Благие намерения

⠀ ⠀ Она всегда была его любимой девочкой. Маленькой, хорошенькой, никогда ни в чём не виноватой, светлой. Непорочной Дочь. Он слишком быстро привязался к этому слову, хотя никогда так её не называл. Она отвечала взаимностью — самое близкое, что он от неё слышал, было простое, но такое дерзкое и резвое «Силли». Он же редко снисходил до «дитя моё», но фраза эта порождала в его душе необъяснимый дискомфорт, а потому он чаще называл её по имени. Имени, которое она сама для себя выбрала. Как и он когда-то, не так ли? Они были так похожи, и порой он сам удивлялся тому, что их не роднила кровь. Обиженная на весь мир, вечно плачущая, кричащая, измученная кошмарами девчушка, которую нужно было вечно утешать, поддерживать, вести за ручку через большую и страшную жизнь. — Силли, я не могу заснуть. — Вандер, мне снова снятся шахты. Ему было всего лишь пять лет, когда острое лезвие ножниц в руках злодейки-судьбы рассекло всё, что связывало его с семьей. Ей же было от силы три года. Он прятался за братом, она — за сестрой. Каждый шаг эта несносная девчушка повторяла за ним. Она даже взрослела аккурат как он, такая же неотёсанная, угловатая, неудержимая искорка. А потому на горечи собственного опыта Силко прекрасно знал, что же с ней произойдёт дальше, знал, как это предотвратить, знал, что из неё ещё можно выковать нечто более стоящее, чем он. Но вместо этого он… любовался. Ей. Собой. Тешил и жалел, оберегая её от каждого шороха, каждого злого монстра в её голове. Маяк средь сгущающейся тьмы спальни, его искусственный глаз успокаивал её, и она тонула в волнах кровати, прижимаясь к нему покрепче. А он обнимал её в ответ. Ничего странного, девочке всего двенадцать. Она скорее всего видит в нём отца, это же просто чудесно. Значит, он уже лучше, чем Вандер, о котором она и слова хорошего бы не сказала. — Ты ни в чём не виновата. Сухие узкие губы касались синих волос, он прикасался к ним, как к святыне, обещая ребёнку, что всё будет хорошо, пока он рядом. Прикасался и продолжал любоваться. О, как, как могла жизнь сотворить нечто настолько совершенное, настолько чистое и светлое? Богиня ветра, никак иначе. Меж тем годы шли, а кошмары никуда не исчезали. Но как бы сильнее не разгоралась буря, ей всегда противостоял маяк в глубокой полумёртвой глазнице. Он оживал рядом с ней, он вдыхал порох с её кожи, и никак не мог надышаться, прижимая к себе всё крепче, потакая каждому её слову, каждому её желанию. Она могла сделать с ним что угодно, а он покорно подчинялся, жалкий лакей умалишенной принцессы, он был готов позорить себя перед собственным народом, лишь бы только она не плакала. Он искупал грехи, вот только перед кем — перед ней или собой? — Силко, тебе не кажется, что девчонке бы можно и в собственную комнату переселяться? Ну или хотя бы в отдельную кровать, не? Севика. Как обычно, ничего удивительного, она всегда не понимала, о чём говорила. — У неё кошмары. — Ей четырнадцать. — И? — В четырнадцать девчонка может спать отдельно. — И? — повторил он, склоняя голову на бок. Пауза. Севика даже и не знала что на это отвечать, совершенно не ожидая такого упрямства от босса. Они бы могли развести ссору из ничего, да вот незадача — она была молчаливой, он не любил тратить слова попусту, а потому маяк в глазнице внезапно превращался в карательное пламя, готовое вот-вот испепелить её за непослушание. Закурив сигару и по привычке перебирая в руках кинжал, он лишь вальяжно облокотился о спинку алого кресла и ухмыльнулся. — Если хочешь сохранить должность, советую поменьше следить за моей кроватью, Севика. И меж тем её слова заставили его задуматься. Быть может… да нет, вздор. Совершенный и