День первый
Уэнсдей Аддамс не ненавидела Рождество. Нет, это было абсолютно неважное, не заслуживающее внимания событие, чтобы она испытывала к нему такое яркое чувство как ненависть. В её семье этот день был самым обычным, самым рутинным, не менее и не более мрачным, чем всегда. Просто ещё один день, просто ещё одна глупая традиция неразвитых людишек, просто ещё одно различие между Аддамсами и другими людьми. В Неверморе Рождество любили. Ещё за несколько недель до праздника студенты возбуждённо шептались, хихикали и вообще вели себя отвратительно, по мнению Уэнсдей. К тому же директриса Уимс, видимо, тоже была в восхищении от возможности что-то отпраздновать, потому что запланировала такую масштабную вечеринку, что даже самые незаинтересованные ученики с долей волнения ждали возможности посетить бал. Кроме Аддамс, конечно. Даже разговор директрисы с её матерью не дал никакого результата — Уэнсдей не собиралась идти на глупую вечеринку. И ничто, и никто этого не изменит. И вот до Рождества и, собственно, праздничной тусовки оставалась неделя. Это утро было ничем не примечательным: ни сумасшедших воскресших стариков, ни лживых учительниц ботаники, ни даже с горем пополам превращающихся оборотней. Всё так, как всегда. И, одновременно, не так. Потому что на письменном столе Аддамс лежал подарок. — Это твоих рук дело? — резко спрашивает Аддамс, с видимым неприятием смотря на плюшевого мишку — белого, милашного и с визиткой в лапках, гласящей «Уэнсдей Аддамс» и написанной каллиграфическим почерком. Энид бросила на неё непонимающий и немного раздражённый взгляд, потому что очередной каприз её соседки отвлекал от сообщения Аякса: — Почему опять виновата я? — в ответ она получает выразительное закатывание карих глаз, поэтому добавляет: — Даже если в большинстве случаев это так. Как же презумпция невиновности? Я же твоя подруга! — Вот потому, что ты считаешь себя моей подругой, я и подозреваю, в первую очередь, тебя, — Аддамс делает осторожный шаг к столу, будто на нём лежит бомба, а не безобидная игрушка. — Это ты положила? Я всегда знала, что у тебя отвратительный вкус. — Кто бы говорил! — возмущённо восклицает Синклер, но бросает свой телефон на кровать и подходит к Аддамс. — Вау! Тебе сделали подарок?! Круто! Это так мило! Божечки, он такой прекрасный! Ты только посмотри, Уэнс! Девушка хватает медвежонка и с восторгом рассматривает его, вертя в руках и едва не целуя его плюшевое личико. Аддамс смотрит на эту картину со смешанным чувством отвращения и ревности. — Положи. Его. На место, — сухо и отрывисто говорит Уэнсдей, прожигая взглядом соседку. Когда Энид разочарованно фыркает, но оставляет игрушку в покое, она продолжает: — Не нужно было мне его подбрасывать, если это вам так нравится. — О, но это не я, — Синклер пожимает плечами, всё ещё смотря на мишку. — У меня хватает чувства самосохранения, чтобы не дарить тебе такие прекрасные вещи. Тем более ты уже нашла тот лисий череп, который я хотела тебе подарить на Рождество. Чем, собственно, и испортила весь сюрприз! Так что нет, в этот раз это не я. Аддамс какое-то время просто смотрит на неё не мигая, пытаясь понять, врёт ли Энид или нет. К сожалению, получалось, что не врёт: череп лисы Вещь действительно нашёл ещё неделю назад, да и Синклер не была такой глупой, чтобы дарить ей такое… чудовище. Оставался вопрос, кто же тогда был? — Кто из чужих заходил в нашу комнату этим утром? — спрашивает Уэнсдей, двумя пальцами взяв визитку и, естественно, не увидев никакой подсказки для обнаружения личности её автора. — Могла бы и извиниться за неоправданные подозрения, — без какой-то цели бормочет Синклер, потому что понимает, что извинения и Аддамс — вещи несовместимые. — И никто не заходил, ты сама это знаешь. Мы обе ещё не выходили из комнаты. — Значит кто-то проник ночью. Жутко, как раз в моём стиле, — впервые на лице Уэнсдей появляется что-то похожее на одобрение. — Но это не значит, что я оставлю это. Ненавижу, когда нарушают моё личное пространство. И этот… подарок… Подаривший это заслуживает, как минимум, смерти от моих пыток. — Да ладно, Уэнс, не кипятись, — пытается образумить подругу Энид, мысленно соболезнуя тому, кто решился так нестандартно обратить внимание Аддамс на себя. — Скоро Рождество. Считай, это приходил Санта Клаус. Губы Аддамс кривятся в пренебрежительной ухмылке, но взгляд с визитки скользит на белого медвежонка — присматриваясь, что-то вспоминая: — Конечно, это был выдуманный старик, ползающий по дымоходам. Ещё скажи, что это Уимс оделась в костюм эльфа и подложила мне это недоразумение. Энид хихикает, видимо, действительно представляя директрису в чём-то менее строгом и приличном, чем всегда. И даже Вещь, всё это время молча (точнее неподвижно) слушающий их разговор, игриво шевелит пальцами. — В любом случае, рано или поздно я узнаю, кто этот шутник-самоубийца, — решает закрыть тему Аддамс, отведя глаза от плюшевой игрушки и направляясь к шкафу с одеждой. — Что ты сделаешь с подарком, Уэнс? Ты же не выбросишь его? — спрашивает Синклер, глядя соседке вслед. — Если он тебе не нужен, я заберу его себе! Уэнсдей не отвечает, однако её взгляд, брошенный через спину, останавливает руки Энид на полпути: — Хах, я знала, что в душе он тебе нравится! Аддамс игнорирует этот комментарий, поэтому Синклер тоже отходит от письменного стола и возвращается к сообщениям Аякса. Забытый девушками белоснежный медвежонок одиноко лежит, устремив свою милую улыбку в потолок.День второй
