о семье

даламар достает из чужой духовки нечто неоднозначно напоминающее уголь вперемешку с криво нарезанными яблоками. кажется, нечто неоднозначно напоминающее уголь должно было стать шарлоткой, поэтому даламара мучает только один вопрос: почему? — почему ты, блин, не получилась… лимонную цедру добавил? добавил. муки до консистенции сметаны насыпал? насыпал. танису в голосовые минут на десять о тяжёлой судьбе домохозяйки поплакал? поплакал. все необходимые ходы были соблюдены, ни одного запрета нарушено не было. он даже вытяжку включил, будь она с ее шипением трижды проклята. вдруг вспоминает: черт бы ее побрал эту вытяжку, танис же говорил не включать ее при запекании шарлотки! это все она виновата. однозначно и абсолютно точно. даламар точно не знает, зачем вообще вытяжка нужна, тем более зачем она нужна в тихой квартире таниса, где единственный источник шипения – сам даламар, причем только в компрометирующих позах и исключительно в компании таниса. зачем нужен этот свистящий вой танису, когда он находится в одиночестве, даламар особенно не понимает. еще хуже, когда с воем остаётся наедине он – вот прямо сейчас, впервые в жизни – сам при этом молчит и просто скучно стоит уперев руки в бока. яростно нажимает кнопку выключения, вытяжка затыкается, шарлотка из черного черт пойми чего произведением кулинарного искусства все ещё не становится. даламар бубнит себе под нос «ну и капец», трагично падает на кухонный стол и утыкается в потолок. стул рядом одиноко ждет, когда стыд обитателей дома хоть немного поборет их неординарность и он снова станет местом, куда можно сесть. пока что эти функции выполняет стол. — я, всё-таки, осуждаю твой выбор мебели для трагичного возлежания с закинутым на переносицу запястьем. даламар приподнимается и видит, как на плечах зимнего пальто тает снег. где-то между шмыгает носом очень красивый мужчина с красным (от мороза же..?) лицом. — там холодно? — даламар совершает попытку встать, но успевает передумать и только перекатывается на бок, подпирает голову ладонью. — у меня нет желания даже мысленно туда возвращаться, — улыбается, — мне тут нравится намного больше. хотя, пахнуть могло бы и получше… — кидает взгляд на плиту, где дымит шедевр кулинарного искусства. — в прошлый раз было хуже. в прошлый раз даламар сжег рыбу, добытую рыболовным искусством лучшего друга таниса. никто до сих пор не понял, зачем даламару вообще было пытаться приготовить этого грустного карася. танис мог бы разозлиться или расстроиться, но он просто молча стоял на коленях и отмывал плиту, пока виновник торжества крутился рядом и изредка вис у него на шее. без извинений, но с очень виноватыми глазами. «после этого ты не имеешь никакого права жаловаться мне на то, что я тебя не люблю, — смотрит на готового возмущаться даламара, — я знаю, что ты и так не любитель таких заявлений. просто предупреждаю» даламар проглатывает куда-то глубоко в левый желудочек сердца невысказанное «это любишь говорить ты, не я» и аккуратно целует таниса в висок. танис улыбается и, почти обняв даламара за талию, одергивает себя – он все еще в перчатках, полностью замазанных едким средством и нагаром. — теперь мне даже плиту отмывать не надо, какое счастье. — подходит к столу и разглядывает возлежащего на нем даламара. он снова стащил рубашку таниса и без зазрения совести разгуливает в ней по дому, — как я понимаю, вместо сгоревшей шарлотки ты решил предоставить себя? прости, я не питаюсь темными эльфами. только, разве что, кендерами. — какая жесть… ты их целиком глотаешь? признавайся. — в ответ на это танис кивает, опираясь ладонями на стол, — вот прям полностью, вместе с бесконечным мусором в карманах и кошелях? ты потрясающий. и жуткий. — именно поэтому тас давно не ходил к нам в гости. не потому, что он тебя боится, чем ты бесконечно гордишься. — бедное создание… слушай, ты уже настолько критически близко, что я, во-первых, ощущаю на груди твое горячее дыхание и начинаю думать о страшном, а во-вторых, кажется, слышу лепет таса из твоего чудовищного желудка. чудовищного – потому что ты чудовище. — улыбается и цепляется рукой за край свитера таниса, приподнимает, — да, это точно тас. — о страшном? — не пытайся замолчать свое людо… кендероедство и начать говорить о сексе! танис краснеет, будто бы ему в лицо было брошено что-то подобное впервые. пока кровь ползет к ушам, даламар начинает тихо хихикать, садится и виснет на шее таниса, которая тоже успела покраснеть. — невероятно, правда? — притягивает таниса и касается его лба своим. — невозможно, — танис растерянно смотрит даламару в глаза и неуверенно отводит взгляд. — ты точно с улицы? даже нос теплый, — касается губами носа, — руки должны быть хотя бы прохладными, иначе ты точно не настоящий и снишься мне, бедному изголодавшимуся по теплу куску льда. танис поднимает одну руку и еле касается ей талии даламара. даламар понимает, что танис дрожит, но очень старается это скрыть. он и сам слегка