«Тот июнь умер и навсегда остался позади, но на его место пришёл февраль — оплот веры в лучшее будущее. В будущее, которое всецело являлось только нашим»
***
— Сэр! Сэр, проснитесь! Измученный долгой дорогой Джей проснулся от того, что его кто-то настырно толкал в плечо. Сперва он нахмурился, так и не раскрывая глаз, потому что всеми силами пытался уцепиться за упорхнувшие остатки сладкого сна, в котором так ярко представали воспоминания о лучшем периоде его жизни. Обычно его мучали кошмары, что каждый раз подкидывали новые сюжеты об их с Чонвоном расставании, либо же Джей просто видел перед собой беспросветную, чернильную тьму. Но за всё время своего возвращения в Женеву ему не снились именно воспоминания: такие живые, красочные и до дрожи детализированные, словно два года действительно повернулись вспять. Резкое осознание происходящего тут же вернуло его к бодрому состоянию, заставив широко распахнуть глаза. Он больше не в Женеве. — Тьфу! Напугали, — таксист перестал тормошить Джея за плечо и сел на своё место. — Там дальше дорогу перекрыли, говорят, ремонт асфальта. Проезд закрыт. Сможете сами добраться? Или вам помочь? — он прищурился в сомнениях. — Нет… Нет, спасибо, — Джей поправил сползшие очки и завозился на сидении, только сейчас замечая, что он всё время во сне сжимал свежий выпуск газеты, захваченный ещё на вокзале. — Возьмите, — он передал водителю деньги и вышел из машины. Ручка выуженного из багажника чемодана легла в ладонь легко — Джей взял в поездку только самое необходимое, не пытаясь заполнить свой багаж вещами доверху. Несмотря на то, что билет был куплен только в один конец, мужчина с тоской думал, что останется в Гейнсвилле лишь на пару-тройку дней. Он не был пессимистом; скорее, в нём проснулся реалист, который старался не возлагать на эту поездку многого. Не надеяться, не мечтать, не думать. Иначе же падать с небес на землю будет слишком больно. Смерти подобно. Всё дело в том, что по возвращении в Женеву Джей начал читать о деятельности церковных школ-интернатов, а именно — пытался найти информацию о воспитательных процессах в подобных местах. И когда нашёл, потонул во всепоглощающем отчаянии и ужасе. Для таких школ не чужды были физические наказания и психологические унижения со стороны преподавательского состава. Детей дрессировали как собак, к каждому подставляя один единственный шаблон идеального и примерного ученика. Джей знал, что Чонвон под эти шаблоны не подходил, и был уверен, что Яну доставалось от учителей гораздо сильнее, чем остальным его ровесникам. Чего стоила одна только любовь к Джею. Этого хватало сполна, чтобы обозлить против себя всех и вся. Взбешённый Сонхун абсолютно точно отдал подробные распоряжения о воспитании своего грешного и влюблённого в мужчину сына. Джей до дрожи боялся за Чонвона, с каждым днём неизбежно убеждаясь в собственных мыслях о том, что по окончании учёбы юноша если не возненавидит его, то точно разлюбит. Страхи были не безосновательными, ведь Джей, мотаясь по женевским церквям, слышал рассказы людей об излечении от грешных желаний после тщательного воспитательного процесса в религиозных учебных заведениях. Они стали нормальными. Постоянно слыша идентичные друг другу истории об «исцелении Божьем», Джей не мог не начать им верить. В то время ему казалось, что он медленно сходил с ума. Мужчина выжигал своё сердце постоянными догадками о том, излечился ли Чонвон. Продолжал ли тот противостоять или сдался под напором кучи религиозных невежд, твердящих, что он больной и ненормальный? Джей старался настраивать себя на позитивное мышление, но с началом каждого нового месяца замечал, что надежды всё больше таяли и тлели на дне его души. Для Чонвона будет даже лучше, если обучение в церковной школе исцелит его. Он наладит общение с отцом, вымолит все свои грехи перед Богом и в будущем найдёт себе девушку-ровесницу. Не испортит себе жизнь, оскверняя её отношениями со взрослым мужчиной. Это чистейшая правда и неважно, что одна только мысль об этом