а у него по телевизору два канала: по одному все время нейшнл джеографик, а на другом канале мы внизу суетимся чего-то требуем и не поднимаем глаз. и если кажется, что он от нас отвернулся, то это значит, что по нейшнл джеографик документальный фильм про африку — «сурикаты» когда закончится — переключит на нас
(с) николай гринько — сурикаты
— Оливьешечка, шашлычок, коньячок, хуячок... — вслух считает Мира, осоловев к шести часам вечера совсем. Гости — они к восьми, она помнит. Вроде бы. К восьми же? — А Юля к полседьмого, да, к полседьмого... Чаты в хаосе — и по привычке все разрывают не только Телегу, горит, воет и стонет даже из Либерти, и уведомления сыплются каждые несколько минут. Мира смотрит на загоревшийся от очередного входящего дисплей, как на врага родины. Играющий на фоне Сюткин добавляет баллов в предистеричное праздничное настроение своим титаническим спокойствием: дай мне этот день, дай мне эту ночь! Дай мне сил, Господи, думает Мира. По паркету цокают, скользя, когти — и Мире режет не только ухо, но и жлобскую душу, которая еще хорошо помнит, сколько они отвалили за этот ебучий премиум паркет. Животина начинает скулить. — Что? — она присаживается на корточки, чешет купированное черное ухо. — Ну что ты ноешь, чучело? Чучело смотрит огромными глупыми глазами и всей мордой выражает. — Дай мне хоть один шанс и ты поймешь: я то, что надо! Мира наставляет на него перепачканный в муке палец, щелкает по гладкому лбу несильно, отчего щенок тявкает, подкидывается и начинает скакать вокруг себя же, как радиоуправляемая машинка в руках шестилетки врезаясь во все попадающиеся объекты: Мирины ноги, кухонную тумбу, дверцу холодильника, ножку табуретки. Она тяжело вздыхает и переглядывается со снегопадом за окном. Снег, метя, искрится и как будто бы понимающе подмигивает. Ей стоило огромных трудов выгнать из квартиры Тимура с утра, чтобы спокойно забрать животное из центра в области. Привезти, не намазавшись на полосу по дороге и не вылетев с эстакады на ТТК — чучело отвлекало, требовало внимания и выло жалобно с заднего ряда. Дотащить все на седьмой этаж — включая саму животину, на лифте. Щен орал, как будто его собираются прямо в этом лифте грохнуть. И повесить кишочки по периметру зеркала в виде декоративной рамки. Мира не стала его переубеждать и стоически терпела, молясь только, чтобы он со страху не обоссался прямо ей на замшевые сапоги. Вытащить запрятанную утварь для животины. Посадить ее рядом с собой на кухне и запереть двери, чтобы не усвистала через балкон в дивный новый мир. Конкретно сейчас чучело норовило погрызть стул. Оно в принципе собиралось сделать все, чтобы Мира осатанела к ночи. Но у Миры была железная выдержка, хоть и жгучая нелюбовь к большим собакам — какая-то альтернативная профдеформация. Пока что собака была, конечно, маленькая, но Миру уже давно ввели в курс дела, объяснив подвох, когда вот это неуклюжее грызало-сосало внезапно оказывается тридцатикилограммовой тварью, которая будет приходить к ней в кошмары и в нагретую постель. Юля смотрит на собаку, как на самую идиотскую затею на свете. Мира, в общем, тоже так на нее смотрит, но это все же теперь и ее собака. А свое — надо защищать от вражеских нападок (хотя бы мысленно), даже если в роли вражины пока что только подруга. Юля смотрит на чучело, чучело смотрит на Юлю. Искра, буря, — А они, ну, как вообще, еще совсем ебанько в таком возрасте, да? — спрашивает Юля. Чучело тем временем заинтересованно обнюхивает ее ботфорты. Мира едва не дергается в сторону прихожей — нассыт ведь. Юля рядом, кажется, думает о том же. — Хер их знает, — говорит Мира, одной рукой откупоривая вино, второй — готовясь кинуть в чучело пушистый тапок, если оно все-таки окажется зассанцем. — Это девочка, они поумнее. А доберманы вообще спокойные, на самом