вздрагивает – ладонь оказывается не просто теплой, а неестественно для таниса горячей. даламар хмурится и руками наклоняет голову таниса, прислоняет к его лбу губы. горячо. — это, конечно, гениально, и я, как и всегда, восхищен твоей находчивостью, но ты мог просто сказать, что не хочешь сейчас заниматься всякими непотребствами, а не выдавать вместо этого температуру. короче, зря ты заболел. — поэтому я… — поэтому ты подполз ко мне и неоднозначно уткнулся в грудь, да? — поэтому я все еще не целую твое лицо и в приступе страсти не срываю с себя одежду, — танис хмыкает и кладет вторую ладонь даламару на талию. — ты так никогда не делал, кстати. срывать одежду… — в нашей семье положено тебе, да. у даламара что-то внутри взрывается. кажется, это накопленные в левом желудочке сердца сомнения таниса в их отношениях. их разносит во все стороны и вместо них роняется во все сердце и уже, кажется, намертво, слово семья. слово семья заставляет даламара дрожать в такт с танисом и, презревши нормы предосторожности, утянуть его, вяло сопротивляющегося, в поцелуй. — мы будем болеть вместе. потому что мы семья, — даламар отрывается от таниса на секунду. танис видит, как блестят в уголках глаз слезы и как лихорадочно горят его щеки. танис плавится – от температуры, от холодных губ даламара, от его длинных, бегающих под свитером таниса пальцев. он молчит, но даламар читает в сосредоточенном, больше не испуганном взгляде согласие и тянет на себя, ложится на спину и целует целует целует. — н-на… столе? — я же замещаю шарлотку. улыбаются. даламар медленно расстегивает на себе рубашку – рвать одежду таниса ему жалко, это ведь его (даламара) трофей – и облизывает предательски пересохшие губы. — очень жарко. — я бы воспринял это за комплимент, если бы это не было симптомом проникающего в твой организм вируса, — танис помогает даламару с последними пуговицами и наконец забирается на многострадальный стол, упираясь в него коленом. даламар коротко вскрикивает и начинает смеяться. танис пытается поймать руками воздух, отскакивает назад и в шоке смотрит на сидящего на полу и истерически хохочущего даламара. — ножка… ножка не выдержала, — даламар лепечет и трет ушибленный копчик. он открывает заплаканные от смеха глаза и видит перед собой перепуганное лицо таниса. — все в порядке? я не успел среагировать… ужас, ты же спиной ударился, — берет даламара за плечи, разворачивает и бесцеремонно подняв рубашку осматривает его спину. даламар вздрагивает и перестает смеяться. он наблюдает, как танис в волнении прикусывает губу и хмурит брови. — ты винишь себя за это, глупый? танис… — берет его за подбородок, — это просто забавное происшествие, похоронившее в зачатке наш секс. ничего более страшного не случилось. хватит так волноваться из-за любых пустяков, связанных со мной, — приподнимается и слегка касается уголка губ таниса своими, — может ты ещё не заметил, но я выживу даже если уронить на меня огненную гору. почти как тот кендер, которого ты проглотил. а вот насчёт тебя я сомневаюсь, так что гиперопека больше актуальна этому, — тыкает указательным пальцем в грудь таниса, медленно проводя подушечкой до живота, — полу человеческому телу. а оно сейчас, кажется, не выживет без горячего чая… — без чая, — танис ухмыляется, ловит руку даламара, целует ладонь и все пальцы поочередно, виновато смотрит, — прости. я волнуюсь, что недостаточно… хорош, наверное. даже поймать тебя падающего не могу. — волноваться не о чем и ты уже давно должен был это понять. я от тебя без ума, у меня едет крыша от запаха хвои и льна, который врезается в мои ноздри каждый раз, когда ты рядом, я плавлюсь от твоего дыхания и не помню своего имени, когда ты меня касаешься, вот как сейчас – имеет ли вообще значение то, как меня зовут, когда ты… я тебя люблю. я мечтаю о том, чтобы твои слова о семье оказались не просто красивой фигурой речи. мне невыносимо видеть, что ты сомневаешься в себе, потому что одновременно с этим ты сомневаешься и во мне. прекращай, а иначе я расплачусь и ты будешь меня успокаивать, а тогда мы точно сегодня не потрахаемся — перехватывает его запястье одной рукой, второй касается лба, — боже, у тебя температура растет. чай, горячий чай. — я не против чая, но ты переоцениваешь мой героизм, — цепляется за губы даламара из последних сил, в приоткрытый рот очень горячо (неудивительно, температура наверняка дошла до 38°С) шепчет что-то между «я тебя люблю» и «прости», затем отрывается и утыкается носом в его шею. сидят так минут пять. даламар гладить спутанные медные волосы, изредка целует в макушку. танис ровно дышит, постепенно сползая ниже. — не хватит тебя сегодня ни на что, кроме чая… — я бестолковый, — неразборчиво бурчит в ямочку ключицы. — мне щекотно! танис отстраняется. даламар видит его алеющие щеки и приоткрытые губы. он дышит ровно, но тяжело. чай и сон. — ты и правда моя семья. я никогда не бросаю такие слова на ветер, — и снова роняет нос даламару в грудь.