Правда

      Сейчас Артëм по-настоящему чувствовал себя калекой, только что осознавшим своë увечье. Было это ожогом, огнестрельным ранением или открытым переломом, он не знал. Такое вообще трудно с чем-либо сравнить.       Артëм сидел, подперев отяжелевшую голову рукой, и смотрел на человека перед ним. Точнее, не смотрел, а жëг. Вся ненависть, которая копилась у него по пути в Полис и которая стала чуть ли не литься через края ещë в кабинете у Мельника, была готова вот-вот выйти наружу. Благо, алкоголь спасал вроде бы. А вроде и нет. Сейчас у Артëма сплошная каша в голове из не самых приятных мыслей и воспоминаний.       А что вообще может быть приятного в том, что человек за какие-то пару дней утратил всякое доверие к людям? Теперь он не верит ни людям, ни Мельнику, ни Ордену. Никому. Не верит и в себя просто потому, что устал... Устал бороться за свою жизнь, за жизни близких, за жизни всех этих глупых людей, намертво вцепившись когтями в свой рай под землёй. И Мельник невзначай вспомнился. И Гомер, и Саша, и Сухой, и Лëха...       И Аня. Она отвернулась от него давно, кажется, даже самой первой, ещë когда он затеял свои вылазки наружу с тяжëлым рюкзаком за спиной. Чтобы хоть что-нибудь услышать. И ведь тогда, в Ботаническом саду, он услышал. Правда услышал и с тех пор без конца лазил и лазил туда, на эту отравленную поверхность, пока не обжëгся. А обжёгся сильно: узнал, что Москву глушилками нарочно от всего мира скрывают, так вдобавок это всё держали в секрете от всего метро целых двадцать лет Орден с Ганзой!       Узнал это в Балашихе от своего близнеца по крови и брату по оружию — Летяги, который, как оказалось, тоже был во всём этом замешан. Который тоже скрывал. Который тоже не рассказывал ничего. Который знал всё…       —...и молчал, как грёбаная рыба в воде! — зашипел Артём так, что Летяга, обычно похожий на огромного свирепого медведя, сейчас сделался маленьким безобидным зверьком, загнанным в угол хищником. Артëм перехватил Летягин блуждающий взгляд и властно удержал его своим. Летяга повëл плечами, помялся, хрустнул холодными пальцами. В голове — короткое замыкание; не нашëл слов, чтобы ответить. На горячий монолог Артëма стали оборачивался случайные прохожие и другие гости бара, пронзая его обритый затылок недовольными взглядами: чего опять разбушевался?       — Молчишь, — усмехнулся Артëм, прожигая Летягу насквозь. Не удержался: налил себе ещë палёной водки, опрокинул, поморщился, вздохнул. — И Мельник молчит. Уже двадцать лет как. И Ганза вместе с ним, и Наблюдатели эти… Чего, братик, слов не подобрать?       Летяга смутился, опустил растерянный взгляд в стол. Пьяное «братик» изо рта Артëма неприятно резануло по ушам, прозвучав насмешливо, подло, зло, саркастически и попросту ядовито.       — Нет... — еле выдавил из себя осипшим невесть от чего голосом.       — Нет... нет... — колюче передразнил его Артём. — Да лицом бы вас всех к…       — Артëм, пожалуйста, — спешно прервал его Летяга. Гайки в голове заработали — понизив голос, он осторожно, чтобы Чёрного вновь случайно не задело рыболовным крючком, продолжил:       — Мельник и Ганза… они ж... всë это ради нашей же безопасности.       — Безопасности?! — прошипел Артëм.       — Пойми, что я сам... Не мог же растрепать всë. Не положено. Ты многого не понимаешь, Тëма.       — Да я ни хера уже не понимаю!       Артëм хохотнул нервно, затем тяжело и протяжно вдохнул и выдохнул, словно выпуская из себя пар, откинулся на спинку стула — та жалобно скрипнула — и снова опрокинул стопку, но на этот раз с надеждой, что алкоголь поскорее подует на душевные раны. Однако сколько бы Артëм ни пил, сколько бы ни ругал людей, легче никак не становилось. Голову уронил на руки, зажмурился, будто готов был расплакаться. Но слëзы не шли — лишь противно щипало под веками.       Летяга на Артëма не смотрел — взглядом делал дырки в столе, как без задней мысли делал их во лбах тех людей из Мурома — «Стечкиным». Потому что это было приказом Мельника: никого не впускать и не выпускать.       