Несмотря на то, что проникновение в её комнату ночью — уважительная причина для расследования, Аддамс изначально не собиралась поднимать шум. Возможно, причиной была усталость, которую она чувствовала после прошлого семестра; возможно, это было маленькое, совсем крохотное уважение, которое она испытывала к тому, кто всё-таки сумел незаметно для чутко спящей Уэнсдей подложить ужасный подарок; возможно, это было из-за этого самого «ужасного подарка» — безвкусного, противного, абсолютно ей не подходящего, но всё равно зацепившего что-то глубоко внутри неё. Так что да, она бы просто закрыла глаза на чей-то невероятно глупый поступок и забыла, как страшный сон. Но у судьбы были другие планы. На следующее утро ни на столе, ни на другой мебели подарков не было. Уроки — одни из последних в этом полугодии — прошли, на удивление, спокойно и почти приятно. Аддамс даже удалось улизнуть от Энид, которая пыталась затянуть её на прогулку по заснеженным окрестностям академии. Этот день, по праву, мог бы быть одним из самым нормальных. Если бы не одно «но». — Мисс Аддамс, а я как раз вас искала, — директриса Уимс стоит в нескольких метрах от их с Энид комнаты, нервно сжимая в руках небольшую коробку конфет. — Это была не я, — автоматически говорит Уэнсдей, мысленно гадая, что такого могла натворить, чтобы женщина пришла её искать сюда. Лариса изгибает губы в улыбке, в серых глазах искрится смех: — В этот раз я вам даже поверю. Иначе это было бы слишком самовлюблённо даже для вас. Аддамс непонимающе хмурится, явно не понимая ход мыслей директрисы, но потом её взгляд падает на коробку в руках женщины и знакомую визитку, на которой, она может поспорить, написано её имя. — Это… — Да, для вас. Я нашла это под дверями своего кабинета. Я уж было подумала, что это мне… — она почти мечтательно вздыхает, глядя на конфеты. — Но записка разрушила все мои мечты. Кто-то сделал подарок вам. Она протягивает руку с коробкой конфет к Аддамс, и та нехотя их берёт, показательно кривясь и морщась: — Не то, чтобы мне было не всё равно, но могли бы и забрать это шоколадное недоразумение себе. Я сладкое не люблю. Но Лариса ожидаемо качает головой, продолжая улыбаться и забавляться ситуацией: — Как говорят, дарёному коню в зубы не смотрят, мисс Аддамс. Это подарок, и было бы вежливо его принять. — Я и так сама вежливость, куда больше… — бормочет она, почти закатывая глаза. Уимс же ещё шире улыбается, то ли из-за слов ученицы, то ли из-за её едва видимого смущения. — Ну-ну, не будьте так строги к вашему поклоннику. Скоро ведь Рождество, кто-то пытается поднять вам настроение. — Не самый продуманный ход, учитывая, что я не фанат Рождества. И конфет тоже! — голос спокойный и методичный, словно она объясняет самые элементарные вещи на свете. — Вы не любите Рождество? — вопрос логичный, но искренность в голосе директрисы даёт понять, что ей действительно интересно. — Я знаю, Аддамсы не поддерживают большинство… традиционных празднований. Но я помню, что День Благодарения и Хэллоуин не заслужили такой сильной негативной оценки. Аддамс кривит губы, абсолютно не довольная темой разговора (и вообще тем, что этот разговор продолжается): — На Хэллоуин и День Благодарения хотя бы никто не врёт, что хорошее поведение и дурацкие письма несуществующему Санте дают возможность исполнять желания. Лариса пару мгновений молчит, будто обдумывая слова ученицы, будто пытаясь понять её точку зрения. Да, после недавних событий они пытались слушать друг друга, работать сообща или, как это делала Аддамс, просто не надоедать так сильно, как это было раньше. — Знаете, в чём-то я с вами согласна, — эта фраза вызывает у Уэнсдей удивление, хотя лицо остаётся беспристрастным. — Ожидать подарки от вымышленного героя действительно наивно. Вот почему я думаю, что каждый из нас может быть Санта Клаусом. Ведь сделать приятное близкому человеку не так уже и тяжело. И у вас, как я погляжу, уже есть свой Тайный Санта. Аддамс смотрит на директрису, действительно слушая, что она говорит. Они редко заводили разговор не по теме учёбы или шалостей, к которым студентка намного реже, но всё же была причастна. И вот в этот нормальный, довольно неплохой день они говорят о Рождестве, Санта Клаусе и подарках. И это не так уж неприятно, как можно было представить. — В любом случае, попробуйте получить удовольствие от наступающего праздника и этих вкуснейших конфет, — говорит директриса, когда Уэнсдей ничего не отвечает. — Уверена, даже юному представителю мрачного семейства Аддамс иногда позволительно насладиться чем-то более сладким, чем полынь. Женщина делает несколько шагов от студентки, давая понять, что не будет больше её задерживать. — Хорошего дня, мисс Аддамс. Уэнсдей кивает, смотря в спину Ларисы, пока та не исчезнет из виду. Взгляд снова возвращается к коробке в руках: это конфеты из черного, молочного и белого шоколада, с разными начинками и посыпками. Определённо, не подарок для Аддамс. Абсолютно нет. И всё же она не спешит выбрасывать неугодный презент. Как и не выбросила белого медвежонка, теперь надёжно спрятанного от прозорливого взгляда Энид в тумбочке. Она шумно вздыхает, а потом идёт в свою комнату, продолжая сжимать бледными пальцами коробку. Уже внутри она на мгновение зависает возле мусорного ведра. Минута. Две. И с раздражённым шумом швыряет конфеты в первую попавшуюся тумбочку. С глаз долой — из сердца вон.День третий