абсолютный вздор. Как эта женщина, чья душа зачерствела, а сердце давно превратилось в камень, могла опошлить его светлые чувства, его благие намерения?! Он же не спал с ней, он утешал её, он приносил тепло и комфорт, он был её крохотным лучиком света в заунской тьме. Одной ей было бы страшно и холодно, а потому он не приучал её к самостоятельности. Зачем, если он всегда рядом? — Силли, а что ты делаешь, м? Джинкс, зацепившись за балку под самым потолком, умудрилась зависнуть головой вниз, её косички доставали прямиком до его носа, и он не мог не отпустить такой редкий для него смешок. — Решаю вопросы по заводу. — А можно я посмотрю? Конечно можно. Ей всё всегда можно. Спрыгнуть со стола, усесться к нему на колени и с интересом начать читать неимоверно скучные документы, написанные замудрённым языком, который она не понимала, а потому делала комментарии по поводу и без. Ему и в голову не приходило попросить её сесть напротив, или хотя бы на стол. Потому что так ближе, так искреннее. В этом нет ничего неправильного. У него же благие намерения. Котёнок, приученный к жилистой руке, она ластилась об неё при каждой удобной возможности, обвивалась вокруг него, а он лишь поощрял её за это. Трудно было представить рабочий день без неё. Без её косичек, без её игрушек-бомбочек, без её мелков. Без её голубеньких глазок, таких больших-больших и вместе с тем хранивших за мраком зрачков столько боли и страданий. Она умудрялась быть и ребёнком, и взрослым, удивительное дело. Такая зрелая для своего возраста. Он остановился на этой мысли, но тут же погнал её прочь, и она растворилась вместе с сигаретным дымом, улетела далеко-далеко, пока тонкие пальчики с пластиковыми колечками гладили его шею. Она так успокаивается, ей можно. Когда ей исполнилось шестнадцать, он подарил ей духи. Не потому что она любила девчачьи вещи, совершенно наоборот, ей больше нравилось собирать пистолеты и рисовать обезьянок в тетради. Но ей же нужно было взрослеть. Она красила ногти, она совершенно по-другому заплетала свои косы, она крала его косметику, нет ничего плохого в том, чтобы девочка пользовалась парфюмом. Иония. Эта дивная страна была богата на ароматы, но этот, «Морской бриз №4.0», он мог определить из сотни похожих. Они так быстро заканчивались, а потому он брал ещё и ещё. — Севика, на обратном пути не забудь зайти в парфюмерный в Променаде, возьми для Джинкс ещё один флакон «Морского бриза». А то он заканчивается. Воительница фыркнула себе что-то под нос и закатила глаза. — Я сегодня её завал разбирала, у неё ещё остался полн- — Захватишь ещё один флакон. Она одевалась как ей вздумается, и он нисколько её в том не упрекал. Девочка уже взрослая, почему бы и нет? А если кто-то неправильно посмотрит в её сторону, то он быстро прикончит грязную мысль одним лишь взглядом. — Иди сюда, помогу завязать. Тонкие пальцы касались нежной кожи, затягивая на спине жалкие завязки, еле-еле скрепляющие её топ. — Ай, холодно! Она скрестила руки на груди. Он лишь рассмеялся. Когда она захотела себе татуировку и сделала её совершенно без его разрешения, к её превеликому удивлению, он нисколько на неё не кричал. Был удивлён, да, но не зол. Потому что татуировка ей невероятно шла. Делала её взрослее За ней увивался каждый мальчишка, который её видел, но он не позволял ни одному к ней приблизиться. Конечно же из соображений совершенно холодных и рассудительных. Потому что она была его маленькой принцессой, достойной кого-то большего, чем простого оборванца с улицы. Как только подобающий кандидат найдётся, он его, конечно же, одобрит. Любящего, заботливого, харизматичного и галантного, вежливого и сильного, готового терпеть каждую