***
Тиканье любимых часов на запястье и слегка напряжённый взгляд тёмных глаз, что, подобно змее, впиваются в знакомые лица, ищут что-то особенное. Том Марволо Реддл не знает что ищет, но чувство странное, затерявшееся где-то в душе. Подрагивает в нервном возбуждении сердце и ему так и хочется скривить губы в неприятной, ломаной ухмылке, чтобы попытаться забыть ощущение внутри. Но, несмотря ни на что, безэмоциональная, почти посмертная маска слилась с его настоящим, явно бесцветным лицом. Не позволяет себе ничего, кроме контроля. В лёгких распускаются камелии, а в голове — побыстрей бы в комнату. Чтобы забыть, расслабиться, попытаться разобраться. Всё тщетно. Когда Большой Зал наполняется возбуждённым гомоном первокурсников, что с детской непосредственностью взирают на убранство вокруг, что пропитано магией, силой и древностью, взгляд Реддла натыкается на высокого человека. Он или она медленно плетётся за более низкими малышами, ещё глубже зарываясь в балахон, не позволяя разглядеть ни-че-го. Интерес просыпается буквально мгновенно и ревностное неудовольствие — не у него одного. Он смотрит на Абраксаса, сидящего впереди, и видит задумчивый, немного более глубокий взгляд, чем должен показывать Наследник Малфоев. Усмешка сама ложится на бледные тонкие губы — странный человек вырвал их всех из равновесия. Хоть и идёт война, но замогильный холод потери никогда не ощущался так явственно, как в этой хрупкой, на первый взгляд, фигуре. — Пахнет кладбищем. — Может вампир? Или инфернал? Тихий шёпот вокруг и Том обращается в слух, сдерживая оскал — кто в здравом уме пустит магическое существо в школу? Дамблдор не в счёт — его глупые слова останутся без ответа ещё на долгие годы. По крайней мере, он надеется на это. Шепот становится всё громче, превращаясь в гомон, заставляя веко дрогнуть от напряжения. И за секунду что-то меняется. Что-то не так. И в этот момент, безликий подходит к низкому табурету, элегантно садится и весь зал молчит, ожидая. Хриплый вскрик через пять секунд: — Слизерин! И у Марволо слабый трепет внутри грудины, а мысли***
Певерелл — это пустой взгляд, вечно дрожащие руки, что в моменты возможной опасности, жадно сжимают палочку. От него пахнет могильной землёй, гнилью — меньшую часть времени, а большую — дорогими лосьонами, что помогают скрыть мертвенную бледность и запах родового проклятья. После лосьонов он пахнет сладко — шоколадом и ванилью. Иногда бывает и кофе. Так Марволо догадывается, что холодный, на первый взгляд, Певерелл — сладкоежка. Гарольд — это зелёные глаза, что в свете огня похожи на горящий в Адском Пламени лес. Орион всегда отводит взгляд, стыдясь того, что видит в них. Абраксас наоборот — жадным взглядом заглядывает в них, пытаясь разглядеть тайны Мироздания. Мечтает о личных драгоценных камнях, даже не зная, что они уже принадлежат Реддлу. Многие Слизеринцы падки на блестящие штучки. Блестящие и очень дорогие. А ещё, несомненно опасные, что нравится Марволо намного больше, чем всё остальное. У подростка, со взглядом взрослого, шрамы по всему периметру кожи — и это только те, что он не скрывает. Длинные и короткие, грубые и явно сделанные ради чужого удовольствия — шрамов слишком много, чтобы сказать: — Просто недоразумение. Такова жизнь. Когда мышцы перекатываются под белой кожей шеи, заставляя задуматься — а подросток ли прячется за пустыми изумрудами цвета Avada? Война не щадит никого, особенно тех, чей знак с такой гордостью носит Тёмный Командир. А потом, случайно узнаёт мерзкие знания о плену в руках Грин-де-вальда, правда о которых вспарывает ненавистью, что мерзким ядом пронзает до костей. Весь Певерелл — это смерть, боль и холод прямиком из