— Да вы издеваетесь… — бормочет Уэнсдей, останавливаясь перед дверью в комнату и смотря на небольшую коробку на полу, завёрнутую в подарочную бумагу. Даже с расстояния она видит приклеенную сверху записку, написанную уже знакомым извилистым почерком «Уэнсдей Аддамс». Если признаться, она как бы весь день ожидала найти новый подарок, но ни утром, ни после обеда ничего не было. Она даже дала Вещи задание выяснить, кому пришла в голову глупая затея дарить ей что-то. Но результатов пока не было, подарка тоже и она почти смирилась, что её даритель с ней закончил. Как оказалось, она ошиблась. Девушка быстро осматривается по сторонам, будто ожидает, что глупый шутник (и это ещё лестно сказано) стоит за углом, ожидая её реакции. Конечно, никого вокруг нет. Её даритель, хоть и глупый, но, вероятно, не самоубийца. Когда она это понимает, то делает несколько осторожных шагов к подарку, а потом также осторожно наклоняется и берёт его в руки. Коробка лёгкая, даже слишком, никакого шума при тряске внутри не слышно. «Может она пустая?» — мелькает мысль, и она не знает, приносит ей это облегчение или разочарование. С одной стороны, ей только влюблённого фаната не хватало. С другой стороны, это мог бы быть какой-то серийный маньяк, а это уже интересно. Интерес — это хорошо, интерес — это подобающая для Аддамс эмоция, поэтому она абсолютно не винит себя, когда прямо там, даже не зайдя в свою комнату, начинает разворачивать подарочную бумагу. Длинные бледные пальцы делают это осторожно, стараясь ничего не порвать и не помять — это привычка, отработанная годами. Даже если сейчас заинтересованность почти полностью перекрывает привитое с детства чувство прилежности. Открывая коробку, она действительно ожидает увидеть пустоту. Вместо неё там лежат варежки — тёмно-зелёные, вручную связанные и заботливо перевязанные подарочной лентой. Тёмные глаза несколько мгновений смотрят на подарок, лоб нахмурен, а губы поджимаются в попытке сдержать любую эмоцию, которое могло бы выдать её лицо. Она действительно старалась не думать слишком много о том, кто и зачем делает ей эти странные подарки. Точнее, они странные именно для Аддамс, и это мог бы понять любой. Никто не стал бы дарить ей традиционные подарки, по типу игрушки или сладостей, потому что все знают её пристрастия. Это было слишком банально, что совсем не сочиталось с неизвесным ей пока человеком, который решился проникнуть в её комнату и сделать директрису своим почтальоном. Но вот этот подарок менял всё. Его нельзя было отнести к категории «глупая традиционная банальщина». Нет, это было что-то продуманное, что-то специальное, что-то значимое. Аддамс делает глубокий вдох и почти врывается в свою комнату, всё ещё держа коробку и остатки подарочной бумаги в руках. На её лице горит что-то напоминающее румянец, а глаза беспокойно смотрят куда-угодно, только не на подарок в руках. «Этого не могло быть. Этого никто не мог знать, — мысли в голове метались в хаосе, таком непривычном и странном для Уэнсдей. Проклятые зелёные варежки стояли перед глазами, даже когда она на них не смотрела. — Зелёные варежки, зелёные варежки…» Она садится на кровать, бросая коробку рядом с собой, и наконец-то смотрит внутрь. Ничего не поменялось — тёмно-зелёные варежки, перевязанные золотой ленточкой, лежали на дне и заставляли её серце биться быстрее, чем обычно. Точно так же быстро билось её сердце много лет назад, когда она, ещё маленькая, писала письмо Санта Клаусу, о котором щебетали дети на улице. Она была такой наивной, веря во все глупости, веря в Рождество, в дурацкого дедушку, который каждый год дарил послушным детишкам подарки. Она помнит тот день, один из многих, когда уличные мальчики смеялись над ней, над её чёрной одеждой и ледяными руками, которых ничто не могло согреть. Она до сих пор помнит солёный вкус слёз, которые текли по её щекам, потому что она не понимала, что сделала не так. Ей просто нравятся чёрные вещи — это ведь нормально? У неё постоянно холодные руки — это ведь нормально? Для людей вне семьи Аддамс это было ненормально, это было причиной для издевательств. Вот тогда она и написала то письмо, в котором просила, умоляла услышать её в этот раз:«Я думаю, другие дети боятся меня из-за моей одежды — я люблю чёрный цвет. Но я готова попробовать что-то другое, если это поможет. Подари мне, пожалуйста, варежки. Тёплые-тёплые, чтобы согреть мои руки. И тёмно-зелёные. Этот цвет мне тоже нравится»
Она спрятала это письмо в одну из своих книг, наивно веря, что настоящий Санта Клаус обязательно его найдет и выполнит её желание. Хотя бы в этот раз. Естественно, ничего подобного не случилось. Как и прошлые два раза, когда она просила в письме маленького белого медвежонка, похожего на такого, какого она видела в энциклопедии, и сладости, чтобы понять, почему их любят другие дети. Аддамс снова громко вздыхает и продолжает смотреть на сегодняшний подарок. Если плюшевый мишка и конфеты могли быть простым совпадением, то это… это было однозначно. Она несмело протягивает руку и наконец-то касается варежек: они мягкие и, вероятно, достаточно тёплые, чтобы согреть её ледяные пальцы. Даже если теперь она этого не хочет. Она резко дёргает руку назад, а потом и вовсе закрывает коробку, не забывая аккуратно прикрыть её подарочной бумагой. Привычка. Растерянно убирая со лба слишком длинную чёлку, она пытается дышать медленно и глубоко, чтобы вернуть себе привычное самообладание. Уэнсдей понятия не имеет что происходит и что делать дальше. Она не настолько глупа, чтобы поверить, что это запоздалые подарки от несуществующего Санта Клауса, конечно нет. Но как объяснить, что кто-то прочитал письма, которые никто в глаза не видел, — это было вопросом. Как и то, зачем кому-то понадобилось выполнять её детские пожелания. В шутку? Чтобы задеть? Чтобы обидеть? Зачем? Ни на один из этих вопросов у неё нет ответов. Но будут. Как только Вещь узнает, кто занимается этими глупостями. Скоро. Совсем скоро.День четвёртый
