Вечер для курения

Какое же мерзкое чувство: курить дешевые сигареты на грязном балконе такой же дешевой квартиры, в не очень приятной компании под боком, осознавая, что твоя жизнь – полный провал, полный кусок дерьма, безжалостно размазанный по стене. С какого-то момента, всё начало скатываться вниз, и теперь есть ощущение невозможности к подъёму вверх, ближе к такому недосягаемому свету. Все мечты о будущем растворились немым эхом, отбивающимся от покрывшихся плесенью стен этой гнилой коммуналки. Конечно, есть работа; но она до ужаса скучна и однотипна, не такая, как маленькая наивная Скарлетт представляла себе в детстве. Совсем не захватывающая, не полезная. Не особо доходная. Она удивлена, что ещё не шляется по улицам в поисках ночлега, без гроша в кармане – эту заслугу можно предоставить её соседке, что любезно согласилась делить счета напополам взамен на совместное житье в этой однушке. Пока есть крыша над головой и что поесть на завтра, думала себе Эйлер, то всё достаточно хорошо; лучше, чем у некоторых. По крайней мере, эта мысль хоть как-то успокаивала бушующую и неспокойную душонку девушки. Подавить чувство, что она обуза, что уж лучше умереть, чем так жить. Резкая доза обжигающего лёгкие никотина заставила кашель покинуть сухую глотку, что, обычно, не свойственно; не первый раз же – о чём она, к удивлению, жалела, несмотря на то, что сама позволила себе разгуляться. Если кто спросит, то это её соседка подсадила. Но в глубине души знает, что зависима, что сама подсела на наркотик, что не смогла удержаться от соблазна, от этого сладко удушающего дыма. Но кто бы отказался? Разве остался какой-то иной побег в этой прогнившей до костей реальности? Переведя взгляд с открытого окна, которое впускало в квартирку свежий воздух, что проходился мурашками по спине, зато проветривал, и выпускало табаковый дым, девушка заметила, что маленькое синее пламя на конце потухло, оставляя за собой чёрный пепел. Короткий вздох, выходящий дым, и дрожащая рука стряхивает серую пудру в табакерку, кидая окурок на его верную участь прямо за нею, туша последнюю оставшуюся искру жизни о ребро маленькой посуды. Она тянется за открытой пачкой, доставая ещё один свёрток, и кладя его между зубами. Соседка наклоняет голову, разделяя огонь с так же стиснутой челюстями сигары. Зажигалки нынче подорожали, и зря тратить драгоценное топливо никто не собирался – немой договор, что просто существует без всякой нужды в разговорах. Какой же бедности требуется достигнуть, дабы дойти до такого, чтобы начать экономить на зажигалках? Девушка делает ещё затяжку, выпуская дым, и холодными пальцами тянется к краю пушистого пледа, натягивая его сильнее в поисках утепления. Соседка, с которой она его любезно делит дабы согреться, не сопротивляется – и Скарлетт надеется, что это из совести существующей да чувства вины одних, что это беззвучное своеобразное ‘извинение’ за то, что она опять забыла заплатить свою часть за свет, и теперь им приходится сидеть без электричества в доме. Скарлетт больше не злиться; несмотря на факт того, что не так давно она была готова хоть на месте убить бедняжку Шарлотту за такой проступок. Сигарет осталось немного. Единственный вопрос стоял – кто же будет их покупать? Кажется, ответ был довольно очевиден, но она всё равно решила напомнить об этом вслух, якобы убедится, что собеседница точно запомнила и знает; а то кто догадается, что у неё там в голове бегает да с какой стороны ветер дует. – На тебе следующая. – её голос, не на огромное удивление, хрип, и довольно тих. Такое ощущение, что поднимет на звуковой тон – и сорвёт голосовые связки. Будто нормальная громкость теперь слишком. Уилтшир лишь выдаёт сухой смешок со стороны, украдкой глядя на серьёзное лицо соседки. Глядя в её серые глаза, её побелевшие губы, что так