эту… литературу? Так Хонджун тактично соскользнул с неприятной темы, которую сам же и начал. Он пока не был готов это обсуждать. На самом деле, он и свои проблемы с учебой обсуждать готов не был, но почему-то с Уеном это казалось так легко. Никто ведь не знал, сколько времени и сил приходится тратить Хонджуну на то, чтобы оставаться лучшим в параллели в рейтинге успеваемости. А Уен мог понять это сейчас, как никто другой. Почему-то жизненно необходимо было разочаровать Уена в себе. Показать ему, что Хонджун вовсе не такой, как Уен о нем думает; не тот, кого он однажды выбрал нелепость полюбить. Осознание неправильности своих действий настигло его уже по пути домой — Уен все так же не провожал его, но долго смотрел вслед. Хонджун глупо улыбался медленным снежинкам и зажигающимся фонарям, и знал, что за ним внимательно следят, но сейчас это вызывало не тревогу, а наоборот, успокоение. Весь оставшийся час из того времени, которое Хонджун в самом начале их договоренности выделил на обучение, они с Уеном просто проговорили. Как обычные люди. Одноклассники. Еще не друзья, но никогда — просто знакомые. Уен заливисто смеялся над его даже самыми глупыми шутками, свернувшись калачиком вокруг его головы, иногда робко касаясь его волос. Конечно, он не забывал сам жаловаться на учебу и на тяжелую, непривычную человеческую долю, но больше слушал — с таким участием, с каким даже Сонхва не могла смотреть в сторону своего Сана. Хонджун очевидно неправильно жил эту жизнь, но это неправильно расцветало в груди таким теплом. Теплее, чем солнечная сторона. Он не мог поговорить об этом ни с Сонхва, ни, тем более, с братом — черт, он даже принять этого не мог. Он просто делал. И с каждым совершенно необдуманным разом тревога, бывшая неизменной спутницей Хонджуна всю жизнь, потихоньку разжимала свои ледяные пальцы с его горла. Он сам не заметил, как Уен оказался у него дома — просто однажды Хонджуну так надоело добираться домой в потемках от Уена, а родители и Бомджун оказались работящими до самой поздней ночи, что Хонджун решил плюнуть на собственные принципы. Уен вел себя достаточно примерно все это время, чтобы начать доверять ему хоть немного. Хонджун прекрасно помнил, чем это окончилось в предыдущий раз, и он собирался наступить на эти грабли снова. В конце концов, эти грабли оказались самым сильным впечатлением, которое изменило всю его жизнь на «до» и «после». — Простите за вторжение, — неловко пробормотал Уен, разуваясь. Он старался быть как можно более тихим и незаметным, но именно поэтому получалось ровно наоборот — Хонджун лишь хихикнул, когда Уен чуть не снес вешалку для верхней одежды. Эта черта в нем казалась до странного забавной и милой. — Забей, — Хонджун махнул рукой, призывая следовать за собой. — Вот здесь я живу. Я знаю, не впечатляет. Возможно, моя комната даже больше похожа на комнату психопата, чем твоя, — он поморщился и закрыл лицо рукой. Уен ничего не ответил, вместо этого внимательно исследуя каждый уголок комнаты. Спасибо, что хоть руки не распускал, хотя обнюхать явно пытался. — Мне нравится. Я пытался гуглить, кто такие психопаты, но так ничего и не понял. В том числе и твою одержимость ими. — Не говори таких громких слов, — Хонджун скривился. Пожалуй, у него действительно имелось что-то личное к одному конкретному психопату, пусть и бывшему, судя по всему. Если бывшие психопаты вообще существуют. Они честно прозанимались целый час — Хонджун гонял Уена по семестровым тестам, и когда тот написал все на высший балл, Хонджун с чистой совестью свалился на собственную кровать. Он сделал все, что мог. Красный диплом уже был у него в зубах. Нужно было лишь верить в это. — А где твои коробки, о которых ты рассказывал? — Уен, ничуть не утомленный, продолжил рассматривать комнату Хонджуна. — Выкинул, — легко отозвался Хонджун. — Они мне больше ни к чему. Ты ведь уже засунул туда свой любопытный нос в свое время. Уен издал непонятный звук — Хонджун искренне надеялся, что он символизировал раскаяние. — Осталась одна, — сжалился Хонджун. — Только это не коробка, а чехол с кларнетом. Если хочешь, принеси, поиграю. Он где-то под столом. Уен тут же ринулся в обозначенное место. Хонджун бросил музыкальную школу еще несколько