Оказывается, Вещь не настолько компетентен, чтобы узнать имя Тайного Санты. Как бы она ему ни угрожала, как ни пугала, но он не смог сказать ничего толкового. Её даритель был слишком осторожен, чтобы оставить следы. К тому же новый подарок она снова нашла в своей комнате, правда уже вечером, после занятий фехтования. И не одна, а с Энид, которая буквально за секунду увидела подарочную коробку на кровати Аддамс. И, естественно, потребовала открыть в тот же момент. Как бы Уэнсдей не хотела делать этого при ней, она понимала, что Синклер так просто не отвяжется. Было намного проще утолить её интерес сразу. В этот раз коробка была значительно больше и тяжелее. Пока девушка методично и медленно разворачивала подарок, она пыталась вспомнить, что ещё она писала в письмах. Однако её разум, видимо, считал эту информацию недостаточно важной, чтобы помнить. Энид нетерпеливо ёрзала, сгорая от желания увидеть второй (а вообще-то четвёртый) подарок для своей мрачной соседки по комнате. Но Аддамс не спешила. Она знала, что там не может быть ничего серьёзного или важного. Всё-таки она тогда была маленьким ребенком, и её желания были по-детски наивными и жалкими. Когда тянуть время дальше казалось просто недостойно, Уэнсдей соизволила открыть коробку. Внутри, к её собственному удивлению, оказался телескоп. Небольшой, вероятно, не самый мощный, однако самый настоящий телескоп. И Аддамс абсолютно уверена, что никогда не просила Санту его ей дарить. Возможно, она всё себе придумала. Синклер была немного разочарована. Она уже придумала себе красивую историю об Уэнсдей и её тайном поклоннике, а тут вместо романтического жеста… телескоп. И она никак не могла понять, с какой целью его подарили. — Эм… Это мило, — Синклер неловко улыбается, кивая на подарок. — Возможно твой Тайный Санта хочет смотреть на звёзды на вашем первом свидании. — Много хочет, — фыркает Аддамс, и её голос тоже полон разочарования. После вчерашнего подарка она слишком много думала и представляла. А сегодня всё свелось к банальныму флирту. Она готова пренебрежительно закрыть коробку и, в этот раз, выбросить её и остальные подарки в мусорку, но её останавливает замечание Энид: — Странно, в этот раз нет записки с твоим именем. Хотя это и не нужно. Итак понятно, кому это предназначено. Уэнсдей кивает, однако снова сосредотачивает внимание на лежащем на дне телескопе. Визитки действительно нет. И хотя нужды в ней тоже нет, однако её даритель раньше оставлял её каждый раз. Она начинает осторожно доставать разобранный телескоп, стараясь не потерять более мелкие детали, и высматривает записку. Если её не было снаружи, значит она должна быть внутри коробки. Очевидно, Тайный Санта был того же мнения, потому что на самом дне белеет клочок бумаги. И в это раз там написано немного больше, чем просто её имя: «Уэнсдей Аддамс. Звёзды — это души умерших, которые светят нам с небес». Не то, чтобы это была новая информация — только глупцы не слышали об этом художественном сравнении. Однако написанная фраза привлекает к себе внимание. В ней что-то есть. Что-то знакомое, что-то важное. Она хмурит брови, молча читая цитату снова и снова, не обращая внимание на ничего не понимающую Энид. Аддамс прикрывает глаза, отбрасывая всё лишнее и пытаясь вспомнить. Какая-то мысль крутится в голове и неуловимо исчезает, не давая схватить нужное воспоминание. Звёзды… души умерших… Звёзды — это души… Она резко распахивает глаза, когда нужное воспоминание наконец-то полностью формируется в её голове. Она никогда не просила у Санты телескоп. Она просила о разговоре с умершей бабушкой.«Я не знаю, почему люди, которых я люблю, уходят. Сначала прабабушка Присцилла, потом прадедушка Торрес. Теперь бабушка Амелия. Пожалуйста, дай мне в последний раз поговорить с ней. Я не успела сказать, как сильно я её люблю»
Тогда ей было семь, и она потеряла человека, который был ей ближе, чем родители. Смерть всегда была другом семье Аддамс, частой темой для разговоров и шуток. Но маленькой Уэнсдей почему-то было совсем не смешно, когда умирали её родные люди. — Уэнс, всё нормально? — несколько взволнованный голос Энид прерывает её мысли. Она переводит взгляд на неё, будто только вспомнив, что она не одна. И что ей давно не семь. — Да, всё отлично. Всё хорошо, — говорит Аддамс, придя в себя. Она быстро закрывает коробку, поспешно заворачивает её в бумагу и прячет в тумбочке, где лежат ранее спрятанные варежки, конфеты и медвежонок. Синклер не выглядит убеждённой: — Ты уверена? Может, я могу чем-то помочь? — Да, можешь, — кивает Аддамс, нервно сжимая пальцы в кулак. — Погуляй с Аяксом. Или сходи к Йоко и Дивине. Или к кому-то ещё. — Ты что, меня выгоняешь? — возмущённо восклицает блондинка, но увидев хмурый взгляд Уэнсдей послушно замолкает и недовольно плетётся к выходу. С такой Аддамс лучше не спорить, она уже это знала. Оставшись наедине, девушка смотрит на так и лежащую на кровати записку. Почерк такой же, как и в прошлых записках, — красивый и немного манерный. Он чем-то напоминает почерк её матери — однажды она упоминала, что когда-то в Неверморе были обязательные уроки каллиграфии. Это наталкивает её на одну мысль. Уэнсдей чуть ли не хлопает себя по лбу, не понимая, как не догадалась раньше. Она хватает со стола телефон, подаренный Торпом, и ищет номер матери. Пара гудков — и приятный, слегка удивлённый голос Мортиши приветствует её: — Дорогая, я так рада, что ты позвонила. Впервые с тех пор, как вернулась в академию! Как дела? Что-то случилось? Мортиша звучит так же, как и всегда: спокойно, уверенно, без капли нервозности или угрызений совести. — Здравствуй, мама. Мне интересно, не отправляли ли вы с отцом мне какие-то… посылки? — Посылки? Какие посылки, сariño mío? — Уэнсдей слышыт, что мать теперь удивлена. — Мы ничего не посылали. Что случилось? Мортиша Аддамс была обладательницей многих талантов. Но вот враньё — совершенно не её конёк. Поэтому Уэнсдей даже не нужно продолжать разговор, чтобы понять, что та не врёт. Подарки — не дело рук её родителей. — Ничего не случилось. Думаю, кто-то ошибся. Или это маньяк. В любом случае, ничего важного. — О, преследование маньяком? Как захватывающе! В твоём возрасте это, наверняка, так волнительно! — Да-да, конечно, — прерывает эмоциональную речь Уэнсдей, не желая слушать лишнюю информацию. — Мне пора. Пойду займусь маньяком. Не дожидаясь ответа, она заканчивает вызов. Родители были не при чём. А они единственные, кто могли узнать о письмах, которые она писала давным давно. В Санта Клауса она, конечно, всё ещё не верит. Но личность её Тайного Санты теперь интересует всё больше и больше.День пятый
