С. Маршак
Последняя линия обороны
Фашистских армий оборона Была у Волги и у Дона. Потом прошла по Белоруссии, Затем была в Восточной Пруссии. А передвинулась сюда - В зал Нюрнбергского суда. Сидят в траншее адвокаты, Сжимая перья-автоматы. Но им не вычеркнуть пером, Что вырублено топором. И нет на свете красноречья Краснее крови человечьей.
Ноябрь, 1945 г.
— Я заявляю, что буду осуществлять свои полномочия и обязанности члена Военного Трибунала с честью, беспристрастно и добросовестно, — хрупкая на вид девушка с холодным, суровым взглядом встала. И вслед за ней последовали все остальные в зале суда. — Обвинительное заключение предъявленное трибуналу комитетом главных обвинителей излагает обвинения в отношении следующего обвиняемого: Берхарда Шпрее, — четко говорила девушка, — Но, прежде чем подсудимый даст ответы на вопросы, признает ли он себя виновными в предъявленным ему обвинениям в преступлениях против мира, военных преступлениях, преступлениях против человечности, трибунал желает, чтобы я, Сокова Анастасия Федоровна, сделала краткое заявление. — Уважаемые присутствующие! Сегодня мы собрались здесь, в этом зале, чтобы ответить на один из самых главных вопросов нашего времени, кто несет ответственность за ужасные преступления, совершенные во время войны? Нас объединяет желание дать ответ на этот вопрос и найти справедливое решение. — Мы стоим перед историческим вызовом. Наши решения будут иметь далеко идущие последствия для нашего мира и будущих поколений, наших детей. Мы должны принять ответственность за наши решения. — Нюрнбергский процесс — окончен. Но суд над преступниками продолжается. И этот процесс — это не просто судебное разбирательство. Этот исторический момент, который должен помочь нам понять, как такое могло произойти, и как мы можем предотвратить подобное в будущем. Мы должны вынести справедливый приговор, чтобы показать всему миру, что такие ужасные преступления не останутся безнаказанными, не превращаясь в судилище или самосуд. Мы должны помнить о жертвах этой войны и о тех, кто погиб или пострадал от рук нацистского режима. Мы должны убедиться, что такое никогда не повторится. Мы должны защитить права и свободы всех людей, независимо от их расы, вероисповедания или политических убеждений. Я верю, что мы сможем принять правильное решение. Спасибо. — Защитник Берхарда Шпрее находится в суде? — председатель Сокова обратилась к залу. — Я, Пьер де Сенье, являюсь представителем защиты Брехарда Шпрее, — мужчина встал, поправляя идеальный пиджак. — Вы желаете сейчас заявить свое ходатайство? — Сокова продолжила. — Госпожа председатель, господа, в качестве защитника Берхарда Шпрее, я оглашаю ходатайство уже сделанное мною в письменном виде о замене наказания в виде пожизненного заключения, на заключение в тридцать лет с правом досрочного освобождения. И принуждению моего подзащитного к общественным работам, — закончил де Сенье. — Судья оставит данное ходатайство на рассмотрение, — сказал судья. — Тогда, передаю слово обвинению, — сказала председатель Сокова. — Благодарю, — встала строго одетая девушка со светлыми волосами, — Свияжская Алина Алексеевна, представитель обвинения. Берхард Шпрее обвиняется за военные преступления. Устав, статья шесть. Все дополнения прилагаются в печатном виде. — Представленный перед нами индивид, находящийся в статусе обвиняемого, был признан виновным в совершении военных преступлений в период с 1 сентября 1939 года по 8 мая 1945 года на территории Германии, а также касающихся всех стран и областей, которые были подвергнуты оккупации германскими вооруженными силами в указанный период. Обвиняемый, действуя в сговоре с другими лицами, разработал и реализовал общий план или заговор с целью совершения военных преступлений, определенных соответствующей статьей уголовного законодательства. Данный план предусматривал, в частности, практику «тотальной войны», включающую методы боевых действий и военной оккупации, явно нарушающие законы и обычаи ведения войны, а также совершение преступлений на поле боя при столкновениях с вражескими армиями и против военнопленных, а также на оккупированных территориях в отношении гражданского населения. Данные методы и преступления являются нарушением международных конвенций, внутренних уголовных законов и общих принципов уголовного права, которые вытекают из уголовного законодательства всех цивилизованных наций. — Теперь, обвинение желает вызвать обвиняемого для дачи показаний, — Свияжская сказала. — Вызвать обвиняемого, — громко сказал судья Уралов Константин Петрович. Вильгельм прикрыл глаза, вслушиваясь в русскую речь…* * *