её выходку и вместе с тем, знающего, как её усмирить. И вот незадача, такого мальчика не нашлось. Но нашёлся мужчина. На один из множества блокнотов с её рисунками он наткнулся случайно, пытаясь разобраться в её мастерской. Среди макетов оружия, баллончиков с флуорокраской и всяким хламом, который он разрешал держать в заброшенном вентиляционном отсеке, ставшим для неё громадным кукольным домиком, он абсолютно неожиданно увидел коробку, переполненную листами с рисунками, в которых он узнал себя. Раз за разом, страничка за страничкой. Силко, Силко, Силко. А за рисунками шли подписи, да такие, что лицо невольно залила краска. Ничего страшного, будто бы ему самому шестнадцать не было, будто бы Вандер не застигал его за ещё большим непотребством. Здесь, на страницах её дневников и тетрадей для набросков он видел обсессию, которая должна была привести его в ужас, но вместо этого вызвала в нём только восторг. А потому, незаметно для себя, он потерял почти целый час, вчитываясь, вглядываясь, пересматривая всё снова и снова, пока наконец не перелистнул последнюю страницу. Взял один лишь набросок и забрал его с собой. В кабинете было душно. Часы давно уж пробили полночь, и дверь была заперта на ключ. Он старался поддерживать в комнате тишину, почти что мёртвую, вдруг кто-то услышит? Хотя… почему бы и не слышать? Он открыл глаз, уставившись на тело перед собой. У Севики была отвратительно грубая рука, которую она использовала абсолютно не по делу. — Шлюх своих будешь так лапать в борделе. Давай без выкрутасов. Она лишь закатывала глаза, стирала пот с лица, и они продолжали. Какой уж вечер подряд? Да Бездна, что таить, какой год подряд? Он уж и не помнил. Ему не было стыдно или противно. Ни за то, что ни к чему серьёзному их поздние встречи не приводили, ни за то, что он ей пользовался. Пользовался… этой женщиной в принципе было сложно пользоваться. Она ни перед кем не вставала на колени, и уж точно ни под кого не ложилась. Такая возможность благосклонно принадлежала ему не потому, что он был её начальником, не потому что он мог её принудить или, ещё смешнее, напугать. Она делала этот выбор добровольно, однако, стоило только опустить взгляд и проследить за логической цепочкой, как легко можно было понять, что росток этот брал свои корни в далёком детстве. Эпохе наивности, когда она верила в чудеса и бегала с ним по пилтоверским крышам, когда он носил длинные волосы и играл ей на гитаре, а она в это время плела ему венки и в перерывах слушала его рассказы про звёзды. Жизнь заставила их стать грубее и жёстче, былой мальчишка-мечтатель умер, а он всего лишь подцепил лезвием клинка его посмертную маску и пришил её на сухую кожу безразличного эгоиста. Как на это не повестись? Вот только рука… одна единственная рука ему так чертовски не нравилась. Да, вторую она пожертвовала ради него, но холод её протеза он не любил. Он мешал. Мешал закрывать глаза и представлять на месте этих рук совершенно другие. Мешал расслабиться и уйти в мир грёз со страниц тетради, исписанной флуоромелками. — Попроси Синджеда хоть для личного пользования сделать тебе реалистичнее и теплее кисть. — Попроси Синджеда хоть для личного пользования сделать тебе реалистичнее и больше х- Она осеклась с ухмылкой, стоило ему только вонзить кинжал в стену прямиком рядом с её ухом. — Ладно, ладно, поняла. Она натянула своё рваньё на мощные бедра, укрылась алой накидкой и просто ушла, как сотни раз до этого оставляя его в раздумьях. Слишком сильная, слишком самостоятельная, слишком вульгарная, слишком мужиковатая, она вечно была не такой. С ней было просто и легко, а самое главное, казалось бы, желанно. Скажи он самому себе лет