Несмотря на то, что этот вечер был безоблачным, она не решается выйти с телескопом на балкон. Вместо этого она после отбоя идёт к статуе По, щёлкает пальцами и оказывается в свободном от людей помещении. Она делает это каждую неделю, в один и тот же день недели уже на протяжении полугода. Это ещё одна её привычка, еженедельный ритуал, о котором знает каждый в Неверморе, но сознательно игнорирует. Никто не хочет мешать Аддамс, решившей отдохнуть от людей. Сегодня она не нашла подарок. На мгновение мелькнула мысль, что вчерашний был последним, и всё закончилось. Но что-то подсказывало, что новый презент будет ждать её именно здесь. Потому что каждый знал, где она будет этим вечером. И таинственный даритель, естественно, тоже. Она оказалась права. Как только тусклый свет осветил помещение, тёмные глаза нашли очередную коробку в подарочной бумаге с визиткой «Уэнсдей Аддамс». Она бы солгала, если бы сказала, что не почувствовала облегчения. Тихо ступая по полу, она подходит ближе к коробке. С такого расстояния она может видеть, что в картоне есть отверстия. Для того, что находится внутри, нужен воздух. Что-то щемит в сердце, когда у неё мелькает догадка о том, что, а точнее кто может быть внутри. Она снова медленно разворачивает бумагу, но в этот раз не из-за привычки, а из-за того, что пальцы слегка дрожат и не слушаются. Открывая крышку, она на мгновение прикрывает глаза и буквально приказывает себе успокоиться. Внутри оказывает тот, кого она и ожидала увидеть. Огромный скорпион неуклюже двигается на дне коробки, шурча сеном, заботливо подложенным под него. Она так долго смотрит на него, что в уголках глаз начинают собираться слёзы. Именно это оправдание она решает использовать, чтобы объяснить то, почему она минуту спустя безмолвно рыдает, до боли впиваясь ногтями в ладони. Когда уличные хулиганы убили её скорпиона, она не знала, как дальше жить. Это было сравнимо с тем, чтобы вырвать себе сердце. До этого дети нормисов тоже причиняли ей вред, но это? Это стало точкой невозврата, днём, когда начала закрывать своё сердце от всего, что могло её ранить. В тот день она написала своё письмо Санте — на несколько месяцев раньше, задолго до Рождества. Но чёртов Санта даже тогда проигнорировал её просьбу:«Я буду хорошей! Я буду очень хорошей! Только верни мне моего друга! Я умоляю, верни мне моего друга!»
Продолжая плакать, она осторожно опускает руку в коробку и касается панциря дрожащими пальцами, невесомо поглаживая. Скорпион — опасное животное, но под рукой Аддамс он начал изворачиваться, подставляя под нежные ласки разные части тела, как котёнок. Маленький смертоносный котёнок. Она даже не думает дважды, прежде чем опустить в коробку вторую руку и осторожно взять скорпиона, приближая его к себе: — Привет… — хрипло шепчет она, смотря на него, как на восьмоё чудо света. Кажется, что она снова ребёнок, и это родители подарили ей питомца на третий день рождения. Скорпион в руках продолжает вертеться и извиваться, даже не думая жалить новую хозяйку. Бережно держа свою ношу, она медленно садится на пол и подгибает ноги. Она так скучала по нему, до сих пор скучает. И даже зная, что это — не он, девушка не может сдержать волнение и слёзы, всё ещё заливающие её лицо. Это — не он, но прямо сейчас её глупое сердце верит, что Санта вернул ей друга. Проходит больше часа, прежде чем Уэнсдей обратит внимание на что-то другое, кроме своего нового знакомого. Незадолго до того, как часы пробьют двенадцать, её находит Уимс — Аддамс никак не может понять, как она знает всё и обо всех. — Я, конечно, понимаю, что вы — особенная ученица моей академии, и я сделала вам много уступок и поощрений, но так открыто игнорировать время отбоя я вам не позволю! — стук её каблуков слишком громкий в окружающей их тишине. — Не могу придумать ни одной причины, чтобы вы могли быть вне вашей комнаты так поздно! Я думала, мы с вами договаривались… И только когда Уэнсдей поднимает голову, Лариса видит, как слёзы скатываются по её щекам: — Не надо, — она шепчет хрипло. Директриса моргает в ответ, на её лице написано удивление и то, что можно было бы принять за беспокойство. Почти испуганные серые глаза встречаются с заплаканными тёмно-карими. — Какие бы насмешливые и злобные слова вы бы ни хотели сказать прямо сейчас, просто не делайте этого, — на её коленях ползает чёрный скорпион, игриво толкаясь головой ей в руку. — Просто дайте мне этот момент. Только этот момент. Пожалуйста. Уимс переводит взгляд с глаз Аддамс на скорпиона, а потом обратно на заплаканное лицо девушки и кивает: — Очень хорошо, конечно. В этот раз она ступает более осторожно и тихо, чтобы стук каблуков не нарушил идиллию между Уэнсдей и скопионом. На секунду она кривит губы в недовольстве, глядя на холодный пыльный пол, но затем устало вздыхает и аккуратно садится рядом с Аддамс. Её внимательный взгляд продолжает скользить по ученице и зверьке на её коленях. — Уже решили, как назовёте это маленькое чудовище? Или это будет Уэнсдей Аддамс 2.0.? Уэнсдей фыркает, слегка изгибая губы в улыбке: — Уже ищете мне замену? Как наивно. Я буду мучить вас до самого выпускного, будьте уверены, — она ласково гладит голову скорпиона. — Я ещё не придумала ему имя. Но уверяю, вы узнаете его первым. Лариса тихо смеётся, щуря от смеха глаза. Было приятно видеть что-то, кроме базовой яркой улыбки, которая, казалось, приросла к лицу директрисы Невермора. — У вас есть домашние животные? — она не знает, почему вообще спрашивает, зачем ведёт этот никому не нужный разговор. Может, просто для того, чтобы обратить внимание Уимс на что-то другое, кроме своего заплаканного лица. — Были, — отвечает Лариса, улыбаясь нежной, но грустной улыбкой. — В детстве у меня была собака. Его звали Султан. Огромный