Вильгельм снял очки и протер уставшие глаза. Опять он задержался допоздна в редакции. Но что ж поделать, нынче печатная пресса занимается не только новостями. Столько пропавших, которых родственники ищут через газеты. Поиск работы, хоть какой-то, нынче, если ты не строитель или военный, с этим было трудно. Объявления о помощи с переселением и депортированным… Вильгельм зарабатывал себя каждый день, с утра до вечера погружаясь в работу. И это не потому что ему надо было забыться в деле, чтобы не думать. По крайне мере, он себя в этом убеждал. — Вилли, Вилл, — Стефан высунулся из-за двери, — проверишь одну колонку на следующий день в печать? Как всегда, не постучался… — Давай, — Вильгельм надел очки и забрал бумажки из рук Стефана. Задержится еще на час. Его дома все равно никто не ждет. У него нет дома. — Вилли, ты это, не задерживайсь надолго, — Стефан заглянул обратно. — Иди давай, до завтра, — отмахнулся Твангсте. А то рассказы про котиков будут до трех ночи. Вильгельм начал медленно проходить глазами по печатным строчкам. Параграф за параграфом. Ничего особенного, поиск работы. Предложения по подработке. Объявления… Дыхание мужчины сперло в груди. — Не может быть, — Вильгельм отпрянул от бумаг, прикрывая глаза и стягивая очки, — не может. Он еще раз посмотрел на текст и черно-белое безжизненное фото, что уставились на него со страницы. Это был Берхард. Это был точно Берхард. Его брат… Не брат. Нет. Он был больше никто ему. — Берхард Шпрее, — прочитал Вильгельм под фото, — ты даже не стал менять фамилию? Смело. Очень. Пока у него уже развилась паранойя. Он сменил фамилию. Сделал себе поддельные документы. Все равно все сгорело. Лишь бы не ассоциироваться с фамилией Шпрее. Вильгельм закрыл лицо руками, сильно, до белых точек, сжимая глаза. Он думал, что Берхард уже давно где-то в Аргентине или Боливии, сменил имя, сбежал, начал новую жизнь, скрываясь. А он все это время был тут, на территории советской оккупационной зоны, в Восточной Германии. Даже в американскую зону не сбежал? — Связей не нашлось? Никому ты больше не нужен стал? — нервно рассмеялся Вильгельм, — так тебе и надо. Жаль, что не сдох в бомбардировке. Он еще раз перечитал объявление: Берхард предлагал себя в качестве охранника. — Как же низко ты пал, — прошептал немец. Берхард был старшим братом Вильгельма. Они были почти погодки… Пропуская все семейные детали, можно сказать, что со временем оба брата все сильнее и сильнее отдалялись друг от друга. Идеология стала между ними в конце концов. Вильгельм больше придерживался философских взглядов на жизнь. Любая идеология была для него чужда. А потом Берхард стал приближенным Эрика Коха — гауляйтера и обер-президента Восточной Пруссии. И руководил лагерями для военнопленных на территории Пруссии. Надо ли говорить, что немногим удалось вернуться оттуда, особенно, тем, кто был с восточного фронта. Шталаг 1А, Вильгельм помнил этот лагерь, куда свозились военнопленные. И французы, и советы, и поляки, и бельгийцы… Помнил все ужасы. Его ж самого Берхард грозился запихать так далеко, что Ад покажется прекрасным курортом. Вильгельм, в силу своих возможностей, выдал пару раз визы евреям и нуждающимся, чтобы они через нейтральную Швецию уезжали в Штаты. Его пристроили в правительственное учреждение, занимающееся международными делами. Его семья должна была выглядеть престижно среди других семей высокопоставленных чиновников. А когда это раскрылось, Берхард, дабы позор и подозрения не пали на него, по-тихому убрал брата — отправил в тюрьму для политических заключенных. А потом, потом Красная армия прокатилась по Восточной Пруссии. Вильгельм был ранен, контужен, ему переломало обе ноги. Его подобрали советы. И немец, до жути боявшейся расправы, притворялся глухим и немым. Вильгельм по праву боялся за свою жизнь и ожидал самосуд. Даже если он был простым гражданским. И все же его допросили, так ничего и не найдя на него. А потом его депортировали с остальными немцами Пруссии в советскую зону оккупации. И вот он тут, работал в печатной редакции журналистом. Он не знал, что случилось в конце концов с Берхардом, не хотел даже думать, но его брат был не из простых, находил выход из любой ситуации. И поэтому, Вильгельм был крайне удивлен увидеть его фото здесь в