заживо раздирала сердце Джея на мелкие куски. Сейчас Пак старался не бередить эту рану, которая за все два года едва ли покрылась коркой. Нужно воочию убедиться в своих страхах или, наоборот, опровергнуть их, а не гадать почём зря. Ведь именно сегодня решится их судьба. Хотя если Чонвон не приедет, то это значит, что никакой «их» судьбы больше не существует. Отсутствие Чонвона станет самым красноречивым ответом на все джеевы догадки, ведь если Ян разлюбил, то он имел полное право не сдерживать обещание о встрече. Джей мотнул головой и огляделся по сторонам. Такси уже давно уехало, оставляя его один на один с убийственной для февраля жарой и неосознанно проснувшимися воспоминаниями. Водитель высадил его в пятнадцати минутах ходьбы от дома Янов, поэтому сейчас Джей мог наблюдать застывшие во времени соседские дворы. Он поздно вспомнил о том, что доехать до виллы можно было в объезд, через лесную дорогу, но долго над этим не заморачивался, решая, что прогулка на свежем воздухе будет в самый раз для его беспокойных дум. Дышать стало тяжелее, но вовсе не из-за того, что он поднимался в гору — знакомый раскидистый дуб наконец появился перед его взором. Широкие изумрудные листья поприветствовали Джея шелестящими аплодисментами, и мужчине даже показалось, что сквозь этот шум он услышал любимый голос, мурлыкавший тихую мелодию. Взгляд тут же метнулся к балкону второго этажа, но там не было облокачивающегося о перила Чонвона, что целился в него ягодами; более того, даже тюль не плавал по ветру — стеклянные двери балкона были плотно закрыты. Ни одного человека в округе. Неужели это взаправду? Джей морально готовил себя к худшему, но не думал, что это «худшее» действительно станет реальностью. Все окна дома не то что зияли темнотой, а были плотно зашторены, словно внутри уже давно никто не появлялся. А ведь раньше чуть ли не каждое из них стояло открытым нараспашку — особенно в такую-то жару. Разом потухший взгляд Джея мазнул по придомовой дорожке. Автомобиль отсутствовал, а трава не была измята колёсами. Как он сразу не обратил на это внимания? Никто сюда не приезжал. Дрожащий грустный смешок сорвался с губ, а энергия тут же покинула всё тело. И правильно, что Джей не строил огромных надежд на возвращение. Ему уже сейчас было больно, так что бы с ним стало, если бы он мечтал только о лучшем? Падение с небес на землю не убило, а заставило мучиться в луже из собственной же крови. Уж лучше бы убило. Превозмогая желание закурить, Джей поставил свой чемодан на траву и глянул на наручные часы, что показывали половину четвёртого — не полдень, конечно, но и не глубокий вечер. Пока что он не готов был биться в глухую дверь и безрезультатно дёргать её неподвижную ручку, поэтому решил отложить самое страшное разочарование напоследок. Разворошенная воспоминаниями душа побудила его завернуть за угол дома — к сараю, на задней стене которого всё ещё висел скворечник. Тёплая улыбка тронула губы Джея, когда он вспомнил, как Чонвон заботливо прижимал к своей груди птенца, в то время как сам мужчина возился с поиском подходящих гвоздей и досок. Сейчас домик был пустым и необжитым — на дне не виднелось даже корма. Абсолютно ничего. А ведь ранее Чонвон каждый раз наполнял скворечник, иссушая запасы самых разных круп на кухне и получая от Роуз лишь снисходительный вздох — она всегда позволяла ему баловаться, пусть и внешне выглядела сурово. Роуз. Как ни странно, но воспоминания о ней не вызывали ровным счётом ничего, хоть и поначалу Джей испытывал раздражение. Это чувство было спровоцировано собственным бессилием перед обстоятельствами, поэтому первое время мужчине стало проще винить во всём Роуз. Вот только зачем? Её ли вина в том, что Джей и Чонвон наплевали на предосторожность, оставаясь в ту ночь на чердаке? А молчать женщина не могла — она являлась слугой в подчинении Сонхуна, от которого не имела права хранить секретов в его же доме. С такой политикой в области отношений между хозяином и слугой Джей был абсолютно солидарен, поэтому