Звёзды

Россыпь звёзд на загорелой бронзовой коже шеи манит взгляд. К ней хочется прикасаться: кончиками пальцев, губами, носом – аккуратно проводить по каждой метке, ощущая пульсацию и тепло. Хочется слизывать каплю пота, резко стекающую вниз, и зарываться пальцами в непослушные волосы. А после вновь смыкать губы на нежной коже, оставлять ещё одну яркую метку и вслушиваться в неровный вдох сверху. Куникудзуши елозит по чужим коленям, отстраняясь, чтобы взглянуть на проделанную работу. Ладонь медленно, щекоча, выпутывается из отливающих серебром волос, перемещаясь к шее. Метки на ней напоминают звёздное небо: такие же хаотичные, но мысленно выстраивающиеся в незатейливые любовные узоры; такие же в разной степени яркие, где-то выделяясь и цепляя взгляд, а где-то почти сливаясь с естественным оттенком кожи. Куникудзуши проводит пальцем по каждой из звёздочек, оставленных им и только им, на нём, принадлежащем только ему. Казуха не выдерживает пытки: поднимает ладони с мягкой постели и цепляется ими за тонкую талию, приподнимая края чёрной толстовки и оголяя впалый живот. Куникудзуши еле заметно вздрагивает, отводит взгляд и сжимает мягкие плечи. – Прекрати, - тихо проговаривает, наблюдая и вслушиваясь в то, как по стеклу барабанит дождь. Его голос почти тонет в ледяных каплях, но Казуха сможет различить и различает его среди тысячи посторонних звуков. – Не только же тебе дразниться, милый, – Казуха щурится, улыбаясь, когда Куникудзуши, не глядя, дёргает его за прядь волос. Вместо тысячи и одного недовольно сказанного слова. – Уйду от тебя, если продолжишь, – Куникудзуши поворачивается к нему. Смотрит пристально и серьёзно, гипнотизирует одним только взглядом, по особому блестящем в ночной полутьме. Сколько бы Казуха не вглядывался в аметистовые глаза, они всегда казались по-особенному новыми и неповторимыми, чарующими, как и сам их обладатель. Казуха тихо хихикает, ненароком попадая в такт капель, медленно поднимаясь пальцами одной руки выше, к груди. – Ты не сделаешь этого, – уверенно отвечает, не разрывая зрительного контакта. – Сделаю. – Тогда почему же, – Казуха делает паузу. Большой палец замирает напротив соска. Казуха щурит глазки и игриво ухмыляется, - ты не уходишь? Куникудзуши прикусывает нижнюю губу, сохраняя лицо и не отводя взгляда, когда Казуха мажет пальцем по его соску и разгоняет по всему телу мурашки. – Потому что, – Куникудзуши повторяет за Казухой: дразнится и медленно ведёт пальцами по обнажённой и чувствительной коже, так же резко останавливаясь, – спать на коврике в ванной будешь ты. Напряжение, растущее с каждой секундой молчания и стука капель, лопается, как мыльный пузырь. Внезапно и поблескивающе сине-фиолетовыми разводами, мелькнувшими в глазах напротив. Казуха заходится в тихом смехе, безбожно абсурдно проигрывая Куникудзуши. – Хорошо, – сдаётся Казуха, капе́льно отсмеявшись и придя в себя. – Я уберу… Дзуши? Казуха застывает, недоумённо смотря то в потемневшие глаза напротив, то на костлявые ладони, держащие его собственные за предплечья и не дающие пошевелиться. Молния внезапно разрезает полутьму ярким всплеском, потонувшим в черноте чароитовых радужек. Куникудзуши раздражённо вздыхает и наклоняется ближе. Размеренно дышит в губы напротив, опаляя их и крепче сжимая пальцами предплечья. – Ты можешь просто… заткнуться.