газете. Он должен был что-то сделать. Донести? У него нет никаких доказательств вообще о преступлениях. Скорее, мстительный брат решил донести на своего старшего брата. Или Берхард найдет способ обвинить Вильгельма во всем, ибо тот тоже был Шпрее как бы. А там уже не будут разбираться, какой брат Шпрее. Сам Берхард всегда был в тени. Особо не светился нигде. Ему нужны свидетели. Кто-то, кто прошел через лагеря, где Берхард был комендантом. Бесполезно искать кого-то, кто работал напрямую с Берхардом. Часть давно уже в земле и погребена под завалами, часть сбежала, и если даже найти кого-то, то они навряд ли будут сдавать Шпрее, сами попадутся. Вильгельм быстро начал открывать ящики своего стола, в поисках личной записной книжки и ручки. Надо было все записать и расписать. К кому идти? Кому доверять? Благо он работает в редакции, обзавелся парочкой связей. Теперь начинается его личное расследование.* * *
— Пани Стефания Пшебенская, благодарю вас за то, что согласились встретиться со мной, — начал Вильгельм, — вы на протяжение всей войны сотрудничали и работали с польским подпольем. Девушка отмахнулась, — об этом не говорят так просто, герр Твангсте. Когда вы нашли меня и попросили о встрече, вы говорили, что расследуете преступелняи против человечности, которые касаются польского населения. Так давайте говорить по делу. Что вы хотите от меня? Вильгельм поправил очки и достал газету, показывая ее девушке, — данный человек являлся комендантом лагерей для военнопленных на территории Восточной Пруссии, — он откашлялся, — на бывшей территории. Теперь это Польские и советские земли. — Вы уверены? — спросила полька. — Готов поклясться, — ответил Вильгельм. — Тогда, я понимаю, что у вас нет доказательств? — продолжила Стефания. — Нет. Я даже не знаю, что случилось с документами, поэтому и обращаюсь к вам, — сказал Твангсте. Стефания замолчала, погружаясь в размышления. А Вильгельм опустил свой взгляд на записи в блокноте. Ему понадобилась только пара месяцев, чтобы выйти на пани Стефанию. Все это время он следил за передвижениями Берхарда. Тот благополучно устроился на работу. Но на долго? Как скоро он накопит нужную сумму и уедет через Ватикан в Латинскую Америку? - Лагеря, которые освобождали добровольческие польские формирования. Не могу сказать точно какие уже, но в них в основном содержались пленные из-под Сталинграда. Участники Варшавского восстания. Участники французского сопротивления. Если и остались какие-то важные документы, то они хранятся в главном управлении внутренней безопасности в Варшаве. Возможно, все уже архивировано, — закончила Стефания, - я не могу помочь вам, герр Твангсте, их достать. Но могу разузнать хотя бы содержание. Как ни как, поляки надежно хранят и помнят все, что касается их населения и преступлений против них. — Благодарю, пани Стефания, — ответил Вильгельм, — дальше я уже как-нибудь сам.* * *
Между СССР, Польшей и Советской зоной действовал безвизовый режим. Но все равно, Вильгельму нужно будет обзавестись кучей справок и документов с подтверждением личности и причиной поездки. Это займет месяца, если не год. Но у него не было года, нет даже месяца. Возможно, понадобится воспользоваться нелегальными путями и статусом журналиста, который был у него вполне легально получен. Видимо, придется ему пробираться. А дальше рассчитывать на свое умение убеждать и заговаривать. Так и получилось, достав пару документов и приплатив нужным людям, Вильгельм сумел поехать в Варшаву. И все же, бардака в системе было еще очень много. После войны, разделения на зоны оккупации, где действовали свои правила, изменения границ, такой мелочью, как коррупция в системе и бюрократия, никто пока еще не занимался. Да и лишние деньги нужны были всем, даже добросовестной разведке… На месте, конечно, пришлось попотеть. Сначала найти работающего в органах пана, который был готов предоставить ему нужные сведения как журналисту. Конечно, пришлось приврать, что его отправили от правительственных органов с неформальной проверкой. Затем, приплатить одному сотруднику архива. Потом, еще и подстроиться, чтобы прийти в нужный день, в нужное время, когда работали более открытые к сотрудничеству люди. А все документы пришлось копировать тайком, в течении пары недель. У него даже не было времени разбираться, что там написано. Пришлось брать все, что хоть как-то связано с территорией бывшей Пруссии. Читать и разбираться в этом было очень больно. Половина — были простые отчеты и данные. Перепись населения, отчеты по сельскому хозяйству, отрывки из газет. Заметки о снижение процента еврейского населения почти до нуля. Вильгельм вспоминал, что в центре Кенигсберга раньше была красивейшая синагога. А первые фабрики по сборке и обработке янтаря были также открыты немецкими евреями. Различные дела. Медицинские записи. Нашлись и собственно списки военнопленных, датированные сорок пятым годом. Имен было не много, но оставалось понять, как этих людей найти. — Шталаг 1, Шталаг 1… — Вильгельм бубнил, — крупнейший лагерь из всех в Восточной Пруссии. Через который прошло порядка двухсот тысяч заключенных. Кому, как не Берхарду руководить им? Достаточно риторический вопрос… Обнаружились и записи про советских военнопленных и польских. Следовало бы, по возможности, их опросить. Хотя, немногие скорее всего будут готовы давать интервью. Слишком больно вспоминать о войне. О таком, что словами вообще не описать. Вильгельм шумно вздохнул, чтобы сосредоточиться. Надо будет отсортировать людей в списках. Попытаться раздобыть адреса и хоть какую-то информацию о некоторых. — … Юрий Татищев, Вячеслав Везельев, Григорий Волжский… - ему бы русско-немецким словарем обзавестись. Понадобится.* * *
— Заседание суда не предусматривает рассмотрение ходатайств в отношении вменяемости обвиняемого Шпрее. Суд уведомляет защитника Шпрее о необходимости подачи письменного ходатайства в случае желания заявить о состоянии психического здоровья своего подзащитного. После подачи соответствующего ходатайства защитником, сторона обвинения имеет право на возражение. Прошу учесть данное уведомление в дальнейшем ходе дела, — строго заявила председатель Сокова. — Насколько я знаю, суд имеет в своём распоряжении ряд компетентных медицинских сотрудников. Мне кажется наиболее быстрым, чтобы суд доверил этим специалистам экспертизу подсудимого Шпрее для того, чтобы полностью установить владеет ли он своим психическим состоянием, — ответил адвокат де Сенье. — Суд оставить данное ходатайство на рассмотрение, — сказал судья. Вильгельм перевел взгляд на Берхарда. Его покрытое морщинами лицо абсолютно ничего не выражало. Он постарел. Очень. Конечно, Берхард будет пытаться представиться сумасшедшим, может психически нестабильным человеком с нервным срывом, чтобы избежать наказания. Вильгельм лишь надеялся, что справедливость восторжествует. — Подсудимый Берхард Шпрее в период с тысячя девятьсот сорок второго года по сорок пятый был заместителем канцелярии гауляйтера и обер-президента Восточной Пруссии Эрика Коха. Был назначен на должность коменданта таких лагерей: Шталаг 1A, Офлаг 52, Офлаг 60 и главный лагерь в Кёнигсберге. Где в общем погибло свыше ста тысяч военнопленных. Это так, Шпрее? — спросила председатель. — Я был комендантом в данных лагерях. Но не могу утверждать о количестве умерших, — ответил Берхард. Весь перевод синхронизировался. — Не можете утверждать? — спросила Свияжская. — Нет, я не отвечал за отчетную деятельность. Поэтому, не могу утверждать, — ответил Шпрее, — также я не отвечал за здоровье заключенных. — Почему обращение с советскими военнопленными было хуже, чем с другими? Бельгийские и французские пленные шли на обмен, — продолжила обвинитель. — Потому что СССР не подписал Женевскую конвенцию о военнопленных, — ответил Шпрее, — к тому же, я не распоряжался обменными списками и составлением их. — Женевская конвенция повторяет в себе основные принципы Гаагской конвенции, которая была подписана СССР, — ответила Свияжская, — вы это знали? — Я лишь выполнял приказы начальства, — ответил Берхард. — Так же, правительство СССР соблюдало общеизвестные международные договоры, касающиеся права войны, — продолжила девушка, — вам это было известно? — Не могу точно утверждать. Все мои распоряжения шли от начальства. Не мне было решать, что соблюдать или не соблюдать, — ответил Шпрее. — То есть вам давали напрямую указания о несоблюдении положения конвенции, запрета на пропуск Красного Креста и негуманном отношении к военнопленным? — спросила Свияжская. — Таких распоряжение не поступало, — ответил лаконично Шпрее. Свияжская отчеканила каблуками по полу, вставая перед Берхардом, — тогда, прошу обосновать расхождение ваших показаний с фактической картиной событий, имевшей место в лагерях, где вы исполняли обязанности коменданта. В случае отсутствия соответствующих директив, предполагается, что вы лично давали