Она уже не ответит

      … Выпив залпом остатки виски, мужчина покрутил в руке граненый стакан, после чего тихо поставил его на стол, постучал пальцами по столешнице, растерянно осмотрелся и снова задумался. Взгляд его был пуст, мужчина смотрел сквозь реальность, в пустоту. Он боялся. Все оттягивал момент, когда нужно будет взять в руки маленький золотой, как в сказке, ключик и пойти в самую-самую дальнюю комнату, а там встретиться лицом к лицу с тем, кого он любит. Любит и боится. Но он решился. Тяжело поднявшись с кресла, он еще секунду постоял, глядя прямо перед собой, после чего нерешительно направился туда, где он обещал самому себе появляться как можно реже. Но он не мог не приходить туда, ведь она ждет. И он обещал всегда заботиться о ней.       Мужчина аккуратно нажал на ручку, приоткрыл дверь, еще помедлил, даже не оглянувшись, чтобы убедиться, что его никто не видит, и зашел внутрь. Он привык видеть убранство комнаты, несколько раз оно казалось ему даже чуточку эстетичным, но сейчас он вздрогнул. На него смотрели одновременно десятки белесых с помутневшим зрачком-точкой глаз. Они следили за каждым его движением, ловили каждый его взгляд, фиксировали в мозгу, как вздымается при дыхании грудь, в которой бьется еще живое сердце.       А он не смотрит на них. Он избегает этих поедающих его, живого человека, живую плоть, взглядов. Он идет вперед, взгляд направлен на маленькую решетчатую дверцу, которая будто из сказки про Алису, ведет в Страну Чудес. Но нет. Там за дверью тот, кто должен был либо лежать сейчас в своей кроватке, весело смеясь над отцовскими выдумками, либо должен был умереть в тот день, когда отец не смог уберечь дитя от больной фантазии природы. От идеи, что посетила природу, пока та была пьяна в стельку. И отчего-то ей эта идея пришлась ей по душе…       Мужчина медленно, словно боясь резких движений, опустился в драное кресло, стоящее напротив этой дверцы и замер в ожидании. Он стремился заметить хоть какое-то движение там, за дверцей, но там была лишь перетекающая, как бензин в луже, чернота. И ничего более. Он молчал. За дверцей тоже молчали.       — Милая, — наконец тихо-тихо, срывающимся на шепот голосом произнес мужчина. Ему не ответили. — Девочка моя, папа пришел.       Снова тишина. Мужчина замер в ожидании. Он мог просидеть так целую вечность, а может и больше, если потребуется. Ему бы только знать, что когда-нибудь она откликнется, улыбнется ему из-за решетки и скажет тихим детским голоском: «Привет, папочка. Ты отведешь меня в зоопарк как обещал? Мы будем кататься на карусели и есть сладкую вату?» И он бы отвел ее в сотню зоопарков, прокатил бы на сотне каруселей и накормил бы сладкой ватой так, что она больше никогда бы не смогла пускать слюни при виде этой сладости. Но то лишь его обещания, то лишь мечты.       За дверцей что-то негромко шаркнуло, и мужчина дернулся от неожиданности, вырванный негромким звуком из воспоминаний о прошлом. Он снова принялся вглядываться в темноту, и теперь он заметил шевеление. Дыхание будто перекрыл непреодолимый барьер, заболело в районе сердце, но мужчина не обратил на это внимание. Он смотрел. Смотрел на приближающуюся медленным шагом к решетке фигуру. Фигурку, такую маленькую, аккуратную и совсем беззащитную. Вот она, та, кого Филип любит… И боится… На ее голове мешок, на шее — железный ошейник, а руки сковывает смирительная рубашка.       Слабая улыбка тронула его губы. Он еще несколько секунд наблюдал за вставшей перед ним фигурой, после чего медленно, боясь спугнуть, приблизился к дверце, щелкнул ключиком в замке и открыл дверцу.       — Иди к папе, малышка, — проговорил он мягко, даже нежно, но все так же тихо.       Он протянул руку, осторожно, чтобы она не испугалась, не забилась обратно в угол так далеко от него. Погладил девочку по голове, в последний момент зацепив пальцами край мешка, стянул его, желая снова увидеть ее. И он увидел. Серая кожа, хорошо заметные трупные пятна по лицу, в белесом океане глаз бешено метаются серые точки зрачков, губы растянуты в диком, хищном оскале, обнажают почерневшие зубы. Русые, но уже свалявшиеся в клочья волосы спадают на лицо, набрасывая жуткую тень. Она захрипела, подвигала челюстью. Он смотрел прямо ей в лицо и не видел никаких признаков гниения, не видя оскала, пустых и то же время голодных безумных глаз. Он видел только улыбку, такую веселую и неловкую одновременно, как она любила улыбаться.       