могилы. Он странный, болезненный, немного более смертный. А ещё, он боится теней, света и резких звуков. Марволо лишь жаль, что он не причастен хоть к одной из фобий. Чаще всего, в малахитовых глазах можно увидеть тоску, страх и боль. После этого Том чувствует холодок, проходящий по спине, слышит перешёптывание мёртвых судеб в тенях и видит высокую, почти полностью прозрачную фигуру рядом с Гарольдом, что касается хрупкого плеча. Через пару секунд кажется, что это лишь очередная галлюцинация, но кожа Певерелла, которая стала будто бы теплее, говорит об обратном. — Зовите меня Гарри. А в голове у Гарри хриплый тягучий шёпот, жадные руки, что оставляют свои метки, а дикое: — «Гарольд. Ты должен расслабиться. Или, крови будет немного больше, чем обычно.» Покрытый шрамами бицепс на левой руке, что скрывают чёрную метку — треугольник, круг, линия. Метка знакомая для всех, кто знает о сказках про Смерть. Но Реддл, Блэк, Малфой и Нотт видели это лично. А ещё мелкие линии-трещинки, что покрывают кожу вокруг. Он трескается, словно фарфоровая куколка, а Марволо жаждет провести пальцами по чернильным ранам, оголяющую мясо, кости, делая его ещё более уязвимым. — Она спасла, но взяла многое. Война не щадит людей, особенно Певерелла, что вернулся из мёртвых, раскопал собственную могилу и сбежал, отплёвываясь от земли. И видения в тенях, муки мертвецов, что заставляют его, то и дело, впиваться пустым взглядом перед собой. Орион, который был приставлен к нему Марволо парой недель ранее***
Марволо иногда думает, что Певерелл-младший подобен змее — сидит тихо, прячется иногда, но точный удар всегда — смертелен. А Смерть защищает не хуже Protego, наблюдая за и так слабым Наследником. Реддл ненавидит всё, что связано со Смертью, но никогда-никогда не признается, что это возбуждает до тянущей боли внизу живота. Так странно, что хочется запустить руку прямиком внутрь, сжать пульсирующие кишки, нежно провести пальцами по бархатистым стенкам и вырвать их, чтобы больше не чувствовать. Реддл никогда не был безрассудным или бесстрашным. Он сдерживал сумасшествие, чтобы не пугать. Но Гарри попутал все карты — находиться рядом с опасностью так приятно, что скрытые ранее эмоции странной пульсацией проносятся по воспалённому организму. Словно болезнь заражает сознание. Зелень оплетает его сердце, желает разорвать и шрамы теперь пульсируют вместе с зелёными лентами змей. Они так противоположны друг другу, и это так сладко, как и представлять кожу Гарри на своих губах после лосьонов, как и представлять жадные и ревнивые взгляды Малфоя, не получившего магическую игрушку только для себя. Марволо тоже змея — Наследник Слизерина, говорит со змеями, как со старыми друзьями, и у него в канализации ползает свой личный Василиск. И чувствовать долг — сожрать маленького мага, чтобы прекратить странные чувства внутри, всё чаще возникают в мыслях. Представляет, как гнилые внутренности Гарри разрываются с премерзким хлюпаньем, кости впиваются в нежную плоть, пока Том давит-давит-давит своими кольцами, смотрит прямиком в горящие глаза напротив своими тёмными. Чувствует удовлетворение, когда проглатывает едва трепыхающееся тельце, даже не жуёт — просто проглатывает. Просто хоронит свою личную Смерть внутри, как талисман, который схоронится в желудке, или где-то в животе, охраняя гнилое сердце Реддла своими тонкими, шрамированными пальчиками. Когда Том просыпается, он чувствует уже ставшее привычным давление внизу живота. С усталым вздохом, он морщится и взмахом палочки очищает свои пижамные штаны от влажного пятна. Поллюция. Но ему нравится.***
