***
– Кавех, прекрати на меня пялиться и выйди, – в голосе ненаигранная строгость. Аль-Хайтам складывает руки на груди и упирает недовольный взгляд в Кавеха, словно может выбросить того за дверь силой мысли. Сколько раз говорил себе аль-Хайтам, что надо приучиться использовать защёлку, но мысль постоянно вылетает из головы. Слишком долгая жизнь в одиночку не помогала привыкнуть к нужде закрываться на замок. Благодаря чему Кавех, как всегда, не сильно внимательный к чужому расписанию, вламывается в ванную очень вовремя и теперь с круглыми глазами пялится, переводя взгляд с обнажённого паха на лицо и обратно. Не то чтобы аль-Хайтам стремился скрыть особенности своей физиологии. Да, генетический сбой подарил ему не совсем стандартное для мужчины тело, но это не было чем-то необычным для него. Он ощущал себя мужчиной и жил соответственно, не обращая внимания, что между ног набор женских репродуктивных органов, кроме тех моментов, когда они прямо давали о себе знать. Зато для Кавеха это стало открытием, судя по вытянувшемуся лицу. – Д-да, прости, я... я... – Кавех принимается мямлить, схватившись за ручку двери. – А где?.. Неопределённый взмах напротив паха заставляет аль-Хайтама закатить глаза. Что за глупые вопросы? Не видно? – Там же, где и твоё уважение к чужому личному пространству. Отсутствует, – недовольно выдыхает аль-Хайтам и разворачивается к раковине, доставая из стакана зубную щетку. Если Кавеху так нравится торчать в дверях и задавать глупые вопросы, то аль-Хайтам предпочтёт вернуться к делам. Кавех смущается, лепечет скомканные извинения. Аль-Хайтам бросает короткий взгляд, чтобы увидеть раскрасневшиеся щёки и растерянное лицо. Честное слово, как маленький. Аль-Хайтам уверен, что подобное отклонение Кавех видит впервые, но к чему столь бурные эмоции? Впрочем, неважно. Кавех закрывает дверь с другой стороны, позволяя аль-Хайтаму закончить утренние процедуры. И на том спасибо. Теперь будут вопросы – это неизбежно. Кавех любопытен до всего, что касается аль-Хайтама: когда они только съехались, Кавех принялся изучать его с усердием настоящего учёного. Не сказать, что аль-Хайтам сам так не делал, но предпочитал молчаливое наблюдение и анализ. Хотя, надо признать, Кавех и его реакция довольно забавны. Подумаешь, тело аль-Хайтама отличается, но для него это не проблема или страшная тайна. Он легко говорил правду тем, с кем планировал переспать. Кто-то встречал информацию с интересом, кто-то категорически не принимал. Интересно, что скажет Кавех? Наблюдать за реакцией приятно. Аль-Хайтам внутренне посмеивается над неловкостью соседа: тот так отчаянно пытался скрыть заинтересованность. Настроение стремительно поднимается, любопытство сменяет первую вспышку раздражения. Уже при полном параде аль-Хайтам заходит на кухню, где Кавех, донельзя смущённый, гремит чашками, хотя по всей логике краснеть надо аль-Хайтаму. Кавех разливает кофе и ставит тарелки с завтраком на стол. Его движения резкие, нервные, и весь он напряжён, как струна лютни. – В-вот, как ты обычно пьёшь, – тараторит Кавех, явно стараясь не запинаться в словах. У него даже почти получается, но аль-Хайтам слишком хорошо его изучил, чтобы не заметить напряжения. – Приятного аппетита. Аль-Хайтам садится за стол и кивает. Кавех бросает короткие, словно случайные взгляды, но тут же отводит глаза, разглядывая содержимое кружки. – Спрашивай, не то сломаешь себе мозг. Я отсюда слышу, как ты думаешь, – аль-Хайтам сегодня милостив, он готов ответить на парочку вопросов, чтобы посмотреть, как Кавех будет неловко их излагать. Вопросы всегда есть и до банального сходны. Может, Кавех сможет его чем-то удивить? Кавех замирает, словно пойманный на горячем воришка. Словно извращенец, которого застали за обнюхиванием чужого белья. Аль-Хайтама это развлекает, но виду он не подаёт. В подобных играх главное – сохранять ледяное спокойствие. – Кхм, так значит... У тебя ж-женское начало. Наверное, это даже удобно, когда член не мешается между ног, – Кавех издаёт неловкий смешок. Аль-Хайтам никогда не считал Кавеха глупым, но после подобного заявления он готов пересмотреть свои убеждения. – А внутренние органы тоже, получается? То есть матка и все дела... У тебя и менструации бывают? Извини, если я перегибаю, так и скажи. К концу речь становится ещё более сбивчивой. Аль-Хайтам выслушивает поток вопросов, непринуждённо попивая кофе. Он находит стеснение странным, ведь Кавеху дали возможность задавать вопросы и не очерчивали границ, но тот мнётся, как девственник на первом свидании, хотя это не так. Кому уж, как не аль-Хайтаму знать. Именно перед ним Кавех крутится, когда собирается на очередную встречу, а потом возвращается с засосами в разрезе рубашки. – И внутренние органы тоже, – кивает аль-Хайтам, надкусывая тост. Он не спешит тут же выдавать Кавеху всё. Тем более, что тот мог и сам ответить на свой вопрос, будь он чуточку внимательнее. Менструация у аль-Хайтама болезненная, не заметить его повышенную раздражительность и утомляемость невозможно, но Кавех всегда был плох в том, чтобы разгадывать его намёки. – В этом ключе всё, как у женщин, с тем изменением, что из-за высокого количества мужских гормонов цикл нерегулярный и весьма спонтанный. По той же причине деторождение маловероятно, для этого мне пришлось бы использовать дополнительную гормональную стимуляцию, но такого в планах у меня нет. Что-то еще? От спокойных ответов Кавех заметно расслабляется, прекращает нервно перебирать пальцы и опускает плечи. Это даже походит на хорошую дружескую беседу. – Да вроде бы больше ничего, – Кавех принимается за тост и выглядит задумчивым. Аль-Хайтам успевает даже расстроиться: он ждал от Кавеха чего-то необычного, спонтанного, странного. Впрочем, не успевает аль-Хайтам оформить мысль, как Кавех резко поднимает взгляд. – Наверное, ты сочтёшь это глупостью, но тебе даже идёт. Выглядит так... аккуратно и утончённо. С бритым лобком вообще как произведение искусства во плоти смотрелся бы, – Кавех снова выдаёт неловкий смешок и потирает затылок. Вот насколько аль-Хайтам плох в социальном взаимодействии, но даже ему комплимент Кавеха, если это можно так назвать, не кажется нормальным. – Ты понимаешь, как это звучит? Всё равно, что я бы сказал, что тебе идёт иметь член или руку. Хотя лучше бы голову на плечах, цены бы тебе не было, – Аль-Хайтам закатывает глаза. Этот разговор скатывается в непонятную ему степь. Зачем это было сказано? Зачем вообще комментировать чужие половые органы? Это такой странный способ показать, что всё нормально? Или неловкая попытка выразить симпатию? Кавеха невозможно понять. Наверное, поэтому аль-Хайтам старается держать его при себе по возможности. Рациональному мышлению не спрогнозировать, что Кавех выкинет завтра, а значит, жизнь становится чуточку веселее. Кавех отмахивается от замечания, хрустя хлебом. Он слизывает крошки с пальцев прежде, чем снова заговорить. – Да-да, я же сказал, это прозвучит глупо. Но мне просто захотелось это подчеркнуть. В общем, спасибо, что объяснил, правда. Моё любопытство унято вроде как. Аль-Хайтам ничего не отвечает. Хотел чего-то необычного? Получите и распишитесь, господин секретарь. Молчание затягивается между ними и, если аль-Хайтам спокойно завтракает, то Кавех напротив ёрзает на стуле и поджимает губы. – Слушай... А ты не мог бы мне попозировать? Я очень хочу тебя нарисовать, – Кавех очевидно старается держать невозмутимый вид, но по его лицу прочитать эмоции проще простого. Аль-Хайтам смотрит пристально, ожидая пояснений. – Обнажённого, – деликатно уточняет Кавех, топя взгляд в чашке. Интересно, как Кавех собирается его рисовать, если даже смотреть нормально не может? Аль-Хайтам искренне развлекается. Кавех бы ещё покраснел для полноты картины. – И что мне от этого будет? – поднимает бровь аль-Хайтам. Позирование – довольно скучное занятие, но для него в самый раз, если в руках будет интересная книга. Аль-Хайтам мог бы дать Кавеху то, чего тот хочет, но не просто же так соглашаться. Пусть предложит взамен нечто стоящее, тогда аль-Хайтам будет готов рассмотреть вопрос. – Я не знаю, что тебе предложить, если честно. Могу достать для тебя какую-нибудь редкую книгу. Или, эм... Мыть посуду и полы целый месяц? – Кавех рассеянно улыбается и пожимает плечами. – Наверное, что угодно? – Два месяца на тебе вся уборка и одно моё желание. Любое, и ты не имеешь права отказаться, – поправляет его аль-Хайтам и, конечно, просит больше. Кавех сам сказал: что угодно. Глупо не воспользоваться. Тем более, очень удачно можно загадать что-то на будущее. Сейчас аль-Хайтаму ничего не нужно, но он слишком хорошо знает, что жизнь иногда поворачивается в мало предсказуемую сторону. Надо быть готовым ко всему и иметь рычаг давления. После небольшой паузы аль-Хайтам продолжает, чтобы смутить сильнее: – Раньше ты об этом не просил. Твой интерес к моей вагине удивляет. Не знай я тебя, подумал бы, что теперь ты меня хочешь. – Я и раньше считал тебя красивым, – хмуро отрезает Кавех. Поддаётся на провокацию. Такой наивный. – Просто не было весомого повода сказать, ты бы неправильно меня понял. Впрочем, как и сейчас, видимо. Кавех допивает залпом кофе и поспешно встаёт, чтобы прибрать за собой. – Я могу сегодня во второй половине дня. После всю неделю я работаю, как ты можешь помнить, а вечер на подобного рода занятия я не отдам. Если хочешь побыстрее, то это твой единственный шанс. Аль-Хайтам допивает кофе и ставит кружку с тарелкой в раковину. Кавех согласится, так что теперь мыть посуду – его обязанность. Почему-то даже сомнений в своей правоте нет. Ради искусства Кавех ведь на всё пойдёт? Кавех лишь кивает. В груди аль-Хайтама расцветает удовлетворение.***