золотой сенбернар, с самыми добрыми глазами, которые я только видела. Он был моим первым другом. Её тон наполнен эмоциями, а глаза — ностальгией. И это самая мягкая версия директрисы, которую Аддамс видела. — Султан умер от старости, когда я была во втором классе, — женщина медленно выдыхает воздух. — Мирно, спокойно, тогда без казалось, без боли. Потому что вся боль осталась со мной. Она переводит свой грустный взгляд с пола на ученицу и пытается улыбнуться дрожащей улыбкой: — После его смерти я решила больше не заводить никаких животных. Мне казалось, что ещё одну смерть я не переживу. Аддамс внимательно слушает женщину — слёзы почти высохли, дыхание пришло в норму. Разговор можно было бы завершить на этой позорной ноте. Уимс как будто читает её мысли, потому что издаёт ещё один грустный смешок и поднимается с пола, отряхивая платье от пыли. — Как бы там ни было, вам и вашему новому другу лучше вернуться в комнату, мисс Аддамс, — она протягивает руку, и Уэнсдей, неожиданно для себя, берёт её, тоже поднимаясь на ноги. Скорпион перекочевал с колен на плечо. — Что ж, это было абсолютно неприятно, — говорит Аддамс, хотя её покрасневшие от недавних слёз глаза теплее, чем обычно. — Хотя хорошо знать, что и вы когда-то были ребёнком. У учеников давно сложилось мнение, что вы родились уже взрослой, с красной помадой и любовью к вызывающим кровотечение из глаз цветам. Лариса криво улыбается, но не комментирует слова студентки, лишь указывает рукой на выход: — Доброй ночи, мисс Аддамс. Не заблудитесь по дороге в свою комнату. Уэнсдей фыркает и молча выходит, оставляя директрису позади. Стука каблуков тоже не слышно. Вероятно, Уимс решила ещё немного побыть наедине. Уже заходя обратно в комнату, она понимает, что забыла коробку и записку в помещении под статуей По. Секунду она порывается вернуться и убрать с глаз директрисы все улики, но быстро отбрасывает эту мысль. Почему-то она была уверена, что Уимс не использует это против неё. С этой мыслью она засыпает, нежно сжимая в полуобъятиях своего скорпиона.Дни шестой и седьмой
За день до Рождества академия превратилась ещё в больший хаос, чем всегда. Все бегали, суетились, готовились, и этим абсолютно раздражали Аддамс. Новый друг несколько скрашивал ситуацию, как и перепуганные визги Энид, когда она увидела ещё одного соседа по комнате, способного убить её во сне. Её Тайный Санта тоже, видимо, был поглощён подготовкой к Рождеству, потому что никакого подарка снова она не нашла. Девушка даже спустилась под статую По, но и там было чисто. К слову, вчерашней коробки и записки тоже не было — Уимс забрала их с собой. Это Уэнсдей позабавило. Как ни странно, но почти весь день она даже не вспоминала о своём тайном дарителе. День был насыщен другим: заботой о скорпионе, ссорами с Синклер, мыслями о директрисе. В последнем признаваться было трудно даже себе, но правда была упрямой штукой: воспоминания о вчерашней ночи с Уимс были довольно приятными и приносили неожиданное спокойствие. Чтобы так много не думать об этом, она запланировала вечером посидеть на балконе с телескопом. Однако вид с её комнаты был не самым лучшим, да и мешать спать Энид ей не хотелось. Именно поэтому она за два часа до полуночи была на балконе третьего этажа, куда вход, конечно же, был запрещён. Но когда запреты останавливали Аддамс? Расположившись на новом месте, Уэнсдей начала обустраиваться. Телескоп был быстро установлен, а несколько одеял создавали довольно удобное место для сидения. На руках у неё были тёмно-зелёные варежки. Она объяснила это себе тем, что на улице сильный мороз и было бы глупо закончить своё увлекательное занятие из-за того, что её пальцы потеряют подвижность от холода. В рюкзаке также прятался от холода скорпион — всё ещё безымянный, — а также лежала подаренная Тайным Сантой коробка конфет. Почему она прихватила это — даже не пыталась себе объяснить или оправдать. Уже было успехом то, что она оставила плюшевого медвежонка в комнате. И то, только потому, что на нём спал Вещь. Открыв коробку, она увидела десяток шоколадных конфет разной формы и цвета. Раньше, когда она писала это проклятое письмо, она бы отдала всё, чтобы их попробовать. Сейчас это не вызывало у неё никаких эмоций, кроме сожаления. Но то, что кто-то решил исполнить её детскую, уже ненужную мечту, странно успокаивало. Сняв одну варежку, она схватила бледными пальцами одну конфету — кубик из чёрного шоколада с ореховой посыпкой. На вкус это оказалось… разочаровывающе. Ничего особенного, ничего фантастического. Просто шоколад, орехи. Никакого волшебства или наслаждения, как утверждали дети много лет назад. Она всегда знала, что они лгут. Отодвинув конфеты в сторону, она снова надела варежку и сосредоточила внимание на телескопе. Точнее на том, что с помощью него можно было увидеть. Перед Уэнсдей Аддамс был пояс Ориона. Увеличив масштаб, она некоторое время просто смотрела на него, затаив дыхание. Звёзды — это души умерших. Возможно, одна из них — это её бабушка Амелия. — Я люблю тебя, — шепчет Аддамс, неотрывая глаз от пояса Ориона. — И я так сильно скучаю. Вероятно, это было глупо, но ей показалось, что одна из звёзд призывно сверкнула, будто отвечая ей. От этого на сердце стало теплее, будто её укрыли тёплым пледом. Хотя нет, без «будто». Оторвавшись от телескопа, она поворачивает голову назад и видит директрису Уимс, задумчиво смотрящую на неё. В её руках большой клетчатый плед — близнец того, который она секунду назад набросила на плечи самой Аддамс. — Не возражаете, если я присяду? — тихо спрашивает она, действительно ожидая ответа. Почему-то Уэнсдей кажется, что если бы она не разрешила, женщина бы ушла. — Не знала, что вы снимаете свои каблуки. Думала, вы и с ними родились, — Уимс стояла перед ей в домашних тёплых тапочках — вот почему она не услышала её приближения ранее. — Так и