— Не подходи ко мне! Голос непривычно хриплый, испуганный и дрожащий. Слабый. Глаза горят Avada Kedavra, руки же привычно находят волшебную палочку и, несмотря на тремор, он держит её крепко, позволяет впиться деревяшке в ладонь до красной кожи. Гарри чувствует единение с магией, словно бы это его недостающая, но нужная, кость. Часть руки, ладони, организма. И сейчас ему хочется, чтобы палочка вросла ему в плоть, сломала кости, встала туда вместо них, чтобы только не терять. Как тогда. Чувствует, что магия становится неуправляемой. Но держится из последних сил. Папа бы не одобрил. — Гарольд, я просто… Подросток с алыми, как пламень, волосами испуганно вздрагивает и делает осторожный шаг назад. Запах, что присущ лишь мёртвым наполняет спёртый воздух коридора. Он поднимает ладони, наивно думая, что это успокоит Певерелла. Глупый. Как он может успокоиться, когда он физической силой ломал его одним прикосновением, ставил на колени одним желанием магии и разрывал внутренности с пустой улыбкой на лице? Руки Уизли дрожат больше, и он проклинает себя за беспечность — палочка медленно катится к железным ботинкам, начищенного до блеска, доспехам и так же неспешно останавливается, издав глухой звук удара. Он беззащитен. Нервные телодвижения ещё больше раздражают Гарри. Он только и может, что беззвучно дышать через приоткрытый рот, да пытаться сжать челюсть, чтобы не показывать начинающуюся панику. Но дыхание неизменно сбивается, а колени подгибаются. Судорожный вздох и воздух наполняет застывшие лёгкие, не приносит нужного удовлетворения. Он задыхается, смотрит на дрожащие ладони, а взгляд мутнеет. Что-то влажное собирается на уголке носа и с громким***
— Мне очень жаль, Лорд Певерелл, но мы не можем проводить манипуляции с разумом вашего сына. Для наших врачей он напоминает лишь ошмётки… Мне жаль. Лорд так часто слышал данное сочетание слов, что становится тошно. Мне жаль, что Гарольда похитили. Мне жаль, что его нашли мёртвым. Мне жаль, что он выжил. А Гарольд слегка кивает, смотрит на отца, который хочет сжать плечо сына, но останавливает себя. Ему тоже жаль, что его сын пережил то, что пережил. — Всё в порядке. Мы знали, что такое возможно. Но, всё-таки, надеялись на терапию, после… И мужчина сглатывает вязкую слюну, чувствую смутное беспокойство, оставляя остаток предложения без ответа. Печаль и страх ложатся на плечи, создают мерзкий узор из разлагающихся чёрточек проклятья на душе. Противно от себя, от предавшего их друга семьи — сын был их отрадой, но они снова не смогли защитить и спасти. Оставили Гарольда в промозглой зиме, без признаков на возможное существование. В который раз, Лорд Певерелл проклинает родство со Смертью… А Гарри же видит уродливые росчерки на коже спины в зеркале, где его кожи касался магический кнут. Места, которых касалась чужая, безудержная магия, пылали, плавились и пузырились в воспоминаниях. Оголяли мясо, кости, невесомо окутывали разум запахом горящей плоти. Скрывает чужие метки под одеждой, вздрагивает от внимательного взгляда Марволо… И даже сам Певерелл не знает, от чего дрожит — дело во взгляде, или в мыслях, где палёное мясо прилипало к коже. И розовый язык мелькает между губ, зализывая мелкие ранки на коже, что скрыта под чарами Гламура. Марволо бы хотел… Хотел… Хотел.***