У аль-Хайтама достаточно собственных дел, чтобы не вспоминать о просьбе Кавеха до момента, пока не разберётся со всеми. Солнце начинает клониться к закату, когда он заканчивает и неспешно отправляется в сторону дома. Кавеха он не ищет и совсем не спешит. Аль-Хайтам половину дня провел под палящим зноем Сумеру, и единственное, чего он хочет по возращении в прохладу дома, – смыть с себя пыль улиц и пот. В этот раз к нему, благо, никто не врывается. Аль-Хайтам пару минут задумчиво крутит в руках бритву. Должен ли он? С одной стороны ради Кавеха аль-Хайтам стараться не обязан. С другой… Кавех очень чётко указал, как ему нравится больше, а аль-Хайтам вроде как согласился исполнить каприз с позированием. В итоге он всё же вздыхает и начисто бреет промежность, пытаясь отринуть осознание, что он делает это просто так, не найдя ответа зачем. Голову аль-Хайтам не мочит, так что после душа он вытирается полотенцем, накидывает на тело тонкий атласный халат, завязывает хлипкий узел и так идёт в спальню к Кавеху, прихватив по пути интересную книгу. Одеваться всё равно нет смысла. – Давай приступим. Кавех отрывается от чертежей, неловко поправляет чёлку. Посреди комнаты уже стоит мольберт, мелки разложены рядком. – Да, давай, пока ты вдруг не передумал, – тихо усмехается Кавех и поднимается, бодро расправляя на софе плед и раскладывая подушки. – Раздевайся и ложись. Ха-ха, я будто врач из Бимарстана. Упаси Архонт, конечно... Аль-Хайтам останавливается в лёгкой нерешительности напротив софы, распахнув халат,– он не знает, как правильно сесть. Кавех тут же подскакивает к нему, замирает, осматривая тело с ног до головы прямым взглядом, который и помыслить было нельзя в неловком разговоре на кухне. Успел собраться с мыслями? Аль-Хайтам внимательно цепляется за каждое движение мышц на лице, чтобы не пропустить ни одну эмоцию. – Ох, ты... – Кавех мотает головой и легко улыбается. – Ты даже не представляешь, насколько красиво выглядишь. Комплименты не воспринимаются как что-то нормальное между ними. Аль-Хайтам скорее привык, что они накидывают друг другу гадостей да посочнее. А тут такое неприкрытое восхищение. Он молча сбрасывает халат с плеч, оставляя его на стуле, и садится. – Кхм, ложись вот так, – указывает Кавех менторским тоном, – а эту ногу чуть согни, пожалуйста. Неожиданно для себя аль-Хайтам оказывается будто не в собственном доме, а на новой, неизведанной территории, где балом правит Кавех, его указы. Это непривычно и, на самом деле, не очень-то комфортно, словно аль-Хайтам теряет контроль над происходящим, отдавая тело в руки Кавеху, который касается бедра почти невесомо, но уверенно, словно не задумываясь, как двояко выглядит со стороны. Двигает и так, и сяк, отходит на шаг, чтобы окинуть внимательным взглядом, снова просит чуть откинуть голову, отвести плечо, явно увлекаясь. Аль-Хайтаму остаётся лишь исполнять указания. Вот это смущает гораздо больше того, что он обнажён. Руки у Кавеха тёплые и аккуратные, от них по коже идут едва ощутимые мурашки. У аль-Хайтама чувствительное тело, реагирует на всё, да и не сказать, что он никогда не задумывался о Кавехе в интимном плане. Задумывался, и не раз. Его тело нравится аль-Хайтаму, голос приятный, когда тот не орёт, а запах – тёплый и солнечный. В общем-то, они с лёгкостью могли бы стать сожителями с привилегиями, если бы Кавех во все свои увлечения не кидался с головой. Аль-Хайтам не хотел разбираться с чувствами ради удовлетворения физических потребностей. Удобно не искать кого-то на стороне для одноразового секса, который не так-то и хорош, потому что вы слишком плохо знаете друг друга, но Кавех – это другое. Буря эмоций, сталкиваться с которой – себе дороже. – Прости, я немного тебя помучаю в процессе, – тихо хихикает Кавех, наконец усаживаясь на своё место. – Но спать ты отчалишь вовремя, не беспокойся. – Сколько времени тебе понадобится? – спрашивает аль-Хайтам, не меняя позы, открывает книгу. – Пары часов вполне хватит, думаю, – спокойно отвечает Кавех, лёгкими движениями оставляя на бумаге штрихи. К сожалению, аль-Хайтаму ничего не видно. Остаётся только погрузиться в чтение, но сосредоточиться на тексте оказывается сложно. Аль-Хайтам кожей чувствует, как по телу скользит внимательный взгляд. В животе сворачивается клубок, давит и мешает мыслям концентрироваться. Аль-Хайтам не должен раздражаться на себя, но делает это. Напротив лишь Кавех, он его рисует, ничего удивительного, что взгляд пристальный, залезающий буквально под кожу – художнику нужно изучать модель. В этом нет ничего такого. Аль-Хайтам ловит себя на лжи. Между ними много чего такого: искрит уже давно и выливается в громкие скандалы. Наверное, это была плохая идея – соглашаться на внезапное предложение. Особенно теперь, когда Кавех очевидно заинтересован. И чего хотел аль-Хайтам? Подразнить ещё сильнее? Да. Себе он не будет врать: яркие эмоции Кавеха привлекают, сам он не может испытывать ничего так же сильно. Собственные эмоции как река, что бы её ни всколыхнуло, она возвращает прежнее течение за считаные секунды. Время тянется, пока Кавех не подаёт голос вновь. – Так, теперь ложись чуть по-другому, – тихо просит он. – Как? – спрашивает аль-Хайтам, но Кавех оказывается рядом быстрее. – Нужно поднять руку вот так. Она может затечь, так что ты попозже можешь опустить её, я успею сделать набросок. И свесь эту ногу с дивана. Ладони снова скользят по телу, и сейчас это ощущается куда откровеннее. Кавех оттягивает бедро на себя, шире разводя ноги. Теперь аль-Хайтам открыт, смотри сколько хочешь. И Кавех смотрит, тяжело не заметить его быстрый, но очень красноречивый взгляд. Аль-Хайтам не стесняется своего тела, но этот взгляд… он больше, чем всё, что между ними было. И желание получить его эмоции привычно просыпается в груди. Тяжело сопротивляться. Кавех всегда даёт, чего так хочется. Неосознанно, конечно, но аль-Хайтам всегда остаётся удовлетворённым. – Поверни и наклони голову вот так. Чуть левее, да. Спасибо. А ты... потом взглянешь на рисунки? – Кавех отворачивается и заключает лицо аль-Хайтама в ладони. – Посмотрю, не зря же я тут сижу, – отзывается аль-Хайтам. Очень хочется закатить глаза, но напротив чужие, яркие, как блистающие на солнце рубины. Аль-Хайтам вдыхает запах кожи возле запястья, пока руки держат лицо. Как-то это всё начинает переходить границы, а Кавех не спешит отнять руки. Большой палец скользит по бледной щеке и касается губ, отчего по спине бегут мурашки. Прикосновение затягивается. Кавех позволяет себе больше, а аль-Хайтам почему-то не останавливает. Внутренний интерес исследователя шепчет узнать, как далеко сможет зайти Кавех, сколько ещё он себе позволит и где пролегает та самая грань для них обоих. Для аль-Хайтама она, очевидно, прочерчена в районе чувств. На этой территории не его место: здесь он безбожно плох. И если Кавех испытывает к нему что-то кроме плотского влечения, то всё это приобретает крайне негативный оттенок и будет иметь последствия. Аль-Хайтам не хочет терять главный объект для изучения из-за глупых сантиментов. Кавех – дверь в недоступный мир, он показывает, как эту реальность видят и чувствуют другие, чей мир не построен на логике и рациональности. Кавех