держались за сигарету. – Справедливо. – её голос остался таким же, как и всегда. Либо Шарлотта не хрипнет, либо она настолько много курит, что это навсегда осталось её нормальным голосом. Довольно иронично дополняющая друг друга парочка: одна лицемерка с комплексом Бога, и одна ‘мисс справедливость’ с синдромом отличницы. Они часто ненавидели друг друга, но не из-за различий – а из-за того, что они находили в друг друге частички себя. Дома обычно тихо; никто из них не любит говорить слишком много. Иногда, даже кивка головы достаточно, дабы понять, что нужно другой. Часто, Шарлотта пропадала от слова совсем, оставляя за собой лишь скрип старой, ржавой двери. И Скарлетт устраивала такая обстановка – не то чтобы она горела желанием говорить по всяким пустякам. Можно было расслабиться, зная, что её соседка не лезет не в свои дела. В оглушающе комфортной тишине слышны звуки проезжающих под окном машин, смеха маленьких играющих на площадке детей, чужие разговоры. Слышно, как где-то два, как говорила Скарлетт, ублюдка, распивают спиртное. Ещё раз убеждается, насколько общество обречено, да каких детей это поколение растит. Уже и не на что надеяться. Чужой дым попадает блондинке в лицо, и она морщиться, запуская руку в свои белые локоны. Кладёт свою голову на плечо другой, продолжая смотреть куда-то в пустоту впереди. Это не романтический жест, Скарлетт выучила – чисто платонический; лишь способ сказать ‘я рядом’. Своеобразный способ поддержки. Довольно унылый, слабый, но это та искра надежды, за которую можно ухватится, которую можно будет бояться отпустить. Способ сказать, что они, хоть и медленно, мучительно гниют изнутри, продолжают находиться вместе. Что если сгниют окончательно, то в дешевой однушке, но, всё же, рядом, разделяя последние нотки давно потухшего огонька одиночества, а может, и последней сигареты, вместе. И они обе осознали, что так и будет. Что ничего они не достигнут, кроме ноющей боли в сердце, в душе, кроме опухоли в мозге, в разрушенном разуме. Гордость Шарлотты, – а может, и комплекс – конечно, не позволяла ей сказать эти слова в голос, но Скарлетт не нужно слов. Скарлетт всё понимала, Скарлетт ничему не возражала. Она смотрит вниз, из окна, облокачиваясь на его же раму. Ненароком всплывает неприятно успокаивающая мысль про то, что она бы хотела спрыгнуть туда, на грязный асфальт. Раздолбить свой череп на куски да крошки, размазать свой больной мозг в кашу, сломать кости, утонуть в луже алой крови под собой, что так и норовит смешаться с цветом кроваво красных волос. Уйти в лучшее место, а если такого и не существует, то избавиться от худшей жизни. Пугающе комфортная мысль, что так отталкивает да притягивает, но никогда не сбудется. Наверное, чисто из-за принципов. А может потому, что в таком случае, Шарлотты больше не будет под рукой. Боязнь смерти всегда фигурировала в чертах её характера; но, со временем, это переросло не в боязнь самого процесса, а того, что она может умереть в одиночестве. Совершенно одна, совершенно одинока, совершенно ничего не достигнув в короткой, жалкой жизни. Тихо, неприметно. Никто даже не заметит. Смерть не так уж и плоха, не так уж далека и не так уж обременяюща, как расслабляюща, но только если есть, с кем расслабиться рядом. С кем разделить бремя тяжёлое. Если она и умрёт, то хоть рада, что разделит свою смерть с кем-то ещё. Всё так же подрагивающая кисть легла поверх белоснежных кудрей, а после немного поправила плед на её плечах. Видно, что ей холодно; она дрожит со скрипом от зубов. Молчит. Терпит, наверное. Но Скарлетт не жадина. Если понадобиться – то и весь плед отдаст. Это ведь не больше чем только малая часть маленькой ‘поддержки’ от соседки. Может, всё и не так плохо. Ради Шарлотты, она, может, и подумает о том, чтобы отложить мысли о смерти на потом.