Белый

Люди считали, что Лань Сичэнь держал в своих руках белый флаг перемирия — так считал шуфу, так считал Ванцзи, так считали Мэн Яо и Минцзюэ. Но Сичэнь знал, что его флаг никогда не был белым. На самом деле у него вообще не было флага: только Лебин и Шоуюэ. Лебин успокаивала мёртвых, и иногда живых, а Шоуюэ была проводником между двумя мирами. От этого Сичэнь чувствовал себя обманщиком. Каждый раз, когда случалось сражение — когда раздавался сигнал и в его палатку незамедлительно влетал кто-то, кому он мог доверять, но кого не знал лично, Сичэнь лично поднимал меч — он не держал никакого флага перемирия. Он никогда не давал компромисса, когда брал меч в руки — почему-то все с лёгкостью забывали об этом. Не Минцзюэ считал, что Вэнь были не достойны прощения, и был рад, что Сичэнь не спорит: им обоим доставляло удовольствие сражаться плечом к плечу, а не друг с другом. Мэн Яо в эти дни не было рядом, чтобы порицать его, да и тот бы не стал: таков был он, стремящийся к чему-то великому, порой мыслящий фигурами, а не человеческими душами и всегда ищущий свою дорогу. Ванцзи, казалось, искренне верил, что Сичэнь мстит: за клан, за отца, за себя и за Ванцзи, за всю несправедливость, что их постигла. Что об этом думал шуфу, Сичэнь не знал, и сомневался, что хочет знать. На деле — в грязной действительности — Сичэнь выходил на поле сражения и заново начинал жить. Кровь брызгами пачкала его лицо. Одежды всегда оставались до смешного белыми — тому виной вшитые заклинания, оберегающие их от грязи — и Минцзюэ всегда смеялся над этим чистоплюйством. В эти минуты Сичэнь не мог думать, потому что инстинкты брали вверх. Было не до стратегий и планов. Мир смазывался в размытое изображение, где всё было красным, а небо оставалось невинно голубым. Действовать от этого во многом было проще — ты не мог обдумать и решить достоин ли этот человек спасения, когда он летит на тебя с ножом, проклятием или чем похуже. Чувство вины тоже не возвращалось за ним позднее. И дышалось там, среди трупов и смрада, намного проще, чем в лагерях. После сражений он оглядывал кучи мёртвых тел, проверял выживших: обязательно убеждался, что Ванцзи не ранен, а Минцзюэ в трезвом сознание. И его охватывала тяжёлая усталость. Убаюкивающая. Ему по-прежнему нужно было оставаться на побоище. Они проверяли тела. Смотрели кого можно взять в плен, кого нужно похоронить, скольких они потеряли и очищали тела, опасаясь мстительных мертвецов. Сичэнь обязательно подходил к Минцзюэ — тот после сражений светился силой и уверенностью. Мысли об отце и мести питали его душу, а близость смерти слишком будоражила сознание. Солнце отражалось на позолоченных вставках на его одеяниях, а небо съедало всё остальное, и от того казалось, что не было ничего на свете, с чем бы Минцзюэ не справился. Он всегда смотрел на Сичэня тяжёлым взглядом, словно встревоженный — словно тревога застыла в чертах лицах и поселилась там на долгие года вперёд — и отвечал на расспросы. — Это похоже на ловушку, — говорил Минцзюэ, хмурясь. — Бой был слишком лёгким. Можно подумать этот блядский пёс заманивает нас к себе. Сичэнь склонен согласиться. Вэнь Жохань действительно был блядским псом, а бой был лёгок. Поначалу он подумал, что это последствия его длительного лечения и долгих дней медитаций — по стечению обстоятельств эти два события совпали — но после также понял, что перед стояли новички на пути совершенствования. Неопытные, но злые. Кусачие. Сичэнь всё равно убил их, а потом отправил их души в следующий цикл перерождений. Если бы они хотели жить, то, конечно, вспомнили, что нельзя желать мира, держа меч в руке. Во всём заклинательском мире на передовой таковым был лишь Вэй Усянь, но не похоже, что Вэнь могли надеяться на него. — Действительно, — Сичэнь смотрит в сторону Цишаня. С каждым месяцем, они всё ближе подступают к Безночному городу и недолог тот день, когда они подступят настолько близко, что невозможно будет избежать прямой конфронтации. Они либо умрут, либо победят, и война