скромно улыбается и, аккуратно заправив чёлку аль-Хайтаму за ухо, отстраняется. Это почти разочаровывает. – Наконец-то я смог получше рассмотреть твои глаза. Когда ещё мне представится шанс сказать тебе, какие они... красивые, – Кавех сбегает, возвращается на место и хватается за большой альбом, перекинутый на мольберте. С его губ срывается слабая усмешка. – О, молчу-молчу, не хочу докучать тебе болтовнёй. Я просто очень рад, что ты согласился. Судя по стуку мелка, второй рисунок идёт быстрее, но взгляд всё такой же пробирающий, давит тяжестью на тазовые кости. – А теперь... Хм, теперь ты можешь сам определить позу. Ляг или сядь, как тебе хочется, а я это нарисую. И закончим на этом. Сколько в действиях аль-Хайтама рациональности, это надо ещё уточнить, когда он принимает максимально открытую позу. Садится, опираясь о невысокую спинку, закидывает одну руку назад и слегка расставляет направленные в сторону Кавеха колени, принимая расслабленную позу. В таком положении видно всё. У него не очень большие внешние половые губы, чтобы закрыть от глаз интимное место. Это просто интерес, сможет ли Кавех не выйти из образа художника? – Так подойдёт? – спрашивает аль-Хайтам, и его голос такой же ровный. Зато выражение лица Кавеха меняется на глазах, он не поднимая взгляд, как-то невесело усмехается. – Да, вполне. Я и сам сначала хотел попросить о такой позе. Кавех почти не смотрит. Это накладывает тень на все исследовательские порывы аль-Хайтама. В красных глазах можно прочитать очень много, но сейчас там виднеется только горечь, нечто вроде потаённой обиды. Она изламывает красивые губы в болезненной усмешке. Не тот результат, который можно было спрогнозировать. – Хочу задать глупый вопрос. Ты, случаем, не девственник? – голос у Кавеха словно чужой, хотя звучит всё так же. Что-то в груди колет лёгкие, когда его губы растягиваются в кривой улыбке. – Просто подумал… Вышло бы интересно, если бы мне довелось трахнуть тебя первым, ха-ха. Но вряд ли тебе это интересно. На вопрос аль-Хайтам лишь поднимает бровь. Так в Кавехе проявляется раздражение: он всегда такой, когда бесится, говорит всякую чушь, которая вроде как должна задеть. Но не задевает. Аль-Хайтама так точно. Вместо этого он делает вывод, что секс, по мнению Кавеха, должен его унизить. Особенно первый. Почему так, аль-Хайтам выяснит чуть позже. Сейчас спрашивать бесполезно, Кавех только съязвит что-то на своём, обиженном. – Я закончил, – Кавех поджимает губы, стирая с ладони крошки мелка. – Можешь одеваться, наверное, ты замёрз. Даже мне в одежде прохладно. Я, пожалуй, поставлю чайник кипятиться. Кавех вылетает из комнаты быстрее, чем аль-Хайтам успевает ему что-то сказать. – Ты иногда такой глупый, Кавех, – вместо этого выдыхает аль-Хайтам удаляющейся спине и, кажется, повторяется. Что-то такое он уже произносил утром, но Кавех действительно ведёт себя по-детски. Обижается не пойми на что. Аль-Хайтам накидывает халат и завязывает крепким узлом на поясе, а потом подходит к рабочему месту Кавеха, чтобы посмотреть получившиеся рисунки. На них отчётливо видно, как меняется настроение художника. Последний рисунок получается грубым, но всё равно приятным. Аль-Хайтам мало понимает в изобразительном искусстве, но техника хороша. Он оставляет альбом на месте и тоже направляется в кухню. Изнутри гладит любопытство. Аль-Хайтам жаден до чужих эмоций, не столь важно каких: позитивных или обжигающе-яростных. Кавех как текст на древнем языке, его приходится вскрывать по символам. – И почему ты бесишься? Я дал тебе то, что ты хотел, – спрашивает аль-Хайтам, опускаясь на стул. – Я не бешусь. Абсолютно, – с явной иронией в голосе отвечает Кавех, пожимая плечами, но не оборачиваясь. – И спасибо, правда. Мне действительно очень хотелось порисовать тебя, а ты согласился мне помочь. Я благодарен и выполню все условия. Ну, и желание твоё это тоже... Кавех небрежно машет рукой, но всё еще не поворачивается, хотя это как минимум очень невежливо. – Может, пожелаешь, чтобы я неделю не говорил вслух. Это бы и мне пошло на пользу, – голос Кавеха всё-таки подрагивает. Вода в чайнике закипает, и Кавех осторожно разливает чай. – Прости. Всё в порядке. На меня что-то нашло, как обычно. Достать тебе мёд? Кавех ставит перед аль-Хайтамом чашку, придвигает мисочку с печеньем и сухофруктами, но не поднимает взгляд. Пытается весьма неловко съехать с темы, но аль-Хайтам понимает, что на этот раз зацепил что-то важное, поэтому не собирается спускать разговор на тормозах. – Достань свой здравый смысл, пожалуйста, и прекрати играть со мной в свою излюбленную игру, где мы оба делаем вид, что ничего не происходит. Ты бесишься. Это очевидно. Так будь добр, объяснись, почему сначала ты заманиваешь меня к себе моделью именно в тот самый момент, когда обнаруживаешь меня голым – явно с целью рассмотреть получше, потому что у тебя страсть ко всему необычному, – а когда я даю это тебе, ты злишься и пытаешься меня оскорбить. Правда, я слабо понимаю, почему секс с тобой должен стать наказанием, но тебе виднее. Наверное, это самая длинная речь, которую Кавех от него слышал с тех пор, как они съехались. Аль-Хайтам берёт чашку и отпивает всё с таким же ровным лицом, хотя внутри что-то сворачивается от того, как Кавех опять пытается скрыться и не даёт никаких ответов на вопросы. Аль-Хайтам может прочитать все его эмоции на лице, но вместе с тем он не улавливает причинно-следственных связей, а ему очень не нравится, когда они остаются сокрыты. И если с переживаниями аль-Хайтам Кавеха оставлял справляться самостоятельно, ведь это не работа аль-Хайтама – лечить чужое патологическое мышление, то эта ситуация его касается напрямую. Он не собирается смотреть, как Кавех избегает его и боится даже поднять взгляд. Не для того он притаскивал его к себе в дом, чтобы тот призраком скитался по углам. – Прости, я просто… Погоди… Наказанием? Что ты вообще о себе возомнил, что значит "оскорбить", я не... – тон Кавеха резко взлетает, словно он задыхается. – Ты... ты! Иногда мне хочется тебе врезать! – Только ты можешь в одной реплике сообщить о желании мне врезать и извиниться, – аль-Хайтам слегка дёргает уголком губ. Кавех, как всегда, заводится с пол-оборота и забавно трясёт пером, словно разозлённый птенец. – Я же сказал тебе: ты красивый. Я получаю эстетическое удовольствие от любования тобой. И я искренне симпатизирую тебе, потому что ты, ну, такой. А когда я увидел тебя обнажённым, когда я узнал о тебе всё, образ для меня как бы... завершился, выстроился в целую картину, и это меня вдохновило. Кавех снова опускает взгляд – на сей раз стыдливо, его голос затухает, словно тлеющие угли. – А о сексе с тобой я никогда не думал. То есть… кто я такой, чтобы… Это должно быть не абы с кем, а с человеком, с которым по-настоящему хочется разделить душу и тело, так я считаю. Явно с кем-то получше меня, так что... То, что я сказал там, в комнате, пока рисовал, это я не со зла, и я не хотел как-то оскорбить тебя, прости. Я просто сказал очередную глупость. – А я думал, – легко признаётся аль-Хайтам и пожимает плечами, отпивая чай. Для него не было разницы между тем, чтобы сказать, что он думал о сексе с соседом, или обсудить последний выпуск научного журнала. Эмоции это вызывало примерно одинаковые, ведь аль-Хайтам не привык делить собственные желания на «правильные» и «неправильные», а только на те, которые будут или не будут исполнены. Это желание явно из категории «не». – Но я очевидно думаю о тебе лучше, чем ты сам о себе, что весьма красноречиво, заметь. У Кавеха есть всё, чего только мог желать среднестатистический житель Сумеру. Он признанный гений, в кармане ещё с выпуска из Академии остались почёт и уважение. Внешностью Кавех тоже привлекает невероятное количество людей. Да, он потерял мору по собственной наивности, но таким творческим душам, как он, это прощается. Об этом поговорили бы, посмеялись немного, да и забыли. Его постройки не стали бы менее гениальны и востребованы. И вместо того, чтобы пользоваться всеми преимуществами, Кавех выбирал втаптывать себя в грязь. Что ж, это его выбор, но уже даже аль-Хайтам устал на это смотреть. – Думал, говоришь? Спасибо, буду знать. Очень приятно. Но… Ты же меня не хочешь. Так что...