Артëм очнулся, как из дурного сна вынырнул. Поднялся, опираясь о стол и не глядя на друга-предателя, покачнулся и пошëл прочь. Шëл мимо столиков, где о чëм-то горячо спорили, переговаривались, беззаботно шутили и смеялись какие-то люди — на Чëрного накатывала едва ощутимая волна, покойное дыхание настойчивой жизни, несогласие с непонятным Артëму омертвелым покоем. И ведь нравится им так жить. Как рука об руку со смертью. Действительно, свыклись за двадцать лет, так чего бы и дальше таким образом не жить? Это Артëм, неусидчивый и глупый такой, тащит их на эту свою поверхность; зажить по-человечески, понимаете ли, захотел, и их за собой потащить собирался, в одну петлю всех уместить хотел... И бросают люди эти на Артëма едкие взгляды, от которых не только кожа, но и сердце плавится.       Так вдруг дурно от этого всего стало: от мыслей и чувств, от увиденного, от пережитого и от взглядов этих, что Артëм, покачнувшись, чуть не повалился на пол. Облокотился о стену, приложил холодную руку ко лбу — приятно стало, однако всего лишь на жалкое мгновение, — отпрянул от бетонной стенки, всë ещë держа ладонь на лбу, словно больной, и двинулся в затемнëнный коридор, не узнавая родных комнат и дверей, железных, деревянных — всяких, не узнавал и проходы с табличками, будто первый раз в Полисе очутился, как в какой-нибудь Стране Чудес.       Внезапно руку перехватили. В районе кисти стало горячо, а сердце от чего-то застучало в груди, как сумасшедшее.       Артëм кольнул подоспевшего Летягу взглядом, но почти сразу отвернулся, не смог дольше двух секунд смотреть: больно стало. Артëм твëрдо для себя решил, что все они предатели. Крысы подземелья. Но Летяга... его друг... Да что там друг? Почти что брат... От этого просто невыносимо. И винить во всех бедах одного человека, которого самого столько времени водили вокруг пальца, Артëм попросту не мог. Не ему судить Летягу и этих людей.       У Артëма — цветные круги перед глазами, и всë размыто, а у Летяги перед лицом — его бедный Артëм.       — Отпусти, — прошипел гневно Артëм, глядя в железный пол — что-то там, видно, было. Руки сжались в кулаки, на Артëма с Летягой снова стали оборачиваться какие-то любопытные персоны, всë глядели на Артëма то ли с каким-то мнимым сожалением, то ли с нескрываемым раздражением. На лицах у них — чëрт-те что.       — Прости, братик, не могу.       Артëм, словно провинившийся в чëм-то серьëзном перед этим человеком, виновато прикусил губу и позволил Летяге вытащить себя из бара. Повëл Летяга разбитого Артëма к себе в конуру. Зачем? Да просто так отпустить не мог, что-то не позволяло. И на этот раз это было не чьим-нибудь приказом — скорее, желанием помочь. Всë же многое их связывало между собой.       — Защитники хреновы... — неугомонно бубнил под нос Артëм, даже не боясь, что его могли услышать вездесущие Орденские. Услышат — доложат. Ну а дальше что? Старик всë решит, из петли вытащит: Артëм ведь его родственничек, как-никак. Жалко.       — Не злись, Артëм. Люди не виноваты.        Артëм усмехнулся. Сил на злобу к людям у него не осталось.       — Верно. Я один виноват, — просипел он в ответ.       — Нет. И ты не виноват. Никто не виноват.       — Взял и сам демакс... де... де-мас-ки-ро-вал вас, — не унимался Артëм, вцепившись в Летягино плечо. Летяга всем своим могучим телом напрягся, глянул на висящего товарища сверху вниз с сожалением. Тяжело вздохнул.       — Демаскировал, — кивнул он.       — Поставил под угрозу нас всех...       — Поставил.       — Значит, я виноват. Во всëм. Понимаешь ты это, Летяга? — процедил Артëм, подняв на мужчину остекленевшие глаза. От такого у Летяги что-то сжалось в груди, и он лишь крепче прижал к себе Чëрного, как нечто ценное. Артëм попробовал вырваться, хотел уйти — куда, ещë не знал, просто хоть где-нибудь скрыться из виду, потеряться, чтоб всë осмыслить, принять, понять, — и чтоб не видеть больше ни Летягу, ни этого Мельника, ни его дочь, ни Орденских, ни Ганзейских, ни Красных, ни белых, ни синих, ни чëрных, ни жëлтых!..