закончится для них всех. Сичэнь слабо представлял, что собирается делать после этого. До сих пор он вёл Гусу Лань, как лидер клана, но на самом деле едва ли представлял, как ему нужно будет вести дела по возвращению на родину. Что должно быть в приоритете? Должен ли он предъявить своё влияние старейшинам или опираться на их поддержку? Как организовать ресурсы для восстановления разрушенного, когда больше не было необходимости отправлять их на передовую? Как заставить людей вновь следовать правилам, после того как они столько нарушили? С окончанием войны всё станет сложнее, и люди будут по-прежнему умирать — Лань Сичэнь, ожидая светлого и теплого, часто писал письма шуфу, но редко получал ответы. — Бой состоялся ради боя, — продолжил говорить Сичэнь. — Если бы они хотели, чтобы мы вошли туда, то было бы эффективнее напасть сзади. Обычно подобное устраивают, чтобы отвлечь внимание отчего-то. — Что бы это могло быть? На картах здесь нет никаких важных объектов, — Минцзюэ тоже посмотрел на границу, и под новым углом его глаза показались девственно белыми. На золоте исчезло солнце, но отразилось искореженное облако. — Ах, Минцзюэ-сюн, — Сичэнь не сдержал улыбки, и несколько человек на него удивлённо оглянулись. — Ты ставишь меня не в выгодное положение. Я также как и ты не знаю ни автора, ни задумки. — А твой информатор? Есть ли что-нибудь от него? Кажется, после стольких подробных карт и отчётов прямиком из Безночного города, Минцзюэ научился доверять тому, что отправлял Мэн Яо — в разумных пределах, и при этом он никогда не знал личность, стоящую за аккуратно перерисованными картами. Хотя Сичэнь мог сказать, что тот догадывался: Минцзюэ не мог не знать почерка Мэн Яо и у Сичэня было не так много знакомых с возможностями стать шпионом. Это вселяло надежду, что после войны у них троих наконец всё будет в порядке. Война подарила Сичэню свободу, Минцзюэ — страсть, а Мэн Яо — возможности, но также она разъединила их. — Я бы сообщил, если бы получил от него весть. Минцзюэ вздохнул, в последний раз обвёл горизонт взглядом и повернулся к нему. — Позволь, — Сичэнь успел увидеть приближающуюся руку и заставил себя не уворачиваться. Чужая ладонь протёрла его щёку, а после лоб, и он мог видеть, как кровь отпечаталась на ней. Тревога, мышца за мышцей, отпустила лицо Не Минцзюэ — она нашла новое убежище в улыбке Лань Сичэня. *** Потом по всем военным пунктам огнём пронеслась весть, о том что Чифэн-Цзунь схвачен. В плену у Вэнь Жоханя со всем своим элитным отрядом. И Лань Сичэнь был первым, кто узнал, потому что у них с Минцзюэ был план, который провалился к чертям. Никто не мог угадать, что Вэнь Жохань прибудет в этот военный городок — раньше он никогда не покидал Безночного города, отправляя вместо себя сыновей и генералов, но видимо и те, и другие закончились, а может таков был его хитрый план. Теперь Минцзюэ был где-то в Знойном Дворце, а Лань Сичэнь, собрав рядом с собой всех доступных генералов, судорожно выслушивал и отбрасывал каждый план, который смог бы вытащить Чифэн-Цзуня из Дворца. — Цзэу-Цзунь, при всём уважение, — смелый старик, военный с опытом по больше чем у любого из них и достаточной выдержкой, чтобы оборвать все надежды, что таил в себе Сичэнь. — Но нет ни одного способа пробраться в Знойный Дворец и не только выбраться самому, но и вытащить кого-то вроде Чифэн-Цзуня. Неуверенные взгляды, которые генералы бросали на Сичэня, говорили только о том, что они согласны с этим мнением. Лань Сичэнь сжал челюсть по-сильнее, чтобы случайный крик или вопль не вырвался ни на кого из них — он был молод, неопытен и вряд ли мог себе позволить потерять лицо. Даже если ему так хотелось сказать всем этим людям, что потеря Чифэн-Цзуня это была потерей всего. Они не победят в этой войне, Облачные Глубины и Пирс Лотоса сгорят заново, Ланъя вновь превратиться в кровавый бассейн, Цзинлинтай опустеет, и все они умрут. Он точно знает, потому что он видел, как Не Минцзюэ сталкивается саблей с рукой Вэнь Жоханя, как страх и