– Кавех горько усмехается, почёсывает затылок, выдыхает шумно. Его рука вяло стягивает ткань рубашки, пряча вырез на груди. Он пожимает плечами, явно старается взбодриться: расправляет плечи, вскидывает голову, говорит громче. – Как тебе рисунки? Есть ли замечания? – И опять ты злишься, – выдыхает аль-Хайтам. Эмоции Кавеха интересны и завораживающи, но с ним как на качелях: бросает то в одну, то в другую сторону. От этого тоже можно устать, и аль-Хайтам начинает чувствовать, что утомляется. Кавех всё воспринимает в негативном ключе, который изначально туда не закладывался. – Потому что я решил проанализировать свои эмоции к тебе? Не помню, чтобы где-то был запрещён самоанализ. Или тебя не удовлетворил результат этого анализа? Про который ты, кстати, весьма ошибочно додумал, потому что ты всегда задаёшь кучу бессмысленных вопросов, но никогда ничего важного, а я отвечаю только на те, что заданы. Так что вот ответ: я не понимаю ничего в изобразительном искусстве и не могу сказать, красиво это или нет, но мне приятна твоя техника, хотя на последнем слишком много злости. Разговор плавно заходит в тупик, Кавех погряз в чувстве собственной неполноценности, а аль-Хайтам, кажется, делает только хуже, хотя даже не старается. Порочный круг, в который они впадают каждый раз, когда пытаются обсудить хоть что-то личное. Возможно, если бы они могли хотя бы нормально разговаривать, то аль-Хайтам выразил бы как-то своё влечение, но гораздо более рациональным решением всегда было не усугублять. Он давно поставил крест на мыслях, что между ними может что-то быть, ещё когда Кавех впервые хлопнул дверью и исчез на несколько лет. Ничего так и не изменилось. Это не отменяло влечения, но делать с ним что-то – в планах не значится. Аль-Хайтам поднимается, забирает кружку и планирует отправиться в зал, чтобы дочитать книгу, которую он начал, пока позировал. – Хайтам, – тихо зовёт Кавех, когда аль-Хайтам уже в дверях. – Я нравлюсь тебе хотя бы чуть-чуть? Хоть что-то во мне. Аль-Хайтам останавливается. Вот теперь это ближе к правильным вопросам. Он разворачивается и прижимается плечом к косяку двери. Смотрит прямо в лицо, чтобы не пропустить ни одной эмоции или реакции. Сейчас это кажется наиболее важным. – Мне нравится в тебе всё, Кавех, кроме того, что тебе самому не нравится в самом себе ничего. Было бы глупо на месте Кавеха предполагать, что аль-Хайтам пустил бы в дом кого-то, кто не близок его душе. Слишком сильно он ценил личное пространство и комфорт, а доброты душевной за ним не замечалось. Кавех должен был всё понять ещё в тот вечер у Ламбада, но не понял. Как всегда. Кавех улыбается несколько растерянно, краснеет и бледнеет попеременно. – Похоже, я действительно очень-очень глупый, – осторожно говорит Кавех, не переставая мучить палец, который мял до этого. И, глубоко вздохнув, смотрит на аль-Хайтама с теплом. – Спасибо. Ну, за то, что сказал. Если подумать, ты ведь всегда отвечаешь на мои вопросы. Даже самые дурацкие. – Ты действительно очень глупый, но только когда додумываешься себе худшие сценарии. Перестань, и жизнь сразу станет проще, – аль-Хайтам улыбается едва заметной улыбкой и всё же уходит в гостиную, давая Кавеху пережить всколыхнувшие его эмоции. Сейчас его присутствие лишнее, Кавех должен сам разобраться в себе и понять, что ему нужно, а если он захочет обсудить это, то придёт. Аль-Хайтам, как и прежде, не будет скрываться от вопросов. Кружку аль-Хайтам опускает на низкий столик и выдыхает. Ему бы самому понять, что происходит внутри. Этот разговор всколыхнул что-то глубокое, но аль-Хайтам пока не очень понимает, что именно. Он словно перед открытой дверью, но не знает, что встретит внутри, растерянность нападает на него. Этот разговор вряд ли что-то изменит между ними, так что аль-Хайтам старается поскорее выбросить мысли из головы и вернуться к книге. Всяко полезнее. Мысли всё же получается запереть подальше, как и щемящее чувство в груди. Аль-Хайтам плавно погружается в чтение и пропускает момент, когда Кавех выползает с кухни, а замечает его, лишь когда тот нависает над ним и его тёмные на концах пряди ложатся на страницы. Кавех наклоняется, смотрит прямо, выжидает, пока аль-Хайтам переключит своё внимание с книги. – Позволь тебя поцеловать. Аль-Хайтам враз как-то жалеет о собственных словах. Это ведь он советовал Кавеху быть увереннее, а теперь тот почти что требует поцелуя. Но аль-Хайтам совсем не уверен, что ему это близко и нужно, он не знаком с романтическими сантиментами и, признаться, знакомиться не собирался. Да, он занимается сексом, это потребность организма, но он ни разу в жизни никого не целовал, это лишнее в связях на пару часов. Аль-Хайтам не чувствует потребности целовать кого-то. Даже Кавеха, хотя тот и занимает особое место. Аль-Хайтам банально не понимает, что в этом такого и почему это важно. Но Кавех над ним выглядит так уверенно, что в низу живота всё сжимается. Его лицо совсем близко, аль-Хайтам тянет паузу, переводя взгляд с пылающих огнём глаз на губы. Они выглядят мягкими, но покусанными в некоторых местах. Наверное, аль-Хайтам рассматривает их слишком долго для подобного момента, но всё же выдыхает: – Ты можешь. Кавех аккуратно обхватывает ладонями лицо аль-Хайтама – уже дважды за вечер – и подаётся вперёд, накрывая губы, сминает и прижимается. Повторяет это медленно, плавно. Нежно. Аль-Хайтам был прав: губы у Кавеха действительно мягкие, а крошечные ранки слегка скребут, но это не раздражает. Он мягкий, тёплый, осторожный. Аль-Хайтам замирает от прикосновений и теряется от неожиданно бурной реакции внутри. Словно что-то надорвалось и расплескало тёплую воду в межреберье. Аль-Хайтам прикрывает глаза и пытается сосредоточиться больше. На лице ладони, большие и нежные, дыхание, касающееся его, горячее, почти обжигающее, а губы медленные, плавные. Аль-Хайтам подаётся за ними чуть вперёд, чувствуя чужую улыбку и влажное прикосновение языка, заставляющее облизнуться. Что происходит в груди, понятнее не становится, но аль-Хайтаму точно не противно, как ожидалось. Наверное, ему было бы приятно повторить этот опыт. – Я понял, – шепчет Кавех, плавно прервав поцелуй, но не отстранившись. – Позволь мне быть с тобой столько, сколько это возможно, пока ты не велишь мне уйти. Я… Я хочу этого. Слова Кавеха заставляют вернуться к реальности из дымки его нежности и запаха. – Садись, – аль-Хайтам похлопывает по дивану рядом с собой и, когда Кавех устраивается, поворачивается лицом, подгибая одну ногу под себя и опираясь локтем о спинку. Нужно обсудить всё на берегу. Кавех слишком чувствителен, чтобы касаться его без предварительных договорённостей. – Я надеюсь, ты понимаешь, что я далеко не романтик и мне мало понятны цели людей, вступающих в отношения. Я в принципе не уверен, что мне это хоть сколько-нибудь свойственно. Да и, если честно, я слабо понимаю, что между нами может измениться, кроме разве что добавления сексуальной составляющей, ведь мы и так уже живём вместе, – Аль-Хайтам ведёт плечом, чувствуя себя не так уверенно, как раньше. Во всём, что касается романтики и чувств, он не разбирается. Его эмоции по большей части спокойные, плавно перетекающие из одних в другие и слабо отделимые друг от друга. – Но мне комфортно в твоём обществе, я чувствую себя хорошо рядом с тобой, ты меня по большей части не бесишь, и я хотел бы, чтобы ты остался. И не против повторить всё, что между нами сейчас было. Вместо ответа руки снова тянутся к аль-Хайтаму, стоит ему договорить. Кавех едва слышно шепчет: – Прости меня, Хайтам, я такой идиот, прости, пожалуйста. Кавех целует, нападает. А иначе, как нападением, это не назвать, ведь Кавех жадный до одури. Аль-Хайтам за ним совсем не поспевает, хотя и пытается на этот раз отвечать, из-за чего поцелуй выходит немного нелепым, неаккуратным, но аль-Хайтама это почему-то не сильно волнует. Гораздо интереснее тёплые губы, что почти терзают его, заставляют рой мурашек спуститься по спине. Аль-Хайтам вздрагивает, кладёт ладонь на затылок Кавеха, пробираясь под длинными волосами, и слегка сжимает, ощущая приятное тепло в груди, вливающееся через губы. – Кавех, – выдыхает аль-Хайтам, не открывая глаз, и тяжело дышит, ощущая такое же горячее и сбитое дыхание на коже. Тянется вперёд сам, не понимая мотивов. С ними он может разобраться потом, но целоваться с Кавехом оказывается мучительно приятно. Аль-Хайтам приоткрывает рот и едва касается кончиком языка мягких губ. Стон Кавеха отдаётся дрожью в теле. Ох, бездна. Это совсем не те звуки, которые Кавех издаёт, когда будучи уставшим со стоном падает на диван или когда ударяется о что-то. Нет, он тихий, но ломает аль-Хайтама до костей, заставляя