Он протянул вперед обе руки, приглашая обнять его, и она не заставила просить дважды. Зарычав, она бросилась вперед, прямо на него, и если бы достала, то впилась бы зубами в шею, разрывая кожу, вырывая куски мяса, перегрызая гортань, заставляя его кричать от боли, захлебываться собственной кровью, биться в агонии, а после того, как его сердце простучит последние три раза, он встанет и будет совсем другим, но станет ближе к ней, таким же как она. Но толстая железная цепь, непозволительно громко звякнув, остановила ее в нескольких сантиметрах от его лица. Он даже не отпрянул. Смотрел на нее в упор, вдыхая трупный смрад, слушая клацанье зубов.       — Неужели не рада меня видеть? — прошептал он, проводя ладонью по ее щеке. И он едва успел убрать руку: она была слишком изворотливой и едва не схватила зубами оказавшуюся слишком близко незащищенную теплую плоть.       — Ты же хотела меня укусить, верно? — он усмехнулся, болезненно и отчаянно, но все же смог изобразить на лице кривое подобие улыбки. — Глупенькая, я же люблю тебя. Иди ко мне.       Он придвинулся ближе к зомби, обхватил ее изворачивающееся тело крепкими руками и усадил к себе на колени. Она не хотела сидеть смирно, выкручивая шею, желая вонзить зубы в родного, но аппетитного живого человека. Он еще такой теплый, вкусный. Деликатес… Но он крепко держал ее, не давая развернуться к нему лицом.       — Хочешь я расскажу тебе сказку про принцесс? Ты же так любишь их, — слова ему даются тяжело: беспокойный хищник у него на коленях не придает никакого внимания его словам, а лишь хрипит и все выворачивается, клацая зубами. — Если не хочешь сказку, я почитаю тебе твою любимую книжку. Или споем вместе твою любимую песню. Или порисуем цветными карандашами собачек и лошадок. Или…       Говорить было все сложнее: перекрывший дыхание ком в горле заставлял молчать. Слезы, навернувшиеся на глаза, размывали очертания комнаты, фигуры дочурки, столика рядом с креслом, приоткрытой решетчатой дверцы. Они полностью застелили глаза, и мужчина больше не видел ничего вокруг, слышал только хрипы, стоны, рычание и стук зубов. Она изворачивалась, он больше не мог ее держать.       Он вдруг столкнул ее с себя, подскочил, вытирая глаза рукавом рубашки, и, пока горячо любимая дочурка не очухалась, схватил ее за плечи, развернул спиной к себе, крепко обнимая, утыкаясь в плечо начавшей тлеть розовой кофточки, вдыхая запах мертвечины. Слезы снова покатились из глаз, а он замер, опустившись на колени, обнимая ее. Она чувствовала его рядом, чувствовала тепло его тела. Склонив голову, стремилась вонзить зубы в предплечье родного отца. Но он все рассчитал. Она не могла достать. Потому принялась вертеть головой все с той же целью — укусить.       Мужчина замер. Время остановилось, мир вокруг перестал существовать. Сердце больно кололо, а гул его ударов отдавал в мозг, оглушая, пугая, затмевая разум. Он не думал ни о чем. Совсем ни о чем. Просто боялся подпустить к себе хоть какие-то мысли, боялся дать волю страшным догадкам. Но где-то внутри тлела лучинка надежды. «Милтон все узнает и тогда все будет хорошо, я верю» — прозвучал в голове чужой голос, от которого мужчина вздрогнул, поднял голову, быстро моргая, чтобы сбросить с ресниц соленые капли. Девочка смотрела на него искоса, пожирая взглядом и щелкая зубами.       — Все будет хорошо, Пенни, — слабо, без какой-либо надежды в голосе сказал он, бережно разворачивая ее к себе лицом. Он взял с подлокотника кресла ставший серым от грязи, пыли и тлевшей плоти мешок и нежно, насколько это было возможно, надел девочке на голову, поцеловав в лоб, развернул лицом к дверце и аккуратно подтолкнул ее. Она не пошла. Он еще сильнее надавил руками на ее лопатки, толкая к темному помещению. Как только девочка ступила на бетон, он быстро захлопнул дверцу, провернул ключик и замер, глядя на него. Она снова, дезориентированная, стояла к нему спиной, не шевелясь. Плечи ее не вздымались, ведь ей не нужно дышать.       — Я приду завтра, если хочешь, — проговорил мужчина. — Ты ведь хочешь? Она не отвечала. Все так же стояла спиной к нему, не смея шелохнуться.       — Хочешь?       В ответ лишь давящая тишина.       «Она уже не ответит».       Он поднялся на ноги, бросив последний взгляд на клетку, развернулся, чтобы уйти. За спиной раздалось хрипение. Он незаметно улыбнулся. «Это был положительный ответ».       Мужчина вышел из дальней комнаты, надежно заперев ее. Обернулся. Тусклая лампа на его столе так и горит, недопитая бутылка виски и стакан, бумаги, развернутая карта, книги, ручки и карандаши, линейка — все на своих местах. Он бросил взгляд на окно, закрытое шторой, но в щелях которой хорошо было видно черное ночное небо. «До утра еще целая вечность, пора за работу»…