***

      Артëм приложил горячую щëку к холодной стене. Жарко. Слишком разгорячился, вдобавок выпил — всë тело горит и от чего-то ломит. Однако не всë ещё Артëм на Летягу выплеснул, ещë не на всë пожаловался и теперь смотрел на него исподлобья недовысказанно. А нужно ли Летяге всë это вообще выслушивать?       Раз привëл сюда, раз скрыл от чужих глаз, пусть выслушивает.       Летяга сидел на другом конце постели и смотрел в пол, пока Артëм охлаждал голову стеной на другом. Легче не становилось. Артëм старался думать о чëм-то другом, чтобы попросту отвлечься, чтобы остыть, чтобы всë поскорее забылось, выветрилось из головы, и чтобы мысли о Летяге больше не доставали... Но и в мыслях, и перед глазами, как назло, был один он. Почему? Многого Артëм сейчас не понимал и уже боялся что-либо понимать.       — Ты сам-то... давно узнал? А, братик? — Артëм отпрянул от своего угла и глянул вопрошающе на Летягу. — О щите?       — Тëма, давай не будем об этом, пожалуйста... — мягко попросил он.       — Говори, Летяга. Всю правду говори. Мне тогда легче станет.       Летяга поджал губы, почесал затылок, повернулся лицом к Артëму, теперь готовый рассказать ему всë что угодно. Сейчас уже нечего скрывать. Да и смысла в этом нет.       — Точно станет?       — Станет, Летяга. Ещë как станет.       — Год назад где-то. От старика твоего узнал. Теперь я вот... Тут.       Артëм улыбнулся ему в ответ, кивнув. Летяга знал, когда Артëм улыбался ему искренне и этими моментами дорожил, но сейчас всë явно было не так, и мужчина понимал это. Понимал, что трудно будет снова довериться людям, которые дружно водили тебя вокруг пальца; будет трудно довериться человеку, который скрывал от тебя правду столько времени, видя твои страдания; видя, как ты с каждым днëм, проведëнным на поверхности, убиваешь самого себя ради других.       Летяга скользнул взглядом по обритому затылку Чëрного, виновато поджав губы. Чëрного сводили в лазарет сразу после разговора с Мельником — Летяга лично его вëл. А после Артëм сразу помчал в бар, и Летяга, как послушная и верная лайка, двинулся за ним. Хотел поддержать, а сейчас и слов никаких подобрать не может, все куда-то выветрились по пути сюда.       — И как она тебе, — не утихал Артëм, — правда эта?       — Ну... Когда узнал, сначала не поверил... А потом... Неприятно было. Поверил.       На лице Чëрного проявилась натянутая, совсем не весëлая улыбка.       — Знаешь... Я ж ради нас туда лазил. И ради Аньки, и бати еë. Ради отчима и людей. Ради тебя, Летяга... Я хотел спасти всех. Хотел, чтоб мы жили, как люди. Понимаешь ты это? Я хватал рентген, потому что хотел нормальной жизни для всех...       Артëм остановился, чтобы перевести дыхание, и нечаянно столкнулся взглядом с Летягой. Обнял его всего покрасневшими глазами — стеклянными и горячими. Заткнëт или выслушает? Летяга смотрел на Артëма ровно, мягко ощупывая его взглядом, будто бы сканируя.       Кивнул. Просканировал.       — Говори, Тëма. Всë говори.       И Артëм, сосредоточившись, собрав в голове разбегающиеся мысли, решил, что либо сейчас, либо никогда. Сам по себе он уже ничего не значит, себе не принадлежит — есть дела и вещи важней и выше его махонькой персоны. И вещи эти — говорить как есть.       Продолжил.       — Я когда ещë лазил, молился всë время, чтобы только снова кого-то услышать... Каждый раз молился... Порой и правда слышал что-то. Кричал им в наушник, пытался снова услышать... хотя бы что-то, лишь бы убедиться... Но... Эфир был пуст. А по ночам мне иногда казалось, что я слышал шум по рации и голоса. Вот прямо в комнате своей слышал. Слышал, как мне отвечают... Это были настоящие галлюцинации, Летяга. Тогда я думал, что схожу с ума. Чудилось всë, что мне действительно кто-то отвечает, будто прямо у меня в голове что-то там рассказывают... На русском, на английском, на немецком, на ещё каком-то... И в такие моменты мне страшно так становилось, думал, что это сама смерть человеческими голосами к себе зовëт. Наружу. Наверх, воздушком подышать... Надышался я, как видишь. Чуть не подох. А знаешь, кто меня тогда на этот свет притянул? Знаешь? Невидимые, мать их, Наблюдатели! Бессолов, эта мразь с набитым пузом... Инженер человеческих душ, бляха! Дёргает людьми, как марионетками управляет, и по хер ему на всех. Ему власть нужна, и чтоб было чем пузо набить... Жил себе припеваючи, за ниточки дëргал, а тут вдруг ему на голову свалился я... Всë про глушилки распиздел и теперь я у него каждую секунду под прицелом. Понимаешь? Они ж у нас тут, за стеночкой, подслушивают, следят за каждым, чтобы только все по их правилам играли... А бункер этот их... с евроремонтом! Я сам там был, своими глазами всë видел. Всë, Летяга! Салаты, штофы, жирная пьянь в костюмах, антибиотики... И всë у них там чистенькое, словно настоящий дворец! Дворец! Под землёй! И содержат там только своих. И наблюдают оттуда за нами, суки, как представление в Большом театре смотрят. В первых рядах... Конечно, если столько лет людям врать… Как им... как людям отличить ложь от… правды? А? Если ж к корыту с помоями их пригибать столько времени… скрывать двадцать лет аж... Конечно. Конечно, поверят, что только столица осталась! А эти хуевы Наблюдатели... Бессолов и эта свита его... Нраица им быть у власти, понимаешь? Нраица им в главных играть. Нанаблюдались. И Мельник твой об этом не знает. Я тебе больше скажу: он даже понятия не имеет, что такое «святилище» вообще может существовать в метро!.. Его ведь, глупого старика, тоже вокруг пальца все водят... И он водит. Всех. Знаешь, почему? Потому что правда. Никому. Не удобна. И тех, кто ею владеют, кто всë знает, устраняют. И меня хотели... Вы хотели. Мельнику спасибочки, что на этом свете удержал! Летяга, да ты... Хоть представляешь, как я... как... Господи, я... Я хочу... Хотел наверх всех вытащить. Жизни нам всем нормальной хотел... там, наверху... Какой я глупый, оказывается, а?.. В героя, мать его, захотел поиграть... Как тогда, с чëрными... А ведь они... Угадай, бляха, чьи они? Тоже марионетки Наблюдателей! Ручные черти!.. Лучше угрозы для человека было не придумать... И ведь я... это я им всë тогда, на Останкинской, испортил. В героя поиграл и сейчас попытался... Всë. Наигрался. Хватит с меня... Никому и никогда не вытащить этих... Этих крыс из нор... До победного сидеть будут, пока не передохнут все до последней... Под щитом... под крышкой этой поганой сидеть будут... до последнего вздоха сидеть... И всë под надзором Наблюдателей этих сраных... Плевать... На всех плевать. Суки.       Выплеснул на Летягу. Всë.       Не осталось в Артëме желчи. Не осталось ненависти и сил. Облокотился о стену, молясь, чтобы она остудила его вновь, но та будто бы лишь подогрелась от Артëминой правды.       Дурно.       Очень.       От правды дурно, от алкоголя, от людей... От всего.       Но дышать... дышать легче стало.       Артëм побоялся взглянуть на Летягу, а лишь уткнулся лицом в колени и накрыл еë руками. Снова под веками защипало, но терпеть Артëм не стал... Торкнуло, кольнуло его снова. Как тогда кольнуло, когда он правду эту услышал. Услышал, переварил, принял и проглотил. Теперь пусть Летяга глотает.