жар собираться в низу живота, пока губы целуют напористо и жарко. Впрочем, аль-Хайтам теперь тоже не отстаёт. Цепляется за Кавеха сильнее, словно это поможет удержать плавно уплывающий рассудок. В какой-то момент Кавех с улыбкой прекращает целовать настойчиво и просто приоткрывает рот, позволяя взять инициативу, пока сам осторожно стягивает халат с плеча. Аль-Хайтам чувствует, как его рациональность тает на глазах, когда он ведёт плечом, сбрасывая с себя второй рукав, оставляя его висеть на локте. Раньше с ним такого не было, раньше аль-Хайтам всегда сохранял холодный рассудок, но сейчас сам подаётся ближе, когда Кавех отступает, позволяя вылизывать свой рот. Проталкивает язык глубже, скользит вдоль чужого, оплетая. Жарко, влажно, но абсолютно не с тем темпом, как делает это Кавех. Медленнее, изучая каждую грань горячей глубины рта. Как-то само собой получается, что аль-Хайтам кладёт ладони по обе стороны шеи Кавеха и, удерживая под челюстью и не разрывая поцелуй, перекидывает ногу через его бёдра, оказываясь сидящим сверху. Это всё жар, который течёт по крови и концентрируется внизу, заставляя становиться влажным без всяких прикосновений. Его нужно унять, иначе аль-Хайтам не знает, что делать с таким неожиданным, резким желанием. Кавех задирает голову и с довольной ухмылкой шире открывает рот. – Аль-Хайтам, какой же ты... прекрасный, мм... – тяжело выдыхает Кавех между поцелуями. – И такой горячий. Лента пояса натягивается и распускает узел, – больше она не нужна – а руки Кавеха шустро заползают под распахнувшийся халат, оглаживают бока и талию. Кажется, ладони на теле могут оставить следы. Аль-Хайтам никому особенно не позволял себя лапать, рациональная натура всегда твердила, что они собрались не для этого, а только чтобы утолить потребности тела, не более. Но под прикосновениями этих ладоней аль-Хайтам прогибается, чтобы усилить контакт. Это безумие, но тело распаляется сильнее, каждое касание направляя жаром прямо вниз, и, когда Кавех крепко сжимает ягодицы и тянет его на себя, аль-Хайтам не удерживается от громкого выдоха. Кавех вторит, громко охает в губы, подаётся тазом навстречу, потираясь о пах аль-Хайтама через ткань. Кавех отстраняется, чтобы тут же припасть к груди и зубами легонько прихватить сосок, который почти сразу твердеет под напором тёплого рта. – А вот это я очень давно хотел сделать, – с лёгким смешком выдыхает Кавех. Тяжело оставаться привычно спокойным, аль-Хайтам впервые чувствует себя открытым, и дело не в том, что злополучный халат остаётся висеть на локтях. Обнажённым ему быть так же комфортно, как и в одежде, но вот зубы, прихватывающие за сосок, открывают грань удовольствия, которую аль-Хайтам раньше не замечал. Он прижимает светлую макушку ближе к груди, путается пальцами в волосах, в мелких заколках, и вытаскивает те, что встречаются ему на пути. Плоть под ним становится твёрже. Тереться об одежду не слишком приятно, но ещё более неприятно терпеть, поэтому аль-Хайтам медленно двигает бёдрами, выпуская шумные выдохи на каждом движении. Ладони спускаются к шее. Аль-Хайтам наощупь находит застежку украшения, что удерживает рубашку Кавеха на месте. Получается не с первого раза, но аль-Хайтам упёртый, и вскоре часть одежды остаётся сиротливо лежать на диване, а сам он оглаживает ладонями перекаты плеч. Кавех в своих одеждах кажется тонким, но это обман, под ними крепкие мышцы, по которым аль-Хайтам скользит ладонями, сжимает. И всего так мучительно мало. Он ловит себя на странном желании спуститься и вылизать эти шею и плечи, но внутри горит слишком сильно, чтобы отвлекаться. Кавех крепко обнимает, пряча лицо в изгибе шеи, и шумно выдыхает носом, скулит, откликаясь на трения. Он отстраняется, осыпает грудь и плечи аль-Хайтама нежными поцелуями, причмокивая, и эти звуки вкупе с шорохом одежды и громким дыханием возбуждают сильнее. – Хайтам... – шёпотом зовёт Кавех, подняв взгляд и ласково подцепив подбородок аль-Хайтама пальцами. Его губы растягиваются в тёплой улыбке, пальцы аккуратно отводят чуть взмокшие пряди с лица. – Аль-Хайтам, будь только моим, прошу. И я хочу... быть только твоим. Кавех подаётся вперёд, оставляя между их губами считаные сантиметры, словно не решается поцеловать, лишь жарко выдыхает и ждёт. Аль-Хайтам смотрит в рубиновые глаза, и в глубине их так много всего, что он не может разгадать, и ещё больше, что видно отчётливо и ясно. Хочется накрыть лицо Кавеха ладонью, чтобы не смотрел так открыто, не задавал вопросов, которым сейчас не место. Что аль-Хайтам может ответить, не обидев Кавеха? Между ними всё сложно и сумбурно, они будто сидят на бочке с пиро-слаймом и подорвутся в любой момент. Кто сказал, что завтра они не разругаются снова и не разойдутся в разные стороны? Аль-Хайтам мог успешно заниматься прогнозированием только, если в нём не было Кавеха, тот – переменная, которая может обернуться любым значением. Наверное, поэтому он нравится аль-Хайтаму, он как книга, которая никогда не заканчивается и всё также радует поворотами сюжета. Впрочем, это никак не помогает с ответом, аль-Хайтам не знает, сколько они протянут, а давать пустые обещания он не любит. И тем более не хочет заставлять говорить подобное Кавеха, который сожрёт себя чувством вины, если решит уйти и закончить всё это. Аль-Хайтам ни за что не станет привязывать Кавеха к себе. Ладони ложатся на щёки Кавеха, большие пальцы оглаживают кожу, пока аль-Хайтам выдыхает самое честное, что может сказать: – Я хочу быть только с тобой. Прижимается обратно к тёплым губам в более мягком поцелуе, не таком страстном. Здесь он не врёт, только Кавеха он готов привести в свой дом, жить с ним, терпеть его загоны и всё равно хотеть. Всё как всегда: Кавех говорит сентиментальную глупость – аль-Хайтам поправляет, направляет и помогает. Кавех целует в ответ так же ласково, прикрывает глаза, обнимая аль-Хайтама крепче. Ладони плавно оглаживают спину, пальцы очерчивают каждую мышцу, выступы лопаток и позвонков. – Хорошо. Ведь... ты очень нужен мне, аль-Хайтам, – шепчет Кавех, покрывая его лицо кроткими мягкими поцелуями. Они почти невесомые, мягкие. Аль-Хайтам пытается их распробовать сильнее, наклоняется ближе, чтобы Кавеху было удобнее, прикрывает глаза. Ладонями оглаживает шею и плечи, где кожа, гладкая и нежная, приятно ощущается под пальцами. Что-то влажное касается щеки, аль-Хайтам почти лениво приоткрывает один глаз, но тут же замечает, как намокли от слёз рубиновые глаза. – Что не так, Кави? – тихо спрашивает аль-Хайтам, тыльной стороной ладони утирая чужую щёку. Кавех такой чувствительный, его может расстроить всё, что угодно. Аль-Хайтам часто не успевает за чужим настроением, оно меняется по несколько раз за минуту. Это – сложный фактор их общения: аль-Хайтам только налаживает контакт, настраиваясь на одну эмоцию Кавеха, строит тактику, а она уже сменяется. Пару секунд Кавех смотрит с таким удивлением, словно не было всего предыдущего разговора, не было ласки и откровений – словно они просто ни с того, ни с сего оказались в жарких объятиях друг друга. – Всё хорошо, – Кавех улыбается и берёт руку аль-Хайтама в свою, касается губами пальцев, ладони, запястья, не отводя взгляд. – Просто внутри меня так много всего сейчас. И я счастлив. Слёзы счастья? Аль-Хайтам много раз видел, как Кавех плачет от боли, от чувства поглощающей тоски, от вины и бессилия, но это то новое, к чему аль-Хайтаму ещё предстоит привыкнуть. Пальцы Кавеха зарываются в волосы, и он шумно выдыхает аль-Хайтаму в висок, расслабляясь. Кладёт его руку на грудь, к самому сердцу, оттягивает мешающую ткань рубашки. В действиях Кавеха слишком много символизма, на вкус аль-Хайтама, но он не против. Это ведь Кавех, ничего другого от него и не ожидалось. Ладонь мягко поглаживает кожу, под ней стучит сердце, быстро и сильно. Кавех со слабой усмешкой ведёт рукой по груди аль-Хайтама, ниже по торсу, и пальцы останавливаются на лобке. Аль-Хайтам прикрывает глаза, сосредотачиваясь на ощущениях: пальцы в волосах, горячее дыхание возле виска, очень расслабляющее и приятное, и уверенная ладонь, от которой вздрагивают мышцы в низу живота и всё поджимается внутри, напрягается в ожидании. – Ты можешь лечь, если хочешь, – ласково говорит Кавех, чмокнув в плечо. – Всё, как ты скажешь. С прищуром аль-Хайтам качает головой. Он хочет, чтобы Кавех поскорее коснулся его, но их поза неудобная, чтобы сам аль-Хайтам мог что-то сделать, поэтому лишь слезает с колен и