указания. — Возражаю, Ваша честь, поскольку обвинитель предпринимает попытки добиться от моего подзащитного признания вины. Прошу суд учесть данное возражение, — сказал адвокат. — Возражение удовлетворено, — сказал судья Уралов, — у стороны обвинения есть еще вопросы? — Нет, — ответила Алина, — суду были представлены все дополнительные свидетельства в письменном виде. Вильгельм перевел взгляд на Гришу. Его лицо было напряженно хмурым. На лице отражалась тень тяжелых мыслей, словно тучи, нависшие над его душой. Глаза были прищурены и смотрели в одну точку перед собой, словно он смотрел в далекое прошлое, вспоминая все ужасы и трудности, которые ему пришлось пережить. Гришин взгляд был направлен в никуда, будто он пытался разглядеть что-то очень важное, далекое, которое поможет ему забыться. Но в его бардовых глазах не было отчаяния или страха, лишь решимость и настойчивость. Как же Вильгельм хотел его сейчас взять за крепкую, мозолистую руку, сжать ее, ободрить мужчину. Хотя, Грише поддержка сейчас не нужна была. Волжский был самым сильным человеком, которого Вильгельм знал в своей жизни.* * *
— Простит, а как попасть на станция… — конечно, советские люди шарахались от подозрительного мужчины с ужасным немецким акцентом. Так же многие просто не обращали внимания или были очень приветливы. Попасть в СССР было сложно, но не нереально. Пришлось делать крюк через Прибалтику, где у него тщательно проверяли документы. Везде шла стройка. Было много выжженной земли и разрухи, но раны постепенно затягивались. Наверное, его родной город был в таком же состояние. Скорее всего хуже. Кто его сейчас будет восстанавливать? Последний раз, когда он был в Кенигсберге, то королевский замок стоял в разрухе, но не разрушенный. От некоторых районов не осталось и следа. Вильгельм вспоминал прекрасные каштановые аллеи в центре города. Мосты. Тесные, будто пряничные, в ганзейском стиле домики… Вильгельм почти не разговаривал ни с кем. Да и на него не обращали внимания. Русский он знал на уровне: могу как-то разъясниться. Но лучше было не рисковать. Сложнее всего было найти нужный колхоз имени Ленина среди всех остальных колхозов имени Ленина. — Простите, уф, — Вильгельм, роясь в своих записях, и не заметил, как столкнулся с кем-то, заходя в сельпо — простите. — Да ничего, товарищ, лучше смотреть, куда идешь, — ответил мужчина, который выглядел больше как скала. Вильгельм кивнул, проходя к тучной продавщице, — вы не можете мне помочь, найти колхоз имени Ленина? Женщина на него скучающе взглянула, пристально оценивая взглядом. А Твангсте улыбнулся ей кое-как. — Вы и так тут, — ответила она, — а что вы ищите? — Тут работает Григорий Волжский? — спросил Вильгельм. — Ну есть такой, — ответила она, будто хотела выведать все из Твангсте. — Я вот его ищу… — сказал Вильгельм, — знакомый моего знакомого просил проверить. Терять друга, не мочь найти. — А, ну ладно тогда. Григорий Волжский как раз вышел из магазина, вы с ним столкнулись, — ответил она. Немец вздрогнул. Надо было бежать догонять. Ах, как же мир был мал… Мы все живем в мире, где все связано, и каждое действие оказывает влияние на окружающую среду. Мир тесен, потому что мы все являемся частями одной большой системы. Каждый человек, каждое живое существо и каждый объект в этом мире взаимодействуют друг с другом. Мы дышим одним воздухом, пьем одну воду и используем одни и те же ресурсы. Вильгельм любил размышлять. — Спасибо, спасибо вам, добрейшая фрау товарищ, — он поклонился ей и выбежал из магазина. — Нет, — коротко ответил Гриша, — я ничего не знаю и знать не хочу. — Но подождите, — сказал Вильгельм, — Вильгельм, Твангсте Вильгельм, — он потянул руку. Гриша недоверчиво на него посмотрел, но все же, поставив мешок с картошкой и пожал руку, — Григорий, но вы это и так знаете, как я вижу. Вильгельм кивнул, — простите, что я так врываюсь в вашу жизнь, но у меня есть важное дело к вам. — И что же немцу понадобилось от меня? — спросил грубовато Гриша. Вильгельм опустил голову в успокаивающем жесте, говорящим, что он не представляет мужчине опасности, — это серьезная вещь. Нам бы тихое местечко. Гриша огляделся, — нас никто не слушает. Полюшко, рожь, — сказал он. Вильгельм вздохнул и, порывшись в сумке, выудил газету, — вы знаете этого человека? Волжский заметно напрягся, — herr kommandant… — он перевел взгляд на Вильгельм, говорящий, что ему лучше продолжать, а то будет хуже. — Данный herr сейчас находится