Где-то гремят войны, новости в газетах пестрят сообщениями о многочисленных смертях, а Гарри прячет ухмылку за стаканом с тыквенным соком, выглядя впервые в жизни довольным. Марволо, да и другие, подмечают это, но не спешат радоваться. Значит, смертей сегодня больше, чем вчера и вереница мёртвых продолжает нагнетать. Продолжает пребывать в другой, чужой, мир, через призму малахитовых глаз. Певерелл с недавних пор нормально относится к смертям. Может быть, потому что привыкает, а может из-за треснутой кожной ткани, расползавшейся по тонкому периметру груди. Реддл замечает. Гарри молчит. Почему-то, приятно, что ему доверяют, хотя Певерелл-младший явно не доверяет никому. Даже себе. Кожа трескается, как земля в пустыне без воды, высвобождая чёрную проклятую магию, что кровью липнет к ткани многочисленных рубашек. А Гарольду весело. Весело от боли, весело от того, что она чувствует бьющееся на последнем издыхании тело. Ненавидит, желает ему жизни, но неизменно хочет забрать его себе… Том не прикасается. Лишь поглаживает воздух в нескольких сантиметрах от кожи чужой бледной щеки. Он привычно впивается взглядом в зелень напротив. Глаза всё так же полны безумием, а ещё и страстью, вечной одержимостью. Бриллиант в его руках уже не блестит, но для самого себя он уверен, что уже получен. Шепчет одними губами: — Если бы я мог — сам, лично, сломал бы твою душу. Ты бы никогда не покинул моих покоев, чтобы Предвечная никогда не заметила тебя средь толпы мёртвых тел. Безумие сквозит в словах, топит Гарри тьмой, что проникает в поры. — Ты бы жил только разорванной душой и моей полной уверенностью, что это я обрёк тебя на вечные страдания подле меня. Синие губы раскрываются и Гарри улыбается. Трещинки тут же наполняются кровью, а улыбка больше напоминает разорвавшуюся плоть. Том представляет, как скрипит могильная земля между зубами, забивается в глотку и смешивается с кровью. Реддл бы хотел похоронить его в крови… — Ты как горький шоколад — ты мне не нравишься, смертный. И Певерелл уходит, оставляя тяжело дышащего подростка одного. Чувствует, что тот боится его Покровительницы. Ухмыляется безумием в глазах напротив. Глаза-озёра вспыхивают яростью, когда Марволо понимает — с ним играются. Касается носа, а между пальцев текут алые капли. Ярость тухнет, не успев из искр разрастись в полноценный пожар, оставляя после себя приятное послевкусие. Тихий смех и дрожь проходит по конечностям. Играть со Смертью — страшно. Играть с Певереллом, в чьих венах течёт кровь, смешанная с гнилью — ещё более страшно, потому что маги, решившие сами уйти из жизни, никогда до добра не доводят.***
— Хочу умереть. Я слышу её зов. Говорит — уже настрадался. А Марволо непонятно, даже слегка мерзко от липкого пота, что хочется стереть вместе с кожей, подобно паутинке. Взгляд Реддла пустой, не отражает ни эмоций, ни гнева — мороз и холод. Ненавидит Смерть и она отвечает ему тем же. — Ты должен жить. Ради меня. И невесомо ведёт носом по волосам низкого черноволосого подростка, что сначала испуганно втягивает спёртый воздух подземелий через сжатые зубы, но упрямо не отстраняется. Вспышка удовольствия***
— Именно ты это сделаешь. Шипит Гарри не хуже змеи, пока дрожащей рукой сжимает палочку, что трескается-трескается-трескается у него в ладонях. Совсем крошечные занозы впиваются в пальцы, под ногти, но ему с недавних пор совсем не больно. Ранки открываются, ладонь всё же слегка опухает из-за воспаления и вылезшего из конца волшебной палочки пера, что пылает безудержной магией. Волшебная палочка разрушается так же, как и хозяин, пока Том смотрит алчным взглядом, поглаживая чешую своего личного Василиска. — Я не хочу умирать. И ты не умрёшь. Ты мой. Болезненная ухмылка на поджавшихся губах и усталые глаза-стёкла, замутнённые мучительной усталостью и, совсем немного, грустью. — Умирать не страшно, Марволо. Страшно — жить. Я не могу больше. Просто не могу. Силы ушли. Тихий, едва слышный всхлип и Гарри ломается. Ломается от проклятья, что почти полностью обнажает грудную клетку, из которой гнилыми органами грозятся выпасть лёгкое и сердце. Ломается от странного чувства, которое называется жалость