тянет Кавеха за запястье в спальню. Вот. Здесь удобнее, и им не придётся изворачиваться на узком для двоих диване. Аль-Хайтам прижимается к груди Кавеха, скользит пальцами по талии, чтобы развязать мешающий пояс и оставить его лежать под ногами. Тянет рубашку вверх. Её тоже прочь. Становится отчётливо видно, как возбуждён Кавех, как выпирает твёрдый член через штаны. Аль-Хайтам накрывает его ладонью, от чего Кавех тихо шипит, прижимается к губам, а второй рукой давит на поясницу, отступая назад и утягивая в сторону кровати. Кавех жадно хватает губы в поцелуе, шумно дыша и кусаясь, пока руки сжимают талию аль-Хайтама, и, словно в танце, они проходят вглубь комнаты. Ведущую роль в сексе аль-Хайтам предпочитал отводить себе, но когда Кавех укладывает его на кровать, придерживая под лопатки, нависает сверху, аль-Хайтам не противится. Возможно, всё дело в том, с кем он в постели на этот раз. Они знают друг друга уже не один год, а когда начали жить вместе, то изучили привычки и повадки друг друга наизусть. Кавех, конечно, остаётся всё таким же непредсказуемым, но к нему у аль-Хайтама есть доверие, он точно знает, что Кавех не будет гнуть свою линию и остановится, если попросить. С ним исчезает необходимость контролировать каждое движение. Аль-Хайтам чувствует только лёгкость и расслабленность, позволяя Кавеху делать, что вздумается. Можно просто целовать его, гладить по плечам и волосам, прижимая коленями ближе, и пустить ситуацию на самотёк. – Хочу тебя всего... – сбивчиво бормочет Кавех низким тоном, пока ладонь продолжает там, где остановилась в гостиной. – Всего без остатка. Укус в шею становится полной неожиданностью, аль-Хайтам стонет на выдохе. Это больно, но почему-то не тянет дать Кавеху по голове за вольность, а хочется скорее притянуть обратно, чтобы снова почувствовать, как от ощущения зубов вниз катится горячая волна, заставляющая крепче сжимать бёдрами чужой торс. Но вместо этого вниз спускается сам Кавех. Пальцы накрывают мягкие, набухшие от возбуждения складки, пачкаются в липкой смазке. Кавех уверенно отрывается от груди аль-Хайтама и влажными поцелуями опускается по животу. Это заставляет трепетать. Аль-Хайтам слегка приподнимается на локтях, когда поцелуи касаются бёдер, и… бездна, Кавех хочет так? Подобная ласка многими воспринималась унизительно и, хотя аль-Хайтам не разделял подобной риторики, сам никогда не предлагал, зная, что может нарваться на негативную реакцию. Кавех ласково мажет кончиком носа по лобку, целует внутреннюю сторону бедра, жарко выдыхает на вульву. – Кавех, ты… – не успевает аль-Хайтам закончить начатую фразу, как его касается горячий язык, ведёт между складок, и тело выгибается навстречу, а голос срывается на тихий стон. Аль-Хайтам падает обратно на подушки и тянет руки к светлой макушке, собирая длинные волосы и удерживая в кулаке, чтобы не мешались. Это хорошо, очень горячо, от этого сжимаются мышцы влагалища и вздрагивают бёдра. Кавех с хриплой усмешкой отнимает язык и накрывает вульву губами. С нескрываемым удовольствием, тихо и протяжно постанывает, целует, хватает губами складки, посасывает и старательно вылизывает. Гладит аль-Хайтама по руке и довольно глядит из-под хитрого прищура ресниц. Аль-Хайтам жалеет, что не пробовал подобного раньше. Создаётся впечатление, что он всю жизнь трахался в скафандре, ведь то, что делает с ним Кавех, не поддаётся никакому осмыслению. Его губы и язык горячие, терзают до ярких вспышек удовольствия, заставляющих каждую мышцу в теле напрячься. Аль-Хайтам прекращает контролировать то, что произносит его рот. Задушенные, тихие стоны вылетают один за другим, пока он бесстыдно течёт. – Ты так сексуально стонешь, аль-Хайтам, – торопливо шепчет Кавех, кротко целуя лобок. – Такой мягкий, податливый... Если тебе всё понравится, в следующий раз ублажу и... ниже. Обещание отдаётся в висках, проходится по телу дрожью ожидания. Да, он хочет этого, хочет всего Кавеха целиком, чтобы ни одна ласка не осталась между ними неопробованной. Кавех дразнится, целует, отчего аль-Хайтам вздрагивает – непередаваемое ощущение... Тело – его слабая сторона – чувствительное и отзывчивое, а на Кавеха реагирует в разы сильнее. Икры и бёдра напряжены настолько, что ещё немного, и их просто сведёт судорогой. Сердце в груди пускается в пляс, а между ног начинает пульсировать, когда язык слегка касается клитора и толкается ниже. – Кавех, Архонты… Кавех, – аль-Хайтам глотает звуки, они теряются в горле между тихими, едва слышными стонами. Язык проникается глубоко и резко, бёдра заходятся крупной дрожью, и единственное, что удерживает их на месте – крепкие руки, иначе аль-Хайтам бы точно соскользнул. Внутри становится очень горячо, он сжимается и запрокидывает голову, крепко стягивая в пальцах мягкие пряди волос. Аль-Хайтам чувствует слишком много: хочется то ли сбежать, то ли насадиться сильнее на мучающий язык. Нет сил держать себя в руках, все грани рационального и правильного просто смываются волной обжигающего цунами. Одну ногу аль-Хайтам закидывает на Кавеха, упираясь ступней ему между лопаток, и сильнее разводит колени, открывается, только бы получить больше. Кавех умудряется самодовольно усмехнуться, не отрываясь от процесса, очень настойчиво двигает языком, расталкивает им горячие стенки. Мышцы сжимаются на горячем языке, когда тот толкается глубже. От этого так хорошо и жарко внутри, что аль-Хайтам забывает обо всём, подаётся бёдрами навстречу, в желании ощутить всё, что может дать ему Кавех. А даёт он очень много. Старательно и настойчиво вылизывает изнутри, не пропуская ни одного чувствительного местечка, с нажимом проходится по стенкам, и аль-Хайтам прогибается в пояснице сильнее, пытаясь увеличить трение. С пыхтением достав член из штанов, Кавех принимается дрочить себе, пока язык плашмя проходится по всей промежности, слизывая натёкшую смазку, и дразняще извивается у самого входа во влагалище. Ласка оказывается настолько приятной, что аль-Хайтам уверен: он смог бы кончить только от стимуляции языком, если бы Кавех провёл между ног чуть больше времени. Первые предоргазменные волны уже омывают тело, поджимая пальцы на ногах и заставляя мышцы живота и влагалища резко сокращаться. Аль-Хайтам почти разочарован, когда Кавех прижимается губами к клитору совсем коротко и поднимается вверх. У Кавеха шумное тяжёлое дыхание, он пристраивается между подрагивающих ног и трётся членом о вульву. С какой-то природной ловкостью Кавех определяет все слабые места: играет с грудью и жарко шепчет на ухо, срывая с губ тихий-тихий, почти скулящий стон. И куда делся тот потерянный мальчик с кухни, что едва не рыдал от тёплых слов, и откуда взялся этот самоуверенный засранец? Кавех такой многогранный, что изучать его можно бесконечно. – О, Архонты, как же ты течёшь, – пальцы Кавеха ласково отводят чёлку с лица, гладят по щеке. – Знал бы ты, какой ты сейчас... красивый... Кавех наклоняется, мажет губами по щеке, мнёт мочку уха, слегка ведёт по раковине кончиком языка, горячо и томно выдыхая. – Мне трахнуть тебя сзади или, может, ты захочешь обнять меня, м? – шепчет Кавех, а сам продолжает толкаться и тереться о промежность. – Давай, аль-Хайтам, просто попроси, и я сделаю так, как твоей душе угодно. Аль-Хайтам берет Кавеха за подбородок и притягивает к лицу, скользит языком по коже и губам, слизывая оставшиеся на них капли смазки, и лишь потом в самые губы шепчет: – Хочу видеть, как ты кончаешь. Аль-Хайтам сам опускает руку вниз, хватая Кавеха за член, и направляет в себя. Головка касается входа, нежная и горячая, аль-Хайтам насаживается, растягиваясь вокруг крепкого ствола. Внутри всё раскрывается, наполняется, и аль-Хайтам вздрагивает от того, как член давит на чувствительные стенки. Протяжный стон бьётся в груди, но застревает там же. Аль-Хайтам убирает руки от члена и обхватывает Кавеха за лицо: – Я сейчас кончу, – честно сообщает аль-Хайтам, ощущая, как мышцы влагалища дрожат, крепко обхватывая член. Кавех коротко издаёт гортанный сдавленный рык, ласково трётся щеками о ладони, поджимая губы, пока слегка ёрзает тазом, чтобы уместиться поудобнее, ласково целуя. Начинает плавно двигаться внутри, помогая закинуть ноги. Аль-Хайтам скрещивает лодыжки за спиной Кавеха. – Держи меня, – едва слышно произносит Кавех между глубокими вздохами, расставив локти по обе стороны от головы аль-Хайтама, мягко целует запястья и ладони, – держи крепче, аль-Хайтам. Кавех окружает его собой со всех