двадцать назад о том, что он наконец-то заполучил её, такой долгожданный трофей, то его бы сердце остановилось от счастья. А сейчас счастья не было. Он затянул ремень, поправил волосы и налил себе виски, напряжённо усмехаясь и качая головой. Нет, в Севике нет нежности, нет заботы, нет той чистоты, той святости, которую он жаждет, за которой он гонится. Импульс, новое желание после теперь уж покорённой цели. В тот вечер дверь тоже была заперта. Но только комнату заполнял не зловонный запах заунских улиц с севикиной одежды, а «Морской бриз №4.0». Играла музыка. В виски плавали кубики льда. — Силли, я давно спросить хотела… почему у тебя шрамы такие симметричные? Теперь по бледной коже груди проходилась не шершавая ручища, а аккуратная ручка с такими милыми ноготочками, светящимися в темноте. Волшебный лак, просто чудо. Его подарок, никак иначе. Все для его принцессы — Ну… — выросший в безграмотности и считавший долгом избавиться от её клейма в зрелости, Силко был человеком начитанным и никогда не тянул слова, но сейчас перед ним стоял выбор, и к выбору этому он подошёл особенно тщательно. Наконец-то выбрал подходящее объяснение и начал очень аккуратно. — Когда-то я выглядел немного по-другому. Но жизнь сложилась так, что я это исправил. — Дааа? Голубые глазки сверкнули таким детским интересом. — А как ты выглядел? Силко не любил говорить на эту тему, но как же он мог врать своей принцессе? — Как ты, дорогая. — Как я? В смысле? Он объяснил, настолько просто и кратко, чтобы ей было понятно. Девочке не нужны были подробности его биографии, а потому он открывал ей только самые светлые её стороны. — То есть… теперь ты совсем мужчина? Совсем-совсем? — Совсем, — он ухмыльнулся, накручивая её синие волосы на худощавый палец и глядя на неё с поразительным теплом. — Прямо совсем? Как там, ну… Чак, например, или как Вандер? Огненное кольцо чуть расширилось при упоминании последнего имени. Силко скривил губы и чуть напрягся, но вскоре успокоился — на Джинкс злиться нельзя. — Да, как Вандер. Дым от сигары поднимался к потолку, проигрыватель шуршал иглой по излюбленной пластинке. Он ощутил лёд на губах и подлил ещё немножечко виски, расслабляясь, пока к бледной коже прижимались облака татуировок. — Даже там? — она говорила тихо-тихо, таким смешным шёпотом, словно скажи она эти слова чуть громче, Вселенная перестанет существовать. Стоп — А можно посмотреть? Остановись Дымка. Приторный дурман, ускоряющий сердце до предела. Конечно можно. Ей же всё можно. Всё. Всегда. Можно. К этому он её и готовил. Люди — очень странные существа. Добившись желанного, они вечно недовольны, вечно хотят чего-то большего, вечно берут новую высоту. Новую высоту он не взял. В три ночи под столом в собственном офисе, он прятался наедине с бутылкой, как двенадцатилетняя Джинкс пряталась с игрушками, которые он ей покупал каждую неделю, лишь бы не ревела. Вот только монстры его были не выдуманными, они отражались в зелёном стекле и не уходили, сколько бы он не пил. И ни доброе слово, ни игрушки его бы не спасли. Игрушки… она до сих пор спала с игрушкой. Вздор… вздор, многие так делают, не страшно, не страшно, не страшно, она больше не ребёнок, она не маленькая, это пережиток прошлого, это привычка, это нежелание расставаться с детством, через это все проходят, это… Дрожащие руки потянулись к зажигалке, и он хотел закурить очередную сигару, вот только проблема была в том, что они кончились. Как последний пьяница выползая из-под стола, он вскарабкался на диван и, вспомнив прошлую ночь, тут же спрыгнул с него, как ошпаренный, падая на колени и вцепившись костлявыми пальцами в жёсткие волосы. До боли тянуть, рвать, выть, ненавидеть