деле. Юля оборачивается с открытым ртом. — Это — доберман? Мира смотрит на чучело. Животина продолжает изучать Юлину обувь и трется об нее короткошерстным пузом. — Если меня не наебали в питомнике, должен быть доберман, — уже сомневаясь, говорит Мира. — Если наебали, то я ставлю на чихуахуа. Юля гадко ржет и идет наглаживать собаку. Они накрывают на стол, и чучело вертится под ногами, выбрав своей жизненной целью влезть в любой суетливый движ. Мира начинает проникаться — но пока что больше убийством. Ей на самом деле спокойнее вот так — вдвоем — разбираться с подготовкой, без всей этой галдящей толпы из миллиона их общих друзей. Тимура бы она и так выгнала тряпкой еще на этапе варки картошки, если бы он в квартире — дома, проговаривает Мира про себя, называй квартиру домом, — наличествовал в принципе. По крайней мере, ей было так привычно. Пока мама не заболела, они всегда все делали в четыре руки: и елку, и стол, и счастье. Гогиевна обещала приехать на полчаса пораньше, вместе с мужем, сказала, везут половину грузинского ресторана. Мира ей сказала: совсем ебанулись, что ли. Осип влез в громкую связь тоже, сказал, что он-то прекрасно знает, что и в каком количестве будет готов сожрать Тим на утро, поэтому, барыня Сперанская, не возникайте и наслаждайтесь. Вам же меньше кашеварить. А щенка не грохните до полуночи. Погладить хочется. Очень. Про собаку, короче говоря, были в курсе все, кроме Тимура. Но на то и делался расчет. Аглая и Арс помогали с выбором питомника, Нина пробивала их по базам — ну мало ли что, Мир, а если они там в жертву животных приносят?, Артем просто заспамил новогодний общий чат заговорщиков (который без Тимура) мемами, и они на этой почве посрались с Мироном. Кир героически молчал, чтобы его не втянули в срач, перетекший в обсуждение шашлыка, но так же героически ставил большой палец вверх на все фотки. Хотя, казалось бы, кто ж еще должен радоваться — его же идея была подарить собаку. Но он предлагал овчарку — а Мира сказала, что сам он овчарка и что насмотрелась она на них уже по долгу службы. Поэтому сейчас все, кто собирался к восьми, удерживали Тимура в заложниках в каком-то ТЦ. До полуночи все равно живую тварь не спрячешь, но задержать — легко. Про Тимура она сейчас или про чучело — надо бы уже дать ей имя, наверное, — Мира пока сама не понимает. Двадцать четвертый год подкрался совсем незаметно. Мира, задумавшись и засмотревшись, как Юля, распутывающая сережку в светлых волосах, пытается одновременно играть с животиной, чувствует странное, необъяснимое спокойствие. В духовке запекается фаршированная индейка, в шкафу и холодильнике маринуются в ожидании своего часа бутылки — кроме той, что принесла Юля, ее они уже оприходовали от скуки, «праздник же». Телек вяло бубнит второй «Иронией судьбы» на фоне, и все так: просто и новогодне, наконец-то — как надо, в бытовой суматохе, в хорошей компании, с живой нарядной елью в углу зала. Она не думала, что когда-то будет — так. Загадывала: не в этой стране, не с ней самой. А оно сбылось, и даже кольцо на безымянном, а не спрятано на цепочке под водолазкой, у сердца. Все — так. Потому и пришло время вернуть самый последний должок, то, с чего все для нее самой и началось — с щенка. Девчонка черная, смешная и длинноухая. У нее влажный нос с розовым пятном, и она даже не так воняет псиной, как Мира думала сначала. Но как приехала в питомник в первый раз, увидела это недоразумение — скрепя сердце, но, честно, влюбилась. Из-за пятна, сказали в питомнике, не совсем золотой стандарт породы, но ей в собаке золотое сечение искать и не хотелось. Она уже нашла в ней, что хотела. Чучело кричало Тимуром от ушей до хвоста, полный мэтч, сиюсекундный свайп вправо — Мира не признается себе в привязанности ко всяческим тварям до сих пор, но судьба ей к ногам другого и не