и он не держал на Роуз никакого зла. Да и как можно винить её, если именно она перед самым отъездом Джея прибежала на перрон и отдала ему письмо юноши? Роуз тут ни при чём. Они с Чонвоном сами разрушили будущее своей неосторожностью, но в их же силах было всё исправить. Мужчина опять поднял взгляд на окна, и опять это действие стало бессмысленным. В левой стороне дома располагалась кухня, но даже в ней за плотно закрытыми створками виднелись лишь шторы. Окна гостиной же находились в противоположной части виллы, но туда Джей идти не рвался. Он слишком привык к их панорамному виду, позволяющему как на ладони увидеть чистоту бело-золотого интерьера и блеск фортепиано; слишком привык к тому, что стеклянная дверь в сад чуть ли не круглые сутки стояла открытой нараспашку, практически стирая границу между природой и домом. Именно там Джей не готов был лицезреть эту осточертевшую взору золотистую ткань штор. Птицы свистели так же, как и два года назад: громко и заливисто. Для них здешнее лето длилось круглый год. В Женеве всё было совсем не так, поэтому мужчине понадобилось время, чтобы привыкнуть к их беззаботному пению. Сад тоже остался точно таким же — слуги ухаживали за ним даже в отсутствие хозяев, — поэтому казалось, что с минуты на минуту из зарослей и ряда стволов яблонь выйдет Чонвон и, словно они виделись всего час назад, начнёт непринуждённо болтать о музыке, а потом просить Джея об ещё одном занятии по фортепиано. И Джей, конечно же, согласится. Но в реальности за листьями и вкраплениями яблок было пусто и тихо. Мужчина нахмурился, злясь на самого себя. Зачем он устроил этот сеанс ностальгии, а не сразу пошёл дёргать запертую ручку входной двери? Зачем откладывал неизбежное и кормил себя ложными надеждами о том, что Чонвон может находиться где-нибудь глубоко в саду? Джей ведь знал, что Чонвона тут не было, но отчего-то двинулся дальше, к беседке. К месту, которое хранило столько нежности и чувств, вылитых наружу признаниями или ласковыми прикосновениями. К месту, где состоялся их первый полноценный разговор и где юноша показал свою ранимую, неколючую сторону, глядя на Джея затравленно и недоверчиво. Когда Джей издалека увидел стебли винограда, плотно опутавшего практически четверть беседки, он представил фантики на диване и персиковые косточки на столе. Вспомнил, как Чонвон скидывал эти самые фантики на пол, очевидно намекая на то, чтобы Пак сел рядом. В те моменты юноша был слишком мил, смущённо запинывая доказательства своей любви к сладкому куда подальше. И сейчас, подходя ближе, Джей уже не ожидал увидеть Чонвона, но ещё больше он не ожидал столкновения с абсолютной пустотой: ни стола, ни дивана, лишь голый пол, жалобно поскрипывающий под его ботинками. Это легко объяснялось влажным субтропическим климатом Флориды, который не позволял надолго оставлять мебель на улице, но даже зная это, Джей почувствовал непринятие и тоску. Беседка, к которой он столько раз возвращался в своих мыслях, теперь представляла собой лишь одинокий и бездушный навес от дождя. Не больше и не меньше. По-настоящему ценным и дорогим это место оставалось только в его воспоминаниях. Мужчина медленно прошёл по голому полу дальше и застыл там, где раньше стоял диван; бездумно провёл пальцами по краю низенького забора и отмерил шагами ширину беседки. Пусто. И пустым являлось не только это место, но и весь сад. Какое же теперь в нём хранилось великолепие, если среди яркой растительности не было самой главной из красот? Так ли теперь важны пёстрые деревья и цветы, если мимо них не будет проходить тот самый человек? Без Чонвона весь мир становился пустым. — Пора возвращаться, — тихо пробормотал Джей себе под нос, выходя из беседки. Обратная дорога заняла намного меньше времени. Он больше нигде не останавливался и старался ни о чём не размышлять. Поднимаясь по ступеням к главному входу виллы, Джей подумал лишь о том, что будет делать, если дверь всё-таки окажется запертой, но он так и не смог дать чёткого ответа на этот вопрос — мысли