быть, садитесь. Помните мою доброту. Уимс тихо смеётся над её последними словами и аккуратно садится рядом с ней, плечом к плечу, укрывая их обоих пледом. — Мне не холодно… — пытается возмущаться Уэнсдей, но директриса цыкает, укутывая её и подтыкая ткань, чтобы не дуло. После этого они несколько мгновений сидят в тишине и смотрят на звёздное небо: Аддамс — через телескоп, а Лариса — просто запрокинув голову вверх. Тишина уютная, ненапряжённая, дружеская. Будто директриса её друг. Аддамс отрывается от телескопа, чтобы внимательно посмотреть на Уимс. Этого не может быть.. — Могу я взглянуть? — будто не замечая её внимания, спрашивает Лариса, кивая на телескоп. Дождавшись кивка, она пододвигает телескоп к себе и направляет его чуть-чуть в сторону. — Думаю, вы уже нашли Созвездие Ориона. Его довольно легко увидеть в это время года. Она отодвигается, снова давая возможность Уэнсдей занять своё место. Уимс продолжает: — Видите, на его талии сверкают три яркие звезды, расположенные по прямой линии. Это Пояс Ориона — небесная пряжка на его космическом плаще. Аддамс автоматически слушается, обращая внимание на нужные участки неба. Это красиво и увлекательно, особенно под сопровождение комментариев директрисы. — Возвышаясь над Поясом, словно огненный глаз, вглядывающиеся в бездну, сияет Бетельгейзе, красный сверхгигант, одна из крупнейших звезд нашей галактики, ее рубиновое сияние пульсирует древним светом, — взгляд Уэнсдей падает туда, подчиняясь Ларисе и её указаниям. — На западе вы можете видеть Ригель, голубовато-белый сверхгигант, который сияет, как небесный сапфир, отмечая левое плечо Ориона. Уимс делает паузу, давая Аддамс возможность спокойно насладиться описываемой картиной. Сама женщина даже не смотрит на небо — её глаза закрыты, а черты лица расслаблены. — Его вытянутые руки, — продолжает Лариса, — образованные более тусклыми звёздами, касаются севера и юга. Северный рукав заканчивается скоплением из трёх звёзд, Мечом Ориона, внутри которого расположена туманность Конская Голова — космическое облако, созданное звёздными ветрами. А вот его вторая рука указывает на Большого Пса. Там вы можете увидеть самую яркую звезду в нашем ночном небе, сверкающую, как бриллиантовый ошейник, на небесном псе. Это Сириус. Уимс останавливается и открывает глаза, видимо, закончив свой рассказ. Уэнсдей ещё несколько мгновений рассматривает звёздное небо, про себя повторяя названия, которые упомянула Лариса. Наконец она отрывается от телескопа и смотрит прямо на директрису: — Кажется, вы хорошо разбираетесь в этом. Лариса не отводит взгляд, но отрицательно качает головой: — Ни капли. Мне пришлось потратить кучу времени, чтобы выучить это. Уверена, я всё равно что-то забыла. На первый взгляд, это признание ничего не значит. На любой другой, к слову, тоже. Но оно становится последней деталью, недостающим пазлом в общей картине, которую уже столько дней пыталась сложить Уэнсдей. В своём предпоследнем письме Санте, когда ей было девять, она бессмысленно, даже не веря в результат, просила подарить ей человека, который бы хотел потратить своё время на неё, Уэнсдей. Это был странный год: без бабушки Амелии было одиноко, родители уделяли всё своё внимание Паггсли, а Вещь ещё не стал её верным товарищем. Она была одинокой, и тогда ей это нравилось значительно меньше, чем сейчас. Проклятый Санта в который раз её проигнорировал, и это стало последней каплей. Она закрылась от всех: от родителей, от брата, от любых знакомств и дружбы. Она привыкла и стала ценить одиночество и отстранённость. Она нашла покой в пытках, смертях и учёбе. Это сделало её такой, какой она была сейчас. И это её полностью устаивало. Пока не появился её Тайный Санта. — Знаете, читать чужие письма некрасиво, директриса Уимс, — после продолжительной тишины говорит Уэнсдей, решив не продолжать игру дальше. — Как и проникать в чужую комнату ночью. Какой пример вы подаёте детям? Если бы на балконе было светлее, девушка увидела бы румянец смущения на щеках Ларисы. Хотя низко опущенная голова и нервное пожатие плечами и так стали достаточным ответом, что её тайный дарителем была именно Уимс. — Не могу поверить, что Вещь не смог понять, что это вы. Или… — она делает паузу, делая ещё одно открытие, — он всё это время был в сговоре с вами. Ну конечно… Я должна была догадаться, что он не мог проспать ваше проникновение в комнату. Он в принципе не спит. Знала, что никому нельзя доверять. — В его защиту скажу, что он знал о том, что я не хочу вам навредить, — впервые после разоблачения подаёт голос Уимс. — Его было очень непросто убедить. Но, думаю, у него есть слабость к цветным лакам для ногтей. — Предатель… — фыркает Уэнсдей, криво улыбаясь. — Письма дал тоже он? Лариса отрицательно качает головой: — Нет, письма принесла ваша мать во время нашей последней встречи. Я хотела узнать, почему вы так негативно настроены против Рождества. Она решила, что причина в них. Аддамс разочарованно кивает головой, будто этого и следовало ожидать: — Значит они знали и игнорировали. Полагаю, я должна была знать. — Нет-нет, они не знали, — быстро отрицает Уимс взволнованным тоном. — Во всяком случае не тогда. Мортиша нашла письма совсем недавно, когда собирала ваши вещи в академию. Они… очень удивили их с Гомесом. Думаю, ваши родители не осознавали, как много упускали, когда вы были ребенком. А теперь они не знают, как это исправить. — Меня не нужно исправлять! — резко говорит Уэнсдей, отворачиваясь от директрисы. В её голосе сквозит гнев. — Это было давно и уже ничего не значит. — Мисс Аддамс, они не хотят исправлять вас, — голос Ларисы мягкий и успокаивающий. — Они не хотят ничего менять. Разве что своё поведение в прошлом, но это, к сожалению, не возможно. — Тогда зачем? К чему была эта игра в Тайного Санту? К чему эти бесполезные подарки? — девушка всё ещё звучит зло и