доставляет. А Мира что — Мира с судьбой уже спорить и играть устала. Набегалась и принимает. Бокал вот, например, из Юлиных рук, пока та принимает уже звонок. Ставит на громкую, качает ногой в Миркином тапке. — Мы, короче, тут подумали, — сбивчиво сообщает трубка голосом Артема. — Что мы его до восьми прям не удержим. В дверь звонят, и Юля, замотав головой на рыпнувшуюся Миру, оставляет ей телефон и идет открывать сама. Собака заинтересованно шлепает за ней следом — задние лапы у нее по лакированному премиум паркету разъезжаются, как на льду. — А, это не он нам щас в дверь звонит? — удостоверяется Мира, краем глаза поглядывая в сторону прихожей, где скрылись Юля и Чучело. — Не. — Артем молчит, кто-то на фоне орет. Мира выжидает: голоса в прихожей, местоположения мужа, выигрыша в лотерею. — Мы тут еще минут тридцать покружимся возле дома. Но потом все. Он начинает что-то подозревать... Да иду я, иду, еклмн! Илюх! Илюх, слышь, родной, давай его свяжем. В трубке начинают не просто орать, а выть. Мира прикидывает убытки — финансовые и моральные. Она так и подозревала, что приедут они уже готовые и на все согласные, и это даже плюс. Артем отрубается сам — на середине сложноподчиненного предложения, где в подчинении уже предполагается наличие ее мужа. А из прихожей появляется не Юля и не Чучело. Нина Георгиевна собственной персоной, в норковой шубе, на каблуках — и в руках она крепко и грациозно держит собаку, как будто это не двухмесячный щенок служебного добермана с километровой родословной, а сумка от Лагерфельда. По цене, кстати, почти одинаково. Минус процент за розовое сердце на носу. Мира же думает: это стопроцентный плюс. Осип с траурным лицом высится за ее плечом, а Юля проскальзывает мимо них в сторону кухни, выискивает взглядом вино. — Там сырная тарелка в холодосе, если че, — бросает ей Мира вслед и, чуть не споткнувшись о собачью жевалку, врезается все-таки в Нину. Нина обнимает ее одной рукой, между ними зажато пищащее Чучело, на фоне опять стенает Ипполит. Нинина шуба врезается в нос, как стекловата, и пахнет сырым морозом, рядом участливо вздыхает Осип. Где-то добывает закусон Юля, на районе пацаны возят Тимура кругами, чтобы не увидел Чучело раньше времени, на столе уже не умещаются салаты, и Мире почему-то хочется плакать — в груди очень горячо и тепло. Нина красивая, как жизнь, накрученные вороные волосы, вся в блестках-сияшках, как дискошар. И пахнет совсем как мама, вернувшаяся с сахарной пудрой из пятиминутного забега до магазина, потому что в последний момент обнаружили только, что не купили. — С наступающим, зайка, — шепчет в ухо Гогиевна влажными от блеска губами, и Мира не давит в себе пузырящийся счастливый смех, а позволяет ему заискриться в горле и груди, как под куранты бурлит игристое вино.***
Все началось с собаки, она уже говорила, да? Чучело зовут по паспорту — бля, собачий паспорт — как-то заумно, долго и неповоротливо, Мира такое не любит, а Тимур бы сразу составил аббревиатуру и устроил филиал ЦК КПСС в квартире; такую опцию она ему оставлять не хотела, потому запрятала паспорт в свои документы подальше. Родители там какие-то такие же хитровыебанные, сплошные призеры непроизносимых собачьих конкурсов. Мира на них не особо смотрела — пялилась на розовое сердечко на черном носу и катастрофически плыла. Все началось с ребенка, которому было слишком одиноко. Сейчас, думает, нет, знает Мира, одиночества в этой квартире никогда не будет — хватит. Будут друзья, праздники, Новые годы, Масленицы и дни рождения, хрен с ним, она готова собираться даже на двадцать третье февраля, лишь бы никого больше не терять. А когда не будет всех, будет она — как и клялась. И будет Чучело. Она ждала этого слишком долго, чтобы не пойти на поводу у собственной совести. Почему-то даже спустя столько лет, как