неверие пропитывает того, наверное впервые за жизнь, и как тот падает сломленный. Он знал, что видел — там было голубое небо, там был насмешливый грязный белый цвет одежд Вэнь, и Минцзюэ, которого волокли по земле. Лань Сичэнь стоял где-то на грани всего этого: надёжно спрятанный за сваями надзорного пункта, охваченный таким спокойствием, что было страшно, связанный по рукам и ногам обещаниями и людьми, которые держали кажется его. Вэнь Жохань даже не обратил на него внимания, будто он ничего не стоил без Не Минцзюэ. — Очень тонкое наблюдение, — Лань Сичэнь обнаружил, что улыбается. — Тем не менее, когда-то война между великими кланами считалась невозможной. И если вы не помните, то я напомню, что именно благодаря Чифэн-Цзуню война может называться войной, а не жалким порабощением всего цзянху. По лицу старика прошла рябь, и никто не решился сказать что-то против. — Цзэу-Цзунь, никто не хочет бросать Чифэн-Цзуня в руках Жоханя, но это бессмысленно, — старик вновь нахмурился. — И любой скажет вам то же самое. Вытащить Чифэн-Цзуня из Знойного Дворца, когда не было ни одной удачной попытки тайно проникнуть даже в город? Невозможно. Знакомый звук раздался в воздухе и повторился. Лань Сичэнь поднял руку, призывая к молчанию. Золотая бабочка проскользнула между тканью, отделяющий их от грозы, и села на руку Сичэня. Я знаю, где он, мягкий голос будто заранее успокаивал, предвосхищая любую панику. Жив. Завтра я его вытащу. Оставлю около переправы Чэн, там где дыра. В час Сы. Генералы, выжидающе смотрели на него. Лань Сичэнь смотрел на щель, где сверкала молния и грохотал гром. Где-то там Мэн Яо пробирался к камере Не Минцзюэ мимо охраны. *** В день, когда Вэнь Жохань умер не было ничего белого. Небо купалось в пепле, Безночный город горел, мертвецы лезли из-под земли, и они отрезали им конечности, разбрызгивая повсюду густую, черную жидкость. Оголённые кости следом теряли свою белизну и царапали Сичэню ноги. Не Минцзюэ двигался быстрее него, размахивая саблей, так чтобы отмести как можно больше мертвецов с дороги, а Сичэнь старался не отставать, но созданные прорехи заполнялись столь стремительно, что не было и шанса догнать. Вся борьба, всё летящее и стремительное, всё пьянящее и тревожное, и Лань Сичэнь посреди всего этого просто терялся. Также как паучки теряются в траве, а иглы — в стогах сена. Мыслей хватало ровно настолько, чтобы продолжать двигаться, а куда и сколько неважно. Поэтому, когда он неожиданно достиг предела и увидел, что Не Минцзюэ уже борется с Вэнь Жоханем внутри него всё перевернулось. Было что-то неотвратимое в их встрече. На этот раз Вэнь Жохань смотрел на него, уворачивался от Баксии и Шоуюэ, и кажется проявил какое-то любопытство к происходящему. Чем-то его глаза напоминали глаза Вэй Усяня: не только тьмой, но и чистым смеющимся интересом. Больше Лань Сичэнь ничего не запомнил из той битвы. Его потом не единожды расспрашивали, но он качал головой, обходительно улыбался и менял тему. Просто в какую-то отчаянную, может быть даже опасную для кого-то из них, минуту из груди Вэнь Жоханя вылезло лезвие: оно змеёй извивалось и торчало, а потом исчезло и тело соскользнуло. Вэнь Жохань совсем не достойно упал на каменный пол, и некоторое время они просто смотрели, на то как под ним расплывается кровавая лужа. Было что-то сюрреалистичное в том, что величайший заклинатель их поколения лежал у их ног и не дышал. Потом Баксия отсекла голову от тела, и Минцзюэ поспешил объявить о смерти злодея, чтобы по-быстрее вернуться. Когда он вернулся, Мэн Яо уже молил о прощение. Больше не было их и доверия, больше не было войны, а Лань Сичэнь должен был найти новый способ жить и лавировать между углами. *** Сложно выделить что-то конкретное после. Казалось, что ошибка за ошибкой преследовали Лань Сичэня. Он послушал старейшин и неожиданно нашёл себя в западне: теперь его руки были связаны, даже если он мог продолжать говорить и улыбаться. После этого он принял помощь Ланлин Цзинь в восстановление Облачных