свободным в советской зоне оккупации Германии. Я журналист и ищу доказательства его преступлений, чтобы обратиться в суд и посадить его, — продолжал Вильгельм. Гриша внимательно изучал лицо Вильгельма. А янтарные глаза искренне смотрели в ответ, пытаясь показать, что у Вильгельма нет корыстных мыслей или целей. — Ну хорошо, а мне, что надо делать? — спросил Гриша. — Дать показания в суде, — ответил Вильгельм, — скорее всего, вас будут спрашивать до этого. Вам придется рассказать… — Все о моем пребывании в лагере? — Гриша скрестил руки на груди в защитном жесте, — откуда вы знаете обо мне? — Я долго проводил свое расследование, — ответил немец. — Какая вам разница на это? Почему вы все это делаете, товарищ, эм, Валя? — продолжил Гриша. Вильгельм выгнул бровь? Валя, так Валя. — У меня личное дело, — ответил он. — Нет уж, товарищ, если вы хотите, чтобы я был честен с вами, то и будьте честны со мной, — сказал Волжский. — Безусловно, — Вильгельм прикусил губу и огляделся по сторонам. Они так странно смотрелись одни в открытом поле. — Берхард Шпрее, он мой брат, — начал Вильгельм, — был. Давно отказался от меня и я от него. И я хочу справедливости. — Вы хотите справедливости для себя? — Волжский переступил с ноги на ногу, — вы хромаете. Были ранены? Вильгельм покачал головой, — да, бомбежка. По правилам моего бывшего государства, все ненужные и бесполезные человеки подвергались смерти. Как ни как, они начали со своих, — ответил немец. — Так вы делаете это ради себя? — спросил русский. — Возможно, я начал это из-за себя. Потому что злился. Ненавидел. Хотел отомстить. Egoist. Но, после всего, что я узнал, нашел, я просто хочу окончания, — сказал Вильегльм, — война закончилась, но еще остались неразрешенные вещи. Последний бой со справедливостью. Гриша устало выдохнул. Будто тяжелые грузы таскал весь день. Теперь Вильгельм сумел разглядеть его лицо — мужчина был молодой, но в алых глазах отражалась какая-то вековая печаль, боль и тоска. А под белой майкой виднелась россыпь ужасающих шрамов. — У тебя есть где остановиться? — спросил Гриша наконец-то. Вильгельм помотал головой. — Тогда пошли ко мне. Отстроил дом себе. Хороший, деревянный. Лавка как раз для тебя есть, — Гриша улыбнулся немцу.* * *
— Вызвать свидетеля Волжского Григория Федоровича, — громко заявила председатель. Григорий медленно встал, будто непоколебимая скала, и спокойно прошел на трибуну. Но его спина выглядела напряженной, а плечи были чуть приподняты, будто он был готов защищаться. — Представьтесь, пожалуйста, — сказал судья. — Меня зовут Волжский Григорий Федорович, — ответил Гриша, — тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения. Место рождения — город Царицын, ныне Сталинград. Судья утвердительно кивнул. — Вам знаком этот человек? — спросила Свияжская. — Да, — коротко ответил Гриша, даже не взглянув на Шпрее, — herr kommandant, — уже тише прошипел мужчина. — Откуда? — продолжила обвинитель. — Он был комендантом лагеря для военнопленных Шталаг 1А, где я был в заключение, — сказал Гриша. — Когда вы попали туда? — спросила Свияжская. — Точно не могу сказать дату, — ответил Волжский, — зимой в середине декабря под Сталинградом. Мой батальон окружили и взяли в плен. — Можно поподробнее, пожалуйста, — сказала Алина, — как вы оказались в лагере? Гриша сглотнул и кивнул, — мы приехали в лагерь в маленьком вагончике, который был переполнен людьми. Всего было около пятидесяти вагонов. Никакой защиты от мороза не было предоставлено, и мы были вынуждены бороться за свою жизнь. Мы были лишены своего человеческого достоинства и права, и вынуждены были жить в ужасных условиях. Когда открыли вагоны, половина людей была мертва, многие были в ужасном состоянии — раненые, больные. Люди, которые могли вылезти из вагонов, бросились к воде, но охрана открыла по ним огонь и расстреляла несколько десятков человек, — он замолчал. — Вам дать воды? — уже тише спросила Алина. Гриша покачал головой и продолжил, — нас выгнали на холод. Нас не кормили достаточно, и мы вынуждены были бороться за кусок хлеба, который нам давали в ничтожных количествах. Мы вынуждены были пить из грязных луж и болеть без медицинской помощи. — В лагере был госпиталь? — спросила Свияжская. — Редко кто выходил живым из этого госпиталя. В госпитале функционировало пять групп могильщиков, состоящих из военнопленных, которые перевозили умерших на кладбище на тележках. Бывали случаи, я сам видел, когда еще