она, закопавшись в архивы, нашла отчет о попытке кражи, ее не отпускала навязчивая идея, что она сама — в лице системы — виновата. А теперь просто отпускает свои же грехи. Но это все морализаторство, которое не интересно и, на самом деле, не очень-то и нужно. Мира просто хочет закрыть все гештальты — и, конечно, оказаться в глазах Тима лучшим Дедом Морозом в его жизни. Юля тащит через полстола огненно горячую хинкалину, и Осип шутливо бьет ее по рукам — они уже успели поспорить, насколько этично есть хвостики в присутствии этнического грузина. Артем незаметно, как он думает, просовывает кусок индейки под стол, и пальцы с мясом почти исчезают под скатертью в оленях, но Мира угрожающе тыкает в него вилкой — у щенка диета, как у зожницы, — и Артем сдается, скалится и съедает кусок сам; Мира не знает, ей смеяться с него или плакать. Из колонки новогодне орет АББА, и Нина делает громче, тащит Осипа из-за стола и шутливо кружит его под «Happy New Year», как партнершу. Осип неуклюже спотыкается на строчке про счастливый и смелый новый мир, поджидающий на пороге, и чуть не сносит гортензию. — Так вы его заперли, что ли? — интересуется Юля, все-таки утащив хинкалю из-под руки брата, пока главный блюститель столовых заповедей не видит. — Он сам окосел, — говорит от раковины Илья. — Вылез, сказал, подарок хочу найти Мирке. Ну, мы и отпустили с Богом. — Сначала ты собирался идти с ним, чтобы он не замерз в сугробе насмерть, — тут же сдает его Шура, мучающийся с выбором канала на ближайшие пятнадцать минут. Илья угрожающе поднимает в его сторону кухонный нож. — Но мы ему геолокацию врубили раздаваться и только тогда отпустили. Недалеко он. Кто знает, че ему в голову взбрело. — Вы собирались идти за ним оба, — сдает их обоих Кир. Судя по голосу — откуда-то из диванных подушек. Мира весело качает головой и вдруг чувствует, как лодыжку облизывает холодный собачий язык. Вернее, чувствует холодное касание к ноге — уже потом до нее доходит, что это Чучело. Но рефлексы срабатывают быстрее — она подрывается с места, едва не опрокинув стул, стол и все, что на нем — и в этот момент свистит дверной звонок, поэтому ее хаотичный побег из-за стола кажется сам собою разумеющимся. Все тут же подрываются за ней, но не дергаются уже из комнаты — это ее дело. Кто-то делает Агнету и Анни-Фрид тише — без слов и просьб, — и квартира стихает, будто в ней не почти пятнадцать человек, а всего лишь двое. Мира это ценит. Она не переживает, что Тим успел исчезнуть за час но Нового года. Это в его привычках — рандомно провалиться под землю, всплыть через часа три в каком-нибудь Бибирево. Она все равно его найдет, где бы он ни был. И он ее тоже. У Тима есть ключи, но он все равно звонит в дверь, чтобы Мира спросила, кто там, и открыла — им обоим так спокойнее. В глазок она не смотрит и не подходит близко, хотя ЖК новый и даже с личной охраной. Слишком хорошо помнит, как царапали — метили ножом — глазок на старой, и как тот потом сыпался внутрь квартиры стеклом. Слишком беспокойно она до сих пор спит для самостоятельного щелканья ключа в засове посреди ночи, а Тим часто срывается из-за работы, и вызов поступить может хоть в три дня, хоть в три утра. Серебряная блестящая мишура шуршит на плечах, как мохнатое боа. В коридоре висят фонарики — большие гроздья лампочек, и Мира чувствует себя маленькой девочкой — пугается собственного отражения в зеркале. Тетя какая-то, незнакомая, взрослая и неуловимо счастливая. Рождественские носки с елками кошмарно не подходят к вечернему платью, как и ободок с оленьими рогами, но — Мира убеждена — создают нужный вайб. Ей смешно со своего вида, но она бы и под страхом плахи не переоделась и не сняла дурацкие красные носки. Чучело бежит за ней само, без команд — тоже чувствует хрупкий момент единения между людьми дома. Переваливается