Глубин и оказался обязанным Цзинь Гуаньшаню. Теперь его открытые протесты могли счесть за неблагодарность, даже если бы были оправданы. Он спорил как с шуфу, так и с Ванцзи, теряя не только опору и веру самых близких людей. Тем не менее Лань Сичэнь теперь был во главе всего хаоса — его выбрали, его учили быть лидером всю жизнь, он должен знать, что делать. Поэтому он стоял на своём, искусно притворяясь, что у его не удерживают сотни руки сразу. — Ты постарался на славу, — хмыкнул Не Минцзюэ, оглядывая восстановленные дома, вновь белые одежды, новые защитные печати и голые ветви. — Не думал, что ты так быстро всё здесь уладишь. Со стороны Минцзюэ было нечестно говорить такие добрые слова, когда у Сичэня всё сыпалось из рук. — Не стоит похвалы, — покачал головой Сичэнь, уводя их на более уединенную тропу. — Вновь построить дома и восстановить печати не так уж сложно. Не Минцзюэ задумчиво хмыкнул. Сегодня он был более спокойным и молчаливым чем обычно. Он больше не светился той божественной уверенностью, которая сопровождала его каждый бой, но по-прежнему дарил Лань Сичэню часть светлого и теплого чувства, что все будет в порядке. Однажды. Туман держал их обоих в белом сумраке, которые не позволял видеть слишком далеко, но давал возможность бесстыдно разглядывать друг друга. Может поэтому Минцзюэ заметил: — Я говорил не только про дома. Лань Сичэнь криво усмехнулся, отвернулся, пряча лицо в белизне воздуха. Когда-то давно, они уже гуляли по этим дорожкам, прячась от всеобщего внимания. Было весело: они шли в самые скрытые и потайные леса и стреляли из лука, пока не становилось слишком поздно. Может быть это самое светлое время, которое Лань Сичэнь помнил. Но делиться тем, что в Облачных Глубинах люди ежедневно умирали от болезней и от горя, делиться тем в какой ловушке он оказался, было чем-то непостижимым с политической точки зрения. Не Минцзюэ тоже не делился с ним всем. — Ты как всегда прав, — Сичэнь вёл их в укромный уголок. Единственный, что сохранился после пожара, и который ему не пришлось восстанавливать. — Процесс всё ещё идёт, но когда-нибудь я освоюсь окончательно. Минцзюэ удивлённо хлопнул глазами, а потом расплылся в улыбке, оголяя зубы, радуясь белым. — Я буду свидетелем твоего величия, — он легонько толкнул Сичэня в плечо, как в детстве, растворив любые тревоги в дружеской близости. *** Было забавно, что именно Вэй Усянь был прав. Нет, не так. Было забавно, что именно Вэй Усянь объявил белый флаг своим. Он принёс мир оставшимся Вэнь. Он дал им своё прощение и в конечном итоге был прав, в отличие от Лань Сичэня. Если бы ему позволили, то Сичэнь бы спрятался за давлением, которое на него оказывали названные братья: Не Минцзюэ ненавидел любое упоминание Вэнь, а Цзинь Гуанъяо дал ему так много для восстановления Облачных Глубин, что невозможно было пойти против слов Гуаньшаня. Но это было бы несправедливо, нечестно и жалко, потому что в те дни Сичэнь действительно верил, что любой человек с фамилией Вэнь достоин смерти. Он убил стольких людей только из-за фамилии, что это перестало казаться ему чем-то неправильным. Для него убийство Вэнь стало правилом не высеченным на стене, и шуфу совсем не возражал. Но возражал Ванцзи. Ванцзи полюбил, принял наказание и привёл в их дом ребёнка. Мальчишку Вэнь. Невинного крольчонка, который вернул Сичэню что-то, что ему не доставало с начала войны. Лань Сичэнь так заботился о них двоих: он спрятал их двоих от всего чёртового цзянху, дал им столько, сколько смог и надеялся на лучшее. В его худшие дни Ванцзи — кожа с костями — лежал на койке и почти не дышал, а А-Юань задыхался в горячке и слезах. Оставлять их на попечение секты казалось неразумным, и поэтому он оказался заточён в Облачных Глубинах вместе с ними. А-Яо писал ему часто. Спрашивал нужно ли ему что-то, о самочувствие Ханьгуан-Цзуня, о том как проходит зима и хватает ли им дров. В свою очередь Сичэнь спрашивал об А-Яо, Не Минцзюэ и Хуайсане. Не Минцзюэ писал реже и, как правило, не спрашивал ничего, кроме