путались кошмарно. Коротко и резко выдохнув, точно сбрасывая всё напряжение, Джей потянул ручку на себя. Первым делом осознать ситуацию сумели не глаза или осязание, а слух — едва приоткрылась дверь, как ошеломлённый мужчина услышал его. Он услышал «Июнь». Ноты тягуче, практически лениво плавали в воздухе, иногда путаясь между собой. Это было не то же исполнение, что и два года тому назад. То было смелым и уверенным в себе, а это — робким и неуклюжим, словно исполнитель впервые за долгое время сел за фортепиано. Этот «Июнь» звучал забытым и брошенным. Руки пробила мелкая дрожь, а сердце забилось где-то в глотке, своим шумом едва ли не перекрывая игру на музыкальном инструменте — казалось, что его биение слышалось даже в гостиной, но неуверенная мелодия не прервалась ни разу. Джей совсем бесшумно прошёл к источнику звука, замирая на пороге комнаты. Это был он. Не часть больного сна, не иллюзия, а самый что ни на есть настоящий Чонвон сидел на банкетке и изучающе перебирал ноты, глядя на цикл «Времена года» перед собой. Немного подросший в плечах и забывший «Июнь», но это был всё тот же Чонвон. Его Чонвон. Тихий и не до конца верящий оклик сорвался с губ Джея. Такого ласкового тона он не слышал от самого себя ещё с лета тысяча девятьсот сорок девятого года. — Чонвон… Рука юноши дрогнула на клавишах, создавая очередную ошибку-кляксу в произведении. Чонвон резко обернулся и схватился за бортик фортепиано, сжимая его до побеления в пальцах. Казалось, что молчаливая пауза длилась непозволительно долго, высасывая из Пака все жизненные силы. — Джей, — прошептал Чонвон и трогательно округлил глаза, глядя на мужчину — тоже не мог поверить увиденному. Не ясно, кто из них первым сделал шаг навстречу, кто сорвался на бег, а кто без промедления утянул другого в объятия. Всё произошло в одно мгновение, и вот уже через секунду Джей чувствовал тепло тела Чонвона, который сдавил его руками до боли в рёбрах. Эта боль отрезвляла и давала понять, что происходящее — реальность. Обстоятельства не смогли разлучить их навсегда. Они действительно нашли друг друга, и больше ничто не позволит им потеряться. Чонвон шмыгнул носом один раз, а следом — второй и третий. Привычка плакать, вжимаясь в плечо Джея, всё ещё осталась с ним, но мужчина совершенно не противился её наличию. — Всё хорошо, — нежно шептал он, перебирая волнистые пряди на затылке. — Теперь всё хорошо. — Я думал, что ты забыл меня. Каждый день думал об этом, — пробормотал Чонвон, пару раз прерываясь на всхлипывания. — Глупости. Как я могу забыть тебя, Котёнок? — покачал головой Джей. — Но, признаюсь, во мне тоже жило немало сомнений. Прости меня… Я всё это время боялся и думал, что тебя излечили от чувств ко мне. — Они пытались, конечно, но напрасно. Им не излечить меня, потому что я ничем не болен, — он успокоился и зарылся лицом в ткань чужой рубашки. — Больны лишь они сами. После этих слов Джей дрожаще выдохнул в каштановую макушку, расслабленно прикрывая глаза. С него словно упал огромный камень, который висел на его шее последние два года, душил и припечатывал к земле. Как же глуп был Джей, сомневаясь в силе воли Чонвона, что был намного храбрее большинства парней его возраста. Юноша противостоял всем в этой проклятой церковной школе и не сдавался под слоями ежедневной пропаганды — такое под силу далеко не каждому взрослому, не то что шестнадцатилетнему подростку. Уже восемнадцатилетнему парню. — Дай мне посмотреть на тебя. Джей аккуратно отстранил Чонвона от себя, но тот испуганно вцепился в его предплечья, будто мужчина сможет в любую секунду уйти или, что ещё хуже, испариться без следа. Это было сделано скорее инстинктивно, нежели осознанно, потому что потом Чонвон смущённо отвёл взгляд и нехотя выпустил Джея из захвата. Однако Пак сам сжал ладони юноши в своих. Он трепетно подмечал каждое изменение в чужом теле и лице: Чонвон стал немного выше и шире в плечах; на бледном лице появились нечёткие скулы, заменяющие собой некогда детскую припухлость щёк; кожа на