чуть неуклюже, путается в лапах. Сердце в груди кажется тяжелым и неподъемным, но наполненным. Переполненным. Мира подходит ближе, и до двери остается всего полметра. Фонарики мерцают над головой, как звезды. Чучело жалобно тявкает и тыкается носом в ногу, почти облизывая меховой носок. Мира — отчего-то испуганно — опускается и гладит собаку между ушей, греется о мохнатую холку. — Кто, — негромко говорит она. Стены тут картонные совсем, правда. Из-за двери бубнят: — Я. Головка от хуя, мысленно хихикает Мира и чувствует себя совсем девчонкой. Щелкает задвижкой, подхватывает Чучело на руки. Она огромная уже, едва умещается и все норовит выскользнуть рыбкой на пол, но Мира держит крепко — как самое ценное. Самое важное. Тимур неловко вваливается в прихожую, едва глядя на них, привычно кидает куртку на банкетку, стряхивает снег с башки — со светлого ежика волос — и только потом останавливается, догнав. Смотрит. Мира на вытянутых руках протягивает ему Чучело. По ощущениям — собственное сердце. В раз сотый, не меньше. Тимур перехватывает собаку больше по инерции, чем осознанно — и это тоже жест безоговорочного доверия, когда друг от друга принимаешь любую хуйню без вопросов и уточнений. Молчит. Мира молчит тоже. Народ из зала не слышно совсем — все стихло, едва доносится следующий трек из новогоднего плейлиста, фонит телевизор. Тишина не давит, скорее окутывает, как волшебство, как общая тайна. У Тимура сложное лицо: напряженное, закрытое, если не знать, но Мира знает, видит, как дергаются в удивлении брови, как он пытается подобрать слова, как проясняются глаза. — Ее зовут Чучело, — делится Мира. Перекатывается с мысков на пятки, волнуясь. — Чучело, — задумчиво, эхом повторяет Тимур и опускает глаза на собаку в собственных руках. Складывается впечатление, что он смотрит не на нее, а на миллиард долларов и лекарство от рака сразу же. Он молчит еще с минуту — или несколько секунд — или несколько часов, — Мира теряет счет времени и теряется сама. Прихожая отрывается от пространства и летит в далеком космосе без привязи. Мире кажется, если она повернется в сторону, то увидит поток Персеиды. Тим внезапно судорожно вздыхает и садится прямо на промокший от реагентов и снега коврик, жмет Чучело, которое тут же заливисто тявкает и пытается сожрать ему лицо, ближе. Мира мягко смотрит на знакомство сверху и чувствует себя как господь Бог, наблюдающий за глупыми людьми, занятыми такими же глупыми и мелкими делами. Тим поднимает красное — то ли от мороза, то ли от эмоций — лицо на нее. Суматошно поглаживает Чучело по спине. — С новым годом, — шепчет Мира. Ей кажется, что громко говорить нельзя — космос испугается и исчезнет. Садится рядом, тоже чешет Чучело за ухом, сталкивается своей рукой с Тимовской лаптей. Задерживает касание на мгновение. — Что ты там бегал по морозу искал, идиотина? — спрашивает она наконец. С безграничной любовью в голосе. — Зеленый горошек? — Ты просила сахарную пудру купить для печенья, — говорит Тим, не поняв отсылку, но голос у него дрожит от смеха. — Утром в магазине. Я забыл. Принес шампанское и клубнику. Потом ты меня вообще прогнала. Потом мы с пацанами выпили, и я вспомнил. — Ты побежал за сахарной пудрой. За два часа до Нового года. Пьяный. — Нигде не было, представляешь. Мира представляет, какой он идиот. — Я купил, короче, — шмыгает носом. Сгоняет с себя Чучело, которая тут же начинает вертеться вокруг них, как гиперактивный ребенок. Роется в кармане, потом в другом, испуг на лице растет в геометрической прогрессии. Мира подбирает выпавшую еще пять минут назад упаковку пудры и сама сует ему в руки. Тимур смотрит на пудру, потом на Чучело. Потом на нее. И смеется.happy new year, happy new year
may we all have our hopes, our will to try
if we don't we might as well lay down and die
you and i