сторон и создаётся впечатление, что ничего больше нет. Даже его волосы закрывают аль-Хайтаму обзор, оставляя возможность смотреть только в рубиновые глаза и на то, как меняются черты лица под гнётом удовольствия. Кавех постепенно набирает темп. В комнате раздаются шлепки и хлюпающие звуки, всё смешивается в нечто очень интимное, в настоящее таинство для двоих. Аль-Хайтам ногами тянет Кавеха на себя с каждым глубоким толчком. Его нутро прошивает вспышками удовольствия, когда Кавех с силой входит до конца и их бёдра соприкасаются, а головка члена трётся об очень чувствительное место. Там разгорается всё сильнее, тело напрягается до последней мышцы, копя сладкое удовольствие, пока оно не взрывается, заставляя выгнуться навстречу сильному толчку и сжать ногами поясницу Кавеха, понукая остановиться. Аль-Хайтама бьёт крупной дрожью до самых костей, он обхватывает Кавеха за шею и тянет, утыкаясь носом ему в висок. Дыхание застревает в горле, пока его откровенно трясёт, а стенки сжимаются вокруг члена так сильно, что аль-Хайтам ощущает его в себе до болезненного ярко. Он не стонет, только замирает, пока освобождающая расслабленность растекается по телу и размывает реальность до ощущения эйфории. Кавех мягко целует его в плечо. Аль-Хайтам приходит в себя, когда начинают гореть легкие. Он шумно выдыхает на ухо горячий воздух с едва слышным стоном чужого имени. Он тихий, но чувственнее всех предыдущих. Тело постепенно размякает после яркого оргазма, и аль-Хайтам отпускает Кавеха из тисков, позволяя снова начать двигаться. Трётся носом за ухом и обессиленно шепчет: – Давай, я хочу тебя. Кавех снова начинает резво толкаться, осыпает плечи Хайтама нежными поцелуями, порой даже кусается. Сверхстимуляция – что-то запредельное. Аль-Хайтама прошивает прямо по нервам от каждого толчка, всё ощущается ярче, но уже без предоргазменной гонки, когда хочется лишь поскорее кончить. Он шумно дышит, запрокидывает голову, чтобы открыть губам Кавеха больше места, и не может контролировать дрожь в бёдрах. Внутри всё такое нежное и чувствительное, что Кавеху даже не надо ничего делать, чтобы аль-Хайтама потряхивало от чистейшего удовольствия, но сильные толчки почти доводят его до беспамятства. Всяческий контроль над ситуацией растворяется, и он просто отдаётся в руки Кавеха, позволяя делать с собой всё, что угодно, и удовлетворить собственное тело за его счёт. – М-м, так получи и распишись, ха... Ещё несколько хаотичных толчков, и внутри разливается тепло, мягкое, оно наполняет сильнее, приятно затекает туда, где не может достать член, и аль-Хайтам прижимает Кавеха к себе сильнее, полностью расслабляясь и позволяя миру качаться под прикрытыми веками. Ладони давят на широкие плечи, аль-Хайтам заставляет Кавеха лечь на себя, чтобы горячее взмокшее тело укрывало со всех сторон. Опускает согнутые ноги, но держит чужие бёдра, чтобы Кавех не отстранялся. Слишком приятно ощущать наполненность, аль-Хайтам не готов с ней расставаться так скоро. Пальцы лениво и бездумно перебирают пряди волос, пока аль-Хайтам пытается прийти в себя и выровнять сбитое дыхание. Медленно мысли встают на место и начинают снова вращаться в голове. Про это Кавех говорил, когда утверждал, что хочет секса с кем-то особенным? Сейчас аль-Хайтам понимает разницу. Обычно, после того, как он кончал, он больше не позволял трахать себя, доводя партнёра рукой. Ему не нравилось, когда к нему прикасались после оргазма, всё сразу становилось мерзким и неприятным, но сейчас он и близко не чувствует ничего подобного. Ему хорошо, приятно и тепло, хочется лишь продлить момент. Впрочем, сознание медленно занимает своё место, аль-Хайтам сжимает в кулаке волосы Кавеха и ровным голосом говорит на ухо. – Что это еще за «получи и распишись»? Я трахну тебя в твою самодовольную задницу за такое, понял? Кавех поднимает голову и глядит с нескрываемым удивлением. Его губы дрожат и растягиваются в глупой улыбке, а из груди льётся смех. Звонкий и расслабляющий. Его ладонь ласково гладит по щеке, Кавех шмыгает носом, продолжая по-глупому улыбаться. – Хорошо, Хайтам. Я понял. Не забудь об этом, ладно? Аль-Хайтам лишь закатывает глаза. У Кавеха улыбка без отпечатка интеллекта. Известный факт – секс отупляет мужчин на какое-то время, но чтобы настолько… Аль-Хайтам вздыхает и тянет Кавеха на себя, чтобы заткнуть его рот поцелуем и больше не слышать, хотя ответ удивляет. Кавех действительно не против? Потому что аль-Хайтам ловит себя на том, что сам он за то, чтобы попробовать. Ему бы хотелось увидеть эмоции, которыми будет фонтанировать Кавех, пока насаживает его на пальцы. Это может быть весьма интересный эксперимент. Поцелуй выходит медленным и ленивым, но глубоким. Самое то для завершения подобного вечера, хотя лучшая новость ждёт Кавеха впереди. Интересно, он будет в панике или в панике? Аль-Хайтам внутри даже злорадствует. – Кавех, скажи мне, ты помнишь, о чём мы с тобой говорили утром? – Мы говорили о твоей вагине, – задумчиво произносит Кавех, опуская взгляд. – И.. эм.. о том, что ты очень красивый. И о твоих органах, и о том, что ты спокойно к этому относишься и принимаешь себя таким, какой есть. Мыслительный процесс отражается у Кавеха на лице, аль-Хайтам расслабленно наблюдает за ним. Психовать нет смысла, слишком поздно, а как исправить ситуацию, аль-Хайтам знает и сделает это, как только напугает Кавеха до усрачки, просто чтобы в следующий раз этот придурок спрашивал заранее о подобных вещах. – Я что-то не так сделал? Почему ты спрашиваешь? – с полным серьёзности лицом Кавех приподнимается на локтях. – Правильно, – одобрительно кивает аль-Хайтам. – А ещё мы говорили о том, что я не способен к деторождению без прохождения дополнительных процедур. Про зачатье разговора не было. Цикл у меня хоть и не стабильный, но он есть. Аль-Хайтам издевается, но ему можно. Внутри него всё ещё член Кавеха и его сперма наполняет внутренности. Почему бы не выбрать этот самый момент, чтобы лучше чувствовалась вся патовость ситуации? На самом деле, аль-Хайтам не был против того, что между ними произошло, но всё же предпочёл бы, чтобы в него не кончали, пока он не присядет на травы, осложнявшие процесс оплодотворения. В их случае, конечно, вероятность, что он забеременеет, минимальна. Его цикл слишком нестабилен, но такая возможность всё-таки существует. – Да ты, наверное, шутишь, – Кавех смотрит на аль-Хайтама, кривя губы, а затем сокрушённо роняет голову с шумным вздохом. – О, бездна, я лишь мельком подумал о том, что ты говорил утром, но... Нет, я должен был быть внимательнее и... Кавех жмурится, прячет глаза за чёлкой. – Прости меня, аль-Хайтам, умоляю, прости. Если... если вдруг что-то получится и ты не захочешь рожать, то на ранних сроках можно провести специальную процедуру. Я отдам все свои деньги и помогу тебе! – Кавех говорит торопливо, но с явной верой в собственные слова. Впрочем, нервозность всё равно проскальзывает в покусывании губ. Он негромко добавляет: – Но, знаешь, если ты вдруг... согласишься выносить и родить, то я... Ну, я был бы рад. Его губы дёргаются, и Кавех растерянно улыбается. – Не смотри на меня так, пожалуйста, аль-Хайтам. Да, я дурак, я знаю, но я возьму всю ответственность, честно! Аль-Хайтам все же издаёт тихий смешок, прикрывая глаза Кавеха ладонью, чтобы не видеть этих круглых и потерянных щенячьих глаз. Ладно, он не думал, что Кавех настолько распереживается. Хотя он всегда принимает всё близко к сердцу. В конце концов, существует достаточно способов прервать беременность. – Так, давай по пунктам, – успокаивается аль-Хайтам и садится напротив Кавеха, опираясь на спинку кровати. Из него сразу начинает течь, но он только подгибает под себя ноги, сжимая колени. – Во-первых, никаких детей после первого секса. Возможно, никогда, – отрезает аль-Хайтам. Он не уверен, что у него когда-то не возникнет такого желания, но пока оно не появлялось. Аль-Хайтам не зарекается: до сегодняшнего дня он не знал, что у него возникнет такое сильное желание целовать Кавеха, но оно возникло. – Во-вторых, я не смогу выносить ребенка сейчас, даже если очень захочу. Необходима длительная терапия, налаживание цикла и приём женских гормонов, которые подстроят тело. Это займет не пару дней, а пару лет, чтобы беременность прошла нормально. А мне, знаешь ли, вполне комфортно быть мужчиной. Можно сказать, что у меня был выбор и я его сделал. Аль-Хайтам ещё помнит детские консультации, по которым таскала его бабушка. Но