себя, терять контроль. Карточный домик напускного холода разрушился, ведь сейчас не перед кем было играть роль. Не было рядом Севики, не было Вандера, не было химбаронов. Был только он и монстр в зеркале, которое скоро накрыло пальто, вот только отражение никуда не исчезло. Спотыкаясь, он добрел до кресла, открывая ящик, чтобы достать инъектор, но вместо него рука нашарила полупустой флакончик «Морского бриза №4.0». Глубоко и часто дыша, он устремил взгляд на него. И на всё, что его окружало. Её розовый лак для ногтей, рисунки милых животных, кружка с улыбкой, которую она подарила ему на день рождения. — Нет, НЕТ. Он заткнул собственные мысли, быстренько достав инъектор и заправив его светящимся спасением, живительным мерцанием фиолета, который на этот раз попал не в глаз, а прямиком в локтевую ямку. Отпустило. Ненадолго. Он не спал в своей комнате, не заходил в мастерскую, сколько бы его принцесса не умоляла провести с ней время. Вместо этого он делал вид, что занят на заводе, делами которого внезапно начал интересоваться настолько, что поразил даже Севику, привыкшую вести бизнес вместо него. Что угодно, лишь бы не возвращаться в спальню, на полу которой валяются механические обезьянки, а на стенах висят плакаты. С подростковыми, мать их, рок-группами. Вскоре его ночевки в офисе перестали помогать. Он выкинул проигрыватель, сломал пластинки, сменил виски на коньяк, а взгляд всё устремлялся туда, в угол, на диван. И сколько не бей себя по голове, сознание нельзя было заткнуть. Нельзя было заглушить её стоны, как она называла его по имени, как он успокаивал её и просил потерп- Нет Задыхаясь, он открыл ящичек, который теперь светился от переполнявших его цилиндров с мерцанием. Он вставлял их в инъектор невпопад, часть из них падала и разбивалась, создавая под креслом мерзкую пурпурную лужу, мешаясь с кровью, брызнувшей из неаккуратно проколотого сосуда. Ещё и ещё. Вот только оно не помогало. Нисколько. — Вандер… Вандер, я… Дева Ветра, Вандер, ты… ты был прав. Ты должен был тогда… О, Дева… она ребёнок. Она… она мой ребёнок. Я изна… Пока сердце колотилось, а тело пробивала холодная дрожь, он говорил с буквой «V» на кинжале брата. Кара. Ему теперь так хотелось закончить начатое столько лет назад. Сделать то, что положено. Лишь бы не чувствовать её ручонок на своём теле, не видеть её голубые глаза. Глубокие, невинные… — Силко? Да что там, мать вашу, происходит?! Севика среагировала сразу, как только услышала крик на втором этаже. Играя в покер с Ран, она и не думала подниматься, наивно считая, что босс попросту ушёл в запой, но истошные крики говорили об ином. Пламенное кольцо, пульсирующее фиолетом, было пронзено клинком. Оно расширилось до предела, дрогнуло и остановилось. С силой дрожащие руки умудрились вытянуть рукоятку обратно и бросить кинжал на пол, повалиться рядом с ним в лужу из собственного наркотика. Он не слышал, как Севика поднималась по лестнице. Он не слышал, как она стучала в дверь, как бросила эту затею и попросту решила воспользоваться механической рукой. Вместо этого он слышал всё те же стоны, всё то же частое дыхание, всё тот же шёпот, змеёй обещающий, что всё будет хорошо, что первый раз всегда больно, что он никогда не навредит самому дорогому, что есть в его жизни. — УБИРАЙСЯ ВОН. Он ударил себя по голове ещё и ещё, но звуки лишь мешались в одно, становясь громче и громче. Преодолевая возможности бледнеющего от шока тела, он взвалил себя на кресло, нашаривая пистолет. — ВОН. Секунда. Столь малое время, за которое может столько случиться. На пол свалился выдвинутый до предела ящик с мерцанием. Стихли крики. Упала выбитая дверь. Раздался выстрел. ⠀ ⠀ ⠀