***
Что под этими таинственными бинтами? Порезы? Шрамы от них? Или ничего. Обычная здоровая кожа. Иногда некоторым вещам не стоит придавать большого значения. Это усложняет жизнь. Бессмысленно. Возможно, он непозволительно много думает об этом. Получил бы удар по лицу. Люди всегда придают значение ненужным и неважным вещам. Например, праздникам, новой покупке, сообщению от конкретной личности. Эмоциями, которые в этот момент закипают, опаляя тело изнутри, они хотят раскрасить серую полосу жизни, сделать существование не бессмысленным, не холодеть от монотонности проходящих сквозь пальцы лет. Не хочется сойти от этого с ума. Да, некоторым это не удаётся и они, поддавшись искушению, обрывают монохромную ленту, так и не найдя источник красок. Глупо. Но честно. По отношению к себе. Такие люди не обманывают себя, говоря "я обязательно выберусь из этого дерьма". Их честности даже можно восхититься. Акутагава восхищается. Но от этого мысль о том, чтобы залезть в петлю, не перестанет быть глупой. Ты жил, делал что-то для чего-то, у тебя была цель, и ты вдруг резко опустишь руки, снимая обувь? Акутагава не понимал, он точно не такой. Но постойте, ради чего он сам живёт? Для чего поднимается каждое утро с постели, уставши исполняет свои обязанности и засыпает обратно? Где же его цель? Она же была где-то тут, в углу разума, на ладонях, под веками, на плечах, в грудной клетке. Куда подевалась? Ушла. Вместе с ним. Ушло желание доказать ему, что он достоин, что он не просто так стоит на ногах. А достоин чего? Жить? Он живёт, чтобы доказать, что достоин жить? А что потом? Для чего стараться? Где найти то самое, что будет держать его в этом мире? Что не даст ему также снять обувь и кинуться в руки смерти, где оно? Тошно от этих мыслей. Кровь начинает кипеть, бурлить внутри вен, больно стучать в виски, напоминать, что сердце ещё живо. Язык пересыхает, неприятно сводит щеки и горло, горький ком снова встаёт в глотке, а внутренности рвутся наружу. Почему-то в затылке холодеет. Акутагава не чувствует свою душу в теле. Он спрятан за три стены внутри себя, смотрит будто через чужие глаза. На свою жизнь.***
Вода холодная, почти как пальцы Рюноскэ. Обволакивает горло, слегка отрезвляет. Он не помнит что произошло в последний час. Зеркало, гладкое как вода в стакане Акутагавы, отражает белую маленькую луну из окна. В осколках целый калейдоскоп звёздного неба. Куски стекла так красиво поблескивают на полу, будто это правильно. Будто на полу, такими разбитыми, им и место. Может, Акутагаве место там же? Расколотым на части, под ногами других? Он смотрит в чашку. Как в зеркало, как в стекло. А может это и есть стекло? Может уже тысячи осколков вонзились в его плоть, готовясь при лишнем движении разорвать? Он представил как ткани и связки рвутся, мясо противными кусками свисает, держась на засыхающей коже, бордовая вязкая кровь мерзко стекает с шеи. Может и так, но он в любом случае уже не чувствует. Уже ничего. Он и не помнит как на следующий день оказался в переулке под дождём, раненый в живот. Кажется, он был на задании, где его подстрелили. И опять его приводит в чувство вода. Отчего-то хочется так все и оставить. Он смотрит на себя от третьего лица и бьёт рожу ногой. "Так тебе и надо".***
Акутагава никогда не думал о глубине океана. Но, смотря на свои белоснежные руки с проступающими синими венами, задумался. Как далеко надо шагнуть, чтобы глубоко упасть под воду? Думая об этом опять становилось страшно. Просто... Просто хочется вырезать ту часть мозга, отвечающая за страх. О да, он знает как страшно море. Как оно ледяными лапами ловит ребенка за худые плечики, притягивая к своей груди, обнимая, прижимая, сдавливая, выкачивая из лёгких воздух, ударяя в голову. Он был таким ребёнком. Но сейчас, возможно, он кинулся бы ко дну добровольно. Глубина, дно, песок. Та же жизнь, только под толщей воды. Манящая, завораживающая, отвратительная. Хочется расплакаться. Он слаб.***
Что может такого сломаться в человеке с таким хрустом? Возможно, надломился позвоночник и ему уже пора. Но нет, это его израненная душа снова дает о себе знать. Почему-то чувства ударили в голову и он наконец поддался слезам в глазах. Они капали на пол. Рюноскэ думал, что плакать больно. Но он ничего не чувствовал. Слезы лились градом незаметно, разум снова туманился. Откуда-то взялась кровь на полу. Откуда?***
Возможно уже поздно думать о том что правильно, а что не правильно.***
Для него времени нет.***
Наконец-то сердце заткнулось. Знойным июльским вечером, на закате. Заткнулось, перестало бить по ушам, отбивать надоедающий ритм. Пластинка сломалась. Как и Акутагава. Он стал тем, кого называл глупым, но кем восхищался. Для него это стало открытой дверью, от которой он изначально отвернулся. Но она всегда была, была тут. И была открыта. Она светилась, слово врата в рай. Белая тонкая нить, завязанная на его мизинце. Он был готов изначально. За это он себя презирал. За то, что эта дверь всегда была здесь, за свою готовность кинуться к ней. Впрочем, некому больше корить это тело за ошибки. Есть только руки. Руки коллег, аккуратно сложившие его собственные на груди крестом. Положившие его в теплый ящик из темного дерева. Даже о черной подушке внутри позаботились. Мрази. Он их ненавидел бы. В квартире стало пусто, стекло так и лежало на том месте, открытое окно добродушно впускало ветер — нового хозяина. Тонкие сатиновые шторы промерзли ночными холодами, бились из стороны в сторону, блестели в лунном свете. Кровь, размазанная и засохшая на полу, темная. Хотя была неестественно светлая, будучи совсем недавно свежей и горячей. Когда-то она даже бурно и звонко лилась по венам. Когда-то. Ещё жалкие два дня назад. Больше не будет.***
Ещё неделя проходит в мафии с той разлитой крови. Мори поправил волосы и глубоко вздохнул, пытаясь разобрать почерк какого-то солдатика. Неясно, что он хотел передать этими каракулями, но явно не доклад об обстановке в одной из их баз. Огай черканул по бумаге красной ручкой, словно учитель, проверяющий тест ученика после уроков. В панорамное окно бьются закатные розовые и оранжевые лучики. Облака тоже поддаются этой прекрасной палитре и купаются в цвете. Лёгкий след от самолёта уже рассеивается. На красном ковре бегают желтые блики. Массивные деревянные двери с низким гулом открываются, Мори поднимает голову. —Босс, я хочу взять задание. В планах мафии зачистить склад, в котором скрылись люди, предавшие нас. Я готов.— Акутагава не мигая смотрит на босса. Расемон тихо шелестит в одежде. —Отлично, это дело твоё. Я в тебе не сомневался. Акутагава низко кланяется и, развернувшись, уходит. Дверь захлопывается. Мори невесомым движением сдвигает в сторону бумаги и трясущимися, холодными и вспотевшими руками берет в руки рабочий телефон. Пальцы, дрожа, набирают номер. Голос спокойный и ровный. —Коë Озаки. Подними все отряды, окружите здание. Никто и ничто не должно выйти.