лет назад, потому что не мог играть на концертах. Все экзамены давались ему непосильным трудом и красивыми глазками. Он категорически не мог играть перед другими людьми — особенно, если эти самые люди собирались оценивать его игру. Наверно, Уен все еще не был в глазах Хонджуна человеком — поэтому так легко было собрать инструмент и начать извлекать звуки. Поначалу парочку гамм для разыгрывания, потом в голове Хонджуна сами собой всплыли песни солнечной стороны. Что не говори, а лягушачий оркестр был действительно хорош. Уен сидел на кровати рядом, не шевелился, и, кажется, даже не дышал. Он старался не буравить Хонджуна своим тяжелым взглядом, вместо этого бездумно осматривая комнату раз за разом, но Хонджун то и дело замечал на себе внимательные темные глаза. Лишь под самый конец импровизированного выступления Уен немного отмер и даже начал тихонечко подпевать — наверно, своим любимым песням. — Вау. Это просто… Вау. Очень красиво, — всегда полный красноречия, Уен, видимо, впервые в жизни не нашелся со словами. — Да ладно. Дилетантская игра. — А вот и неправда, — Уен сразу начал спорить. — У нас на солнечной стороне не всякая жаба так умела. Хонджун, знаешь, — Уен нервно облизнулся и подобрался ближе. — Мне уже давно кажется, что между нами что-то не так. И дело не во мне. Хонджун начал складывать кларнет обратно. — А в тебе. Как я уже говорил, я — это я. Я себя знаю. И ты меня знаешь, как бы не старался отнекиваться. Ты знаешь меня лучше всех. Но совсем не знаешь себя. И поэтому… Поэтому тебе так трудно принять то, что я тебя люблю. Что тебя в принципе может кто-то любить. А я все вижу. Как о тебе заботятся родители. Учителя. Та девочка из школы — как же она меня раздражает иногда, кто бы знал… И я. Что я тебя люблю. И с каждым разом все сильнее. — И ты никогда не врешь, — не забыл добавить Хонджун. С каждым словом Уен подбирался все ближе и ближе — Хонджун уже чувствовал тепло его человеческого тела. Он считал, через сколько фраз окажется у Уена в объятиях. Он не возражал. Не сегодня. — Да, — согласился Уен. — Я влюблен в самого лучшего человека на свете. Он день и ночь старается быть лучшей версией самого себя. Учится до потери пульса. Занимается музыкой. Помогает бедным и глупым. Подбирает бездомных животных. У него самое большое сердце в мире. Он очень умен и талантлив, но никогда не зазнается. Хотя уж кому, а ему стоило бы… Он очень красив. У него потрясающая улыбка. Он элегантный и самую малость эксцентричный — все, как я люблю. Если бы он только мог хоть разочек взглянуть на себя моими глазами… Я очень хочу, чтобы он был счастлив. Хонджун лишь вздохнул и откинулся головой назад, прямо на плечо Уену. Его руки невесомо касались плечей Хонджуна, словно опасаясь чего-то; словно где-то там все еще прятались острые лисьи когти. Хонджун не знает, сколько они так просидели — по ощущениям прошла целая вечность, но он так ни разу и не почувствовал дыхание Уена на своих щеках. Хотя хотелось, очень — Хонджун с удивлением это осознал. Хотелось вновь чувствовать себя любимым. Хотелось любить — самому. Неважно, кем они оба были в данный момент — хищником и жертвой; двумя глупыми подростками; Чон Уеном и Ким Хонджуном. — И ты ничего не сделаешь? — Шепотом спросил Хонджун. — Я боюсь, — честно признался Уен. — Боюсь сделать больно. — Я больше не боюсь боли, — ответил Хонджун и сам крепко прижал руки Уена к себе. — Вопрос не в этом, — Уен наконец-то выдохнул ему в лицо. — А в том, чего хочешь ты сам. — Хочу поцеловать тебя, — мгновенно ответил Хонджун. Его губы легко коснулись губ Уена. Хонджун едва отстранился, чтобы почувствовать, как все внутри заныло и заканючило, голодное до ощущения Уена вплотную к себе, скучающее. Хонджун понял, что готов наступать на эти грабли снова. И снова. Даже если это обернется лишь новыми шрамами — не обернется. Теперь он был в этом уверен. Теперь он наконец-то поверил. Чон Уен действительно всегда говорил одну только правду. Единственным, кто лгал, все это время был сам Хонджун. Ленивое солнце все не хотело закатываться за горизонт, украдкой заглядывая в комнату и оставляя рыжие полосы на полу и стенах. Хонджун не замечал этого. Его собственная солнечная сторона теперь навсегда была рядом с ним.