Кёе нравятся естественные и милые вещи.
Даже если юная Хибари привыкла видеть Рокудо спесивым и жестоким, — это
не его суть.
Пусть в их «первую» встречу (на землях Кокуе) Рокудо был лживым, как любой Туман. Поехавшим, как жадный до жизни подросток, пошедший в разнос. Почти безумным, будто за его спиной больше никого нет. (
Никого и
ничего нет.) И сам тот отныне пуст. Под всеми выставленными на передний план броскими слоями надменности и доминирования.
Но даже, когда Рокудо вырвал мнимую победу из отказавших рук Кёи, тот не звучал… воистину торжественно. По-настоящему. Он
не звучал победителем. И эта нотка фальши ломала весь стройно сбитый карточный домик его игры.
И никому тогда не было дела до лживости ситуации. Ни самой Кёе, опробовавшей нового противника боем и теперь валявшейся переломанной, но живой; а значит, способной подняться. Ни травоядным, в обычной жизни восторженно и возбужденно шуршащим, а ныне спешащим попрятаться по безопасным норкам. Ни зверьку — ах, Савада! ты так бесполезен, — который не мог и не хотел постоять за кого-то,
пока им не ощущающегося своим. Ребенок Вонголы еще не научился распознавать, кто может быть по-настоящему верным. Его жизнь
была к нему жестока, растя в коконе из «ваты» совершенно тихой, мирной жизни: без особых горестей, без необходимости сражаться за свое, истово защищать. Такие дети, как он, домашние, вырастая и сталкиваясь с действительностью, скорее ломаются, нежели гнутся. К счастью, у юнца еще был шанс. У него была
кровь. Grazie al Vongola Primo.
По-настоящему в первый раз Кёя «встретила» Мукуро на улице. Грустным, но естественно подставляющим лицо ласковым и согревающим лучам солнца, как самым нежным желанным заветным материнским объятьям. Парень выглядел обманчиво-расслабленным, отступившим от неустанного покорения жизни, но не сдавшимся.
Один мимолетный взгляд на такого Рокудо, — и мысль, что для Кёи тот стал бы хорошим… противником?
Один красный мак
Средь зелёного поля.
Не рвите его!
***
Мукуро был очарован Кёей с первого взгляда. И это не о любви, ни разу не о ней. Встреченная им прямо на улице темная валькирия, больше всего похожая и по сути и внешне на
адскую девушку, затронула что-то глубоко внутри.
То, как она надвигалась на добычу… Хищно, бескомпромиссно.
Жуткая.
Девушка была
такая же, как он.
Внешне якобы усмиренная, но в душе — мятежная.
Не признающая авторитетов, — только силу. Её «сражаться» резонировало с его сутью.
Хибари носила мужские кимоно, чтобы те не мешали ей биться. Струящиеся, скрадывающие фигуру и шаги, поглощающие цвета. Она сама, весь ее образ, словно глубокая безлунная ночь. Лишь фиолетовая вышивка на «обертке» ярким винным пятном, больше похожим на кровь и лепестки.
Ликорис цветёт
Среди алого поля.
Не бойся красот!
Она была элегантна. Она была смертоносна. Засмотреться и умереть. Не успев среагировать на развернувшийся, словно пружина, ее молниеносный выпад. Затем и вовсе уже не иметь возможности хоть что-то противопоставить ужасающему облачному напору. Жестокая и хладнокровная стражница мгновения «смерти». Отныне
его стражница.
Кёя будто прошла те же
круги, что и сам Мукуро. А уж шесть или девять…
Чресла Рокудо горели в жажде. Биться, покорять, обладать.
Он всю жизнь, казалось, страдал от своей пустоты, потому что знает, что имел, что потерял на том частично истлевшем в памяти пути реинкарнации. Перерождения откалывали от Мукуро значимые куски, хаотично налепляли (не отмашешься) нежданное, во многом ненужное, а он выживал с этим. Через боль и гнев Рокудо менялся, тащил свой собственный родной груз из судьбы в судьбу, да и ошметки чужого тащил. Не сдаваясь и не ломаясь, и тем более не преклоняя коленей ни перед кем. Пять жизней ему встречались одни ничтожества, не достойные его чувств и верности.
На шестой он споткнулся.