живых людей бросали на тележку, сверху укладывали шесть — семь трупов умерших и расстрелянных, и закапывали живых вместе с ними. Больных, находившихся в бреду, убивали палками в госпитале… — Гришин взгляд был пустым, безжизненным. Вильгельм до боли прикусил губу, что во рту почувствовался мерзкий металлический вкус крови. Ему позволили с аккредитацией журналиста записывать стенограмму судебного процесса. Он не хотел, особенно, потому что записи придется обрабатывать после. Прослушивать одну и ту же запись по несколько раз. Вильгельм не хотел слышать и слушать такой голос Гриши. Но это нужно было для истории. Для Гришиной истории. — Где вы виделись с Берхардом Шпрее? — спросила Свияжская. — Он посещал с регулярными проверками лагерь. Каждую вторую неделю по вторникам. Он проходился между камерами с заключенными. Посещал места принудительной работы, — ответил Гриша. — Благодарю, — сказала обвинитель. — Вы желаете еще что-то сказать? — продолжила председатель. — Я… Я не могу передать словами ту боль и страдания, которые мы испытывали там в течение многих дней. Мы были унижены и изуродованы, но мы не сдались. Мы продолжали бороться за нашу жизнь, свободу и родину. Я стою перед вами сегодня, чтобы рассказать о том, что произошло со мной и моими товарищами. Я надеюсь, что моя история поможет предотвратить такие ужасные события в будущем. Я надеюсь, что люди, которые слушают меня сегодня, поймут, что никакая война или конфликт не может оправдать такие ужасные поступки. Спасибо, — Гриша чуть наклонил голову. — Суду было заявлено ходатайство и суд исследовал его и постольку, поскольку это заявление о юрисдикции суда, оно противоречит третьей статье устава и не будет принято к рассмотрению. Что касается того, что оно содержит иные аргументы, которые могут быть открыты для подсудимых, они могут быть заслушаны на последующей стадии, — Анастасия Сокова встала, — теперь я спрошу подсудимого, признает ли он себя виновным или не признает себя виновным в предъявленных ему обвинениях. — Я не признаю себя виновным в том смысле, как предъявлено мне в обвинение, — выражение лица Берхарда Шпрее не изменилось.* * *
Вильгельм никогда не думал, что проживет пару месяцев в деревянном доме в восстанавливающимся после войны Сталинграде с русским мужиком и будет помогать ему в колхозе. Но вот он тут. Научился топить печь, печь блины, лепить пельмени и держать в руках топор. — А в чем твоя конечная цель? — спросил как-то Гриша. Он особо не интересовался. Точнее, он вообще не интересовался тем, что делал Вильгельм. Только, когда немец непосредственно просил давать ему интервью. — Я хочу, чтобы Берхард забрал с собой, как можно больше приятелей, — ответил Вильгельм. Все эти два месяца он сортировал все то, что нашёл за время своего расследования. Записывал. Переписывал. Он хотел в конечном итоге написать книгу о всем, что нашел. Интервью выживших военнопленных, его процесс расследования и результаты. — Подельников? Оптимистично, — ответил Гриша. — Нет, когда твоя жизнь на кону. Все знают, что действуют организации. Не все желают вмешиваться, некоторые поддерживают, — сказал Твангсте, — но и умирать ради убитой идеи тоже никто не желает. Немец хоть и начал лучше разговаривать на русском, но яснее изъясняться он не стал. Наоборот, раздражался, когда его не понимали. Вильгельм вздохнул, — организации, которые помогают бежать. Волжский кивнул. Желание — благородное, вот только слишком нереалистическое. — Тебе бы сыщиком работать, — наконец-то сказал он. Вильгельм помотал головой, — одно и тоже. Немец был забавный. Много говорил, даже лучше сказать, что он постоянно заводил монологи. А Гриша слушал. Все равно ничего не понимал. Возможно, Вильгельму просто нравилось слушать свой голос. А, возможно, ему просто было одиноко. А Гриша всегда был готов выслушать. — Давай сюда, — Гриша забрал мешок яблок у Вильгельма, который он с трудом передвигал. А Гриша завалил себе два на мускулистые плечи и понес. Он готовился к зиме. Запасался. Сделает себе закрутки, высушит травы, сварит варенье… И можно зимовать. Вильгельм только вздохнул, смотря в спину мужчины. Григорий был такой… Домашний. Надежный. У Вильгельма нет больше дома. Просто смысл двигаться дальше за счет его личного расследования. А дальше что? А дальше ничего. Ему некуда идти. — Ты идешь, Валь? — Гриша обернулся. Немец улыбнулся и быстрым шагом направился за Волжским, — да. Григорий потихоньку лечился. Забывал. Пытался