одного вопроса: можно ли приехать? Сичэнь привыкший доверять ему во всём неожиданно обнаружил, что не способен пустить друга в Гусу, и вежливо отказывал. Если кто-нибудь узнает фамилию А-Юаня, то Гусу сгорит заново. И он станет тем, кто будет терроризировать мир, и будет сражаться за свою семью, но в конечном счёте умрёт. Возможно, он преувеличивал. Кто знает, где была правда в эти не ясные дни. *** Ранней весной Цинхэ Не был белым. Знамена, перила, тренировочные площадки и Нечистая Юдоль — всё что он знал, оказалось белым и тихим. Главное место занимал Не Минцзюэ. Сичэнь оторопело смотрел на спокойное лицо — настолько спокойное, каким оно никогда не было при жизни — на белеющую кожу, на прикрытые глаза, на безмолвную Баксию. Потом лицо накрыли белой тканью и Минцзюэ отправили в последний путь, а Баксию в некрополь. Не Хуайсан рыдал, шмыгал носом и сбивчиво объяснял, что он пропустил. Что совсем недавно всё было хорошо и Песня Очищения помогала, что потом да-ге резко стало хуже и они поссорились, что когда А-Яо и Минцзюэ оставили общество Сичэня, то они снова поссорились. Дальше он не говорил, потому что Сичэнь сам видел и тело стражника, и кровь на земле, и А-Яо, держащего Хуайсана, и уже мертвого Не Минцзюэ. Он был всего в паре метров. Может быть его было возможно спасти. — Мне жаль. — Сичэнь-ге? *** По мере того как Сычжуй рос, а Ванцзи выздоравливал, Сичэнь всё больше гадал, того ли величия от него ожидал Минцзюэ. Он был уважаем, его руки больше не стягивали старейшины и секта Цзинь, он вёл за собой людей и во многом забыл, какого это воевать. Он объявил мир повсюду, не желая больше разбираться с чем бы то ни было, что походило на Аннигиляцию Солнца. В конечном итоге, он простил Вэй Усяня. Возможно, теперь он держал белый флаг на самом деле, а не притворялся. В конечном счёте, его пришлось выкинуть снова, потому что цзянху сошёл с ума. Вэй Усянь вернулся, Лань Сычжуй и Цзиньи следовали за ним и Ванцзи куда бы то ни было, а потом они нашли владельца руки. Не Минцзюэ. Спустя столькие годы увидеть тело двигающееся резко, стремительно и яростно, тело знакомое, безголовое и статное — все это было как арматурой по голове проехаться и все кости переломать. Не оставляя места для горя или ярости — там было только отчаяние, с которым он держался за Лебин. Лебин успокаивала живых, и иногда мертвецов. Вроде так было? Белый флаг больше не был в его руке, он вернулся к Вэй Усяню — наверное, единственному достойному, несмотря на всё зло, что он когда-то причинил. Вэй Усянь с шутками и смешками провёл его от Вэнь к Минцзюэ, а потом к А-Яо. В Башне Карпа всё золотое стало белым, как и много лет назад, что было неприятным ветром перемен. Цинь Су умерла и А-Сун умер. А-Яо был достаточно вежлив, чтобы принять его снова, несмотря на то что теперь они не доверяли друг другу. Последний вечер, когда они всё ещё были вместе, когда они оставались братьями, был наполнен золотом, а не белизной. Золото осадком садились на дно чашки вместе чаинками, золото игралось на коже Мэн Яо светом из окна, золото мягко обвивало окна шторами, золото отсвечивало в глазах Сичэня, золото заглушало и прятало. Белый куда-то исчез, что кричало об ужасах творящихся за стенами. Белый не должен был исчезать. — Вэй Усянь прав, не так ли? — спросил он неосторожно. А-Яо задумчиво покачнул головой, заботливо улыбнулся и заблокировал его ци. — К сожалению. Лань Сичэнь поглядел в окно: закат был золотым. Цзиньлинтай всегда был таким. Странное место. — И что теперь? — Я хочу кое-что забрать перед уходом. Пойдешь со мной? Вопрос не был вопросом. У Сичэня не было выбора, и он кивнул. В Юньпине он вновь встретил Усяня и Не Минцзюэ. Последний все ещё был мёртв, хотя первый — нет. Вэй Усянь, почти нежно, почти ласкового вырвал из пальцев белый флаг и дал ему меч. Словно убивать у Сичэня всегда получалось лучше, чем примирять. — Сичэнь-ге! Осторожно, сзади! *** — Я думал, что будет по другому, — шептал голос по ночам и будил единственного обитателя Ханши.