благо, что она всегда спрашивала его мнения, даже когда он был ребёнком. Он выбрал оставить всё, как есть, и она воспитывала его как мужчину. – В-третьих, видишь вот ту коробку на полке? – продолжает аль-Хайтам, взмахивая ладонью в нужном направлении. – Ты сейчас пойдёшь, потому что мне лень, и заваришь травы. Они вызывают менструацию. Мне иногда приходится прибегать к таким методам, чтобы не иметь проблем со здоровьем. Я схожу позже к врачам на всякий случай, чтобы убедиться, что всё в порядке. Аль-Хайтам вздыхает и аккуратно поглаживает Кавеха по голове. Какой же он импульсивный, но, признаться, аль-Хайтаму нравится его самоотверженность. Он мягко целует Кавеха в уголок губ, притягивая за подбородок. – Просто в следующий раз спроси меня. Кавех смотрит, словно потерявшийся маленький мальчик, которого привели обратно к дому. Он молча кивает и опускает взгляд на промокшие простыни. – А можно... Можно я буду делать тебе массаж, если тебе будет очень больно? – тихо спрашивает Кавех после небольшой паузы. Аль-Хайтам только кивает. Менструация всегда была очень болезненной. Из-за её нестабильности и редкости приходилось мучаться так, что даже обезболивающие сборы иногда не помогали. Помощь Кавеха не будет лишней. – А теперь иди. Чем быстрее я приму отвар, тем больше вероятности, что он подействует так, как нужно, – аль-Хайтам слегка подпихивает Кавеха ногой. Сам он вставать и двигаться мучительно не хочет, все мышцы в теле кажутся расхлябанными и слабыми. – И Кавех… – аль-Хайтам останавливает его, когда тот уже открывает дверь. – Всё в порядке. Не хочется, чтобы Кавех загонялся ещё сильнее, чем он обычно это делает. Всё действительно в порядке, аль-Хайтам не злится. Произошло и произошло, ему даже очень понравилось, а с последствиями они разберутся. Это не какая-то нерешаемая проблема, поэтому он не видит смысла переживать и накручивать себя. Как только Кавех уходит, аль-Хайтам выдыхает и переворачивается на живот, обнимая подушку. Клонит в сон, но было бы отлично добраться до ванной и сменить постельное бельё, оно влажное и пахнет сексом. Кавеха нет достаточно долго, чтобы дремота начала закрадываться в голову. Аль-Хайтам придерживается строгого режима, и, когда он задерживается и остаётся читать в гостиной, иногда его там же и выключает. А если учитывать количество физической нагрузки за сегодня и эмоциональное цунами, которое нещадно расшатало нервы, то сонливость не видится чем-то удивительным. Аль-Хайтам успевает погрузиться в легкую дрёму, когда тёплая ладонь касается бедра, пробуждая ото сна. – Хайтам, – тихо зовёт Кавех, присев на край кровати и ласково погладив по бедру. – Пойдём мыться. В ванной всё готово. Хочешь, я помогу тебе? Как ты себя чувствуешь? Аль-Хайтам отрывает голову от подушки, сонно смотрит на Кавеха и с усилием садится на кровати. В вертикальном положении из него сразу течёт, и приходится сжать колени. Он забирает у Кавеха кружку, делает глоток, едва обжигая язык, и морщит нос от отвращения. Это не чайный сбор, а лечебный отвар – приятного вкуса ждать не приходится. – Устал, – пожимает плечами аль-Хайтам, поднимаясь с постели. По внутренней стороне бедра тут же стекает, но он не обращает на это внимание. Ванная – его единственная цель. – Пойдём. Аль-Хайтам направляется в ванную, прихватив с собой кружку. Понежиться в тёплой воде сейчас самое то, главное – не уснуть прямо там. Он забирается в ванную первым, оставляя кружку на табуретке рядом, и кивает. Но вместо того, чтобы присоединиться, Кавех садится рядом на корточки и налегает на бортик. Одной рукой он ласково гладит аль-Хайтама по голове, заправляет ему чёлку за ухо и проводит пальцами под скулой. Под прикосновением тёплых пальцев аль-Хайтам замирает. Он пытается отследить, что чувствует теперь, когда нет дикой страсти, но понимает лишь, что ощущения остаются всё также приятными. Что он будет не против, если Кавех будет касаться его подобным образом. Стоит серьёзнее обдумать положение дел, всё это… слишком странно и очень непривычно. Почему со всеми было по-другому? Аль-Хайтам всегда особенно выделял Кавеха – это правда, но это не должно иметь ничего общего с тем, что он хочет касаться его. Это уже не сексуальное желание, продиктованное потребностями, это что-то гораздо сложнее. Аль-Хайтам путается в новых переменных и, кажется, немного подвисает, лишь рефлекторно отпивая отвар. Когда он возвращается в реальность, Кавех на бортике едва ли не сопит. Аль-Хайтам задерживает руку над его макушкой и всё же треплет по волосам. – Забирайся ко мне, вместе мы справимся быстрее и пойдём спать. Кавех дёргается, поднимает голову и пару секунд смотрит растерянно. Улыбается, но качает головой и, нежно поцеловав ладонь аль-Хайтама, медленно поднимается. – Спасибо за приглашение, но я хочу поскорее сменить постельное бельё, чтобы ты сразу лёг спать и не мёрз после ванны. Так что, м-м, как-нибудь в другой раз? Кавех выпрямляется и, отряхивая слегка промокшие штаны, изображает деловитость. Почему он отказывается? По всем расчётам аль-Хайтама Кавех должен был радостно прыгнуть ему в объятия и быть абсолютно счастливым. Снова предположения дают сбой. Аль-Хайтам ощущает некоторую растерянность, словно где-то по пути от кровати до ванной между ними потерялась связующая деталь, маленькая, крохотная, но очень важная, которую аль-Хайтам пытается подобрать в дебрях памяти, но ничего не находит. – Кавех, что-то не так? – вопрос нужен, потому что аль-Хайтам снова перестаёт понимать его. Об этом он говорит, когда утверждает, что вряд ли между ними может быть хотя бы крепкая дружба. Кавех дорог ему, его необычность притягивает и помогает аль-Хайтаму расширять кругозор. Кавех учит его смотреть на мир под иными углами, но этого недостаточно. Кавех думает слишком много, поэтому накручивает себя. Аль-Хайтам не думает ничего, потому что ничего в Кавехе не понимает. – Нет, всё хорошо. Я действительно хочу подготовить постель, пока есть время. Ну и, знаешь, я уже обсох, так что пока не хочу принимать ванну, – Кавех уверенно наклоняется, мягко, но несколько требовательно целует. И это немного успокаивает. – Я бы с радостью, аль-Хайтам, но, боюсь, не смогу сдержать себя. Я сегодня очень взволнован происходящим. Мысль – как скользящая шестерёнка, а горьковатый призрачный привкус вопросов никуда не исчезает. – Как тебе комфортнее, – кивает аль-Хайтам, провожая фигуру Кавеха взглядом. Зачем себя сдерживать, если ему дали разрешение – ещё один вопрос, но аль-Хайтам оставляет его при себе. Кавех не хочет отвечать, иначе он не увиливал бы. Надави на него – он разозлится и ощетинится как дворовый кот, а мягкость против силы тех эмоций, что носит Кавех, может лишь сделать хуже. Аль-Хайтам рационально выбирает ждать. Водные процедуры аль-Хайтам старается не затягивать, он устал, и уже пора бы ложиться, если он не хочет завтра всё утро быть сонным и раздражённым. Он быстро заканчивает, вытирается и, обернув полотенце вокруг бёдер, возвращается к себе в спальню, где Кавех ловко выполняет все функции домохозяйки. Аль-Хайтам опирается о косяк двери спиной и просто наблюдает за тем, как аккуратные руки делают всё очень ловко. Такой Кавех приятнее, чем тот выглаженный и идеальный, которого он показывает публике. Этот, с растрёпанными светлыми волосами и едва сгорбленными плечами – притягательная загадка. – Ой! А я, кхм, как раз закончил, – Кавех вздрагивает, словно фигура аль-Хайтама в дверях его напугала. – Вон там, на стуле, – чистое бельё. И ночная рубашка. Ночи стали прохладными. Он не выглядит растерянным, но будто отчего-то опечаленным. Или, может быть, всё-таки уставшим? – Н-ну... спокойной ночи? – Кавех чешет затылок. – Зови, если что-то понадобится. – Спасибо, – кивает аль-Хайтам. Хотя благодарность ни к чему: Кавех должен ему два месяца уборки. То, что они переспали, никак не влияет на уговор. Разве что аль-Хайтам может помочь, если Кавех совсем будет зашиваться с проектами, но не более того. Но тому вроде как нужны слова благодарности, без них Кавех вянет, как цветок в пустыне, и теряет всякие силы. – Спокойной ночи, Кави. Аль-Хайтам переодевается в ночную одежду, когда за Кавехом закрывается дверь. Спать голым приятнее, но ночи действительно стали холоднее, поэтому можно немного пренебречь собственным комфортом. Усталость накатывает волнами, как только он забирается в кровать. Мысли крутятся в голове, но аль-Хайтам старается их выключить. Сначала – сон, потом всё остальное.