нижних веках была краснее, чем Джей того помнил — может, всё дело в том, что Чонвон плакал ещё до его прихода, либо же так на юноше сказывалась жизнь в постоянном стрессе. Не заметить изменения было невозможно, но это вовсе не значило, что они Яна не красили. Как раз таки наоборот — Чонвону шло быть взрослым. Однако одно оставалось в нём нетронутым временем — глаза. Большие и обрамлённые густыми ресницами, они являли живой огонёк на дне зрачков, охотно отражая блики солнца. Джей только сейчас заметил, что половина штор гостиной была одёрнута, пропуская внутрь дневной свет, а дверь в сад стояла открытой. Совсем как два года назад. — Ты начал носить очки?.. — Чонвон приподнял уголки губ, проходясь взглядом по его лицу. Видимо, не только Джей был занят чужим любованием. — Ах, да, — он растерянно заморгал, автоматически поправляя сползшие очки на тонкой чёрной оправе. Совсем о них забыл, потому что для него они давно стали привычной деталью. — Заказал их ещё год назад. Из-за стресса на фоне судебных разбирательств начало ухудшаться зрение, но сейчас всё в порядке. Они мне не идут? — хмыкнул. — Идут, — озорная улыбка окрасила губы Чонвона, который огладил пальцами оправу. — Очень. Тебе всё идёт, Джей. Ладони Яна сдвинулись с очков на скулы, щекоча кожу там, потом подушечки пальцев очертили углы челюсти и пересеклись на кончике подбородка. Невозможно было передать словами, как сильно Джей скучал по робким прикосновениям, любящему взгляду глаза в глаза и этой улыбке, служившей предзнаменованием того, что теперь всё будет хорошо. Иначе и быть не могло. За все свои пережитые страдания Чонвон был достоин только одного — счастья. И Джей сделает всё, чтобы Чонвон его получил и больше никогда не отпускал. — Ты выиграл в суде? Как у тебя там дела? — Да, я выиграл, — Джей почти незаметно кивнул, чтобы ненароком не потревожить руки юноши на своём лице. — Это стоило мне немалых денег и нервов, но всё закончилось хорошо и… Он прервался на середине рассказа и разом позабыл обо всём произнесённом. Мурашки пробежались по телу, а вместе с ними всё нутро Джея обволок ещё не до конца понятный ему ужас. — Чонвон… Откуда это? — Пак перехватил запястья Чонвона, оглядывая белые полоски шрамов на пальцах обеих рук. Если не вглядываться, то можно и не заметить, но самые длинные следы проходили от костяшек и обрывались у ногтей. — Не смотри! — испуганный юноша попытался вырвать кисти, но Джей ему не позволил. — Что они делали с тобой? — голос звучал неровно из-за злости на «них» — работников школы. Только в их власти было сотворить такой бесчеловечный и жестокий поступок, от которого в горле вставал огромнейший ком. — Ответь, пожалуйста. — Мне запрещали играть на фортепиано, — Чонвон понуро опустил голову и больше не стремился спрятать руки. — Они игнорировали мои умения, пусть и у них не хватало пианистов для выступлений. В самый первый раз, когда я только сел играть, священник дослушал «Июнь», а потом… — его слова дрогнули вместе с пальцами в ладонях Джея. — Потом без предупреждения захлопнул крышку пианино. Я не успел не то что одёрнуть руки, а даже моргнуть. Сначала я подумал, что это была ошибка, что он просто не заметил, но после второго раза я всё понял… Чонвон замолк, погружаясь в ужасающие воспоминания. Джей не хотел, чтобы он снова тонул в этом кошмаре, поэтому сжал его кисти крепче, пытаясь вытянуть к реальности. — Не вспоминай, прошу. Не надо. Они пересеклись взглядами, и Ян неопределённо мотнул головой, продолжая. — Мне уже не так больно, — он старался улыбаться, но уголки губ подпрыгнули вверх и тут же упали обратно. — Видимо, отец рассказал священнику о том, что ты был моим преподавателем по фортепиано, иначе же я не знаю, как это ещё можно объяснить. Они все думали, что если им удастся отнять у меня музыку, то удастся отнять и тебя. Джей огладил подушечками больших пальцев давно стянувшиеся раны и, не зная, как передать всё имеющееся в нём сочувствие, оставил два коротких поцелуя на костяшках поверх особо длинного