Жажда

Кинси красиво злится. Она не плачет: отвратительные капли не бегут по щекам, не срываются с ресниц; ни вздоха, ни всхлипа — ничего. Вместо того, чтобы биться в картинной, искусственной истерике, она смотрит в упор и сжимает кулаки так, что костяшки белеют, а на ладонях остаются следы-полумесяцы. Её ярость звенит, пронизывает всё вокруг, оплетает и пеленает. Остро. Ярко. Её ярость ослепительна — и каждый раз, когда Кинси злится, Гейбу на мгновение кажется, что он дома. Иногда он ловит себя на мысли, что если бы Кинси так же часто плакала, он едва ли заметил бы это, и уж тем более — обратил внимание. Конечно, Гейб привык фиксировать каждую мелочь и быть настороже — по-другому нельзя. Каждый взгляд каждого куска человечины может всё перечеркнуть — ему ли не знать, как важно вовремя вырывать им глаза?.. Глаза Кинси почему-то вырывать не хочется. Сука-Иден над этим почему-то изгаляется как может. Её неумелые издёвки часто мешают сосредоточиться, но не злят. Злость — слишком ценный ресурс, чтобы тратить его на полуфабрикаты. Даже такие болтливые. День, когда недочеловек в Иден наконец сдохнет, Гейб собирается отметить. Может, он даже купит ей торт и покормит с ложечки. А если новая Иден окажется ещё бесполезнее старой, можно будет этой самой ложечкой вскрыть ей глотку. Тоже неплохо. Да чего уж там: прекрасно. Гейб думает об этом — и не может сдержать усмешку. Надо же. Он всё-таки злится. Пусть так. Стоит признать: в этом Барби его обошла. Но большего ей не светит, сколько бы она ни хлопала идеально накрашенными глазёнками и ни кривила идеально очерченный рот. Возможно, в этом и заключается её проблема. От идеала всегда тошнит.

~

Кинси красива. В любом освещении. В любом ракурсе. В любой одежде. Без одежды она, пожалуй, была бы ещё красивее, но до этой стадии они пока не дошли. Пока?.. Усмешка снова режет губы — на этот раз она отдаёт горечью. Любое пока предполагает результат, пусть и будущий, но это давно пора отложить до старого-доброго никогда. Того самого никогда, в котором Кинси становится его королевой. Становится его. Эта мысль пульсирует в висках; Гейб облизывает губы и видит внутренним зрением, чётко-чётко, как клетчатая рубашка соскальзывает с узких плеч. Острые ключицы режут ладони — он бы охотно подставил горло такому лезвию. Мягкие волосы щекочут пальцы… Гейб сглатывает и пытается поймать её взгляд, но веки Кинси плотно сомкнуты. Конечно. Это ведь видение. Его видение. Тот самый мир, где они вместе и им всё подвластно. Время и пространство. Ключи и призраки. Люди и демоны… Кинси-из-видения судорожно вздыхает — и так же судорожно жмурится. Гейб медленно закрывает глаза и почти невесомо гладит её по волосам. Её ярость всегда была красива до одури. Как и она сама. Осколочная грусть. Пульсирующий страх. Звенящая ненависть. Гейб не хочет видеть этого. Но ничего другого он не увидит.

~

Кинси… Слова рассыпаются на осколки и полосуют горло. Слова и не нужны. Всё, что Гейб может сказать вслух — пообещать убить всех, кто ей дорог, чтобы она пошла за ним. Всё, о чём он молчит, он унесёт с собой в бездну. Кинси молчит тоже — и Гейб прекрасно понимает, почему. Ему достаточно её взгляда. Того самого. Будто она сейчас, без всякого ключа, разорвёт его голыми руками — и не остановится на этом. Будет бить, бить и бить, пока от когда-то важной для неё человеческой оболочки не останется месиво. Бесславный конец, достойный сиквела того самого идиотского фильма-про-омара. Иден бы здорово посмеялась. Гейб и сам бы посмеялся. Тогда, давным-давно, когда он выманил у мальчишки первый ключ, съел первый бургер и задушил первого идиота после первого секса, всё вокруг казалось тошнотворно смешным — и таким же тошнотворно ярким. Наверное, Иден чувствовала себя так же. Наверное, так чувствует себя и Кинси, когда её Гейб-из-видения в очередной раз исчезает в оскаленной пасти колодца. Нет. Кинси никогда не почувствует этого. Жажды жизни. Жажды смерти. Жажды крови. И просто — жажды. Кинси не понимает. И не поймёт. Она не соткана из вечно голодной пустоты, и… Думать об этом почти больно, но — почти. Большего он не почувствует, как бы ни хотел. Большего он не получит. Кинси, думает Гейб через силу, отчётливо ощущая тошноту, не соткана из пустоты. И. Не должна. Исчезнуть. В ней. Хочется взять ключ памяти и вытащить это дерьмо из головы. Хочется. Хочется. Но у него нет ключа памяти. У него нет ничего. Гейб прячет руки в карманы и отталкивается от стены. Зрители жаждут продолжения — и, конечно, он продолжит играть. Продолжит плести паутину неосуществимых планов и давиться плохо переваренными эмоциями. Но у каждого представления — даже у сраных «Всплесков крови» — должен быть финал. И финал давно мёртвого Эхо ждёт его во дворе Локков.