забыть. Он построил себе дом, у него был работа, еда, тепло. И словно город Сталинград, возрождаясь из руин и возвращаясь к жизни, и он залечивал раны. Но оставались душевные муки, те, которые невозможно было заметить или вылечить аспирином. Они были в голове и Григорий хотел завершения и для себя. — Знаешь, еще три месяца назад я бы и не представил, что бы приютил у себя в доме немца, — Гриша сказал одним вечером, — немчура, — рассмеялся он. Вильгельм на него коротко взглянул и ответил, — прости? А Гриша только отмахнулся, — теперь, думаю, что без тебя будет одиноко. В этот раз Твангсте ничего не ответил. Только перегнулся через стол и коснулся Гришиной щеки, тут же отдергивая руку, — прости. — Да что ты все заладил, — улыбнулся Гриша, — ты это, если захочешь потом, можешь всегда у меня остаться. Погостишь у меня. Поработаешь в колхозе. Вильгельм выгнул свою утонченную бровь, — предложение заманчивое. Но спасибо, — он улыбнулся в ответ. Вильгельм уехал ранним понедельником через два месяца и одной недели. Он возвращался в Германию, в советскую зону оккупации. А Гриша почувствовал какое-то одиночество, пустоту в своем доме. Он приготовился ждать. В следующий раз они встретятся в суде.* * *
— Прошу всех встать для оглашения приговора суда, — сказала председатель Сокова, — подсудимый, Берхард Шпрее, вас обвиняют как в прямом, так и не в намеренном убийстве и жестоком обращении с военнопленными и военнослужащими стран, с которыми Германия находилась в состоянии войны. В судебном заседании, состоявшемся в соответствии с законом, было установлено, что комендант лагеря для военнопленных, Берхард Шпрее, нарушил все принципы международного гуманитарного права и осуществлял жестокое обращение с заключенными. Было доказано, что он совершал непрямые насильственные действия, приводившие к массовым смертям заключённых. — Суд на основании представленных доказательств признал Берхарда Шпрее виновным в совершении преступлений против человечности и осудил его к сорока годам тюремного заключения без возможности досрочного освобождения. Приговор был вынесен с учетом тяжести преступления и необходимости наказания за жестокое обращение с людьми, которые находились под его охраной. — Берхард Шпрее должен отбывать свой приговор в соответствующем исправительном учреждении, где будет получать необходимую медицинскую помощь и обеспечиваться необходимыми условиями для его содержания. — Судебное решение является окончательным и обжалованию не подлежит, — закончила Сокова. Зал суда был наполнен тяжелой тишиной. Лица присутствующих были напряжены, глаза устремлены на высокий кафедральный стул, где расположилась председатель. Напряжение усиливалось с каждой минутой, пока наконец председатель не замолчала. Молчание зала продолжалось, пока не прозвучал окончательный приговор. Когда приговор был оглашен, будто волны свободы прокатились по залу, разгоняя напряжение. Легкость наступила, словно ветер, обдувающий все тело. Лица присутствующих расслабились, а глаза стали немного светлее… Когда приговор был оглашен, Гришино лицо преобразилось. Напряжение, которое держало его в ментальной тюрьме долгое время, исчезло. Глаза его закрылись на мгновение, словно он погрузился во внутренним мир, где-то там на Волге, чтобы отпустить все негативное и накопившееся внутри. Потом он вздохнул глубоко, будто вдыхая свежий воздух после долгого нахождения под водой. На его лице появилась улыбка, яркая и искренняя. Он расправил плечи, словно сбросив с них тяжесть мира, и расслабился. Теперь он был свободен. Его битва теперь точно окончена. — Спасибо, — Вильгельм протянул Грише руку в формальном рукопожатие, когда они встретились около здания суда. Гриша ничего не сказал, только неожиданно притянул мужчину к себе и крепко обнял. Вильгельм прикрыл глаза и почувствовал, что Гриша прислонился своими губами к его виску. Волжский пах домом. Чем-то очень родным и давно забытым. — Спасибо, что дал возможность отпустить, — прошептал Гриша. Мужчины расцепились, но их руки все еще касались друг друга. Наступило комфортное молчание. Вильгельм смотрел, как их пальцы рук касаются друг друга, а Гриша смотрел куда-то в даль. — Я надеюсь, что твое предложение все еще в силе? — тихо спросил Вильгельм. — Погостить у меня еще, поработать в колхозе? — ответил Гриша. Вильгельм кивнул. — Да, всегда в силе, — Григорий перевел свой взгляд на немца. — Тогда я, пожалуй, приму его, — ответил Вильгельм.