шрама. Как и в последнюю их ночь на чердаке. Тогда Пак думал о том, как же сильно ему хотелось сберечь эти руки, хранить от любого вреда. Но он не уберёг. И не в силах был исправить это. — Выглядит жалко, да? Эти уродливые полоски… Я больше не красивый. — Не говори так о себе. Никто из них не способен сделать тебя уродливым, и все они больше не посмеют дотронуться до тебя, — серьёзно, но тихо сказал Джей. — Ты всегда был и будешь самым красивым в моих глазах, Котёнок. Это никогда не изменится. Казалось, эти слова что-то затронули в душе юноши, побуждая его открыться навстречу. Чонвон два года жил в тотальном контроле и ненависти, не имея возможности хоть с кем-то поделиться мучавшими его мыслями и тревогами. Сколько же было силы в этом искалеченном по чужой воле сердце? Он переживал всё наедине с собой и молчал, но теперь у него вновь появился человек, способный выслушать и поддержать. И Джей больше никогда не оставит Чонвона без поддержки. Костьми ляжет, но не оставит — в этом он был уверен точно. — Понимаешь, мне просто обидно, что отец за меня не вступился. Спустя месяц моего пребывания в школе он приехал проверить меня, но на все мои рассказы об издевательствах отец лишь махнул рукой, направляясь к священнику, — Чонвон улыбнулся, но эта улыбка выражала только детскую обиду и боль. — Мои раны его совсем не волновали. И потом он ни разу ко мне не приехал. Родительские собрания, праздники, выступления — всё это пустое и ненужное. Такое же ненужное, как и я сам… А после моего выпуска он отправил меня жить к бабушке и сказал, что у него больше нет сына, как и у меня больше нет отца, — Ян смотрел в сторону окна, всё ещё продолжая дрожаще улыбаться, а по его щекам снова потекли слёзы: крупные и неконтролируемые. — Но его ведь и никогда не было в моей жизни по-настоящему… Прости, что я говорю об этом сейчас. И прости, что снова плачу. При других людях я не такой эмоциональный, а при тебе я почему-то выплакиваю все свои слёзы. Он нещадно растёр красные глаза и щёки, на которых тут же пролегли новые солёные дорожки. Джей почти физически чувствовал давящую боль в своей груди — настолько тяжело ему было смотреть на такого Чонвона: сломанного, брошенного и психологически травмированного. Мужчина притянул Яна к себе, а тот, будучи совсем без сил, безвольной куклой замер в его объятиях. — Если тебе от этого легче, то говори. Я выслушаю и никогда тебя не осужу. Продолжай, всё хорошо. — Я всё детство мечтал только об отце… — прошептал он, немного приходя в себя после чужих подбадриваний. — Когда мама была жива, я постоянно докучал ей вопросами о нём. «Где папа? Когда он вернётся? Когда мы к нему поедем?». Я был таким маленьким и глупым, но… разве зазорно, что я хотел быть таким же, как и другие дети? Я всего лишь хотел, чтобы и у меня был отец. Был любящий папа. Чонвон совсем затих и потух, вывернув наизнанку всю свою душу. Несмотря на тонну вывалившейся наружу боли, атмосфера в комнате не стала трагичной — скорее, она впитала в себя весь негатив и вышвырнула его прочь, исцелив чужие тревоги. Джей не знал, что ответить, но отвечать и не нужно — достаточно лишь одного присутствия. Он ласково гладил юношу по лопаткам, целовал волосы на макушке, что так знакомо пахли садовыми цветами. На ткани рубашки мужчины, у плеча, разрослось мокрое пятно, но оно больше не увеличивалось в размерах. Джей не видел этого, а чувствовал, потому что взгляд его был устремлён в окно за спиной Чонвона. Замершая в светлой гостиной тишина не была похожа ни на какую другую. В ней не находилось напряжения, горечи утраты, животного страха и прощания. Она словно стала паузой в окончании главы, переждав которую, Джей и Чонвон смогут перелистнуть на новую страницу: чистую, никем не заляпанную и не изрезанную, принадлежавшую только им. Сейчас они вольны сами писать своё будущее. Одно будущее на двоих. — Теперь у нас есть всё время мира, ведь так? — Чонвон робко прервал затянувшееся молчание, заглядывая Джею в глаза. — Ты сможешь научить меня «Июню» снова?