обиженно. — Вам было забавно за мной наблюдать, директриса Уимс? Это часть рождественской программы? Её глаза горят, но не от злости или негодования, а от подступающих слёз. Но она не будет снова плакать перед Уимс, не станет позориться ещё больше. Однако тёплую руку, которая осторожно ложится на её плечо на тоже не сбрасывает. — Вероятно, это заслуженно, что вы думаете обо мне так плохо, — тихо говорит она, грустно улыбаясь. — У меня не лучший послужной список, когда касается вас, поэтому я понимаю, как вам сложно поверить, что я просто хотела сделать вам приятно. Серые глаза сверкают в темноте едва скрытой печалью. — У меня никогда не было злого умысла. Я ведь говорила вам, что верю, что каждый из нас может быть Санта Клаусом. Потому что сделать близких людей счастливыми не так уж и сложно. А мне захотелось увидеть вас счастливой. Несмотря на всю ярость и обиду, Аддамс чувствует искренность в голосе Уимс. Она хочет злится, хочет чувствовать ненависть. Но вместо этого чувствует глупую надежду и тепло, которых избегала всё это время. Она вспоминает тот разговор у дверей её комнаты, который был, казалось, в прошлой жизни. Ещё тогда она поверила в искренность директрисы, и ещё тогда должна была понять, что Тайный Санта — это директриса. Но её сбило то, что конфеты принесла сама Уимс. — Тогда, когда вы принесли мне конфеты, — говорит Аддамс, решив закрыть и этот вопрос, — вы сказали, что коробку нашли под дверями своего кабинета. Но это ведь не правда. Лариса издаёт смущённый смешок, снова опуская голову и пряча глаза от ученицы: — Я тогда едва не попалась: была уверена, что мисс Синклер поведёт вас на прогулку по окрестностям Невермора. А потом увидела вас и поняла, что нужно придумать что-то, или вы меня раскусите. Пришлось импровизировать. Аддамс кивает, уже практически спокойная. Видимо, она теряет форму, раз не смогла сложить два и два, чтобы получить четыре. Директриса действительно тогда выглядела немного нервной. А после этого она же нашла её в комнате под статуей По, хотя раньше никогда не обращала внимание на её постоянные отлучки туда. И уроки каллиграфии, естественно, она тоже посещала с матерью Уэнсдей. Всё было так просто, а Аддамс так ничего и не поняла. Или не хотела понимать. — И что, вы для всех своих студентов превращаетесь в тайного дарителя, чтобы сделать их счастливыми? Вам за это доплачивают? — она говорит насмешливо, хотя ожидание ответа заставляет её сердце биться быстрее. — Нет, не для всех, — коротко отвечает Лариса, смотря на неё уже без улыбки. Она ничего больше не говорит, ничего не объясняет, оставляя за Аддамс право решить, что всё это означает. Уэнсдей отворачивается от женщины и смотрит вверх на звёздное небо. Она спокойно и глубоко дышит, стараясь ни о чём не думать. Вдалеке часы бьют двенадцать — настало Рождество. Не то, чтобы последние события изменили её отношение к этому празднику — ей всё так же всё равно на него и его глупые традиции. Но было что-то в ожидании нового подарка — за последние дни она привыкла к этому приятному чувству интриги и волнения. Своё последнее письмо Санта Клаусу она написала, когда ей было десять лет. Она хорошо его помнит, потому что оно было коротким и злым:«Я не верю в тебя. Ты — очередная выдумка этих дураков-нормисов. Если это не так, я хочу тебя увидеть. Хотя бы на секунду. Но я знаю, что это не произойдёт»
Аддамс тихо фыркает, представляя, как Уимс ищет несуществующего Санта Клауса, чтобы исполнить и это её желание. Она поворачивается к женщине, готовая спросить её об этом, но рядом с ней сидит не директриса, а полноватый дедок в красном халате, шапке с помпоном и белой бородой, скрывающей его озорную улыбку. — Хо-хо-хо, мисс Аддамс! Счастливого Рождества! Вы хорошо вели себя в этом году? Какое-то мгновение она зачарованно смотрит на него, а потом тихо смеётся — радостно и легко, как не смеялась уже давно. Санта Клаус тоже не выдерживает и начинает смеятся. И вот они вдвоём сидят рядом и смеются посреди ночи на тёмном балконе академии, впервые встречая Рождество в такой компании. Когда смех утихает, Аддамс спрашивает: — Вы действительно подумали, что я поверю, что вы — это Санта Клаус? Вы не можете быть настолько наивными. — Но на мгновение ведь поверили? Хотя бы на секунду? Уэнсдей смотрит в серые глаза, которые она давно знает, и даже белоснежная борода и красная шапка этого не изменили: — Ну разве что на секунду. Санта довольно кивает, улыбаясь в бороду. Его глаза сверкают весельем и радостью, и Аддамс приятно это видеть. Впервые за долгое время приятно это видеть. Возможно, она тоже хочет, чтобы Уимс была счастливой. — Знаете, вам лучше вернуть свой первозданный вид. Негоже вам впервые меня целовать в образе пожилого мужчины с лишним весом и отсутствием вкуса в одежде. Пара секунд — и возле неё опять сидит Уимс, укутанная в клетчатый плед. Серые глаза всё ещё излучают веселье: — А кто сказал, что я буду вас целовать? Слишком самонадеянно, вам не кажется? Но Аддамс это не пугает, она чувствует себя уверенно и свободно: — Сегодня ведь Рождество. Я вот загадала Санте поцеловать вас. А он, оказывается, настроен делать меня счастливой. Думаю, в этот раз он не будет ждать годы, чтобы исполнить моё желание. Лариса мягко улыбается, бегая взглядом по лицу Уэнсдей. Вероятно, увидев достаточно, она наклоняется ближе и легко касается своими губами губ Аддамс, даря быстрый нежный поцелуй. — С Рождеством, Уэнсдей, — шепчет она, отстраняясь и легко касаясь прохладными пальцами румяной щеки девушки. — С Рождеством, директриса Уимс, — едва слышно выдыхает Аддамс, чувствуя, как горят губы и лицо. Лариса улыбается ещё больше, смотря на неё так, будто она её самый лучший рождественский подарок. Её глаза блестят в темноте удольствием и счастьем, и это Аддамс очень даже нравится. Возможно, теперь Рождество она любит чуточку больше.